Уайти шел по Невскому в совершенном обалдении, крутя головой на 360 градусов, держа в левой руке мороженое, а правой еле успевая отдавать честь всем встречным военным в звании от ефрейтора и выше, а также, на всякий случай, всем ментам и пожарным. После четырехмесячного перерыва, заполненного карантином, бытом учебки, пахотой и строевой подготовкой, Питер подавлял и завораживал. Уайти явно был не в своей тарелке. Вся его прошлая жизнь казалась чем-то нереальным, ощущая себя полным идиотом в коротких форменных ПШ из под которых совершенно не в тему торчали плотные синие носки и в великоватой фуражке по-уставному одетой на два пальца выше бровей, Уайти никак не мог поверить, что еще совсем недавно он, высокий, волосатый и модно одетый, ходил по этим улицам, а девушки, которые сейчас лишь скользили по его форме равнодушным взглядом, сверлили его насквозь с нескрываемым интересом. И уж совсем не верилось, что когда-нибудь и он, как встреченный молодцеватый сержант-дембель, будет идти по направлению к Московскому вокзалу, хмельно улыбаясь и размахивая чемоданом с наклеенными латунными буквами ДМБ-86.
Зашуганный рассказами о зверствах патрулей, задерживающих солдат в увольнении за всякую фигню, Уайти стоял напротив Казанского собора, сосал эскимо и не помышлял не только о том, чтоб зайти в ресторан, но даже и о том, чтоб выпить кружку пива. Да не особо и разгуляешься на семь рублей солдатской зарплаты, которых хватило лишь на пятнадцать пачек сигарет Балтика по восемь копеек, заказанных сослуживцами, коим не фартануло выбраться в город-герой Ленинград, три мороженых да билет в Колизей, на новый фильм с Пугачевой "Пришла и говорю". Уайти, как продвинутый меломан, на людях всегда относился к Алле Борисовне с саркастической насмешкой, но втайне нередко слушал ее двойник Зеркало души, который по тем временам звучал очень даже ничего, благодаря экспрессии, сильному выразительному голосу вокалистки, и, кстати, неплохим аранжировкам (мммм, какой там был бас, грузин этот играл, Мамардашвили вроде, бас-просто мясо!). Алла в тот момент была на пике славы, и новый фильм Уайти отсмотрел с интересом, особенно сцены с намеком на эротику, отмечая, что девочки с кордебалета очень даже ничего, но и Сама на их фоне вовсе не пасует, а сцена, гда героиня каталась по полу, издавая стоны и сверкая голыми ляжками, и вовсе повергла его в пучину нескромных желаний и вызвала нешуточную эрекцию, что неудивительно, если вспомнить о четырех месяцах воздержания.
Фильм закончился. Время увольнения неумолимо приближалось к концу, Уайти вздохнул, поняв, что уже пора выдвигаться на трамвайную остановку. Как вдруг черный лимузин Линкольн Континенталь, неспешно кативший по проспекту, блестя лакированными боками остановился в метре от тротуара. Прямо как в голливудском фильме плавно открылось окно, и сидящая в лимузине Алла Борисовна Пугачева улыбнулась опешившему рядовому войсковой части 75752, и поманила его пальцем.
Уайти машинально поздоровался, как здороваются с человеком, чье лицо ужасно знакомо, лишь потом отдупляясь, что это телезвезда или известный спортсмен, а вовсе не сосед по лестничной площадке. Алла снова улыбнулась и до боли знакомым голосом с хрипотцой сказала: "Ну чего застыл, как мумия? Прыгай сюда. Не бойся, не съем!".
Все дальнейшее показалось Уайти каким-то волшебным сном. Шампанское из бара лимузина, после сухого периода вставило не по детски, но не расслабило. Всю дорогу до резиденции звезды на Лосином острове он то отмалчивался, как партизан, то нес какую-то ахинею, называя Аллу на Вы, хотя и ежу понятно было, что можно было уже и без официоза. Всего один раз он проявил инициативу, промямлив, что у него кончается увольнение, на что Алла с хохотом опустила перегородку и крикнула водителю: "Григорий, свяжись с Волгиным из генштаба, пусть позвонит дежурному в Бугры, что рядовому такому-то увольнительная продлена Пугачевой!". Все происходящее походило на какой-то розыгрыш или прикол со скрытой камерой, сознание раздваивалось, и лишь когда Пугачева в полумраке лимузина плотно прижалась к Уайти рвущейся из декольте грудью и жарко зашептала на ухо полупьяным шепотом что-то о правильно расположившихся звездах, попутно нащупывая в штанах парадки напрягшееся Уайтино хозяйство, он понял, что сегодня таки что-то будет...
Когда Уайти открыл глаза, первой мыслью было, что он еще спит. Вместо сетки пружинного матраса койки второго яруса, продавленной тушкой товарища по несчастью, над Уайти нависал зеркальный потолок, в котором отражался он сам во всей срамной красоте, и голое тело женщины, с которой он этой ночью творил такое, о чем раньше даже не помышлял. В памяти всплыл полумрак будуара, шелковое белье, виски-сигары-красная икра, Донна Саммер из грюндиговских колонок, и посреди этой роскоши прекрасная рыжая женщина - кумир миллионов, стоящая перед ним на коленях. Уайти вспомнил, как она стонала и выгибалась, когда он наматывал на кулак ее огненную копну, и безумное желание, подкрепленное жестоким утренним похмельем, вновь охватило его всего...
Последний вопрос, который он ей задал, прозвучал уже в момент, когда в спешке искался куда-то запропастившийся форменный ботинок: "Алла, а почему все-таки я?". На что Алла, потягиваясь всем телом и прищурившись, как сытая львица, промурлыкала: "Мальчик мой, ну ты ведь понимаешь, я только с Женей развелась, если бы я с кем-то перепихнулась с моего круга, это ж столько пересудов сразу... А ты, даже если кому-нибудь об этом и расскажешь, тебе же все равно никто в жизни не поверит..."