Ну, очень медленно ползла эта колонна. Живое существо. Личинка майского жука.
В оптику глянешь, танки да машины. А без неё - «гусеница». А солнце вокруг такое, ну совсем умирать не хочется. И им, конечно, не хочется. А нужно. Деньги заплачены. Ничего не поделаешь. Готовьтесь.
Блин горелый почесал затылок. «Получается, мне всё решать. Стрелять или нет. Где они, черномазые? Слуги Аллаха. Попрятались, крысы». Обнял пулемёт. Дождался, когда головная машина наткнулась на фугас. После взрыва настала его пулемёта очередь. Ложились российские солдатики в пыль. Как чёрные букашки. Быстро так всё произошло. И тишина.
Нет, он не взрывал, не доверяли ему. Бомбы не давали, потому что знали, «русский». Но снайпер был он отменный. Их трое было в Чечне. А сегодня пулемет сунули. Ну какой из него пулеметчик?
Собрался, пошёл тихонько вниз. Не спеша. Куда спешить? Сделано дело. Положил ребятишек. Хотя совсем не его это дело, на колонны ходить. Но говорят «некому». Сраные слуги ислама. Как головы отрезать, есть кому. Как шашлык жрать и девок топтать, есть кому.
У крайнего дома прилег у стены. Спал, не спал, а когда глаза открыл, уже ночь. Знал, что дом пустой. Поэтому и заснул.
Приснился город родной. Шахтёрский. Любимый бар. Девчонки-стриптизерши. Как всё было просто и ясно. И, казалось, так – надолго. И деньги были, и шампанское – рекой. Живи, радуйся.
Да только одно выбивало из колеи. Придёшь домой, ребенок кричит суточно. Жена с одной и той-же песней – деньги, деньги, деньги...
А однажды пришёл домой – жену не узнал. Хотя время – три часа ночи. Нежно так поёт, ласково.
«А у меня гости сегодня были. Ребята видные, базарные. Хачики». Тобой интересовались, говорят, что пластинки у тебя есть. Ещё те, виниловые какие-то. Купить хотят. Завтра с утра жди. Ты, пожалуйста, Сереженька продай, а то в доме шаром покати».
«Да как же я их продам, если им цены нет. Этой коллекции 30 лет. Шутка ли, 450 пластов? Тогда выбор был, или пласт или джинсы. Вот времена были, не сейчас, когда всё в цифре. Одно слово – пластмасса».
Вообще-то его звали Сергеем. А Блин Горелый – кличка. Его и отца. Фраза у них была такая для связки слов. Не будешь на людях материться, не серьёзно как-то. Вот и прилип этот Блин Горелый, смех, да и только.
– Ну, Блинчик, ну, миленький, ну, ты ведь любишь свою киску, а она, знаешь, как скучает без своего слоника. Иди быстрей сюда, ой у кого такой хоботочек длинненький?...
Не устоял Блин, ну не смог перед ласками устоять. Великая это сила - бабья любовь. Побежала она к телефону, и вот они, тут как тут, и ночь им не помеха. Тут уже и бутылочка на столе, и селёдочка, и огурчики. Только чует Блин, что не пластинки им нужны, не музыка классная. Что-то не то.
- Может, Бабой моей хотят попользоваться, да квартиру ограбить, пока я под клофелином валяться буду? Нужно через одну пить, глядишь, не возьмёт басурманское зелье.
Разговор за столом вдруг побежал в интересную сторону. Вспомнили армию, кто как служил, да про самоволки, да про дембель ненаглядный.
- А я был лучшим снайпером в округе. – Почему-то Блина потянуло на откровение. - 1000 метров, копейка моя. - Заохали хачики, зацокали языками. Жалко, говорят, такой специалист пропадает. А ведь мог бы и в мирное время огромные деньги зарабатывать.
Тут у жены глазки, да и округлились. А как говорит, да сколько - говорит. Неужели такие и огромные, говорит. В общем, понесло женщину. А они знай, наяривают, что повстанцы такие есть, которые за свободу своей Родины борются. И нужно всего – ничего, стрелять их научить. А тысячу долларов американских, в месяц за это пустяковое дело - вот тебе на блюдечке.
Жена чуть огурцом не подавилась, и так посмотрела на Горелого, что он всё понял.
И появились на столе Они. Зеленые да хрустящие. И всего-то ничего, бумажку подписать – и они твои. И решатся все проблемы. И ребёнок будет сыт, и жена наконец-то одета и обута. Быстро всё произошло. Горячая ночь, похмельное утро на вокзале, сутки в вагоне, переполненном табаком и водкой, и вот они, горы.
Только нет никаких повстанцев, кого стрелять учить. Любой тебя этому делу научит. А взяли тебя сюда с одной целью – офицериков русских убивать. Взъярился Блин Горелый, раскричался. Поставили они пистолетик к затылку - враз затих.
И побежали дни, полные крови, водки, жратвы и собачьей безнадеги. Платили исправно, приносили весточки от жены, что всё хорошо, дом – полная чаша, но хотелось-бы ещё получше, так что потерпи хоть годок. Он терпел.
По ночам приходили, конечно, к нему все убиенные. Рассаживались за столом. Водку его пили не чокаясь. Смотрел он на них, молчал. И всё ждал, когда они спросят – а за что?- Молча пили.
Проснулся мгновенно, как от толчка. Собрал вещи, нашёл в кармане шоколадку, побрел вдоль улицы. Нехорошие мыслишки в голове. Заканчивать нужно эту историю. Слишком далеко всё зашло. Не отмыться, не замолить грехи. Так и протопал дотемна, чуть лагерь не пробежал. О том, что что-то не так, почуял нутром, как волк. Упал под сосенку, полежал, послушал. Вроде тихо, но это и пугало. Нашел овражек уже в сумерках. Пополз по нему змеёй. Вот тут должна землянка быть, а вместо неё – яма. Всё понятно. Бой тут был, смертный, последний. Вот они лежат на полянке, братишки-разбойники, отвоевались.
- Ну что, брат, это сама судьба. - Блин от растерянности вслух заговорил. Пошел к своей землянке. Странно, но она была нетронута. Спешили, наверное, солдатушки, не каждый день сто с лишним победишь. Собрал Блин вещи, откопал денежки, кровью заработанные, плюнул в мёртвое командирское лицо и пошёл по ночной тропе.
Москва просыпалась медленно. Как и подобает важной даме. Сначала рабочий люд штурмовал автобусы, метро. Потом людишки поважнее запихивали свои тела в личные авто. - Поберегись, кто в бога верует! Блин ехал в своем персональном. Не новое, но зато Мерседесовское. На работу ехал. Вот уже год служил он в банке охранником. Заметно подобрел, лицом стал светлее. В пользу столичная жизнь. Купил квартирку однокомнатную, машинку. Да и затих. А зачем выделяться? Бережёного бог…
На работе был в числе первых. Начальство не нарадовалось. Сильный, знающий дело. Заставил своих ребят не просто охранять банк, но и любить его. Бросил курить. Пил три раза в год. Такого желания жить не было у него никогда. Постепенно забывался грязный шахтерский городок, с ненавистной женой и вечно орущими детьми.
-Эх, лети душа ясным соколом, распевай соловушкой - Ехал Блин, улыбался. О сегодняшнем вечере думал. О Катерине, что придет и будет смотреть ему в рот, стараясь ничего не пропустить. Думал, что пора бы за границу махнуть, посмотреть, как там. Может туда и придётся в тяжелую минуту. Поставил машину, пошёл в раздевалку. Времени до начала работы было навалом. Жизнь научила вставать рано, делать всё не спеша, с расстановкой, с толком.
Пока переодевался, краем уха слышал какую-то возню во внутреннем дворике. Не спеша, застегивая на ходу куртку, пошел к двери. Иван Степаныч, единственный земляк, лежал в луже чего-то красного.
- Где это он с утра пораньше краску нашел? Да и пролил. Вчера явно перебрал хрен мор…
И тут Блина – как обухом по голове.
- Да кровь это…
Глаза поднял, и упёрлись они ну прямо в дуло автоматное. И спокойный такой гнусавый голос:
- Не дури, сука, а то враз уложу. - И вдруг до одури стало Блину весело. Пахнуло в лицо чем-то знакомым, бесшабашным.
- Так вот чего не хватало. Смерти - что так долго была рядом. К которой так привык. Крутнулся Блин волчком, ударил ногой в пакостную рожу. Крутнулся ещё, автомат уже – в его руках. Не задумываясь, выпустил очередь. Охнул «масочник», рухнул снопом. А Блин уже дверь распахнул, и во двор ужом.
- Мать честная…
Машина инкассаторов стоит нараспашку, как перед капремонтом. И двое возле неё лежат, наши, из охраны ночной. А по двору бегают человек пять, и «палят» во всех и вся. Спокойно Блин прилег за скамеечкой. Целился не торопясь. Щёлк - уткнулся один мордой в клумбу. Щёлк, щёлк - споткнулся и затих другой. Всё для Блина привычно, только бы патронов хватило. Только подумал, и затих его автоматик. Ну что за невезуха?
Поняли они всё. Спокойно вышли из-за кустов.
Взвыл Блин выпью болотной. Ой, как не хотелось умирать. Только всё наладилось, встало на свои места, крутись на забаву себе - на зависть людям.
Встал Блин на ноги и пошёл в их сторону. Опешили они, а потом подняли стволы…
И вдруг так ясно увидел Блин Горелый, что за столом сидит. Деревенским, чистым таким, перед праздником скоблённым. А за столом, мать честная - места нет. Все солдатики грустные. И у каждого в руке стакан. И каждый норовит с ним чокнуться. Теперь, говорят, можно...