- Юрий Алексеич! Товарищ полковник! Облачность низкая, может отменим на сегодня Ваш вылет? Что скажете? – руководитель полетов генерал Кузнецов был сама предупредительность, - Вы ж понимаете, случись что, с нас три шкуры снимут…
- А не пошел бы ты нах@й, старый мудак? – злобно зыркнув исподлобья заплывшими глазками, поинтересовался у генерала Кузнецова полковник авиации, Герой Советского Союза, первый космонавт планеты Юрий Гагарин. Поинтересовался, разумеется, мысленно, вслух же, махнув рукой, устало протянул: - Ну полноте, Николай Федорович, я ангелов на орбите видел, что мне ваша облачность...да и знаете ж прекрасно, летит Серегин, а я так, катаюсь.
- Ну, как знаете, мое дело предупредить, - генерал натянуто улыбнулся, прекрасно осознавая, кто он, а кто Гагарин, и от бессилия сжал побелевшие кулаки до хруста костяшек. Ну доколе уже на него, боевого летчика, положившего всю свою долгую жизнь на алтарь службы в авиации, будет класть толстый болт этот выскочка, вся заслуга которого лишь в том, что слепой жребий и последующие 108 минут полета враз превратили его в священную корову и икону победившего социализма? Вот что это за хрень такая: явиться на аэродром за полчаса до вылета, с красными как у кролика глазами и убийственно-густым перегаром, послав по матушке медкомиссию и насрав на мнение старшего по званию? «Нет, все, к еб@ной матери, завтра же пишу рапорт!» - в сто первый раз подумал про себя Кузнецов и шумно выдохнул спрессованный в легких воздух…
Надо сказать, что человек, которого генерал Кузнецов, а последние шесть лет и весь остальной мир знали как первого космонавта Юрия Гагарина, никогда в своей жизни не был в космосе, и звали его вовсе не Юрий Гагарин, а совсем наоборот, Фидель Петрович Полищук. Настоящий Юрий Гагарин, как и планировалось, без следа сгорел в верхних слоях атмосферы в апреле 1961 года, и отныне лицом советской космонавтики был персонаж, не имеющий к этой самой космонавтике никакого отношения. А началась эта история летом 60-го, когда на пыльной улице родного Конотопа к опешившему Фиделю подрулили два серьезных мужика в штатском, сунули под нос красные книжечки с аббревиатурой из трех букв, затолкали в лакировано-черный ЗИС и увезли в неизвестном направлении. С тех пор немногочисленная родня и друзья видели его только в кадрах кинохроники, привычно отмечая, как похож в некоторых ракурсах Первый Космонавт на пропавшего без вести год назад младшего Полищука.
Поначалу новая жизнь Фиделю понравилась чрезвычайно. В ходе беседы в восьмом секретном отделе КГБ он понял, что другого выхода у него просто нет, и отсюда он уедет или наверх, в тренировочный центр, или вниз, в подвалы Комитета, откуда еще никто не возвращался, махнул рукой и согласился на все условия. После пары несложных пластических операций он несколько месяцев штудировал биографию Гагарина, заучивал необходимые авиационные термины, усиленно вытравлял из себя мягкое украинское «Г» и до боли в скулах отрабатывал знаменитую гагаринскую улыбку. А в апреле началось… Чествование на самом высшем уровне, представление к многочисленным наградам, поездки по всему миру, банкеты, банкеты, банкеты…пять лет слились в одну закольцованную ярко-калейдоскопическую ленту. Где-то там, за пределами мирка, ограниченного недремлющей охраной, Гагарин получал очередные звания и ученые степени, защищал диссертации и избирался депутатом Верховного Совета СССР, его белозубая улыбка не сходила с плакатов и экранов телевизоров, но вся эта движуха не имела никакого отношения к конкретному человеку, Фиделю Полищуку…
И Фидель затосковал. Он понял, что попал в ловушку, из которой выхода нет. Что его персональную жизнь у него тупо отобрали, а чужая имитация жизни настоящей жизнью никогда не станет. Что он никогда больше не увидит родителей, пацанов со двора, Одарку из пищевого техникума, что никогда больше ему не суждено будет пройтись по кривым улицам ридного миста просто так, без сопровождающих, не забухать с соседом по гаражу и не ползать по грязи ставка в поисках клешастых раков, а все женщины, которых отныне по четвергам приводили в его спальню, всегда будут в звании не ниже капитана госбезопасности. И даже ненавистное прежде имя, данное Полищуком-старшим Полищуку-младшему в состоянии глубокой синьки в честь лидера кубинской революции, стало казаться таким родным… А тут еще начальство посчитало, что Гагарин, коль уж считается летчиком, то обязательно должен летать.
От выдыхаемого перегара стекло шлемофона запотевало, от перегрузок мутило, гул двигателей учебной спарки МИГ-15 закладывал уши, хотелось прилечь в теньке и холодного пива. «Серегин, сука, спецом виражи закладывает, чтоб я проблевался!» - мелькнула и утонула в подступающей к горлу тошноте мысль. Фидель знал, что напарник терпеть не может «оперетточного летчика», о чем неоднократно в резкой форме высказывался в отряде, и ненавидел того не меньше. А сейчас, после мертвых петель, бочек и иммельманов, выписываемых Серегиным – еще и больше. «Ну ладно, суки, сейчас вы все узнаете, на что способен Гагарин! Думали, всю жизнь буду на цырлах бегать? Вот x@й вам!»
Фидель больше не колебался ни секунды. Он расстегнул летный комбинезон, вытащил из-за пазухи наградной ТТ, подаренный министром обороны, и с диким хохотом всадил обойму в ненавистный шлемофон впереди сидящего командира экипажа. Шлемофон раскололся как орех, вслед за ним с чваканьем спелого арбуза, упавшего на мостовую, раскололась серегинская голова, и черепное содержимое хлынуло на стекла фонаря, стекая по его внутренним стенкам серо-желтыми потеками. Фидель отпихнул обмякшее тело Серегина в сторону, поудобней устроился в командирском кресле, рукой стер со стекол прилипшие мозги и с улыбкой стал ждать встречи с землей…
Через две недели, накануне Дня Космонавтики, двойники очередных погибших космонавтов Титова и Николаева по обыкновению бухали в расположении секретной части Звездного городка, читая выводы комиссии, расследовавшей несчастный случай с экипажем Гагарина и гадали, что же там произошло на самом деле. «Титов» настаивал на том, что это были козни инопланетян, пессимистически же настроенный «Николаев» был уверен, что катастрофу организовал всесильный КГБ, дабы убрать нежелательного свидетеля, и что и их самих ждет вскоре аналогичная участь. К единому мнению так и не пришли.