"The Clown Is Dead"... Когда-то я морщилась от звуков этой песни и тянулась прикрыть окно. Аксель Руди Пелл, страдающий за забором, означал, что приехал на каникулы соседский сын. Приехал и врубил свою музыку, напоминающую забористую теплую шипучку с обильной пеной.
Мы снимали чердак в деревянном доме - две молодые, очень молодые пары. Точнее, наша пара занимала чердачную комнату, а другая - нижний флигель. Сейчас те дни видятся сплошь солнечными, яркими, вкусными и оглушающе звонкими. И немудрено, ведь вместе с нами и нашими прекрасными хозяевами жили: две собаки, кошка и два кота, сова в большой клетке, попугайчики, мадагаскарские тараканы в яичной решетке.
Жили-не тужили, одевались кое-как, питались тем, что на грядках выросло, читали много и беспорядочно, спорили до хрипоты не пойми о чем, любили друг друга пылко...
Тогда казалось, что наше несерьезное совместное существование - это так, прелюдия к большой жизни, разминка перед забегом. Ну, а пока настоящие дела не начались, можно было вдоволь валять дурака. И вся компания с удовольствием предавалась этому делу: буянила, сходила с ума, умирала со смеху. Придумывали наряды из старых тряпок, варили пунш из ягод, изображали водяных и русалок, ныряя в бочку с водой для полива, устраивали племенные пляски вокруг пугала...
Еще мы любили помечтать вместе, сидя под яблонями. О прекрасном будущем, которое уже маячит на горизонте. Вот закончим учебу, и тогда... Что будет "тогда", не уточнялось, но и так было ясно: серенькое обывательское существование - не наш удел. Нас всех, так щедро одаренных, разумеется, ждало впереди нечто необыкновенное, сияющее, от чего захватывало дух...
Прошло 20 лет. Компашка наша поредела, ужалась, из семерых осталось только двое. Лодки уцелевших не то чтобы разбились о быт, скорее, уцелевшие научились с ним справляться: не ждать милостей, не питать иллюзий, не тратить нервы по пустякам, беречь друг друга...
А еще нам открылась простая истина: именно те смешливые дни в старом доме, пора глупостей и гормонов, были лучшими в нашей жизни. Полными сил, любви, веры в нашу общую счастливую звезду. Не репетиция, не разминка, а самое главное, к чему стремится человек. Чистое счастье, ничем не отягощенная радость бытия.
Сегодня, когда я проезжаю вблизи тех баснословных мест, ничто внутри уже не отзывается. Нет того района, его домов и палисадников, скамеек под старыми деревьями, тропинок, сбегающих вниз, к трамвайным путям. Все залито асфальтом и густо застроено многоэтажками. Пахнет не липовым цветом, а выхлопными газами. Наша Атлантида ушла на дно.
Я стараюсь не думать о прошлом и о времени вообще. Потому что оглядываться страшно. Как будто заплыла слишком далеко, развернулась, а берег родной еле виден. Оттуда вроде еще слышны голоса, мелькают фигуры, маячит что-то разноцветное. Но поздно, назад уже не вернуться, течение относит все дальше и дальше. В неизвестность.
И я уже не морщусь от душещипательного ARP. Мне слышится какая-то сермяжная правда в его пении, проблеск чего-то настоящего за картонным фасадом.
The Clown Is Dead...
Where did he go,
No laughter in heaven.
Where did he go,
Where did he stay?
The Clown Is Dead
A life's on the run.
Клоун мертв...
Куда же он ушел?
Нет смеха на небесах.
Куда он ушел,
Где остался?..
Клоун мертв.
Жизнь проходит так быстро...
Думаю: фиг его знает, а вдруг что-то такое есть... Может, и впрямь - все сохраняется где-то в другом измерении, где все живы и счастливы. И наш район цел, и дом стоит, а в доме звучат голоса, смех, песни. Лает пес, мурлыкают кошки, варится на плите нехитрый обед - зеленые щи с молодыми побегами чеснока. А потом наступит ночь, и снова луна будет висеть совсем низко, прямо над нашей трубой. И мы всей компанией выйдем курить на крышу.
Они существуют до сих пор - люди и звери, звуки и запахи, закуток на чердаке с пучками трав под потолком. Время и место, где постоянно слышен смех, поцелуи остры, как маринад, стены разрисованы поверх выцветших обоев. И там до сих пор танцует девчонка с совиными перышками в спутанных волосах, бывшая мной.