- Ты куда меня привёл-то?
- Родина.
(с) к\ф “Брат”
Ветер срывал листья с деревьев и швырял на коричневую, сырую землю. Падая, они задевали ветви, кресты, могильные камни, издавая тонкий шёпот. Кто сказал, что небо осенью серое? Оно сизое, белое, с почти что издевательскими проблесками голубого. Оно фиолетовое. Акварельное. Но не серое. Просто все отвыкли от такого неба, поклоняясь лишь крикливым тонам лета.
На кладбище никого не было. Ну, или, почти — один человек всё же ходил по тропинке между могилами, будто неторопливо искал место какого-нибудь давно умершего родственника. Но это было не так: он просто смотрел на окружающую действительность. У вас так бывало, когда вы понимаете, что ничего не бывает навечно? Проблемы, радости, друзья и родные… Каждый короткий миг или длинный процесс в момент своего совершения кажется вечным, не так ли? А вот он понимал, что это действительно кажется. Большая незначительность, как бы парадоксально то ни было, окружала это место, вилась вместе с ветром по земле и в кронах старых, почему-то волнистых, скрюченных, а не прямых деревьев. Некоторые могилы были совсем заросшими непонятными вьющимися кустами, что даже было трудно определить имя на табличке. У кого-то были черные, блестящие монументы. Вероятнее всего, провожающие родные пытались увековечить память, уподобляясь древним, дремучим цивилизациям, которые не жалели огромных состояний и сил для таких же попыток оставить мертвое живым, привязать к вечности. Но это было невозможно. Ганц видел, что у некоторых нет даже таблички. Без имени, без цветов, живых или не живых, просто серый прямоугольник на серой замле. Среди опрелых листьев. Пройдет ещё несколько лет, и здесь не будет ничего вообще. Аромат тех же листьев был для этого одинокого человека прекрасен. Он по нему скучал. По дому, глядя на который можно было подумать, что там уже никто не живет. По пристройке, в которой он когда-то учился. Она была всё той же. По разрухе. Люди жили в разрухе, смерти, которые окружали их, просачивались под фундамент, смешивались с запахами осени и гулом машин. Где-то снова была война. Или она не прекращалась? Пир во время чумы никогда не прекращался. Это нормально. Это правильно. Кого-то уже нет, но ничего не меняется. Вот памятник павшим на войнах. А сейчас они продолжают гибнуть под пулями.
Доносятся звуки песни. Странной какой-то песни, подумал Ганц. Детский голос, синтезированный до механического, пел что-то про “глядеть на родной край” и “к нам пришла осень”.
Родной край. Какие избитые слова, но он понял, что всё то, от чего он бежал, остается родным, это уже часть его. Он тоже разруха, он тоже лист, сорвавшийся с дерева. Он тоже закрытая дверь и гора вещей, брошенная в лужу.Чёрная кошка, сидящая на канализационном люке, которая зелёными глазами смотрела прямо в его душу.
Человек проникался любовью ко всему, что он видел. Не потому, что хотел ответа. Не потому, что решил сдаться. Для него не было слова “сдаваться”. Просто потому, что так надо. Потому что всё — не вечно. Холодно. Значит, сейчас он живёт.