***
Обычная дорога до школы состояла из двух отрезков. Сначала – от дома через Серебрянский мост до типографии (или до булгаковского «телеграфа») ; затем – налево по Московской улице (ныне Московский проспект) до школы. По углам перекрестка по часовой стрелке находились: Пушкинская типография, печатавшая газету «Вперед»; почтамт, где одно время работала и моя мама; старый деревянный дом, в котором проживала семья зубного врача-еврея (который починил маме зубы на самом высоком уровне), и, наконец, продуктовая «Голубая палатка».
Не доходя до перекрестка, почти напротив входа в типографию, стояла четырехногая деревянная опора линии высокого напряжения. И если погода была теплой и не дождливой, то рядом с ней устраивал свою передвижную мастерскую безногий сапожник. Работы у него всегда хватало.
Не помню, как я с ним заговорил, но его нестандартная речь меня притягивала и… наводила какой-то беспорядок в моей голове, ибо я уже успел хлебнуть коммунистической пропаганды о подвигах Павлика Морозова, а сапожник говорил вещи, которые с общепринятой пропагандой никак не согласовывались. Он возмущался политикой партии и правительства в отношении инвалидов, солдат и крестьян. Я впервые в его высказываниях учуял явно антисоветские настроения, с которыми никогда не сталкивался.
Я оказался в сложном положении. В ночных размышляниях сапожник представлялся мне германским шпионом, представляющим опасность для… Для кого именно, я сформулировать не мог, но мне почему-то захотелось стать достойным героем своей Родины. К счастью, дальше ночных фантазий дело не пошло и моя затея оказалась не реализованной. Что-то меня уберегло от вечного позора перед самим собой. Но через много лет я понял, как работал чекистско-гебистский механизм уничтожения людей.
***
По воскресеньям мама убиралась у соседей Голубевых. Они занимали половину добротной дачи, окруженной остатком чудного девственного елового леса. Треть огромного, соток в тридцать, участка была занята садом. Хозяин дачи был важной военной фигурой и, скорее всего, пропадал в загранспецкомандировках, а высокая и полная супруга – в безделье и одиночестве.
Однажды мама убиралась в отсутствие хозяйки. И вот в плинтусной пыли под кроватью она нашла… шоколадную конфету в обертке – что-то типа «Мишка на севере». Мама сунула конфету в карман, не сочтя это воровством, тем более что из-за брезгливости хозяйка наверняка выбросила бы конфету в мусорное ведро. А у нас дома был маленький праздник – всем досталось по маленькому кусочку дорогого лакомства…
Интересно, что, сознавая экономическое неравенство с богатыми соседями, у меня никогда не возникало ни малейшей мысли об изменении такого порядка вещей. Не было даже тени зависти. И вообще, в моем представлении не было никакой картины желаемых условий жизни. Интерес у меня появится лишь к разному умению – в ремеслах, науке, искусстве. Но это будет еще не скоро…
В моей нищенской жизни каждый кусок нормальной пищи был событием, запомнившимся на всю жизнь. Таким событием стала и тарелка супа, которым меня угостила соседка-генеральша, мать Вовки Манакина. После школы Вовка спился и напрочь исчез из моей жизни, а вот его мама, с той самой тарелкой супа, и сейчас стоит перед глазами. Много ли человеку нужно сделать, чтобы навсегда оставить о себе светлую память?!…
Лето 1953
В 1953 году каменных домов в Пушкине, не считая домов в рабочем поселке при фабрике «Серп и Молот», еще не было. И можно лишь удивляться тому, что пожары случались не часто (в нашем поселке из пятидесяти домов сгорел всего лишь один). Тем не менее, из соображений безопасности, в центре нашего поселка, в сотне метров от нашего дома, власти решили вкопать большую, порядка 3 х 5 метров, цистерну для хранения воды. В результате над поверхностью почвы появился метровой высоты холм, в центре которого располагалась широкая, с метр, горловина цистерны.
Для нас, детей, цистерна стала забавой. Пока она была пустой, то слабый крик у ее края усиливался тысячекратно. А когда ее наполнили водой, то кто-то из ребят бросал в цистерну лягушек. Впрочем, цистерна ни разу не пригодилась, и непонятно, как она могла пригодиться: стометровый шланг мог достать только до пяти ближайших домов… Для нас, ребят, гораздо важнее была большая лужайка возле бассейна. На ней еще сохранились несколько елей, под которыми осенью было много грибов – сыроежек, моховиков и других.
А летом кто-то из ребят научил нас интересной спортивной игре. К стволу дерева на высоте метров семи привязывали бечеву, на другом конце которой (на высоте метр от земли), привязывался волейбольный мяч. Земля у основания дерева делилась по диаметру на два игровых поля. Суть игры состояла в том, чтобы каждый из игроков, не выходя за пределы своего поля, ударами руки закручивал веревку с мячом в своем направлении (одном из двух – по часовой или против часовой стрелки).
А дома тем временем подрастали мои братья. Алексею было шесть, Николаю – три года. Относился я к ним без малейшей неприязни, однако и без особой любви – как мне представлялось, отчим старался, чтобы она не возникала. Иногда я с ними играл. Однажды, когда взрослых не было, мы стали играть в прятки в 16-метровой комнате, в которой стояли лишь стол со стульями, две кровати, комод с большим зеркалом на нем и буфет. Одежда вешалась просто на гвозди, вбитые в стену. И вот когда наступила моя очередь прятаться я спрятался так, что, несмотря на мои постоянные «ку-ку», братья никак не могли найти меня, пока через полчаса я не вышел из укрытия сам. Укрытием служило… большое зеркало на комоде!
Запомнилось мне также, что летом 1953 года не прекращались попытки разного начальства экспроприировать у нас мебель – как признак буржуазного образа жизни, заодно и одну из двух комнат. Комплект мебели – это большой канцелярский дубовый стол с шестью стульями, покрытых дермантином, кожаный диван и неработающая (по причине отсутствия электричества) бронзовая люстра, доставшиеся отчиму на вполне законных основаниях, когда он работал начальником охраны фабрики «Гознак». А две комнаты он получил взамен оставленной в Москве большой трехкомнатной квартиры. От всех притязаний властей отчиму, к счастью, удалось отвертеться, так как он неплохо разбирался в праве.
Дрова (кажется, по шесть кубометров на семью в год) поставлялись государством бесплатно. Привезенные на весь дом не пиленые дрова сначала делились на равные части, после чего я (либо Вовка Шелгачев) отворачивался и говорил, кому достанется очередная куча дров.
***
Два лета мы сдавали одну из комнат маминой двоюродной сестре Доре, муж которой, Дюков Андрей, был человеком обеспеченным – он работал директором продовольственного треста в Москве. У них было двое детей. Они привозили с собой велосипеды и иногда давали кататься на них и мне, хотя большую часть времени я проводил на речке, играя с ребятами в карты.
Однажды (о чем я уже рассказывал) я катался на велосипеде и через квартал от своего дома упал. Отдав велосипед его хозяину, я в одиночку направился на речку обмыть ссадины на коленях, но через полсотни шагов потерял сознание. Очнулся я уже на своей кровати дома: надо мною склонилась мама; она сказала, что я пришел домой… своими ногами.
Лето закончилось в праздном безделье. Интересно, что ни в какие игры я не играл на деньги (не считая игры с соседями в лото, где ставки были чисто символические), ибо фактически при постоянном отсутствии денег выигранный рубль доставлял мне меньше радости, что огорчение от проигранного гривенника. И потому за всю жизнь я купил лотерейных билетов от силы штук пять…
==============
На фото: Дорога из Новой Деревни до ст.Пушкино в 1968 году. Перед ней – остатки старого Дзержинца-Спецбура перед сносом под строительство микрорайона. По сравнению с моим детством длина моста через Серебрянку сократилась втрое – раньше он был деревянным, начинался от столба с подпоркой и на такое же расстояние продолжался за рекой.
========================
P.S. Перерыв в публикациях на 1 неделю.