Проспав до середины дня, инженерный гений Грифа потребовал незамедлительного действия, ибо эта ночь покаяния для Грифа и желание чистой любви благотворно обвеяли его своими крылами. И до смешного обидно, что светлая мысль, пришедшая на голодный желудок, была не более, чем ещё одним адским усовершенствованным узлом в его дьявольской машине захвата, о которой он уже подписал контракт с чёртом в лице Дона Марта. Даст Бог, они с ним больше не увидятся. Интересно, сколько всего и как подробно он рассказал ему о своей тайне, которую долго сохранял даже от внимательного глаза женщин и от жуткого любопытства, отговариваясь работой, изысканиями и опытами. А друзей у него и не было никогда. А за баб иногда били морду, - те, обиженные невниманием и пренебрежением после утоления физиологической потребности организма Грифа, бросались на грудь предшествующих или последующих нашедшихся защитников, а те уже шли поразмять мускулы о безопасную грушу Грифа в уверенности, правда, что таким образом они встают на защиту женской чести. Инженер Гриф между тем силой своих мускулов никого не мог взять. Брали его женщины сами потому, что жалостливо бабское сердце, и потому, что среди прочего дефицита существовал и дефицит на мужиков, так что, какой ни на есть, завалященький, а мужчинка! Ха-ха! Не знали они инженера Грифа! Всё-таки, он был гений! Да, гений! Его открытие могло перевернуть мир! И все бабы тогда будут его! На фиг они ему тогда будут нужны!..
У него будет одна Ленушка! Это ей он расскажет о своём изобретении! И наконец, по-настоящему отдаст себя только ей в руки. И пусть она распоряжается всем, как хочет. Набросав чертёжик нового изменения узла, он хотел было дописать в письме о пришедшем своём решении Ленушке, но подумал, что такое лучше рассказать с глазу на глаз. И он, не раздумывая, окрылённый чувством огромной важности происходящего, направился к остановке автобуса, держа в руке листочек с адресом, последний вариант ночного творчества – исповеди, путеводную нить Ариадны, с курсом на звезду, посланную небом. Это был последний для него шанс остаться человеком, остаться с людьми, получив прощение и любовь, и не посягать на место Божье; и будто опасаясь, что он передумает, небо послало ему его Солнце, выходящее из подошедшего автобуса, его путеводную звёздочку Ленушку в окружении светил местного значения, как поэт Воротилов и член-корреспондент газетки – сплетницы «Полевые вести» Затишкин.
Лёгким поклоном головки Ленушка – Солнышко дала понять, что заметила своего вчерашнего неловкого кавалера, и поплыла в окружении тучек небесных ко Дворцу культуры «Пролетарий». Нечего и говорить, что зачарованный удивлённый Гриф двинулся за ней. Терпеливо сидеть два часа на стуле, он не согласился бы ни за какие коврижки, и ему пришлось околачиваться близ открытой двери в аудиторию, где происходила встреча с поэтами. Едва вслушиваясь в бред сивой кобылы, который несли такие серьёзные на вид дяденьки, он то и дело выходил покурить, и притягиваемый магнитами Ленушки, возвращался назад. Стоит ли говорить, что она более других сумела внушить ему уважение к поэзии и литературе своими туманными намёками на зарождающееся чувство под луной и звёздами, под дождём и ветром. В эту встречу она более открылась ему своей утончённой изящной натурой. Всем остальным она померещилась бледным ребёнком, вздыхающим по красивой любви. Но на фоне других поэтов, скороговорками пробегавших по своим тетрадкам, исписанным задиристыми буквами, или тягуче подвывающим в такт, как им казалось, мелодии своего стиха, она была хороша. Правда, нашёлся один поэт, который читал не по листочкам, а по памяти! При этом взор его горел справедливым гневом народного патриота! В одном случае - к зажравшейся партии, бросившей свой народ на произвол судьбы в голодную эпоху гласности! В другом - к взбесившемся народным массам, ни фига не с мыслящим в политике, вдруг переставшем доверять своим родным отцам по партийной линии! Правда, он оказался приезжим. В обоих случаях стихотворения были хороши! Только призывали к разному! В одном случае - партию менять! В другом – проглотов, взбесившихся смирять! Но во всём остальном стихи были прекрасны и безукоризненны,- рифмы там, ритмы, всякие выразительные гиперболы – параболы их возьми! Короче, и размеры и фасончики, цвет, вкус и запах, с усиками, с клубничкой или бананчиком, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет! Просто аудитории разные, не перепутать бы, что и где читать, каким ушам, - с золотом или одной серой, - чтоб везде своим числится, ну а чем это пахнет и так понятно…
Очень много суетился, бегал и представлял всех и вся маленький деловитый в меру упитанный человек, имевший привычку говоря что-нибудь в подтвержденье своих слов и для лучшей усвояемости, тыкать в собеседника указательным пальцем правой руки, и под конец закрыл встречу, почему-то своего так ничего и не прочитав. От директрисы Лисы Патрикеевны, находящейся тут же, Гриф узнал, что он – организатор встреч с интеллигенцией города и рабочими при местном театре, а также подзарабатывает на поэтах.
Теперь такого рода деятельность принято называть модным словом с Русью не стыковывающимся, - как кобыла идёт спотыкается, - менеджер! Такие люди наиболее были расторопны и при социалистическом строе, являясь сливками из сколько-нибудь предприимчивых людей, и сейчас чувствовали инстинктивно своё широкое поле деятельности, при вдруг случившемся капитализме. Проведя очередное мероприятие масштаба города, села, деревни, он строчил очередную статью в газету. И так набегали гонорары от статеек, от поэтов, от театра, где он вдобавок ко всему ещё числился и распространителем билетов, (а как же – интеллигенция и пролетарии, встречаясь с артистами в тесной дружественной обстановке, располагающей к интиму, - лучше всего с молоденькими актрисами, - после уже приходили и на спектакли). Прямое, так сказать, воспитание своего зрителя для общей пользы дела просвещения одного, и заработка другого. Поэты, правда, продавались плохо, и согласны были читать свои вирши за аплодисменты, а то и без оных, для пары глаз в пустом подворье…
Впрочем, всего этого директрисса и не могла сказать. Это автор вновь вставил свои «пять копеек». А она сказала только, что он организатор встреч. А то, что он бойкий и шустрый – это было видно и без объяснений. Какая – никакая – это была творческая элита, как мыслил себе Гриф общества художников, литераторов и артистов. А элита, как мы помним, была его «бзиком». Тем более окружить себя «там» людьми такого направления было интересно и безопасно – шума много, жизнь идёт, брызжет, а вот вырваться им из «той» жизни без его помощи не получиться, ведь они же сколько-нибудь в технике, наверняка, ни бум-бум! И Гриф уже представил вокруг себя обнажённых танцующих девиц, сидящую с собой Шехерезаду – Ленушку, приезжего поэта – гастролёра, слагающего в честь его оды, и маленького ушастого распорядителя, спрятавшего указательный палец правой руки за спину и покорно вопрошающего: «С кем будет угодно встретиться Вам сегодня?» Однако, встреча с поэтами уже закрылась. Все расходились. И Ленушка – Солнышко, подходя к знакомой Лисе Патрикеевне и стоящему рядом и не сводящему с Ленушки глаз инженеру Грифу, бессовестно попрощалась с ними, извинившись тем, что обещала показать ещё город приезжему гастролёру поэту - патриоту. И ещё, кажется, намечается ресторан для их ограниченного литературного круга. Извинилась, что не может пригласить, ибо из своего кармана собирался платить организатор встречи Лазарь Карлович Пахай – Перекапаев, тот самый маленький в меру упитанный, с указательным по ветру перестройки пальцем.
Общество приезжего откровенного поэта – флюгера Грифа в данный момент тоже не устраивало, и затаив от волнения дыхание по причине, что план открыть всё Ленушке сейчас же откладывается на неопределённый срок, он жалостливым взглядом провожал снова уплывающее от него солнышко.
- Ну, что же вы упускаете возможность? Уедет ведь сейчас с приезжим! – услышал он голос директрисы, которая тут же отвернулась, недовольная собственной несдержанностью, и отошла.
И не отданное Ленушке письмо так и осталось, порядком помятое в пылу волнений, в руках Грифа. Он сунул его в карман и направился в свою берлогу, раздосадованный, голодный и злой. Счастливый случай, как всегда, поворачивался к нему спиной.