СМСка от подруги пришла поздно вечером: "Улицкая в Праге! Пойдем?" Спрашивает! Увидеть любимую писательницу, услышать ее в обстановке живого общения, может, если удастся, задать вопрос... Конечно, пойдем! Брякнуло еще одно сообщение: "Места зарезервировала, посылаю адрес кафе." Почему кафе? Улицкая в кафе?! Так и есть - в приложении карта с адресом кафе в центре Праги, где должна состояться встреча. Ну нет, это уж слишком! Я, конечно, понимаю, что чехи, абсолютно лишены пафоса, и очень их за это уважаю. Но ведь здесь знаменитая писательница, живой классик! И она будет сидеть в кафе, говорить о литературе, при этом будут хлопать входные двери, впуская и выпуская шумных туристов, суетиться официанты, вынося тяжелые кружки с пивом, играть музыка, смеяться люди... За два дня до встречи приходит мейл: "Из-за большого количества желающих встреча с писательницей Людмилой Улицкой перенесена в здание пражского театра Перштын (Perstyn)". Вот и хорошо.
В маленьком фойе театра не протолкнуться. Суровый секьюрити с рацией и черной спиралькой провода за ухом подозрительно разглядывает каждого входящего. Интеллигентная очередь отмечается в списках приглашенных и шустрой змейкой сползает в гардероб, растекаясь оттуда небольшими группками - выпить кофе, поболтать со знакомыми, занять место в зале. Садимся во втором ряду, полагая, что первый для VIP. Но важная персона только одна - бывший министр иностранных дел Чехии и бывший кандидат в президенты князь Карел Шварценберг. Пришел сам, без охраны, никакого внимания к своей персоне не вызвал, сел с краю и погрузился в айфон.
Нетерпеливо поглядываем на сцену и на часы - писательница задерживается. Два охранника дежурят в коридоре, периодически заглядывая в зал и пристально осматривая присутствующих. Улицкая появляется неожиданно - входит с улицы, в полушубке, шея обмотана шарфом, на плече сумка с ноутбуком. Публика радостно аплодирует, но Людмила Евгеньевна машет рукой:
- Подождите-подождите, мы еще не начинаем. - Фотографы делают снимки писательницы с ее книгой, журналисты выкладывают на сцену диктофоны, народ рассаживается. Долговязая девушка в короткой джинсовой юбке, красных колготках и волосами в тон что-то активно обсуждает переводчицей, потом объявляет в микрофон:
- К нам поступила информация, что российские спецслужбы готовят провокацию. - Публика на секунду замирает.
- Но это же интересно! - разряжает обстановку Людмила Евгеньевна, и все расслабленно смеются.
Встречу ведет Алена Махонина - переводчица, преподаватель МГУ и Карлова Университета, публицист, исследователь творчества поэта Всеволода Некрасова.
Алена Махонина. Писательница Людмила Улицкая - генетик по образованию. Она работала в Институте общей генетики АН СССР до тех пор, пока ее лаборатория не была закрыта по причине участия ее членов в "Самиздате". Эта тема для нас очень важна, поскольку роман "Зеленый шатер", который мы сегодня здесь представляем, посвящен теме "Самиздата" и диссидентского движения. С самых первых своих произведений Людмила Улицкая уделяла внимание историческим темам, она была певцом эпохи, которую скорее можно назвать печальной, нежели прекрасной. Последняя глава романа "Зеленый шатер" так и называется "Конец прекрасной эпохи". Людмила Улицкая никогда не боялась затрагивать табуированные и проблематичные темы. Они просматриваются уже в повести "Сонечка" - репрессии 30-х годов в Советском Союзе, депортация крымских татар из Крыма в конце Великой Отечественной войны и судьба их детей, запрет абортов в "Казусе Кукоцкого", положение евреев в новом государстве Израиль в романе "Даниэль Штайн, переводчик". "Зеленый шатер" посвящен эпохе второй половины ХХ столетия. Людмила Улицкая на фоне исторических событий прослеживает десяток разнообразных человеческих судеб. Прежде, чем мы начнем читать отрывки из романа, мы попросим Людмилу Улицкую сказать несколько слов о своей книге.
Людмила Улицкая. Вы знаете, у меня довольно странное ощущение, потому что книжка вышла довольно давно. Так случилось, что она почти одновременно вышла в Америке и в Чехии. Сейчас я еду в Москву из Америки, где представляла эту книгу. Поэтому у меня такой возврат получился, довольно интересный: мне приходится сейчас читать какие-то кусочки, а поскольку у меня плохая память, это восхитительно - читаю, как заново. И иногда мне кажется - неплохо (смеется, смех в зале). Я не думаю, что есть смысл пересказывать содержание романа. Для меня это кусок моей жизни, кусок моей молодости. Его не следует читать, как книгу воспоминаний, как мемуары - все-таки это художественная проза. Хотя, там много живого, много таких вещей, которые связаны со мной, с моими друзьями и с судьбами людей, которых уже нет. И я рада тому, что она написана. Сегодня я могу сказать, что для меня, это была, в некотором смысле, попытка не писать роман. Мне хотелось, чтобы роман написался сам - я буду писать рассказы, потом буду их выкладывать, и он должен был получиться как получается пазл. Сейчас я уже могу об этом сказать, потому что книжка вышла. И теперь вам судить, получился ли роман или все-таки это сборник рассказов.
А. М. Могли бы Вы прочесть какой-нибудь отрывок из романа?
Л. У. Я прочту три маленьких отрывка - пролог романа.
(Улицкая читает пролог романа, потом переводчица читает текст по-чешски).
А. М. В этом романе главные герои - мужчины. Почему Вы оставили женщин на заднем плане? (смех в зале)
Л. У. Мне чрезвычайно приятно слышать этот вопрос, потому что обычно мне задают другой вопрос: "Почему Вы всегда пишете о женщинах и никогда о мужчинах?" Так что, давайте будем считать, что я это сделала для равновесия.
А. М. Учитель русской литературы в Вашем романе отмечает, что вся детская литература - о детстве мальчиков.
Л. У. На самом деле, это наблюдение не школьного учителя, а мое личное. Замечательная литература о детстве ХIХ века - это всегда книги о мальчиках. Было кое-что и про девочек - романы Чарской, такие, скажем, второстепенные и не очень хорошего вкуса. Они совершенно вышли из употребления, их уже никто не помнит, но я-то знаю. Вопрос относительно того, почему детство девочки как-то не описано, давно меня занимал, я даже книжку написала, которая называется "Девочки". До этого у меня было несколько рассказов о взрослении девочки. На самом деле, разница между тем, как вырастает девочка и как формируется мальчик, огромная. Эти вещи мало совпадающие. Я думаю, что феминистки совершенно не готовы были бы принять мое высказывание по этому поводу, но дело в том, что когда я оба раза ходила беременная и ожидала ребенка, я думала: "Если родится мальчик, я знаю, что буду с ним делать, а если родится девочка, то ЧТО? (смех в зале). В девочке очень рано пробуждается женская стихия, и наблюдать это для меня всегда было тяжело. Я даже помню, что говорила своему мужу: "Когда ты смотришь на девочку, ты видишь, что из нее торчит баба. А когда смотришь на взрослого мужика, то видишь, что из него торчит маленький мальчик" (смех в зале, аплодисменты). Я дала феминисткам пищу, и они растерзают меня на куски, но, тем не менее, это так. Так работает природа, так работает биологическое предназначение, так работают законы, из-под власти которых мы, между прочим, потихонечку выходим. Замечательные современные женщины, среди которых много моих подруг, живут совершенно мужской жизнью. Они от этого не делаются более счастливыми, но вызывают уважение.
А. М. Вы сказали, что Ваша книжка - не мемуары. Меня интересует такой вопрос - кто стоит за Вашими героями? Среди них я обнаружила одного известного поэта.
Л.У. Вы знаете, вообще это дико болезненный вопрос. Я несколько раз попадала в такие ситуации, которых бы хотела избежать, потому что вы читаете эту книгу и для вас это литературные герои, за их спинами никто не стоит. А когда книгу прочитывает, например, жена покойного Ильи Габая, то она присылает мне письмо и говорит: "Вот, Вы использовали стихотворения Ильи..." и т. д. Нет, она меня простила, мы с ней объяснились, но здесь сложная ситуация... Илью Вы угадали. Действительно, трудно было не угадать тем, кто о нем знает. Это был поэт, человек невероятной душевной чистоты, покончивший жизнь самоубийством, когда ему стала угрожать вторая посадка. Один срок на тот момент он уже отсидел. Мы с ним были практически не знакомы, хотя и жили в одном дворе. Вы понимаете, как мне все это близко? Нет, я до сих пор не могу об этом говорить...
А. М. В связи с этим еще один вопрос. Какое отношение Вы имеете к диссидентскому движению, какое участие принимали в нем?
Л.У. Я была в середине этого котла. Во дворе, в университете, рядом, справа, слева были люди, которые писали и подписывали письма, перепечатывали книжки. Моя подруга, Наташа Горбаневская, выпускала "Хронику текущих событий" - подпольное информационное издание. И, конечно, я много чего знала, но непосредственно я в этом не участвовала. Я просто читала книжки, которые мне доставались. В качестве переписчика и распространителя диссидентской литературы я никуда не годилась, потому что мою машинку, которую я впервые отдала, чтобы размножить книжку, тут же снесли в КГБ. Поэтому никакой диссидентской карьеры у меня не получилось, но с работы выгнали. Хотя, надо сказать, мне просто повезло, потому что я знаю людей, которых за книжки, действительно, посадили. Может, книжка эта была недостаточно серьезная, незначительная. А, может, был ноябрь, когда план по посадке уже выполнили. В общем, с работы прогнали, а посадить не посадили. Я должна сказать, что это очень страшно. Когда я пришла утром на работу, всю нашу лабораторию по одному посадили в машину и отвезли в районное отделение КГБ. Мы не знали, что туда отправили нас всех - пять человек. И только поздно вечером нас соединили вместе в одной комнате, и мы поняли, что забрали всех сотрудников лаборатории. Мы вели себя исключительно глупо, но никто не вел себя подло. Каждый рвал на себе рубашку: "Это моя книга! Моя!" И каждый рассказывал свою дурацкую версию, как она к нему попала. Вы понимаете, как я люблю тех своих друзей, и как мы до сих пор, встречаясь, вспоминаем об этом, хотя живем в разных странах. Это друзья моей юности, я их всех очень люблю. Мы выдержали тяжелое испытание - мы не знали, каким именно оно будет, но мы все его выдержали, нам повезло. Больше никаких достоинств перед диссидентским движением я не имею (смех в зале).
А. М. В романе "Зеленый шатер" Вы обратились к периоду истории, начавшегося со смерти Сталина в марте 1953 года и заканчивающегося смертью Бродского в 1996 году. Это был некий вызов, чтобы подобное больше не повторилось?
Л.У. Вы знаете, у меня довольно много молодых друзей, и в какой-то момент вдруг оказалось, что они довольно плохо относятся к диссидентам. У них есть целый перечень претензий, которые они предъявляют диссидентам. Когда я это поняла, то была очень изумлена, потому что я-то считаю, что это были лучшие люди времени. Они были еще не свободны, но они были первые, кто эту свободу захотел. И я поняла, что об этом надо написать. Мне хотелось примирить мое поколение с той частью молодежи, которая может иметь какие-то претензии к нам по части диссидентского движения. На самом деле, это тема молчания, и она чрезвычайно важна. Например, поколение моих родителей. Они никогда ничего о себе не рассказывали. Там было столько страха позади! Страх, среда, много чего неприятного, что они предпочитали молчать. И вот эти белые пятна, которые зияют в биографии наших бабушек, дедушек, родителей, очень сильно портят отношения между поколениями. Серьезной мотивацией для написания этой книги было желание рассказать о своем поколении тем, кому сегодня 30-40 лет.
А. М. Ваш роман изначально назывался "Имаго" - по названию одной из глав. Почему Вы решили изменить название, каковы были причины?
Л.У. Это была довольно тяжелая история, которая чуть было не разрушила дружеские отношения с моим литературным агентом. Роман должен был называться "Имаго". "Имаго" значит взрослая особь. Это слово из латыни и оно употребляется, когда говорят о цикле превращения насекомых - яйцо, гусеница, куколка, взрослая особь. В биологии существует такой феномен, когда личинки взрослыми еще не стали, но уже начинают размножаться. Называется это явление неотения. И об этом рассказано в книге. Личинку отличает то, что она все время потребляет. Она ест, ест, ест. Ее состояние - наесться как можно больше.
Мы живем в обществе, которое в большинстве своем личиночное. Не часто в сегодняшнем мире встречаются взрослые люди. Это общество потребляет, съедая вокруг себя все и ничего не производя. Но человек, достигающий определенной стадии зрелости, перестает быть исключительно потребителем, а начинает быть производителем. И в этом смысле вся культура, все, что мы имеем - музыка, живопись, наука - это все произведено существами, которые потреблять закончили, а начали производить. Они - взрослые.
Принесла я роман в издательство, название на рукописи "Имаго", и ни один человек в издательстве не знает, что это такое. Мой итальянский агент отнес этот роман в итальянское издательство - уж они-то должны были знать слово "имаго"! И тоже никто не знает. В общем, мы решили не терзать читателя, не ставить его перед такой сложной проблемой, и я дала другое название - "Зеленый шатер". Оно приросло, агент до сих пор мне не может простить такой измены, но, тем не менее, книга называется "Зеленый шатер". С этим названием она так и живет и переведена уже на много языков.
А. М. Изменение названия романа как-то отразилось на его содержании?
Л. У. Мне часто задают вопрос: "Ваши книжки в разных странах воспринимаются по-разному?" Что я могу сказать? У меня довольно ровная читательская аудитория. Сейчас я с удовольствием вижу много молодых лиц, мне это очень приятно. Но начиналось с того, что меня читали люди моего возраста, моего образовательного уровня, моих представлений о жизни, и мне это очень нравилось, потому что я обращалась к моим друзьям. На самом деле, конечно, есть некоторые национальные особенности восприятия. Я приведу один пример, и вы поймете, о чем я говорю. Когда-то давно, году в 93-94-м, я написала повесть "Сонечка". Это был момент, когда я от рассказов переходила к более крупным формам. Там была глубоко зашифрованная тема белого цвета - цвет душевной чистоты, невинности. И моя героиня Сонечка все время натыкается на эту белизну. Эта тема несколько раз возникает на протяжении всего повествования, а заканчивается книга тем, что Сонечка все время пытается посадить на могиле своего мужа белые хризантемы, а они никак не приживаются. В России у меня нашелся один-единственный читатель, который сказал: "Как ты интересно с белым цветом поработала". А когда книжка вышла в Японии, то одна рецензия называлась "Симфония белого". То есть, для японцев это было совершенно очевидно.
Что касается "имаго", то эта тема была хорошо прочитана в России - все поняли, о чем речь. Сейчас книга вышла в Америке, вышла очень удачно, ее хорошо покупают. На нее было написано 15-20 очень хороших рецензий. Замечу, рецензии пишут профессионалы - критики, литературоведы, слависты, журналисты. И ни в одной рецензии слово "имаго" даже не упоминается, эту тему просто не заметили. Потому что американцы - самая личиночная цивилизация. Ничего плохого я в это не вкладываю. Они молодые, здоровые и про старость еще ничего не знают, поэтому тему взросления, и тем более, старости они просто не восприняли. Вот такой пример.
А. М. Прежде, чем дать слово публике, последний вопрос. Организатором нашей встречи является общество "Память народа", которое занимается сбором свидетельств для сохранения исторической памяти чешского народа. В романе "Зеленый шатер" и в других своих книгах Вы говорите о необходимости сохранения памяти. Недавно вышел Ваш сборник аутентичных текстов о послевоенном детстве, а также книга воспоминаний, посвященная Наталье Горбаневской. Скажите, как русское общество чтит свою память?
Л.У. Должна сказать, что я чувствую себя совершенно уместной в той организации, которая занимается восстановлением исторической памяти. Я не сразу отдала себе в этом отчет. Полжизни прожила, половину книжек написала, прежде чем поняла, что только этим и занимаюсь. И надо сказать, что в последние годы я делаю это все более осознанно и целенаправленно. Я думаю, что многие тяжелые проблемы, которые сегодня проживает наша страна, связаны с тем, что историческая память в большой степени была разрушена и продолжает разрушаться. Тот небольшой вклад, который я могу внести в восстановление преемственности памяти, я делаю совершенно осознанно. Свой последний роман, который называется "Лестница Якова", я писала на основании тех писем, которые обнаружила в собственном доме - это переписка бабушки и дедушки с 1911 года. Я штопала дыры, которые оказались в нашей семейной истории - то, что мне не говорили, и то, что, наверное, умерло бы, если бы я этим не заинтересовалась. От этой работы я отвлеклась два раза. Один раз это была книга памяти Наташи Горбаневской, потому что Наташа умерла. Это было в один момент, неожиданно, как гром среди ясного неба - она просто легла спать и не проснулась. Я разослала письма многим людям, которые знали ее на разных этапах ее жизни - в юности и в зрелые годы, и собрала большое количество воспоминаний, из которых сделала книгу. Точнее, я ее собрала - я написала только маленькие заметки, которые делают ее не сборником воспоминаний, а все-таки книгой. И пока я ее писала, я поняла, что моя подруга - очень тяжелый человек, трудный в общении, особенно в юные годы, и что она, на самом деле, была праведником. Я знала, что она эгоцентрик, как и полагается быть поэту, а вот то, что она была абсолютно бескорыстна, то, что она была абсолютно честна и абсолютно щедра к людям, это выплыло постепенно, по мере того, как я читала эти воспоминания. И для меня это было довольно глубокое и замечательное прощание с Наташей.
Я снова взялась за свою книжку, но издательство попросило меня сделать сборник к 70-летию Победы. По поводу Победы у нас была большая истерия, потому что чем больше времени проходит, тем все более великой делается эта Победа. С моей точки зрения, имеют место исторические искажения и спекуляции на эту тему, но сейчас речь не об этом. Мне прислали около тысячи писем детей послевоенного времени. Самому старшему из корреспондентов было 93 года, это было последнее, что он написал, потому что он лежал в больнице и он умер. Самому младшему было 13 лет, он рассказывал то, что ему рассказывал об этом времени уже умерший дедушка. Из этих писем вырастает чудовищная картина голода, холода, нищеты, ужасных страданий и мук. И одна абсолютно постоянная интонация у всех: "А завтра будет счастье". Книга так и называется "Детство 45-53: завтра будет счастье". Обратите внимание на цифры. Вот если бы мы сейчас решились составить книжку из воспоминаний детей десятилетней давности, начала ХХ века, то там не было бы описаний ни голода, ни холода, никаких страданий, если конечно, не считать нескольких регионов нашей страны, где шла война. Сегодняшний сытый и вполне прилично одетый человек может сказать все, что угодно, но только настроения "А завтра будет счастье" у него не будет. Чувство беспокойства, тревоги, неуверенности в завтрашнем дне, ощущение, что завтра может быть не счастье, а катастрофа какая-то - вот общее настроение в сегодняшнем мире. Это тот материал, с которым я работала. Я написала две эти книжки, вклинив их в середину между написанием моего романа, и вышла после всех этих работ с таким ощущением, что это долг каждого человека - посмотреть назад, что стоит за его спиной, что было с его родителями, дедами, прадедами.
Когда я еще была биологом и ездила в экспедиции в 68-69 году, я была однажды в длинной экспедиции в Средней Азии, и у меня состоялся очень интересный разговор с одним туркменским стариком. Этот разговор остался у меня в памяти. Старик сказал: "У нас в деревне каждый человек знает как минимум семь поколений позади себя. А если он не знает, то он просто безродный бродяга". Таково мусульманское отношение к предкам. В России бОльшая часть людей не знает имени отчества прадеда. Если дедушку знают - это уже хорошо, а прадеда уже не знают. Я знаю имя отца моего прадеда, отчества уже не знаю. Но мои внуки будут знать семь поколений, я постараюсь об этом позаботиться.
Когда вышла моя последняя книга "Лестница Иакова", многие люди стали говорить: "Я прочитала Вашу книгу и начала собирать свои семейные материалы. Где-то что-то осталось - что-то у сестры лежит, что-то у бабушки..." Этот импульс, если он сработает, будет значить, что я не напрасно потратила столько сил и времени. Это значит, что те белые пятна, которые есть за нашей спиной, будут частично закрыты. Их надо закрывать, потому что в этих белых пятнах всегда содержатся ужасно тяжелые вещи - преступления, какие-то стыдные, страшные вещи. И когда мы все это обходим молчанием, не проговариваем, то мы все это накапливаем, и наше прошлое возвращается к нам в самом непредсказуемом, в самом неприятном виде.
А. М. Я Вам очень благодарна за это выступление и передаю слово участникам встречи.
Вопрос. Людмила Евгеньевна, Вы начали писать уже в зрелом возрасте. Скажите, пожалуйста, Вы помните тот момент, тот импульс, когда Вы сели за стол, что-то написали и это стало литературой.
Л. У. Думаю, я писала с тех пор, как научилась писать. Другое дело, что я никогда не предполагала, что из этого может произойти профессия. И даже, более того, когда уже стали выходить какие-то мои маленькие книжечки, долгое время я чувствовала себя очень неуверенно, было такое чувство, что я - самозванец и присвоила себе писательское звание, украв у кого-то. Это ощущение было довольно долго. Сегодня я знаю, что я - профессионал. Но это очень долго складывалось.
Мне довольно часто присылают всякие произведения. "Ну как? Надо мне писать или не надо?" Я, не читая, могу сказать, что писать надо. Дело в том, что человек, когда он пишет, должен сначала все обдумать, должен поставить перед собой вопросы. Между импульсом к писанию и готовым текстом проходит очень большая внутренняя работа И это замечательный процесс, потому что для человека это исключительно полезно. И не так важно, станет он профессиональным писателем или не станет, но этот процесс чрезвычайно душеполезен. Не зря многие психоаналитические школы заставляют людей писать своего рода исповеди. Это очень хорошее дело.
Вопрос. Уважаемая госпожа Улицкая. Разрешите поблагодарить Вас за Ваше творчество. Именно обращение "госпожа" Вам больше всего подходит, потому что, хотя Вы человек советской эпохи, своим творчеством Вы несете культуру. Для меня было очень важно прочесть "Казус Кукоцкого", я почувствовала, что у нас появился Достоевский - такой глубокий психологический анализ Вы там проводите. А также потрясающее произведение "Даниэль Штайн, переводчик". Я думаю, эта книга должна быть на полке у каждого интеллигентного человека. У меня вопрос по поводу перевода - есть ли он, будет ли книга переводиться или уже переводится? И второй вопрос - Вы очень смело высказываете свою позицию в России. Для людей, живущих за границей, очень важно то, как вы смело говорите о политической ситуации. Это как-то влияет на издание Ваших книг? Вам не угрожают, не притесняют в связи с этим?
Л. У. Вы знаете, я не смогу точно ответить, на сколько языков переведен "Даниэль Штайн", но, вообще, мои книжки переведены на 34-35 языков. Думаю, "Даниэль Штайн" переведен на 10-15 языков.
Коснусь вопроса цензуры и более широко отвечу на тот вопрос, который Вы задали относительно свободы литературного творчества в России. Начиная с 90-го года и по сегодняшний день, в области художественного творчества, литературы Россия живет без цензуры. По цензурным соображениям я не вынула и не добавила ни одного слова за все 23 года, живя в России и печатаясь. Правда, неделю или две назад я получила письмо от редактора, который попросил меня вынуть из текста замечательное, прекрасное русское слово "б**дь", потому что у нас сейчас Госдума принимает законы о чистоте русского языка. Они меня будут учить, как правильно говорить по-русски! (аплодисменты) Последнее время Россия проживает фантастические 25 лет без литературной цензуры. Прошу отметить это как замечательное обстоятельство нашей сегодняшней жизни. Но, к сожалению, этого никак нельзя сказать о средствах массовой информации. Независимое телевидение закрывается, у нас сейчас, по-моему, один канал остался, сайты закрывают один за другим. Это делает не цензура, а какая-то другая организация. У них имеется какая-то своя мотивация, множество законов по этому поводу издается. Так что, в области СМИ цензура очень жесткая, а в области литературы пока что нет. Что касается кино, живописи, изобразительного искусства, театра - это отдельный разговор. Его есть смысл вести, но, думаю, не в этой аудитории.
Вопрос. Как Вы думаете, почему у молодого поколения негативное отношение к диссидентам?
Л. У. Вы знаете, я себе этот вопрос не задавала "Почему?" Я столкнулась с этим, решила, что они просто мало знают, и надо им побольше рассказать. А "почему"? Не знаю.
Вопрос. Как Вы относитесь к творчеству Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич и что Вы думаете о ее политических взглядах?
Л. У. Я очень рада, что Светлане, 25 лет совершавшей большой писательский подвиг, дали Нобелевскую премию. Эта премия показывает, до какой степени сейчас важна литература нон фикшн, и что сегодня документальная проза может быть более значительной, более важной, чем художественная литература. Что же касается Светланиных политических взглядов, насколько я понимаю, мы стоим на довольно близких позициях. Но она, будучи журналистом и занимаясь реальными, деятельными вещами, сталкивается с такими событиями, с такими людьми, с которыми я не сталкиваюсь. Я думаю, что поэтому она меня злей - она видела больше тяжелого и страшного.
Вопрос. Я читал романы госпожи Улицкой на русском языке, а также читал чешские переводы. Это огромное счастье, что замечательное литературное дело взяла в свои руки прекрасная переводчица и предложила нам литературу, которая соответствует тенденциям и в современной чешской литературе. Это говорит как о качестве оригинала, так и перевода. В чешской литературе также есть авторы, которые кроме эстетических ощущений предлагают читателю еще и некоторую историческую информацию. Я рад, что сегодня видны попытки писателей интерпретировать события наших дней. Такая литература становится все более востребованной. Хотел бы пожелать госпоже Улицкой, чтобы ее литературное творчество всегда воспринималось как высокое литературное достижение (аплодисменты).
Л. У. Спасибо, для меня чрезвычайно ценно и важно то, что Вы сказали. Спасибо большое.
Вопрос. Я часто разговариваю с молодыми людьми. Вопрос, который здесь уже задавался "Почему молодые люди не имеют уважения к диссидентам?" выплывает из понимания того, к чему мы сегодня пришли. Если посмотреть на современную ситуацию, то можно сказать, что в первых десяти годах после 1989 года она была совершенно другой. Нынешняя ситуация тоже совершенно другая. Не знаю, можно ли сравнивать ее с Россией, но у нас это так.
Л. У. Вы тоже считаете, что диссиденты ответственны за то, что сейчас происходит?
Вопрос. Нет, я не это имел в виду. Современное поколение двадцатилетних часто не знает, что произошло в 1989 году. Они смотрят на диссидентов, совершенно не понимая значения их усилий, и говорят: "Не понимаю, как мы до этого дошли"? Они смотрят на современный мир, видят его преимущества, но, прежде всего, они видят негативные последствия того, что произошло в конце 80-х.
Л. У. На самом деле, Вы затронули чрезвычайно сложную проблему, потому что то, что произошло в России в 89-90 гг. это вовсе не было следствием деятельности диссидентов. Советскую власть никто не свергал - она упала сгнившая (аплодисменты). Начало 90-х годов - это были очень трепетные годы, когда Россия могла пойти по другому пути, но не пошла. Вот, что произошло, как я это сегодня вижу. Я не знаю, был ли этот шанс упущен навсегда, или история даст еще какую-то возможность России стать все-таки Восточной Европой, а не Западной Азией (аплодисменты).
Вопрос. Скажите, Вы пишете на компьютере или ручкой?
Л. У. Вы знаете, вообще я больше пишу на компьютере, но иногда, когда бывает что-то очень трудное, я пытаюсь это карандашом нацарапать.
Вопрос. В рамках деятельности организации "Память народа" мы вспоминаем о нашем прошлом, о нашей истории. Хотел бы узнать у госпожи писательницы о лете 68-го года - где она в это время находилась, и есть ли в ее произведениях упоминание о тех событиях?
Л. У. Это лето я помню. Двадцать первого августа 1968 года я сидела на горе в городе Ужгороде. Я там была в командировке, собирала мух дрозофил. Город Ужгород находится очень близко к границе. Я сидела и вдруг увидела, как летит черная туча самолетов. Я поняла, что началась третья мировая война. И пока я размышляла, что надо быстренько встать, пойти на вокзал, взять билеты и ехать в Москву, самолеты развернулись и полетели обратно. Они не отбомбились. В то время я, конечно, ничего не знала о вторжении, просто я увидела, что летят самолеты, в большом количестве. Было острейшее чувство, что проведена черта - одна жизнь кончилась, и сейчас начнется другая. Я могу это ощущение сравнить только с еще одним переживанием, которое было, когда в Нью-Йорке рушились башни-близнецы. Я включила телевизор и увидела знаменитые, всем известные кадры. И я решила, что показывают какой-то очередной фильм-катастрофу. Но в это время позвонил мой брат и сказал: "Ты знаешь, что происходит?" Я помню это чувство глубочайшей перемены жизни, которое происходило в те минуты. И надо сказать, что эти перемены действительно были. Они не были столь катастрофичны, как могли бы быть, но все-таки эти рубежи были чрезвычайно важными рубежами в жизни мира - и 1968 год и 2001.
Вопрос. В Чехии учится большое количество студентов из России. Как Вы считаете, как это скажется на России, если учесть, что не многие из них хотят вернуться?
Л. У. Я должна сказать, что присутствие здесь российских студентов радует меня гораздо больше, чем присутствие в Италии огромного количества украинских домработниц (смех в зале, аплодисменты). Дети, которые выезжают учиться - это будущие образованные люди, люди, которые приобщились к европейской жизни. Я ничего плохого в этом не вижу. Захотят - вернутся, не захотят - не вернутся.
А. М. Я все-таки надеюсь, что русские студенты вернутся в Россию (смех в зале, аплодисменты). Вот такой позитивный итог у нашей встречи. Я очень благодарна Вам, что мы поговорили и о катастрофической политической ситуации в России, хотя, на самом деле, нас интересовала литература.
Л. У. Нам обещали провокатора. Где он? (смех в зале, аплодисменты).
А. М. Хочу поблагодарить писательницу Людмилу Улицкую и всех участников за эту встречу. Желающие могут приобрести роман "Зеленый шатер" и другие книги Людмилы Улицкой и получить автограф.
Л. У. Спасибо за все (аплодисменты).
Вечерними улочками Праги тороплюсь домой. На душе светло и радостно - так всегда бывает, когда пообщаешься с Личностью, с человеком с большой буквы. Вспоминаю слова женщины, стоявшей передо мной за автографом писательницы: "Людмила Евгеньевна, Вы говорили, что "Лестница Якова" станет Вашим последним романом. Прошу Вас, пожалуйста, пишите! Не лишайте нас Вашего творчества!" Я тоже прошу: " Пожалуйста, Людмила Евгеньевна, пишите!"
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2016
Свидетельство о публикации №216032502430
обсуждение здесь http://www.proza.ru/comments.html?2016/03/25/2430