«Вся наша жизнь – это ломка стереотипов». Уайти всегда руководствовался этим лозунгом, и когда очередной стереотип приказывал долго жить, он всего лишь в ...надцатый раз констатировал, что удивить его чем-либо трудно, а то и вовсе невозможно. Вот и на этот раз…
С утра мела поземка, свет фар вырывал из тьмы полярной ночи то снежную колею, то кусок сугроба, то очередную голосующую тень…оппа, а вот эта, вроде, совсем недурна, даже в дубленке, скрадывавшей все прелести фигуры, с капюшоном, из под которого выбивался серпантин развевающихся золотистых кудряшек. Уайти, который тогда еще, честно говоря, не был никаким Уайти, ощутил нехилое волнение в чреслах, и, боковым зрением ощутив кинувшегося наперерез таксиста, прибавил газу и, взметнув фонтаны снега шипованными колесами своей форсированной восьмерки цвета «мокрый асфальт», оказался у цели первым.
Он уже не помнил, куда они ехали, сколько катались по заснеженному городу, о чем говорили… Слушая по-детски непосредственное щебетание Иры, он все больше и больше очаровывался обаянием и красотой спутницы и понимал, что все это так просто не закончится. На тот момент ему уже стукнул тридцатник, и на этом основании в кругу друзей он частенько с пренебрежительно-скучающим видом сетовал на малолеток, которые хоть и вешались на него временами в ночном баре, где он тогда работал управляющим, но с которыми ему было невыразимо скучно и дальше первого секса дело, как правило, не шло. О, эта мучительная пауза в постели, когда надо о чем-то говорить, а нет не только никаких точек соприкосновения, но и самого желания эти точки искать! И вот еще один стереотип рухнул с грохотом, эхо которого было слышно и через десять лет…
Ирке было всего девятнадцать, но, несмотря на юный возраст, она уже имела мужа, кучу поклонников, жизненный опыт и неслабую эрудицию, а самое главное, обладала той самой изюминкой, которой пользовалась чисто интуитивно, но всегда попадала в цель. Модельная внешность, рост под метр восемьдесят и очаровательнейшая улыбка довершали вышесказанное, и совсем немудрено, что Уайти увлекся ею, как пацан. Даже несмотря на значительный довесок в виде регулярных приступов бабской истерики, обидчивости, лживости и осознания себя этакой роковой женщиной, под ноги которой ежедневно должны лететь королевства и состояния. В общем, дьявольский сплав, иммунитета к которому не существует. Поэтому вся недолгая связь наших героев напоминала езду по американским горкам на трайке с реактивным двигателем, череда падений на самое дно черной депрессии сменялась сияющими вершинами эйфории с калейдоскопической быстротой. И в те минуты, когда вечером Уайти, вместо того, чтобы ехать домой, приезжал под ее окна, и стоял там, мучаясь от ее близости и недоступности, сгорая от ревности и невозможности быть рядом, он вдруг видел в окне огонь ее сигареты, и, понимая, что она сейчас видит его, и, думая о нем, скорее всего улыбается…да, в такие моменты он был определенно счастлив.
«Жизнь, закрывая двери счастью, всегда оставляет открытой форточку…». Но однажды и форточка захлопнулась с грохотом. К Ирке в гости приехала сестра, несколько лет назад вышедшая замуж за старого носатого киприота Мавродакиса, сто чертей ему в печенку, и, живописуя прелести киприотской жизни, вполне естественным путем соблазнила родственное семейство на переезд на ПМЖ в Лимассол. Особо ловить родственному семейству в снегах Заполярья было нечего, поэтому они с радостью согласились, справедливо полагая, что лучше кинуться в пучину неизвестности, чем прозябать в Мурманске середины 90-х, с бандитским беспределом, мизерными зарплатами и полным отсутствием на тот момент всех радостей жизни в виде мобильных телефонов, молодежных кредитов, интернета и имперской политики Путина. О чем однажды вечером Ирка и поведала Уайти с совершенно невинным видом.
Что интересно, незадолго до этого Уайти сам искал повод для расставания, чувствуя, что он начинает забивать на бизнес, а самое главное, на свой тыл, на семью, которая тогда еще была крепка и незыблема, как линия обороны Маннергейма. Но, оказавшись под холодным душем свершившегося факта, он не нашел ничего лучшего, как еще более усугубить ситуацию, холодно промолвив: "Ну что ж, Ира, не вопрос, езжай. Но, чтобы потом не пришлось рвать с мясом, ибо привычка – вторая натура, давай на этом мы прекратим наши отношения. Удачи. "
"Но я не хочу!" - Ирка была весьма убедительна, ее личико, залитое слезами, растопило бы, казалось, лед в сердце мамонта, замерзшего миллион лет назад в районе Северного полюса. Но Уайти был непреклонен, и его любовь, стеная, ушла в полярную ночь. Уайти неделю ждал, пока несчастная одумается, и вернется в его объятья, куда он, для проформы пожурив, конечно же ее примет, пока с ужасом не начал понимать, что камбека не будет. И что он попал, попал по полной, и рвать с мясом таки придется. Засунув в задницу гордость, он начал названивать своей Беатриче, но Беатриче, остыв от страсти, уже с головой ушла в вихрь перемен, закруживших ее, как пушинку ураган.
Песец… Расставание далось куда тяжелей, чем он думал. Вечерами соседи, выгуливавшие собак в Иркином дворе, с улыбкой кивали ему, как старому знакомому, пока один из них, боцман Петрович, прикуривая, не поведал со сдерживаемым злорадством, что Степановы-то, чувак, уже неделю, как съехали, продали ж квартиру-то, да-да. Что, при отсутствии аськи, и-мэйла и номера мобилы означало…ну, вы сами понимаете, что это означало.
Уайти оправился только к весне. Робкие лучи солнца, подтопив сугробы, гладили и поверхность его заиндевевшей души, кое-где проникая под корочку льда, из-под которой уже пробивалось робкое журчание, означавшее, что пациент скорее жив, чем мертв. Уайти уже вовсю улыбался, травил грязные анекдоты с зашедшими в бар бандитами, в полный рост заигрывал с официантками и танцовщицами, и думал, что жизнь-то, ничего такая штука, и даже удивительно, какого черта он вчера проснулся в слезах, когда ему очередной раз снилась Ирка. Но судьбе было угодно, чтобы на этом наша история не закончилась.
В благодушном настроении Уайти вырулил со двора, направляя лыжи на работу, как вдруг на автобусной остановке он узрел знакомый силуэт. Ирка тоже узнала его, и как только он затормозил, не стала изображать из себя превратившуюся в соляной столб жену Лота, а тут же прыгнула в машину и весело залепетала. Оказывается, она тоже ( ну конечно! ) ужасно скучала, что муж уже на Кипре, а она улетает туда послезавтра, что Уайти сам дурак, что наговорил ей гадостей, потому что они могли очень хорошо провести все это оставшееся время, и вообще… Уайти слушал ее и не слышал, понимая, что ничего у него не прошло, что он по-прежнему болен, и ампутация неизбежна…
Последняя ночь, что они провели вместе, была из разряда тех событий, которые оставляют в людях след на всю жизнь, все ее подробности словно были вырезаны в мозгу, как резцом по живому, без анестезии. Под это дело он выпытал у Ирки номер и время рейса, поклявшись, что, естественно, нос не покажет в аэропорту, дабы не скомпрометировать новоявленную киприотку в глазах родственников мужа. Когда он ехал в аэропорт, он даже не строил никаких планов, он просто знал, что сейчас сделает что-то такое, что ни один самолет в мире больше не взлетит. И когда он стоял и тупо втыкал в расписание рейсов, и головой уже понимал, но сердцем все никак не мог поверить, что борт на Кипр улетел вчера… Именно тогда, смотря на себя как бы со стороны, он понял одну вещь. Это больно, это безумно больно. Но ради таких моментов и стоит жить. Страдание действительно очищает, делает выше и озаряет всю жизнь сияющим жертвенным светом. Да, умом мы все понимаем, что эта острая звериная тоска не вечна, и что когда она пройдет, в памяти останется только все самое хорошее, приятные воспоминания и легкая светлая печаль по несбывшемуся. Но в такие моменты об этом не думаешь.
В такие моменты думаешь, что жизнь закончилась, и Уайти не был исключением. Он задернул шторы со всех сторон, дом – работа, работа – дом. Были и женщины, но только как разовые акции, в душу он не пускал никого, да и нечего там было делать, на этом мертвом выжженном поле. Но природа мудра, и нет такого горя, которое не смог бы одолеть запущенный ею механизм регенерации. В общем, все банально, как на пепелище по истечению некоторого времени пробивается первая зеленая травинка, так и в душе Уайти однажды зазеленело. Что послужило тому толчком, это уже совсем другая история, но в один прекрасный момент он с удивлением понял, что он, оказывается живой. И что он опять готов жить, дышать полной грудью, опять готов любить. И страдать, если нужно…