***
Молодые встречались тайно в излучине реки у поскотины.
- Вась, а я красивая?
- Ты то? – глянул на неё Василий мельком , потому как леса его удочки задёргалась, и он приготовился выловить из воды ещё одного карасика - Да не так штоба…
- Как не так штоба?! – возмущению Варюхи не было предела – А за что ж ты тогды меня любишь?
- А разве ж за красоту любют то? – сказал Васька, снимая рыбку с крючка – Любют за душу добрую, за характер ладной – улыбнулся он ей как солнышко.
Они оба были рыжие. Только он посветлее немножечко. Она Варюха Миронова, дочка Трифона. Он Васёк Казаковцев, первенец Моти и Константина.
- Ой, Вась, - тревожно вздохнула Варвара, обняв его обеими руками – убьёт меня отец, коль о нас с тобою проведает. И так кажный день вожжами стягат. Вона глянь - показала она на синяк полосой у себя на ноге.
Потом немного поразмыслив спросила:
- А как думашь, царь своих дочек лупит?
- Не знаю, Варь – искренне ответил ей Вася.
- А я думаю, лупит – серьёзно сказала она – Не можно ведь в воспитании без энтого!
- Как не можно? Можно – возразил Василий. – Меня ж отец с маманею не трогают. – прихлопнул он комара у себя на щеке.
- Совсем? – удивилась Варя.
- Ну, да, совсем….
- Счастливый ты! – обзавидовалась Варюха – Вота бы мне так то... - закатила она мечтательно свои глаза.
- Я на тебя тожно никогда руку не подыму. – сказал ей Вася тихо – Я завсегда тебя жалеть буду…. – обнял он ласково свою Варюху.
***
Благую весть разносил звон церковных колоколов по всей округе: «Христос воскресе! Христос воскресе! Христос воскресе!» Святой праздник для каждой христианской души проливал благодать на всякого русского человека! Нищие и богатые, страждущие и дающие - все были равны в этот день перед господом. « Христос воскресе! Воистину воскрес!» – поздравляли люди друг друга с воскрешением своего единственного заступника и спасителя.
Праздновали нынче и Кушаковцы. Много народу собралось сегодня во дворе у Казаковцевых. Почитай вся деревня пожаловала. Пришли и старики Дорофеевы Пётр с Анной, и Емельяновы Авдот с Васелисой. Были и друзья Костины – Осипов Михаил с женой Лукерьей, Ильин Николай с женой Просковьей, Ерофеев Савелий с супружницей своей Степанидою. Само собой были и сваты Ситниковы – родители Тонькины. Был и брат Тимофея Фёдор с женой Ефросиньею и детьми Антоном, Борисом и Клавдией. Каждый шёл со своим хлебосолом. Несли яйца крашенные, куличи, пироги, рыбу, мясо, ну и конечно бражку с наливочкой, куда уж без них то на празднике?
- Сестры и братья - поднял свою стопку с медовухой старик Тимофей, обращаясь как батюшка в церкви ко всем собравшимся – Помню как мы с вамя сюды издалече приехали, как починок свой зачали, да в землянках проживали, покуда домишки свои не состряпали, как грязь лаптями месили, да вошей кормили, и как одолевали нас хворобы и животы нашенские с голодухи пухли….
Все за столом согласно стали кивать, а бабы к тому же тяжко вздыхать да охать, припоминая то нелёгкое время.
- И сейчас то нам с вамя тожно не сласть – продолжал Тимофей. – Хлебушек то вона как тяжело достаётси. Но мы печалиться да скорбить нонча не будем, потому как праздник святой. А господь наш всевидящий не отвернётся и далее от нас грешных и подмогнёт нам ежели что в трудную минуточку. Христос воскреси, люди добрыя!
- Воистину воскрес! – ответили ему.
Все стали пить, закусывать и разговаривать. Там и тут слышался звонкий смех.
- Совсем старый стал дядя Тимофей то – обратился брат Антон к Константину.
- Почитай уж семьдесят годков нонче стукнуло.
- А ну ка, раздвиньте тарелочки то! – подскочила к столу Мотрёна с нарезанными пирогами – Ишь чё, заставили всё, поставить некуды. Я вам побалуюсь, - осекла она дочерей Настю с Дуняшкой - кто с едой то играется. Поели, ступайте на улицу. Нече здесь пьяных то слухать. Да смотритя на железну дорогу не бегайтя.
Девчонки, хихикая, выбрались из - за стола и побежали по своим делам.
- Моть, ты б присела. – сказал ей Костя – Хватит уж здеся еды то.
- Щас, Костенька, щас. Ещё наливочку в графинчик разолью и сяду.
Она снова убежала в дом.
- Братуха то Иван не объявлялся? – спросил Константина, сидевший напротив, Михаил Осипов.
- Нет. Уж девять годов ни слуху, ни духу…
- Дуняшка то глянь какая большенька вымахала.
- Да и умница она у нас. Думаем в школу её нонча отдать. Пусть с портфеликом бегает.
- Да, зачем девке учение? – включился в разговор брат Борис – Выскокнет замуж годов в шешнадцать и бывай как звали. Вон моя Дуська за старовера выскокнула, уехала туды к ним в деревню, и глаз к родителям не кажет.
- А сам-то чего к ней не съездиешь? – спросил Николай Ильин.
- Да был я у них тама один раз. Дык они опосля кажного гостя посуду святой водицей протирають, да крестются двумя перстами в пол, мол, прости, господи, грязного нечестивца в избу пустили.
Все засмеялись.
За столом бабы затянули печальную песню, там и тут их подхватывали пьяненькие мужички. И полилась родимая народная по всей деревенской окраине.
Опрокинув ещё по стаканчику, Константин с братьями, да товарищами вышел на завалинку покурить.
- Да, махорочка то нынча в цене! – сетовал Михаил.
- А я самосад садю. Мне на цельный год хватат. – сказал Борис.
Скрутили «козьи ножки», затянулись…
- Сколь годков то Ваське твому? – спросил Константина Савелий.
- Да уж семнадцать вот летом будет.
- Видел его нонча на поскотине с Варькой Мироновой. Чёй то там с ней шушукалися. Ты б смотрел, Константин, за ним лучшее. Не приведи господи такого свато то!
- Да неее, Трифон свою Варвару в строгости блюдёт – возразил ему Михаил.
- Блюдёт, не блюдёт, а ухо востро с нимя держать надо бы.
- А слыхали, Миронов то, всё ж таки схороводил Ерёму Строгого землицу продать? – сообщил Николай.
- За сколь?- поинтересовался Савелий.
- За сколь, за сколь? Чем больше водочки, тем менее цена…
- Ой дурень энтот Ерёма то! А куды ж теперя он? – спросил Савелий.
- Вродя, на заработки, в город.
- Да какой с него работник то? – махнул рукой Михаил – И так уж всю голову пропил. Жена с детишками и та ушла.
- Ох, хитер Миронов то! Я слыхал, мужики сказывали, он ведь не только Ерёму облапошил, а и башкир с чувашами с землицей давича надул – сказал Антон.
- Да что б он провалился ирод проклятущий! – плюнул в сторону мироновского дома Борис – На каки барыши всё покупат то? Деньги поди наши со сборщиком Киселёвым делит, да себе в порты складыват.
Тут во дворе послышалась ругань, крики, бабий визг и бряканье пустых вёдер. К мужикам выбежала Матрёна.
- Ой, ребятушки, бегите скорея, Егоршу угоманивайте! Опять напился как порося! Тоньку к Лексею Лизкиному приревновал!
Мужики вбежали во двор, но вмешательство их уже не потребовалось. Бабы сами скрутили обоих драчунов, положа Егоршу прямо рылом в навоз. Тот сопротивлялся из последних сил, но вырваться из цепких бабьих рук не мог. Дело усугублял отец. Он бил Егория поленом, приговаривая:
- Я тебе покажу, сукин ты сын, как Тоньку обижать, да как праздник людям портить!
- Хватит, бать, больно же. Не срами перед народом то - взмолился Егорша.
- Подымайте его, бабы – скомандывал Тимофей.
Бабы подняли Егория. Морда у него была вся красная и чумазая.
Тут подоспел Савелий Ерофеев с «мировой».
- Нате, петухи, выпейтя за примирение, – подал он стаканы с брагой Егорше и Лексею – да руки пожмите друг дружке. Неча здеся мордобой то разводить.
После мировой мужики снова пошли за столы усаживаться, а бабы пустились в пляс, и, размахивая платками, да притопывая, стали горланить частушки под гармошку дядьки Кузьмы…
Праздник продолжился…
***
- Кушай, Марусенька, кушай. Да крошечки то не раскидывай. Хлебушек боженькой нам даден, а боженьку гневить не след… - наговаривала Мотя своей младшенькой трёхгодовалой девочке.
Та румяная, в косыночке сидела на телеге, в тенёчке с матерью и с аппетитом уплетала яичко с хлебом, припивая молоком.
- Ну, до чего ж ты у меня смирная девочка! – смеясь поцеловала Матрёна дочь в пухлую щёчку – Вся в батю!...Ну всё, торопиться надоть, нас уж чать там заждались.
Мотя ехала на покос кормить своих мужиков - Костю, Васю и свёкра Тимофея. Они уже третьи сутки не жили дома.
Дни стояли жаркие. Горячий воздух не могла остудить даже ночная прохлада. Солнце высушило землю так, что она местами потрескалась. Но для покоса другой погоды и не надо было. Сочная трава, обдуваемая тёплым ветром, только и ждала, чтобы её срезали….
- Глянь, Марусенька какие цветики! А ягод то сколь! – разговаривала Матрёна со своей дочкой, любуясь красотой, которая была здесь повсюду.
Луга утопали в цветах и травах. Рожь, словно вода в безбрежном море, ложилась волнами на бескрайних просторах полей. Островки берёз так и манили заглянуть в свою ветвистую тень. Стрекотание кузнечиков ласкало уши. А в воздухе стоял такой аромат, что кружилась голова.
Мотя уже подъезжала к заимке, на которой работали её мужчины, как вдруг услышала позади себя топот копыт. Это деревенские мальчишки мчали во весь опор верхом, поднимая клубы густой пыли. Среди ребят она различила Севку Осипова, который скакал впереди всех и что-то выкрикивал.
- Ух, голопятые! – заругалась сама про себя на них Матрёна – Мамки то не видют. Посвёртывают себе хребтины то. Вот возвернусь в деревню, всё Лукерье обскажу.
- В…..а!, В…..а! – кричали подранки, но Мотя всё равно не могла ничего разобрать, и только когда детская конница приблизилась, она услышала:
- Война, тётя Матрёна, война! – крикнул ей Севка – Царёв «Манифест» везём!
Ух!!! Это оборвалось Матрёнино сердце.
- Батюшки. Мамонька родимая…
У Моти перед глазами пронеслась вся её жизнь. Как то затуманило веки. Матрёна медленно повернулась и посмотрела на Костю и сына, которые продолжали спокойно косить траву…. И она всё поняла…
***
Это была их последняя ночка вместе, перед разлукой….
Накануне староста Миронов самолично разнёс во все дворы предписания, об явке мужиков на сборные пункты. Зашёл он и к Казаковцевым.
- Ну что, Костюшка, воюй ладно. Бей германца отверженно. Да не посрами нашу деревнюшку.
- А что ж сам-то не идёшь германца бить, Трифон Протасыч? – выплеснув воду из ведра, спросила Мотя – Аль хворый?
- Дык, энто, лихоманка у мене – театрально закашлялся Миронов.
Матрёна подошла ближе.
- Так, стало быть, сынок твой Филимошка пойдёт?
- Да что ты? Он у мене сейчас в волостной управе важной человек. Ему и тута дел невпроворот!
- Твой Филька в управе?- захохотала Мотя – Так он ж у тебе слабоумный, он и грамоте то необучен?!
Она перестала смеяться
- Понятно. Откупился стало быть….
- Ты, баба, говори, говори, да не заговаривайся? – крикнул на Матрёну Миронов – Да я тебе за такие слова знашь что?
Он было замахнулся на Мотю, но руку его перехватил Константин.
- Ты ручку то опусти , Трифон Протасыч, неравён час сломается, тогда уж тебя по совести в армию то не возьмут.
Трифон высвободил руку, и зло глянув на всех, пошёл к выходу, приговаривая:
- Ух, семейка. Один политический, другой пьяница, а третий и вовсе разбойник с большой дороги. Казённый дом по вам всем плачеть.
- Ступай, ступай! – кричала ему вслед Матрёна – гляди как бы Казённый то дом по тебе слезьми не облилиси!
***
Она слушала, как стучит его сердце. Оно билось спокойно, ровно, как большие часы, которые когда то стояли у неё дома в детстве. Тук, тук, тук.
- Ты, Мотюшка, больно за меня не печалься – сказал ей Костя – Германец то он тожно человек, и у него дома тожно семья и работа оставлены. И он, как и все убитым то быть не желает. А посему, мыслю я, война долго не затянется. Повоюем месячишко, другой, да и по домам разъедимся. А ты здеся за хозяйством гляди, ребятишек наших от себя не отпускай, особливо Васю. Со мной он воевать рвался. А кто мужиком то в доме останется? Родители совсем старые ужо - он задумался – За Егоршу я переживаю шибко. Руки вона от пьянки все трясутся, какой с него вояка то? И дома одни бабы воют. Ты уж не бросай их Мотюшка.
У Егорши и вправду было семеро детей, и все девки. Троих, как говорил сам Егорий, он уже спихнул взамуж, осталось ещё четверо.
- Что ты, Костюшка, кончно не брошу….
- Ну, а ежели случись со мной что, ты долго одна то не оставайся. Тяжко тебе без мужика то будет…
Мотя вытаращила на него свои зелёные глаза, полные слёз.
- Ополоумел чё ля? Да мне акромя тебя ни принца, ни чёрта рогатого ненадь! Тебя я люблю одного, слышишь, тебя!
И она крепко поцеловала его.
- Я молиться за тебя стану, кажный денёчек, кажный часик, кажную минуточку. И дождуся тебя с божьей помощью…..
Она перекрестила его
- Во имя отца и сына, и святаго духа …
***
Этот, так называемый благотворительный приём, для почтенных особ, был устроен губернатором в его резиденции по случаю отправки первых воинских частей на фронт.
«Пир во время чумы» - подумал Жорж, брезгливо глянув на столы, уставленные всевозможными яствами.
Осетрина, окорока, буженина, перепела, швейцарские сыры, икра, диковинные фрукты и устрицы красовались на огромных блюдах, дополняя собой французские вина и изысканные десерты.
Шампанское сегодня текло рекой, а кое-кто из приглашённых, не гнушался и водочкой.
Сытые, пьяные, довольные, а отчасти, и лишённые интеллекта, лица, окружали его повсюду.
- Отчего вы теперь в одиночестве, господин Мартынов? – спросил Георгия, сидевший рядом, владелец пароходства Варфаламеев, ловко орудуя ножом и вилкой в своей тарелке – Жена ваша здорова?
- К несчастью нет – ответил ему Жорж нехотя. – Мигрень, вы знаете ли…
- О мигрень – это любимый недуг теперешних дамс! – засмеялся собеседник, поднимая бокал – Лучшее средство, чтобы избежать супружеской близости! – выпил он горькой до дна.
Георгий сдержанно улыбнулся и представил женщину, с которой жил много лет. Однако, не испытав при этом никаких особенных чувств, постарался поскорее выбросить возникший образ из головы.
Жорж выпил немного шампанского.
С противоположного края стола за ним пристально наблюдала молодая привлекательная дама, вся в чёрном. «Вдова полковника Остроухого» - сообразил он и поклоном головы засвидетельствовал своё почтение.
Дама ответила ему элегантной улыбкой и кокетливо поправила причёску.
«А она ничего» – подумал про себя Георгий.
- Господа! Минуточку внимания! – услышал Жорж возглас очередного хорошо выпившего гостя.
Желая произвести на общество благоприятное впечатление, он вознамерился сказать тост, коих сегодня уже было великое множество.
- Господа! – повторил оратор – Предлагаю выпить за нашу славную армию! За непобедимый дух русского оружия! Ура!
- Ура!!! – с удовольствием подхватили пьяные гости, и звон хрустальных бокалов вновь заполонил собою всё вокруг.
После непродолжительной паузы, внезапно прерванные разговоры, вновь продолжились.
- Я слышал, Георгий Кондратьич, вы на фронт отправляетесь? Снабжениемс заниматься будете? – обратился к Жоржу мануфактурщик Суворов, бородатый неприятный старик, восседавший буквально напротив.
Он посмотрел на Георгия пристально.
- Хотелось бы предложить вам партиюс отличного войлока – снизив тон, продолжил собеседник вкрадчиво. – Несомненно, желающих содействовать теперь армии хоть отбавляй, но за некоторое, так сказать, вознаграждение с моей стороны, не могли бы вы для вашего покорного слуги устроить небольшую протекцию?
Георгий отрицательно покачал головой.
- Вынужден вам отказать, милостивый государь – заявил он твёрдо. – Войлок, знаете ли, в рот солдату не положишь – усмехнулся Жорж саркастически. – По этому вопросу вам лучше обратиться к штабс-капитану Илларионову – отрекомендовал он офицера, сидевшего за столом чуть дальше.
- Благодарю – несколько сконфуженно буркнул старик и вновь уткнулся в свою тарелку.
Георгий выпил ещё немного.
- Как вы думаете, батенька, – вновь напомнил о себе владелец пароходства – война надолго затянется?
- Не могу знать, – пожал плечами Жорж – я человек не военный.
- А по мне, так лучше б она вовсе не кончалась. Капиталец, видите ли, в этакие смутные времена сам в руки идёт, ну а в моём случае плывёт – захохотал он, запрокинув голову.
Георгий глянул на своего лысеющего соседа уже другими глазами.
- Неисповедимы пути Господни – вот и всё, что он смог произнести в этот момент.
- Что вы сказали? – переспросил его Варфаламеев, поглощая очередного перепела.
- Говорю, отведайте осетринки. Очень, вы знаете ли, сытная – ответил ему Георгий и удалился из-за стола.
Он отправился в сад, чтобы несколько успокоить свои расшалившиеся нервы. Однако сделать это оказалось не просто. Прогуливаясь по тенистой аллее, Жорж вновь и вновь видел перед собою эту, обезумевшую от предвкушения наживы, публику. И чихать они все хотели на народ свой и без войны голодный, да нищий…
- О! Господин Мартынов и вы здесь?! – вдруг услышал он переливающийся женский голос.
Георгий поднял глаза. Поодаль, в беседке стояла всё та же дама в чёрном и демонстрировала ему своё безумное «траурное» декольте. Жорж подошёл ближе и поцеловал нежную женскую ручку в ажурной перчатке.
- И как всегда одиноки – добавила мадам. - Не желаете теперь со мной прогуляться?
- С удовольствием – ответил он, улыбнувшись, и предложил кокетке свой локоть.
***
Их долго везли в телячьих вагонах на запад.
Запертые словно звери в клетках новобранцы крепко маялись, порою, срывая своё раздражение на других. Однако периодически возникающие потасовки, всегда заканчивались примирением сторон. Вот и сейчас, только что повздорившие крестьяне, соседи в бытности, уже мирно беседовали, деля одну краюху хлеба на двоих.
Костя улыбнулся, глядя на них, и подошёл к распахнутой двери вагона.
- Какая же она большая Россеюшка, – думал про себя он – и краёв не сыскать… Леса, реки, поля, горы и всё это её. И везде людишки равно мыкаются, и убожества много, и нужды….
- Кость, щас ба бражечки, ну иль красенькой – услышал он голос брата, который не находил себе места тоже.
- Хватит, Егорий, ты уж отпил своё. Убьют же тебя. О детях подумай. На кого они останутся?
- Чёй-то скушно мне, братуха! – почесал грудь Егорша, вспомнив последнюю свою попойку дома.
Затянулась она, к слову сказать, недели на две. Ох, и отвёл он тогда свою душеньку!
- Ложись! – орал Егорий как сумасшедший на жену в пьяном угаре – Башкой на порог ложися, сказал!
Вся синяя от побоев Тонька, медленно ползла по полу в рваной сорочке. Муж схватил её за космы, и притянув к двери волоком, бросил лицом на приступок.
- Детей пожалей, ирод проклятый! – рыдала она неистово – Кому оне сироты нужны станут?!
- О детях печёшься, курва?! - взревел как труба он, рыская по избе в поисках спрятанного супругой топора – Я на войну, а ты тута останешься бл…ть?! Ну, уж нет! Тебя порешу, а потом уж и сам под германскую пулю полезу!
- Кто ж тебя убивца в армию то возьмёт?! – продолжала перечить Тонька – В кандалы и на каторгу, тама сгниёшь!!!
- Что?! – захрипел от возмущения Егорша и снова принялся ногами пинать непокорную.
Заплаканные дочери, все кроме одной, которая выбравшись в окно пустилась за помощью, кинулись заступаться за мать.
Вскоре, разбушевавшегося связали подоспевшие отец с Костей и бросили садиста- пьяницу вместо Тоньки в порог.
- Три дня пущай здеся валяетси! Акромя воды ни чё не давать! – скомандовал Тимофей, лупанув напоследок сынка непутёвого вожжой.
- И чта за жизня такая? Не выпить, не подраться… - вспомнил Егорий привычные его сердцу занятия - Сильно скушно мне, братуха! – вновь повторил он, как капризный ребёнок.
Костя посмотрел на брата сердито.
- Щас приедем на фронт, веселья много получишь… - обнадёжил его с иронией он.
Постепенно паровоз приближался к ещё одному городку, и Константин с тревогой стал ожидать очередной стоянки.
Дело в том, что власти, во время мобилизации, ввели «сухой закон» и новобранцы, «не отведя, как следует, душу» перед отправкой на фронт, громили казённые винные лавки и магазины на станциях. Егорша был в их числе…
В который раз, решив удержать брата от необдуманных поступков, Костя повернулся к нему, чтобы поговорить, но Егория и след простыл.
- Да, уж. – всё, что мог сказать по этому поводу Константин – Как говорится Кесарю Кесарево…
В этот момент, сделав три громких гудка, состав проехал станцию без остановки. Мимо замелькали амбары, постройки, экипажи, торговцы и лавки. Возмущению рекрутов не было придела. Свисты, вопли, ругань и маты пронеслись по вагонам.
А Костя вздохнул с облегчением.
Его и других уроженцев губернии определили в 106 Уфимский пехотный полк, 27 пехотной дивизии, первой русской армии, и везли теперь к границе Восточной Пруссии. Именно там ожидалось крупное наступление наших войск.
***
Часы, торжественно пробив двенадцать раз, продолжили отсчитывать секунды. Пыльные полосы света повисли в полумраке дома. В открытые окна, с навозной кучи, летели полчища упитанных мух. Повсюду витал запах браги, прелого лука и хмеля…
- Проша! Прошенька!– звала парализованная мать сына из соседней комнаты.
Он делал вид, будто не слышит её, внимательно подбивая барыши от продажи сёдел для военных надобностей. Куча бумажных деньжат, лежащая перед ним на дубовом столе, была внушительна, и Прохор то и дело муслявя палец в который раз принимался пересчитывать её заново.
- Сынок! – снова крикнула ему родительница.
- Да будь ты не ладна! – опять сбился со счёта он – Хыть бы уж померла скорея что ля. Уж жизни с ней нет никакой! – стал бубнить про себя Прошка, злясь на собственную мамашу.
- Прошенька, голубчик! - вновь услышал он её голос – Дай хоть глазком повидать тебя одним. Зашёл бы ты к матери то больной. Под одной крышей живём, а всё одно, что чужие.
Прошка состряпал кислую физиономию.
- Ладно! Щас! – сказал он ей и отправился в соседнюю комнату, где в подушках да в перинах лежала его бледная немощная мать.
- Ну, чем ты опять недовольная? Дворовые ходют за тобой? Убирают? Кормют?- спросил он её зло – Меня поглядеть надо стало? Ну вот он я, любуйся, коль приспичило тебе!
- Сынок – ласково посмотрела на своё великовозрастное дитя она. – Присядь, посиди со мной хоть капельку.
Прохор нехотя сел на стул рядом с её кроватью. Мать своей не обездвиженной рукой стала гладить его большую волосатую руку.
- Я же всё, Прошенька, всё для тебя сделала… – сказала ему она и заплакала.
Прохор недовольно отвернулся, будучи не всилах выносить бабскую сырость.
- Помру я скоро, сынок – продолжила причитать мать. – Покаяться хочу перед господом, исповедаться. Ты б мне отца Феофана пригласил что ли?
- В чём каяться то собралась? – насмешливо спросил её Прохор, расценивая просьбу матери, как очередную блажь.
- Я же всё для тебя, Прошенька, - снова стала говорить она – всё для тебя сделала. И Мотьку изводила, и отца ёйного умертвила…
Прохор перестал улыбаться.
- Ты что такое мелешь то?! – отпрянул от неё он.
- Да ты не бойся, сыночек, об энтом никто никогда не прознает, акромя батюшки…- стала быстро шептать она – Травку я мужу свому ненавистному сыпала специальную в пойло то.
Ошарашенный Прошка вскочил со стула.
- Ну ты совсем ужо! – испуганно посмотрел он на мать – убийцу.
- А как бы я тебя хозяином поставила? – заговорчески спросила она его – Матвей бы ещё сто годов прожил, или хужее того всё б Матрёне своей отписал!
Прошка глядел на неё широко раскрытыми глазами, нервно думая о надвигающейся катастрофе.
- Говори, кому ещё сказывала про то?! – выкрикнул вдруг он.
- Никому – испуганно стала оправдываться мать. – Вот те крест, сынок…- и снова заплакала.
Прохор, еле сдерживая себя, вернулся на стул.
- Ну ладно, ладно. Ты это…. спи – стал говорить он, поправляя пастель матери и её седые волосы.
Она взяла его руку и поцеловала.
- Да, да спи – сказал он ей снова.
Мать немного успокоившись закрыла глаза. Прохор ещё сидел с нею рядом некоторое время, а потом, тихо взяв подушку, положил ей на лицо.
Через минуту всё было кончено. Рука матери перестала дёргаться, а она сама дышать. И теперь никто и никогда не узнает, как приплыли в руки Прохора капиталы Матрёниного отца…
***
Мотя бежала по деревне не чувствуя под собою ног. Косынка сбилась с её головы, и волосы на ветру растрепались.
Подлетев к дому Мироновых, она стала настойчиво стучать в ворота, украшенные резными петухами. Во дворе залаяли псы. Она совсем запыхалась, и схватившись за сердце, стала ждать , когда ей откроют.
- Кому там неймётся! – услышала Мотя недовольный женский голос.
Это была жена Миронова Фёкла, грузная баба лет сорока пяти. Открыв дверь, она сверху вниз посмотрев на Мотю, спросила:
- Ну, чё надоть?
- Варька ваша дома? – спросила Матрёна часто дыша.
- А чё это тебе Варьку то нашу стало надь?
На крыльце появился сам хозяин. Мотя, чуть не плача, повторила вопрос.
- Варька ваша дома, спрашиваю?
Тут Фёкла, видимо почувствовав неладное, заволновалась:
- Дык энто, она уж третьего дни как к бабке на Лобовку уехала….
- На читай – Мотя протянула ей скомканный листок бумаги. – Это мне внучка Глафиры Карповой щас вручила.
Фёкла взяла листок и стала читать очень медленно по слогам, потому как была малограмотна.
«Маманя, прости меня за христа ради, но больша так не могу. Мы с Варькой убёгли на войну бить германца. Я в солдаты, она в сёстры. Отец Варькин всё одно не даст нам венчаться. Так хоть на войне поживём вместя как люди. Всемерно твой сын Василий».
- Ой! Ой! Горе то какооооо! – схватилась за голову, воя на всю деревню, Фёкла.
Мотя тоже закрыла лицо руками и стала плакать.
Тут к распустившим нюни бабам подскочил Трифон, всё ещё не понимая что случилось, он поднял листок, брошенный Фёклой, и стал его перечитывать, так же медленно, как и его жена.
- Ах ты ж, б….ть! Ах ты ж, курва! Опозорила!!!! Осрамила!!!! – стал метаться по двору Миронов, круша всё вокруг. - Это твой шельмец её збаламутил!!! – теперь он набросился на Мотю – Это он ей голову загадил!!! Чтоб он провалился ирод! Чтоб вы все издохли!!! - продолжал сыпать проклятия он.
Мотя вся сжалась.
- Ну, чё уж теперя об энтом то? – сказала она, плача, – Ты б, Трифон, поехал искать их лучшее, можа на вокзале где прихватишь? Ведь дети совсем ишо, глядишь, и не возьмут их воевать то.
Миронов как будто опомнился. Он крикнул своих работников и они, прыгнув на коней, выехали со двора.
Мотя не спала три дня и три ночи, объезжая со свёкром все станции и близлежащие селенья. Но Васи как след простыл. « Значит, всё ж таки на фронте» – подумала Мотя.
« Вот и Васеньку я проводила….»
Не было Мотиному горю края, не было и дна. И, выплакав последние слёзы, она стала ждать с войны, и сына тоже….
***
- А видали, братцы, как оренбуржцы то с троицкими сёдня тякали? – спросил рыжий косоглазый солдат Весёлкин своих сослуживцев.
- Видали… – ответили ему уставшие голоса.
- Дык я не понял, мы ж вродя наступали, чё они драпать то начали?
- А вот если б к тебе, Весёлкин, вместо подмоги, германец, как тёща на блины с ружом, пожаловал? Ты б что стал делать?- спросил его Михаил Осипов.
Весёлкин почесал маковку.
- Драпанул бы!
Все засмеялись.
- Вот и они драпанули.
Кто-то подбросил веток в костёр, и огонь разгорелся с новой силою. Древесина от жара затрещала, и искорки как светляки полетели в разные стороны.
Солдаты отдыхали после трудного боя. Нелёгкий сегодня выдался день. Успешное наступление сменилось бегством. И вот, они уже там же, где были вчера.
- Так как же ж так получилося?- не унимался Весёлкин.
- Я слыхал, - подал голос служивый Стелькин – охвицеры сказывали, мол, увидали они части пехоты по левому флангу, думали наша 40 - я дивизия топает бока прикрывать, а энто тожно дивизия, только германская оказалася. Мол, отстали 40 – е то.
- Так они что, по лесу шли и грибы собирали что ля, пока мы здеся воюем?- спросил Егорий.
- Говорят, командование чёй то там спутало….
- Да уж….
- А ребят то наших нонча много полегло… – раздался вдумчивый голос в ночи – А всё потому шта кто то чёй то там спутал….
***
Подводы, повозки, экипажи, пехотные полки, кавалерийские расчёты, артиллерия, в огромном количестве заполонили эту землю. И места свободного не найти.
«Кому она нужна война? Для чего она? За что страдают невинные люди? Матери теряют детей, а дети матерей. И всё, что строилось столетиями, рушится в одночасье…»
Костя воткнул сапёрную лопатку в мягкий грунт.
«Здеся не воевать, а хлебушек сеять надоть, да цветы выращивать» - подумал про себя он, глядя на рассыпчатый, влажный, без примеси песка чернозём.
Он копнул ещё и ещё…
Упорные бои в последние два дня позволили нашим войскам вновь отбить несколько германских населённых пунктов. А сегодня уфимцы заняли позиции близ Маттишкемена.
- Чую я, жарковастенько сёдня будет…- тревожился Егорий, смахивая пот рукавом.
- Да не боись! Бог не выдаст, свинья не съест! – задорно вторил ему Стелькин.
Было уже восемь утра. Ранний туман ещё окончательно не рассеялся и кучками лежал на зелёных полях. Вдалеке паслось стадо коров, бурёнки мычали, и до Кости доносился звон их колокольчиков….
- Как думашь, бабы нашенские чё щас делают? – спросил Михаил Константина - Уж больно я по Лукерье с детями соскучился…
- Бабы нашенские, Миша, щас лямку тянут за нас с тобою. Мы здеся воюем, они там.
- Да уж. Горемышные… - со скорбью в голосе произнёс друг.
А Костя представил Мотю, как жнёт она рожь в поле, а рядом ещё бабы, и ещё…Это они теперь землепашцы и кормилицы, добытчицы и страдалицы – женщины наши русские. Сколько вынесли уже матери, жёны, дочери, и как много им ещё предстоит пережить?!
- Ложись!!!! - услышал Константин сначала свист, а потом и взрывы, рвущихся повсюду, снарядов.
Всё кругом озарилось пламенем, заходило ходуном, и земля посыпалась на головы солдат в траншеях. Костя, закрывшись обеими руками, ждал, когда обстрел закончится. Рядом убило Стелькина. Его удивлённый и растерянный взгляд застыл на противоположной стороне окопа. Потом упали ниц ещё двое ребят. Повсюду раздавались стоны, молитвы и ругань. Минут через пять, наконец-то, всё стихло. Константин отряхнулся и осмотрелся. Кругом были воронки, дым от ещё горячих боеприпасов, и кровь. Он стал искать глазами Егоршу и Мишку. Они, слава Богу, остались живы!
- Германцы!!! – услышал Костя позади себя.
Он посмотрел в сторону позиций противника. Там, растянувшись ровной колонной, на впереди лежащий гребень выступили немцы.
- Ну, братцы! - выкрикнул подпоручик Чижов – Товсь!
Все взяли винтовки и стали приделывать к ним штыки.
- За веру, царя и Отечество!!! Вперёооод!!!
Солдаты с протяжным «Ура!!» рванули навстречу смерти.
Константин бежал одним из первых, не обращая внимание на бьющие со всех сторон бронебойные, не выпуская из виду друга и брата. И вот оно. Первый готов - проткнул он штыком синий мундир, второй. Третий, не успев ничего сделать, упал от выстрела костиной винтовки.
- Аааа!!! – набрасывались с остервенением наши служивые на врага. Кто-то сошёлся уже в рукопашной. Бились насмерть, до последнего, как всегда умели. Костю оседлал усатый ефрейтор, пытаясь проткнуть его ножом. Но сзади подскочил сослуживец, который перерезал противнику глотку от уха до уха. Константина обрызгало кровью. Он скинул с себя германца и кинулся дальше в бой. Убив и ранив ещё четверых, Костя увидел, как сбоку корчится в муках, держась за живот, Весёлкин. Всё поле было перепахано снарядами и усеяно трупами.
- Братуха! Выручаааай!!! - услышал он вдруг родной голос.
Константин, не раздумываясь, кинулся на крик. Неожиданно его пронзила резкая боль в ногах, а потом взрыв…
Далее всё померкло.
***
Постучали. Мотя вздрогнула. Теперь она вздрагивала от каждого незначительного стука и шороха. Матрёна опустила гребень, и, посмотрев на отражение дочерей в стареньком зеркале, сказала:
- Девчонки, пойдите, гляньте ктой тама?
Настёна с Дуняшкой, с не доплетёнными косами, выскочили во двор открывать ворота.
Мотя повернулась к иконостасу и перекрестилась:
- Спаси, господи, раба твово Константина и отрока Васеньку.
- Мамань, мамань, энто к нам солдат какой то! - услышала она и вышла на крыльцо.
Личность гостя ей была незнакома. Пожилой, уставший служивый в солдатских портянках, ботинках и шинели стоял перед нею и добродушно улыбался.
- Ой, чёй то с Костей или Васею? – спросила Матрёна волнуясь.
- Да вы не пужайтеся, бабонька, - промолвил мужчина – местный я, с Кубова, на побывку приехал. Вот, посылочку просили вам передать.
Он протянул большой, тёмного цвета мешок, который всё это время держал в руках.
- А от кого?
- Сам не знаю. Охвицер какой то. Прознал, что я в края энти направляюсь, сказал ваш адрес и просил занесть.
- Погодьте, а Казаковцевых вы не знаете? Можа встречалися где на фронте?
- Простите, – замялся служивый – не припомню чтой то…
Мотя расстроилась, а потом, опомнившись, предложила:
- Вы кушать чать хотите с дороги то? Проходите в избу…
- Нееет. Премного благодарствую, но мне домой надоть. Своих хоть глазком повидать.
Она поблагодарила солдатика, и тот счастливый направился на встречу с семьёй.
Мотя открыла мешок. Он был доверху набит всякими вкусностями. Конфеты, чай, пряники, орехи, халва, консервы, соль и сахар – невиданная для военных лет роскошь.
«Кто бы это всё мог прислать? - подумала Матрёна - Костя? Так он жишь не охвицер!»
Мотя поискала внутри записочку, но её там не было. « Странно…»
- Дочи! – крикнула она – Зовите деда с бабулей, да тётю Тоню с девчонками. Пировать сёдня будем!
***
Он долго бродил по полю не в силах понять, где находится. Места как будто бы родные, а люди всё хаживают кругом незнакомые, потерянные, по большей части такие же как и он служивые.
- Ты с какого полку, браток, будешь? – окликнул его, отчего-то босой, в одних портах и белой рубахе солдатик.
- С Уфимского.
- Ааа, нее, я с Троицкого – побрёл своею дорогою тот.
Костя очень устал, и присев у большого камня-валуна на сухую, уже увядшую траву, стал наблюдать за происходящим со стороны.
А народец вокруг всё прибывал, толкался и маялся. Где-то слышался смех, а где-то и горький плач.
- Чёй-то заплутал я совсем, братуха.- увидел вдруг Константин рядом с собою Егоршу - Ходю, ходю, а дом свой никак не сыщу…
- Ну, что ты, Егорий, прямо иди. Воон, за тем холмом и изба твоя будет.
- Моталси я туды ужо. Нету тама её…
- Да как же нету? – посмотрел Костя в сторону родной деревеньки озадаченно – Не по пути нам, конечно, да уж ладно, давай провожу.
Он повернулся к брату, чтобы отправиться с ним вместе, но того вновь не оказалось рядом.
- Егор! – крикнул Константин, в надежде высмотреть родное лицо.
- Егор! Егор!- ответило ему громкое эхо.
«Я молиться за тебя стану кажный денёчек, кажный часик, кажную минуточку….И дождуся тебя… Во имя отца и сына…» - услышал он любимый голос откуда то сверху и сердце его зашлось.
- Во имя отца и сына, и святаго духа! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – разнёсся чей то бас и Костя уловил сладкий запах ладана – Господи помилуй рабов твоих, безвременно почивших на поле брани - Елизара, Алексия, Владимира, Феофана, Петра, Александра, Матвея, Самсона….
- Говорил могилу глубоко копать ненадоть, Архипка. Вона вода уж приходить. Поширше луче было б. А то будуть теперя наши покойнички мокрые все плавать…
«Чьи это голоса?» - подумал Константин и вновь услышал.
- Пошевелилси…
- Кто пошевелилси, дурень?
- Покойник, дядь Силантий, ей богу. Рукой вот так вот…
- Совсем ополоумел чё ля?
- Смотрите, вон и та дамочка тожно заметила….
- Ааааааа! – раздался пронзительный женский визг.
- Да неужто и вправду живой?! Подгоняй телегу, Архипка, быстрее, в лазарет его повезём! Можа и очухаетси родимый…
***
Костя открыл глаза. Его взору предстало белое полотно, кое-где потрескавшееся, с мутно-жёлтыми пятнами по краям.
- Ну, здравствуй, Казаковцев. Говорят, ты к нам из самой преисподни пожаловал? Теперь ты здешняя знаменитость. Счастливчик….
Константин перевёл свой взгляд с потолка на говорившего человека. Перед ним на стуле, вальяжно закинув ногу на ногу, сидел офицер.
- Здравие желаю, ваше благородь…- хотел сказать Костя, но вышло как то плохо слышно. Получилось не приветствие, а скорее хрип. Разговаривать ему почему то было очень больно.
- Да какой я тебе благородь? Так, по хозяйственной части здесь прибываю, провизию для полка достаю. Вот, увидел твою фамилию в списках, дай думаю, зайду, навещу земляка, а заодно и посмотрю на человека, который много лет назад у меня невесту украл.
Константин всё понял. Это был Георгий Мартынов.
- Да, брат, разбил ты мне сердце тогда. Ты вот с ней столько лет живёшь, а я страдаю до сего дня. Убить тебя что ли?- он замолчал и равнодушно посмотрел на пролетающие за окном снежинки - А вот и первые белые мухи полетели…
Константин тоже увидел их. « Как странно – подумал он – только что было лето, а уже зима….»
- Да, забыл сказать, брат твой, Егор, кажется, в списках убиенных числится.
У Кости всё внутри оборвалось. К нему стала возвращаться память…
- А жизнь моя скверно сложилась. Жену свою терпеть не могу. Противна она мне… Детей люблю, конечно. Женщин у меня много было разных, а вот такой как Мотя я больше и не встретил. Ну, бывай, Казаковцев. – он встал и вышел из палаты.
***
Матрёна перекрестилась перед дверью церкви и тихо зашла внутрь. Ангельские голоса встретили её у входа божественным песнопением.
- О сыне молю, господи, и о муже своём! - произнесла она и шагнула в освещённый немногочисленными свечами полумрак.
Это был её храм. Храм, который как ей казалось построила специально для неё та давно уже умершая женщина. Женщина, на которую Моте всегда хотелось быть похожей, и о которой она так много слышала от своих родных и знакомых – владелица всех здешних мест, барыня, матушка и кормилица в одном лице Елена Иглина. Будучи бездетной вдовой всю свою нерастраченную любовь она отдавала своим крепостным, среди которых был и дед Матрёны Даниил.
- А уж незадолго до смерти своёй, - сказывал он часто внучке – барыня отписала всем крестьянам вольные, да по наделу земли оставила. Храни яё святу души, господи!
- Прости меня грешную! – опять перекрестилась Матрёна, глядя на икону спасителя, снова вспомнив о нелёгком теперешнем времени, и о своих мужчинах.
О себе она думать не думала, но вот о них…
Матрёна встала на колени перед образом и прошептала.
- Отче, услышь мою молитву. Не остави раба твово Константина и отрока Василия. Выведи их с поля боя живыми и здоровыми. Ведь чистые они пред тобою и безгрешные…
Мотя заплакала и сквозь пелену в глазах увидела около себя подол синего бархатного платья. Она невольно взглянула наверх. Рядом с ней стояла супруга Георгия. Утерев наспех слёзы, Матрёна встала с колен, чтобы отойти в сторону и вновь уединиться, но Ольга не дала ей этого сделать.
- Ну и куда направилась, рыжая стерва? – зло спросила она Мотю – Что разрушила мою жизнь?! Довольна?!
- Ты энто об чём ? – стала говорить тихо Матрёна, не забывая о том, что находится в доме божьем.
- Ну, конечно! Невинной она прикидывается?! Что, солдатка, Жорж то мой наведывается к тебе по ночам?!
- Чего ты мелешь? – ответила Мотя, поняв, что собеседница её пьяна – Жорка мне свободным не нужон был, а уж женатым то и подавно…
Матрёна отвернулась, чтобы уйти.
- Ненавижу тебя!!! – выкрикнула ей вслед Ольга – Ненавижу!!!
Мотя ускорила шаг, но супруга Георгия вдруг обогнав её, встала перед ней, и сняв с пальца обручальное кольцо, кинула им в Матрёну.
- На забирай, оно твоё!!!- сказала она, как будто обезумев, и выскочила из церкви вон.
Колечко, упав на каменный пол, покатилось по нему, подпрыгивая.
Растерянная Мотя, решив не спешить с выходом, присела на лавку у стеночки, чтобы собраться с мыслями и успокоиться.
«Почему прошлое никак не покинет её? Казалось, Матрёна простилась с ним навсегда, оставив позади обиды разочарование и боль. Она ушла в новую, пусть не самую беспечную и беззаботную жизнь налегке, забрав с собою лишь это место, где её младенцем крестили родители, где она искала утешение после смерти матери и защиту от мачехи, где венчалась с любимым и приводила к господу с ним сюда своих детей. Почему прошлое никак не покинет её?»
- Что, дочка, колечко то ты обронила? – спросила Матрёну только что вошедшая в храм скрюченная старушка.
- Нет, бабушка, не я. – ответила ей Мотя.
Вдруг, какой-то нечеловеческий, совершенно ужасный крик потряс округу. Матрёна осторожно вышла из храма и увидела, как по церковной площади в сторону станции спешат люди.
- Что случилося? – спросила она у пробегающего мимо парня.
- Сказывают, женщина под поезд бросилась! – ответил он ей…
***
В последнее время призрак всё чаще навещал его и издевался в свойственной лишь ему одному изощрённой манере.
- Ну, что, сынок, всё либеральничашь? – спрашивал он, щуря свой соловелый глаз – Смотри, профукаешь отцовский капиталец-то!
- Что ж он тебе всё покоя то не дают, убогий ты человек - отвечал ему Георгий. – Угомонись уже. Зачем об этом думать то теперь?
- Куды уж сынку понять, как рублик к рублику то складывать! Ты ж сам не потрудилси. На всём готовом проживал.
- Рублики твои – слёзы душ тобой погубленных. – сказал ему Георгий - Приходят там они, наверное, к тебе?
- Почитай кажный день. Замучили ужо. – заворчал покойник – Всё попрекают, всё стыдят! А особливо цыганёнок Яшка.
- Так это он тебя тогда зарезал то?
- Он, собака – поморщился отец – Ну ты тут шибко не ликуй, тебе и самому не много уж…
Сильный толчок заставил Жоржа очнуться. Он открыл глаза и понял, что задремал. Пытаясь стряхнуть с себя отвратительные ощущения, посмотрел в окно и вдруг вспомнил куда и зачем направляется.
Георгий возвращался домой в мягком уютном вагоне поезда в связи с известием о гибели жены, которое тронуло его настолько, насколько могла растопить лёд всегда существовавшая между ними стужа. Он никогда не любил Ольгу и женился на ней лишь по научению своего неуёмного папаши – сифилитика, видевшего в их союзе выгоду лишь для себя одного. Но всё же сердце Георгия отчего то болело.
Тем временем паровоз медленно, скрипя рессорами, подъехал к вокзалу небольшого провинциального городишки, и из третьего класса стали выгружаться плохо одетые люди, с заплечными мешками, тюками и котомками.
«Они, как и я заплутавшие путники, – подумал про себя Георгий – в бесконечном лабиринте жизни, ищущие выход из нищеты, да убожества, вот только я из одиночества…»
Он тяжело вздохнул.
Внезапно дверь его купе распахнулась, и в проёме показался хорошо одетый седовласый господин лет шестидесяти пяти.
- Позвольте представиться, молодой человек,- приподнял он свою шляпу – ваш новый попутчик, адвокат Пузырин – сказал добродушно мужчина.
- Георгий Мартынов, помещик – привстал в ответ Жорж.
Не особо желанный сосед, подозвав проводника, заказал себе чаю стакан, и усевшись на мягкий диван напротив Георгия, вновь обратился к нему:
- Простите за бестактный вопрос - начал он вновь церемониально. - Позвольте узнать, далеко ли вы направляетесь?
- В Уфу. Дела личные уладить думаю.
- А я, знаете ли, еду с процесса. Преинтереснейшее, к слову сказать, дельце здесь рассматривалось!- загорелись глаза у попутчика и он стал рассказывать о только что выигранном им в суде деле.
- Некий местный купчишка Грибов организовал для сердобольных граждан благотворительный аукцион по сбору средств на протезы солдатикам – инвалидам. А протезирование, батюшка вы мой, скажу я вам, у нас сейчас разве что за границей, да и то в диковинку. В общем, выручил наш герой кругленькую сумму и положил её себе в карманец, да нет чтобы сберечь, проиграл всю как есть за карточным столомс. Ну, купчишку пришлось тряхануть как следует, и денежки то утраченные с него взыскатьс путём продажи имения, да передать их на нужды армии. Так-то вот.
Георгий улыбнулся:
- Значит, справедливость всё же восторжествовала?
- Несомненно! Мало её сейчас на земле. Но всё же она есть….
Мимо них на запад проследовал длинный состав с бронированной техникой и пушками.
- Дааа, война… - вздохнул тяжело попутчик Георгия, задумавшись – Гибель, страдания, слёзы и хаос. Именно он ждёт нас с вами, дорогой вы мой человек - вдруг пророчески произнёс мужчина и повторил сказанное ещё раз. – Именно он…
***
К весне Костя уже стал потихоньку передвигаться на костылях, волоча за собою ноги. Местные врачи давали неутешительные прогнозы, сказав, что если он когда и бросит костыли, хромота всё равно с ним останется.
- Хорошо хоть что жив ты, голубчик, - подбадривал его доктор Хмельницкий – можно сказать с того света достали. Каждый день вон десятками наших воинов на местном кладбище хоронимс. Так то вот…
Константин видел всё это своими глазами. Солдат и офицеров привозили полными грузовиками израненных, перебинтованных и измученных. Многих, полумёртвыми несли на носилках, а потом на них же отправляли на местный погост. Каждый день в госпитале случались истерики кого-либо из больных. Муками и страданиями были пропитаны стены этого старого здания.
Душа Костина конечно же рвалась домой к семье. Он давно не получал от них весточек, хоть и отправил уже несколько писем. «Как там его Мотя дорогая, родители, Вася, девочки? Не случилось ли чего?» - переживал он. Болело его сердце и о погибшем брате. Не смог он ему помочь, не смог….
Сегодня Костя вышел подышать воздухом с другими больными на улицу. День выдался ясным. Солнышко кое-где уже подтопило снег и были видны проталины…
- А церква то здеся хороша! – сказал один из больных, показывая обрубком руки на храм. - Беленька, нарядна! Батюшки туташние свою семинарию пожертвовали под госпиталь то наш. Во как.
- Да, благое дело сделали - поддакнул ему другой служивый.
Неподалёку Константин увидел побирушку. Она, разогнав ворон, отобрала у них кусок их пищи. У Кости сжалось сердце.
- Кто это? – спросил он у своих собеседников.
- Ааа, энто то? Здешняя убогая. Говорят, её солдаты подобрали апосля боя. Бегала тама по полю средь мёртвых, искала кого то, да умом тронулась. Её матушки к себе взяли, пригрели, накормили, а она всё одно. Выбегит и кого-то всё кличет, кличет…
Костя решил подойти поближе, подать монетку несчастной. Она стояла у дерева и разговаривала сама с собой.
- Возьми, детонька, денежку – протянул ей Костя пятачок.
- Благодарствую – сказала она и подняла глаза.
Он отпрянул…. Это была Варюха Миронова!
- Дяденька, вы тута Васю мово не видали? – спросила она его.