ВЛАДИМИР НЕРОБЕЕВ
ВСЁ КАК У ЛЮДЕЙ.
(Животный мир глазами натуралиста)
Всё как у людей.
Раннею весной меня прихватил радикулит. Неделю пришлось созерцать мир божий через створку застеклённой лоджии. Муторное дело,- иметь радикулит. Ни встать, ни лечь, ходишь по лоджии, словно лом проглотил.
Надо бы в больницу.
А врачи сами признаются, что радикулит в больнице лечат за неделю, а дома в течение семи дней он сам проходит. Вот я и оберёг свои нежные места от уколов и всяких блокад.
Неделю мучился от боли?
Что сделаешь?! Пришлось помучиться. Зато, какой сюжет я себе припас. М-мм! Пальчики оближешь! Вот он.
Понятно, сосредоточиться на чём-то не давала боль: ни книгу почитать, ни в карты или в шахматы поиграть с компьютером. В паническом состоянии я пребывал, пытаясь перехитрить судьбу и каким-то образом заглушить боль в пояснице, если не совсем, то хотя бы частично. Вдруг слышу снаружи какой-то гам, шум несусветный. Поднял голову и вижу, как целое полчище грачей оккупируют деревья аллеи, что не так давно, лет пять назад, посажены были вдоль дороги, параллельно моему дому. Зрелище, я Вам скажу, занятное. У них, у грачей всё, как у людей. Каждая птичья семья начала суматошно выбирать себе дерево. Ну, точно пассажиры метро на начальной станции: только пустой вагон откроет свои двери, толпа народа, сбивая друг друга с ног, ринется занимать места на сидениях.
В вагоне, конечно, не доходит до смертоубийства, а вот птичьи семьи подняли такую драку, что пух и перья летели. Комедия! Я так увлёкся, что и про радикулит забыл. Довольно долго шла у них борьба за деревья. Особое внимание моё привлекла одинокая особь. По всему видно было, что баба. Такая крикливая, такая сварливая с трескучим голосом, словно щепу дерёт. Боевая бабёнка. Никому не дала даже сесть на ветку. На всех пикировала, как истребитель, аж пух столбом. Второй половины семьи долго не было видно. Отбился, наверное, от стаи.
Скорее всего, так и было. Все птицы после делёжки деревьев дружно принялись за работу, гнёзда строить. Я так понимаю, что женская половина добывала строительные материалы, а мужчины строили жилище. Дело шло у них довольно бойко. По большей части они работали молча, и только одинокая особа продолжала каркать своим скрипучим голосом. Наверное, она костерила своего мужа, на чём свет стоит. Она не рискнула одна строить гнездо, хотя на её дерево уже никто и не посягал. Другим грачам было не до неё. Каждый был занят своим делом. Незадачливая ворчунья и в полночь до хрипоты звала мужа и призывала его иметь совесть.
Утром, ни свет, ни заря, она разбудила меня своим осипшим голосом. Я тут же убедился в том, что голос её изменился отнюдь не из-за вчерашнего напряжённого ора. Рядом с ней крутился, как я понял, муженёк. Она его не ругала. Бабёнка мудрая, понимала, что период спаривания ещё не окончен. Обидь она своего избранника, мужичок тут же найдёт себе другую жёнушку и улетит к чертям собачьим. Мирно воркуя с муженьком, жена, скрепя сердце, терпела присутствие двух помятых грачей, что на рассвете прилетели вместе с мужем и расположились этажом выше, т. е. на верхнем суку их лиственницы. Они, как я понял, собутыльники мужа. Изредка жена косила глазом на них и невнятно ворчала. Муж- грач увещевал её относительно собутыльников, мол, не ругай ребят, они помогут гнездо сделать. За бутылку, мол, они такие хоромы отгрохают! От этих слов жена поперхнулась и закашлялась. Сдавленным голосом она возражала муженьку. Мол, не смеши мои тапочки! Нашёл работничков. Да они тяжелее рюмки в руках ничего не держали. Короче говоря, похмелье отменялось. Мало того, жена грача, всякий раз улетая за стройматериалами, изловчившись, обязательно клювом долбила в макушку то одного собутыльника, то другого, срывая на них зло, скопившееся за время отсутствия мужа. Бедняжкам приходилось крепко цепляться когтями за сук, чтобы не потерять равновесие и не сорваться вниз. Подобного издевательства над собой они не выдержали и вскоре смылись в неизвестном направлении.
Около недели я наблюдал за грачами, иногда забывая про боль в пояснице. Да она уже на второй или третий день не докучала меня так, как в первые сутки.
Понятное дело боль отошла на второй план и притупилась. Точно, точно. Мне интересно было знать, что будет дальше с грачами. Не всегда же «такое кино» увидишь.
Грач оказался хватким мужичком. Хотя он гнездо начал строить гораздо позже других, однако сумел обогнать всех. Не зря грачиха держалась за него. Другие семьи продолжали ещё стройку, а она уже садилась на яйца, гордо взмахивая большущими крыльями, удобнее усаживаясь в гнезде.
А мужичок продолжал доделывать жилище. И такая катавасия приключилась с ним, умора! Ветром сломало небольшую ветку с соседней сосны. Грач спикировал вниз, пытаясь эту ветку поднять и приспособить в гнезде. Дело в том, что на ветке крепко держалась шишка и всё время болталась, меняя центр тяжести. Грач возьмёт её клювом, поднимет, а шишка тянет вниз ветку, мешая его взлёту. Долго он приноравливался, долго ветка его мучила. Наконец, догадался избавиться от шишки. Грач брал клювом ветку в том месте, где крепилась шишка. Усиленно крутил головой, тряся ветку вместе с шишкой. Наконец, шишка отлетела в сторону, громко- громко ударившись о ствол лиственницы. Грач с перепугу втянул в себя голову, отпрыгнул в сторону чуть ли не на метр, тряся крыльями и боясь, что шишка ненароком пришибёт его. Птица тяжело дышала после возни с шишкой. Ей явно не помешала бы передышка, прежде чем доставлять ветку к гнезду. Грач с подозрением подошёл к шишке, стал внимательно разглядывать её на предмет, исходит ли от неё прежняя угроза его жизни, и не может ли она стать украшением гнезда. Злобно долбанув её два раза, грач твёрдым и размеренным шагом пошёл к ветке.
Птице, как и человеку, не дано предвидеть ход дальнейших событий. На кой сдалась ему эта ветка, не знаю. Грач не ведал, что треклятую ветку никоем образом нельзя приспособить к гнезду. Она слишком длинна. Сучья, между которых крепилось гнездо, слишком близко располагались друг к другу, и пронести ветку грач никак не мог, как ни старался, хотя делал он это с усердием. Под конец он разозлился и, положившись на свою силу, ломанулся с веткой напрямую. Дури в мужичке оказалось много: по крайней мере хватило, чтобы сломать ветку и упасть прямёхонько на супругу. Не будь он перед жёнушкой в грехах, как в шелках, может статься, супруга слегка пожурила бы его, и этим дело кончилось. Как никак прежние заслуги его при строительстве гнезда, которыми она принародно гордилась, что-то да стоили. Но в памяти жён, как известно, недолго держатся прежние заслуги мужей. Это одно. Второе, свободных грачей женского полу нет, все сидят на яйцах. Если и сбежит муженёк к какой –то холостячке,- потеря не очень-то и ощутимая,- детей прокормить она сможет и одна. Вон по стране сколько одиноких матерей-одиночек!!! И ничего, воспитывают как-нибудь. Правду, надо заметить, от этого становится больше алкоголиков, воров и бандитов. В ответ женщины могут уколоть меня такими словами, мол, не ошибается тот, кто ничего не делает.
ЖИВОЙ БУДИЛЬНИК.
Как-то зашёл ко мне приятель, рабочий лесхоза. Он знал, что мы с женой живём вдвоём.
-Подарок вам принёс, чтобы не скучали, - он расстегнул шубу, и на пол спрыгнула чёрная белка.
-Какая прелесть! -всплеснула руками жена, - какая хорошенькая! Посмотри, хвост пушистый трубочкой держит. А кисточки на ушах какие! Кисточки-то какие! - продолжала восхищаться жена. - Глазки, как пуговки, и блестят!
Белка тем временем оглядывалась по сторонам, короткими, но энергичными прыжками приблизилась к этажерке с книгами, остановилась, наклонила голову набок, смотрела на полки, как бы спрашивая: ”Что тут у вас хорошенького?” Запрыгнула на стул, с него на стол. Пробежалась по нему, перескочила на тюлевую занавеску. Та пришла в движение от прикосновение беличьих лапок. Зверёк в свою очередь, суча еле заметно задними лапками, стал раскачивать занавеску. Белка постоянно оглядывалась в нашу сторону: ”Как здорово получается! Никогда в жизни так не каталась!”
Хотел было спросить у приятеля, чем кормить белочку, а тот уже ушёл.
-Не переживай, - успокоила жена. -Грибов у нас сушёных много. Завтра в магазине купи орехов. Больше ей ничего и не нужно.
До белочки нам приходилось держать и собак, и кошек. О собаке и говорить нечего: всё равно что человек, только говорить не умеет. Кошка- та госпожа! Она считает, что окружающий мир существует только для того, чтобы ублажать её. Лишь иногда соизволит приласкаться к человеку (и то в виде одолжения!), выпрашивая какой-нибудь лакомый кусочек. Белка же относилась к нам, к людям так, как будто нас рядом нет. И меня, и жену в упор не видела. С первого дня завела во всей квартире свой особый порядок. В кладовой со второй полки скинула на пол постельное бельё. На это место с нижней полки затащила норковую шапку жены и приспособила её для своей кроватки. Лучшего придумать просто невозможно! Зайдешь, бывало, ночью зачем-нибудь в кладовую, из шапки высунется головка с озабоченными глазками и с явно недовольным видом оттого, что разбудил её.
Жене дело с шапкой не понравилось. Она поначалу вернула все вещи на место. Не тут-то было. Зверёк что-то потренькал и тут же сделал всё по-своему. По виду зверька можно было догадываться, что не уступит своих принципов никому. Жена вынуждена была согласиться на вторую роль в этом вопросе.
В другой раз пришлось уступить белочке, когда она сбросила с этажерки три томика Золя. Мы подумали, что виной тому запах переплёта, и поставили на это место другие книги. Нет! Ей нужно было, чтобы это место пустовало вообще: какие бы мы книги не ставили, она их сбрасывала на пол бесцеремонно и наглым образом, причём на наших глазах. Как дитя - капризуля! Для чего нужно было ей это место, мы так и не узнали. Делала она это, очевидно, из принципа: “Я так хочу, и точка!” Пришлось подчиниться. Что поделаешь?
Обустроилась белка в нашей квартире с размахом. Можно подумать, что в лесу у неё были апартаменты, и на меньшую жилплощадь, нежели наша, она не согласна. “Спальней” служила кладовая. Правый угол ковра, что висел над нашей кроватью, она приспособила под “жилое” помещение. Постоянно меняла там “мебель”: то шерстяные шарфы притащит из кладовой, а через неделю они ей надоедят, она их выбросит на пол, а вместо них тащит свитера жены. Мои свитера не трогала. Очевидно, тяжесть такая была не по плечу.
Как-то собрался на работу. Гляжу, а мохерового шарфа нет на вешалке. Не мог же он просто так исчезнуть. Оказывается, мог. Пока я ел на кухне, она его “прихватизировала”. Несколько дней картина повторялась. Только я на кухню зайду, она - к вешалке. Пытался прятать шарф поглубже в рукав, полы шубы заворачивал трубочкой, чтобы закрыть доступ в рукав. Бесполезно. Она залезала в него через нижнее отверстие. Вот как запала в душу мягкая тряпица!
-Ладно, - успокаивала меня жена, - уступи ребёнку.
Пришлось носить старый шерстяной шарф. А мохеровый так “вписался” в её интерьер, что она его уже не выбрасывала. А может, назло так поступала? Как с книгами.
Палас на полу белка приспособила под “кладовую”. Поставим на стол тарелочку с грибами или орехами, тут же делает “заготовку” припасов. Всё до крошки спрячет под палас у плинтуса. Далеко “припасы” не засовывала, чтобы потом особо не утруждать себя, доставая их. Сядет у края паласа, глазёнками по сторонам зырк, зырк. “Нет ли постороннего глаза? Чего доброго останешься ни с чем”. Правой лапкой вроде бы грудку чешет, а левой незаметно, опершись на пол, коготками из-под края паласа цап орешек и в рот. Отбежит в сторонку и там сгрызёт свой орех.
Однажды в тарелку положили очередную порцию сушёных грибов. Придя с работы, видим: грибы “оприходованы”, но один валяется на полу под столом. Уронила, видать, и не удосужилась исправить свою оплошность. Жена положила тот гриб в тарелку, чтобы ненароком не раздавить его. Через некоторое время гриб снова очутился на полу. Сколько не возвращали в тарелку, бесполезно. Осмотрели мы этот гриб,но никаких изъянов в нём не нашли. Однако белочкин О Т К постоянно “браковал” этот гриб, сколько бы мы его не подкладывали.
Порядок у белки был идеальный и дисциплина железная. Спать ложилась ровно в восемь, в восемь утра, хоть проверяй часы, просыпалась. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Весь день она бегала по четко определённому ею маршруту: из кладовой через кровать в детской комнате в зал, по центру зала на нашу кровать, по ковру вверх до потолка и обратно до кладовой. Ни на сантиметр не отклонится от “проторённого” пути. Специально подставлял ногу, чтобы она сбилась с маршрута. Она спокойно перепрыгивала “препятствие”, отчего делалась ещё энергичнее.
На Колыме почему-то спится богатырским сном. Бывало, до белочки, прозвенит будильник и так не охота вставать, хоть убей. Ну ещё минутку полежать, ну ещё полминутки. Потом, сломя голову, несёшься на работу.
Белка нам понежиться не давала. В восемь она, как заводная, на своём “маршруте”. Причём, если под её лапки попадала моя коленка или, например, рука, то и в следующем “круге” она теми же лапками пробежит по тому же месту. Сто кругов сделает, сто раз наступит. Тысячу, значит тысячу. Получалась такая китайская пытка: каплей воды в одно и то же место. Тут уж хочешь, не хочешь, а поднимайся. Нужда в будильнике сама собой отпала.
Потом мы белочку определили в детский садик. Там ей сделали большую клетку и вертящийся барабан, в котором она бегала целыми днями. Вот была радость детишкам.
Пересмешник.
Со мною частенько случалось вот такое. В памяти вдруг всплывал какой-то анекдот или смешная история. Я начинал смеяться. Сначала коротко. Ну, например, «ха-ха-ха!» В мозгу «на экране» герои анекдота начинали оживать. Это, как масло в огонь, будоражило меня и постепенно доводило до безудержного хохота. Окружающего мира теперь для меня уже не существовало. Со стороны люди могли подумать, что у меня «поехала крыша». Домочадцы так и говорили : «Спятил!». Но я не обращал на них внимания. Хохотал от души. Помешать этому уже никто и ничто не в состоянии, ибо я уже находился в виртуальном мире. Всё это происходило спонтанно, как бы неосознанно. В процесс смеха я уже не в силах вмешаться, например, остановиться.
В моей жизни это повторялось довольно часто. Но однажды этому пришёл конец.
Была весна. Только что сошёл снег. По огороду наперегонки бегали скворцы, собирали мошек, комаров и всякую другую живность. Я вышел на грядку заняться обрезкой роз. Скворцов как ветром сдуло. Не думаю, что я их напугал. Просто они насытились и «разбежались» по домам. Парочка, что жила в скворечнике на моём огороде, присели на ветки около скворечницы. Скворчиха, минуту спустя, занялась уборкой «в домике». «Мужчина», как это часто бывает после сытного обеда, взъерошил перья и погрузился в дрёму.
Я занялся розами. В какой-то момент мне вспомнился анекдот про зайца. Смысл его таков: зайцу осточертело жить в постоянных долгах, как в шелках, и он решает повеситься. Берёт верёвку, привязывает её к трухлявому суку. Сук возьми и обломись! Заяц падает в пруд. Хватается за каждую травинку, за каждую былинку, пытается выбраться на берег. Выбравшись, укоряет себя, почёсывая лапой затылок: «Из-за этого повешения чуть не утонул!».
Вспомнив анекдот, я коротко засмеялся: «Ха-ха-ха!» В ответ услышал эхо: «Ха-ха-ха!». Я остолбенел (откуда эхо?) и, забыв про анекдот, хохотнул дольше: «Ха-ха-ха-ха!». Кто-то точь-в-точь повторил мой смех. Тут мой взгляд остановился на скворце, который сидя дремал, при этом зоб его заметно раздувался.
Я вспомнил, что скворец может петь по-соловьиному, подражать собаке, курам Случай с моим смехом заинтриговал меня.
Усилив звук, я дважды хахакнул. И скворец дважды ответил. И сила звука, и интонация были, как две капли воды похожи на мои звуки. Ещё интереснее было видеть вот что. Когда я смеялся, то запрокидывал голову слегка назад. Скворец делал движения головой точно так же, хотя глаза его были закрыты, и он не мог меня видеть, когда я смеялся. Я продолжил по-разному хохотать, решив посмотреть, что будет дальше. Скворец продолжал меня передразнивать. Но тут соседка, будь она не ладна, сильно хлопнула дверью. Скворец встрепенулся, вперился на миг в меня своими чёрными, как бусинки глазками и через мгновение исчез.
С тех пор я уже не смеюсь безудержно над анекдотами. Сразу вспоминаю скворца с его пародией на меня, и замолкаю.
МОХНАТЫЙ ШМЕЛЬ.
Помню, мы купали лошадей под Звягинкой. На том берегу реки расстилались колхозные поля гречихи. Пчёл и шмелей там было видимо-невидимо. Они выражали неудовольствие, когда их тревожили. Тем более нас была целая ватага. Когда мы лагастались в реке, пчёлы и шмели не отваживались нас кусать. Всё-таки боялись воды. А вот на берегу держи ухо востро! Искупав лошадей, нужно было сразу без промедления гнать в галоп. Я очевидно замешкался. Один злопамятный шмель (или крупная пчела) шмякнулся мне на шею. Я решил смахнуть его. Шмель укусил меня прямо в ладонь и повис на жале, болтая лапками и крыльями, Я резким движением стряхнул его с руки. Шмель упал на пыльную дорогу, но оставил в моей ладони жало, которое тут же стало калёным железом жечь руку. Да так больно, что какие-то колики в груди появились. Надо было срочно вытащить жало. Вот оно. Я хорошо его вижу. Словно рыбацкий крючок. Оно ещё живое, вздрагивает. Но как вытащить на скаку? Левая рука занята под завязку: я держусь за гриву, и поводок уздечки в ней же, в левой руке. Пришлось зубами тащить. Но не тут-то было. Жало вонзилось прямо в бороздочку на ладони, в линию жизни. Так, что зубами не получалось прихватить жало. А боли в груди стали уже нестерпимыми. Но что табуну лошадей и ватаге мальчишек до чьей-то боли в ладони и груди. Кавалькада мчалась по дороге, поднимая клубы пыли, с гиком и со свистом проносясь мимо деревенских хат, загоняя в подворотни недовольных и озлобленных собак. Корчась от боли и безуспешно пытаясь достать зубами злосчастную «злюку», я не осторожно прикоснулся к ней языком и попытался подковырнуть им жало. Не нужно было этого делать. Теперь-то я знаю, что жало, покинув тело пчелы или шмеля, продолжает жить самостоятельно. И первым, кто узнал об этом, был мой язык, так опрометчиво пытавшийся вызволить ненавистную «злюку». Я взвыл от боли, жгучим огнём полоснувшим мой рот. Ребятишки, не ведая, что произошло на самом деле, восприняли мой вопль за гик восторга от шальной езды, дружно подхватили мой порыв, с улюлюканьем, бесшабашно продолжили движение. Передо мной же стояли две задачи: стерпеть невыносимую боль и не шмякнуться на всём скаку на дорогу. Я чувствовал, как мой язык деревенел и увеличивался до неимоверных размеров. «Заморозка» стоматолога тут не шла ни в какое сравнение. Когда же, наконец, мы спешились у конюшни, я, оставив лошадь, быстренько слинял домой, к своей бабушке. С трудом дышал и то через нос. Рот мой был переполнен непонятным комом. Зубы я старался не разжимать, боясь, как бы не было беды,- безобразный язык мог вывалиться наружу, и уж обратно его не засунуть. Тщетно бабушка просила меня рассказать, что случилось. Как глухонемой, разыгрывая сцену, я пытался на пальцах объяснить бабушке происшедшую со мной беду. Думается, актёр вышел из меня никудышный, ибо бабушка, подумав, что это очередной мой розыгрыш, в сердцах дала мне подзатыльник. Я стал хлюпать, но не от боли, а от обиды, оттого, что родная бабушка ни за что, ни про что отпустила мне тумака. Только через три дня, когда язык мой мал- маля стал приходить в норму, я объяснил моим домашним свою «причуду». Да, такое не забывается.
Курам на смех.
Второклассник Витька Петров кормушку для птиц сделал на загляденье. Особенно ему удалась крыша. Обычно он крышу делал из деревяшек. Но они же не долговечны, это раз. Во- вторых, от талой воды и снега никуда не денешься. Чуть потеплело,- вода тут как тут. Через щели попадает на продукты и всё превращает в месиво. Кто же сподобится на такую пищу. Приходилось постоянно чистить кормушку. Виктору это надоело. Он решил изменить крышу. Мальчик подсмотрел, как сосед строил дом и возвёл над ним крышу из черепицы. Конёк строители сделали из металлического уголка шириной 15 см. У строителей остался лишний кусочек уголка, и Витька выпросил его у соседа. Этого кусочка хватило сделать крышу даже с напуском, прикрыть от дождя и снега площадку, на которую садились пташки, прежде чем попасть в кормушку. А чтобы не докучали надоедливые вороны и сороки, Витька прямо перед входом в кормушку привязал на толстой проволоке кусок сала. Маленьким птахам, воробьям да синичкам, кусок сала не мешал, а вот сорокам и воронам он не давал возможности даже полюбопытствовать, что же лежит в кормушке.
Тут одна дотошная сорока вздумала перехитрить Витькину задумку. Она решила лечь животом на крышу, опустив голову вниз, посмотреть что там, а может быть даже, если удастся, и стибрить что-нибудь. Лечь-то она легла, а вернее села, как садится на лошадь всадник. «Любопытная Варвара» тут же поняла, что ей теперь не до любопытств. Как бы остаться целёхонькой и «унести свои ноги» восвояси.
Дело в том, что у всадника на коне есть опора,- стремена. Они помогают наезднику слезть с лошади. Всадник может помочь себе руками, взявшись за седло, спрыгнуть с лошади. Сороке же ни лапы, ни крылья не помощники. Лапы скользят по металлическому уголку, и упереться было не во что. Одними взмахами крыльев сорока сама себя не поднимет. Ей нужно от чего-то оттолкнуться.
Минут пять мучилась «любопытная Варвара».
Как все живые существа, она боялась шмякнуться на землю. Что делать? Хоть ложись здесь, на крыше и помирай. Много сил потратила глупая, пытаясь подняться вверх. А потом решила, пусть что будет, то и будет. Накренилась на бок и сорвалась с конька. Лёжа на земле, она не верила, что осталась жива. Оглядываясь по сторонам, захотела убедиться, не видел ли кто её позора. Видели куры, греясь в куче песка, и долго над ней хохотали. Особенно петух. Он испуганно вскочил на свои длинные лапы, словно ладошами захлопал крыльями:
-Ку-ка-ре-ку!- что в переводе на человеческий язык означало,- Ну и дура ты, Мадам.
О голубях.
Дядя Леня со своей первой зарплаты купил мне пару голубей. Господи! Какое это счастье. Можно ли было сравнить с чем-то эту радость.
Опасения мамы в том, что я заброшу учёбу, не подтвердились. Наоборот, в школе мои дела сразу пошли в гору. Я знал, что увлечёшься голубями и забудешь про всё на свете. Поэтому, сначала готовил уроки. Делал это хорошо, чтобы десять раз не переделывать. Зато потом я был свободен и до темноты делал, что хотел.
Мои голуби были ручные. Турманы. Одно название что стоило. Это сизари дичились, и к ним не подступишься. А моих, бери руками, они даже не шелохнутся. В них чувствовалась какая-то культура. Не то, что сизари. Я помню, как-то целую зиму держал одного сизаря в комнате. Кошка вывихнула ему крыло, и он летать не мог. Я взял его в дом и продержал до самой весны. До чего же пуглив был! Стоит только двери открыться и войти кому-то, он начинал под потолком метаться из угла в угол, как - будто его кто поймать хочет. Казалось бы, за зиму должен привыкнуть к людям. Ан нет. Дикарь есть дикарь. Поднимет такой ветер в комнате, что керосиновая лампа тут же тухла. Пришлось нам вешать «Летучую Мышь».
Турманы всю зиму нам не были помехой. Они и в комнате жили, и в сенях, а оттуда через лаз в двери перебирались в коровник, где стояла корова Милка, а в загоне жили овцы. Весёлая семейка была. К ним на ночь приходила Дамка, собачка-дворняжка. Умная! до невозможности. Своих кур и овец знала всех наперечёт. Не дай Бог чужая курица или овца появится около нашего подворья, такой хипиш поднимет, а курицу так и норовит за хвост цапнуть. Но вернусь к голубям.
Турманы хорошо изучили наше жилище внутри. Весной им предстояло привыкнуть к крыше, что бы наш дом стал их родным домом. Соломенные крыши в селе все кажутся одинаковыми. Поднимутся турманы вверх, и потом узнай где их крыша, а где чужая. Ранней весной, когда перед входной дверью образовалась большая проталина, мы с другом с Валькой Вредным начали приучать турманов к крыше. А это целая наука. Нужно было самцу связать крылья, чтобы не улетел. Посадить его на проталину рядом с плошками для еды и питья. А самку кинуть на крышу. Но ни в коем случае не перепутать. Сделать самку приманкой, а самцу развязать крылья нельзя. Самец сразу улетит туда, где его родная крыша. Хоть за сто километров. Мужики они такие, бесшабашные. Самка же всегда стремится создать семью, свой уют, своё гнёздышко.
Самка долго ходила по крыше, ко всему присматривалась. Так забавно на это смотреть. Головку наклонит, красными глазками морг, морг. Как шторка фотоаппарата щёлк, щёлк и нужные слайды остались в памяти. А голубка перелетает на другой край крыши и опять фотографирует. Через какое-то время она слетит на проталинку, попьёт воды. Кажется, что она говорит голубку, мол, нормальная хата, слетай, посмотри. Самец со связанными крыльями кренится на бок с таким видом, мол, как же поднимусь, не могу. Голубка взмывает вверх, делает несколько кругов и садится на самый конёк крыши. Долго будет изучать крышу до мелкой соломинки, торчком стоящей у трубы. Голубь тоже не даром ест хлеб. Он внимательно следит за голубкой, изучает рельеф крыши.
Несколько дней длится приучение к дому. Хорошо, когда голубка, изучив основательно дом, прямо с крыши залетает через открытые двери в сени. Тут и голубь, которому надоело сидеть на проталинке, кособочась, плетётся за голубкой в сени. Какая прелесть наблюдать за всем этим! Всё как у людей! Голубка чувствует, что её дружку не мило заплетаться лапками, преодолевая такое расстояние. На крыльях он бы в два счёта был рядом. Она спешит на встречу к голубку, чтобы утешить его. Маленьким клювом своим поправляет взлохмаченные перья на крыльях и шее. Она сопит, а создаётся впечатление, что она что-то шепчет. Голубок понимает подругу, покорно кланяется головой. Ей-Богу! немое кино. Вот сейчас киномеханик включит звук, и прозвучат слова утешения, мол, не горюй, потерпи немного, скоро мы взмоем в небо вдвоём.
И действительно, через пару таких занятий, они взмывают в небо.
Развязывал крылья голубку не без робости. А вдруг улетит к прежнему хозяину! Поначалу так и случилось. Голубок от радости, что свободен, одурел, махая неестественно крыльями. Потом, почувствовав полную свободу, взмыл вверх и полетел без оглядки от дома. Понять его можно. Со связанными крыльями он был, как в плену. Рад, радёшенек был вырваться из него. Ни какими приманками теперь не удержишь.
Голубка. Почувствовав не ладное, сорвалась с крыши, несколько раз хлопнула крыльями, понеслась вслед за голубком. А тот превратился в малую беленькую точку. Еле-еле видать. Голубке пришлось поработать крыльями, чтобы тоже превратиться в пятнышко, а потом и вовсе исчезнуть с горизонта.
Сердце у меня колотилось. Тогда ещё юнец, я не знал законов жизни. Это сейчас я понимаю, что нас, мужиков, как покладистых бычков умные женщины берут за верёвочку и ведут куда захотят. Мы же не прихотливы. Много ли нам надо. Немного внимания, немного понимания. Вовремя подать на стол, и ты уже готов. Хоть на край света, лишь бы была возможность спокойно смотреть футбол, хоккей и прочее.
Через некоторое время на горизонте появляются две белые точки. Они растут, растут. Голубка первая садится на крышу. Она устала и тяжело дышит, приоткрыв клюв. Голубь пару минут кочевряжится, не уверенно делает пару кругов и садится рядом с возлюбленной. Она довольна, что уговорила дружка вернуться в новое жилище. В старом бывшем так тесно, столько таких, как они, что повернуться не где. А здесь она сама себе хозяйка, здесь ей просторно. Чего ещё надо женщине?!!! Вей гнёздышко, неси яйца, размножайся. Скоро голопузики появятся, желторотые. Будет хлопот невпроворот. Не успеешь оглянуться, а ты уже дедушка.
Через год у меня уже было больше двух десятков голубей. Правда, больше половины из них были сизари. От них ни куда не денешься. Да с чужих крыш прилетело много.
От чужаков одни проблемы. Лохманогий голубь кирпичного цвета три или четыре раза прилетал. Его хозяин на велосипеде ехал за шесть километров, забирал его, а на следующий день голубь опять сидел на моей крыше. Зная, что хозяин приедет за ним, я целый день тратил на то, чтобы поймать беглеца. Делал это так. Во дворе насыпал горкой пшеницу. Над пшеницей ставил решето, край которого подпирала палочка, чтобы было достаточно пространства для подхода голубей к зерну. От палочки тянулась нитка в сени, где я через щель следил за событиями под решетом. Голуби робко, чуя подвох, заходили туда. Как только кирпичного цвета голубь нагибался поднять зёрнышко, я дёргал за нитку, и решето накрывало его.
Можно было этого голубя поймать иначе. Ночью с фонариком залезть на чердак. При таком свете птицы абсолютно беспомощны. Делай с ними, что хочешь. Этот способ неудобен тем, что хозяину нужно было ночью добираться туда обратно на велосипеде.
Когда уже в который раз мы с хозяином голубя вели беседу, что делать с непослушной птицей, к нам подошёл мой сосед дядя Фёдор Бодряк. Узнав, о чём шла речь, он дал нам умный совет:
-Устройте ему тёмную,
-Как?- вырвалось у нас у обоих.
-Накройте его ведром, а по ведру лупите палкой. Потом выпустите. После этого ноги его не будет на этой крыше.
Бодряк ушёл, а мы последовали совету соседа. И, действительно, после барабанного боя кирпичного цвета голубь взмыл к небесам, и больше я его не видал среди своих голубей.
Бесхвостый Робинзон.
На реке Колыме и её притоках после обильных дождей образуется уйма островков, больших и малых. Одни острова покрыты буйной травой, кустарниками, на других островах голый камень. Ни травинки, ни былинки.
Волей злой судьбины на островах, после схода воды, не чувствуя беды, остаются зайцы. Известное дело, зайцы боятся воды, особенно колымской,- она же жжёт, как колённое железо. Они готовы идти на всё, лишь бы не лезть в ледяную пучину.
Однако одному зайцу (я этому был живой свидетель) пришлось, как говорится, своей шкурой испытать все «прелести» ледяной купели.
Мы с Михаилом Михайловичем из вторчермета спускались на резиновых лодках по Аяну. Рыбацкое дело такое: если на этом острове не повезло с хариусом и ленком, то вот на следующем обязательно «отмажемся». Но, как правило, это крайне редко случалось. Так короткой «перебежкой», с одного острова на другой, мы тратили свои выходные дни.
На одном островке наше внимание привлёк заяц. Он прыгал с валуна на валун, как горный козёл. Увидев приближающиеся лодки, он спрятался за валуны. Вам не напоминает эта картина: житие Робинзона на необитаемом острове? Робинзон-это заяц, а мы на лодках - людоеды, простите, зайцееды. Так правильнее будет. Мы причалили к берегу, сделали остановку. Островок был маленьким и совершенно голым, без какой-то либо растительности.
-Чем же он здесь питается?!- удивился Мих.Мих.- Робинзону Крузо в этом плане повезло куда больше, чем этому бедняге.
Не сговариваясь, мы решили перевезти бесхвостого Робинзона на другой остров, где он нашёл бы себе корм.. Спешились, вытащили лодки подальше от воды. А заяц, как в воду канул. Мы облазили весь островок. Нигде нету. Вот чудо-то!!! Был и сплыл. Так мы подумали с приятелем. Ну, коль уж остановились, решили чаю из термоса попить, передохнуть и снова в путь. Мих. Мих. с кружкой в руках пошёл присесть на большой валун, что одним краем вдавался в реку.
-Ах, ты, трусишка!- воскликнул мой приятель. За валуном в ледяной воде, дрожа всем телом, прятался зайчишка. Приятель за уши вытащил косого из воды.- А худющий-то какой, посмотри! Кости и шкура.
Очевидно, как и Робинзон Крузо, заяц посчитал человечков на лодках за людоедов и с испугу, от греха подальше, пошёл в огненную воду, спрятался за камнем. Мне кажется, что и тут бесхвостый Робинзон перещеголял своего тёзку, рискнув принять ледяную купель.
Мы обсушили косого в рюкзаке и высадили на следующем острове, богатом и травой и кустарником.
Про Матроса.
Я помню времена, когда у нас в колхозе было много лошадей. Трактора и машины только-только появлялись. Было две машины всего: полуторка и ЗИС-5. Тракторов три: два «Универсала» и один ХТЗ (Харьковский тракторный завод). Большинство работ выполняли лошади. Каких только кличек не было: Стрела, Волна, Летун. Одного мерина звали Матросом. Он прибыл к нам в колхоз уже с кличкой. Его списали с фронта. Хотя цел и невредим. По крайней мере, ноги, голова, шея были целёхонькими. Только на боках и на животе виднелись следы осколков от мин. Размером Матрос превосходил всех лошадей. Уже тогда мы слышали о Владимирских тяжеловозах. Наверное, он как раз из той породы. Силищей обладал неимоверной. Один тянул «лобогрейку». Так называлась сенокосилка или жатка. Три лошади впрягали в жатку. Они еле-еле справлялись с ней и то, после каждого круга их останавливали, давали передохнуть. Матрос же ходил кругами без остановки. Фронтовики говорили про него, что такие кони на фронте легко тащили пушку плюс ящики со снарядами.
Колхозники уважали Матроса. Мы, ребятишки, считали за честь, когда кому-то доверяли управлять Матросом, впряжённым в повозку с тонной зерна. Ведь он один перевозил зерно с колхозного тока в районный центр на элеватор. Труженик незаменимый. Но и лодырь был! не приведи Господи. Лишнего шага не сделает. Однажды он мне наступил на ногу. Наступил и стоит на моей ноге. Я поднял вой. Тут же прибежали три конюха, с большим трудом им удалось стронуть его с места. Медлителен был ужас какой-то! Галопом он никогда не бегал. Даже в жару стаи оводов не могли заставить его бежать галопом к пруду. Другие лошади, задрав вверх хвосты, только этим и спасались от злых оводов и слепней. Матрос же, как истинный фронтовик, стойко переносил укусы насекомых. Если бы он мог говорить, то, наверное, молвил бы следующее: «От пуль и минных осколков никогда не бегал, а тут от мелочи пузатой бежать! Да ни за что!»
Заставить бежать Матроса рысью мог только один человек- фронтовик Фёдор Бодряк. Бодряк не бил его кнутом или палкой, хворостиной. Просто вожжами по спине два, три раза хлопнет, смотришь, наш Матрос затрюхал, затрюхал. И даже удовольствие какое-то получал от бега, ибо перевести его на шаг уже было трудно. Точно так же вёл себя Матрос, когда Бодряк ехал на нём верхом. Поводками уздечки пару раз шлёпнет по шее, и Матрос уже бежит. Нам же, пацанам, добиться такого успеха не удавалось, хоть ты расшибись в доску. Поэтому ехать верхом на Матросе всегда считалось позором. Другие лошади в один миг галопом доставляли нас, ездоков на речку, где мы купали лошадей. А на Матросе, образно говоря, утром выедешь к реке и только вечером вернёшься. Но купать то Матроса нужно обязательно. Поэтому конюха во главе с моим дедушкой вели всегда «чёрные» списки, куда заносили в первую очередь двоечников, а так же провинившихся ребятишек. Когда же из «черного» списка взять было некого, то действовал поощрительный принцип: тому, кто купал Матроса, на праздник (День Победы, Первомай, Троицу) предоставлялась возможность прокатиться верхом на Летуне. О, это радость неописуемая! О ней вы узнаете, когда я буду рассказывать о Летуне, племенном жеребце.
Бесхвостый Робинзон.
На реке Колыме и её притоках после обильных дождей образуется уйма островков, больших и малых. Одни острова покрыты буйной травой, кустарниками, на других островах голый камень. Ни травинки, ни былинки.
Волей злой судьбины на островах, после схода воды, не чувствуя беды, остаются зайцы. Известное дело, зайцы боятся воды, особенно колымской,- она же жжёт, как колённое железо. Они готовы идти на всё, лишь бы не лезть в ледяную пучину.
Однако одному зайцу (я этому был живой свидетель) пришлось, как говорится, своей шкурой испытать все «прелести» ледяной купели.
Мы с Михаилом Михайловичем из вторчермета спускались на резиновых лодках по Аяну. Рыбацкое дело такое: если на этом острове не повезло с хариусом и ленком, то вот на следующем обязательно «отмажемся». Но, как правило, это крайне редко случалось. Так короткой «перебежкой», с одного острова на другой, мы тратили свои выходные дни.
На одном островке наше внимание привлёк заяц. Он прыгал с валуна на валун, как горный козёл. Увидев приближающиеся лодки, он спрятался за валуны. Вам не напоминает эта картина: житие Робинзона на необитаемом острове? Робинзон-это заяц, а мы на лодках - людоеды, простите, зайцееды. Так правильнее будет. Мы причалили к берегу, сделали остановку. Островок был маленьким и совершенно голым, без какой-то либо растительности.
-Чем же он здесь питается?!- удивился Мих.Мих.- Робинзону Крузо в этом плане повезло куда больше, чем этому бедняге.
Не сговариваясь, мы решили перевезти бесхвостого Робинзона на другой остров, где он нашёл бы себе корм.. Спешились, вытащили лодки подальше от воды. А заяц, как в воду канул. Мы облазили весь островок. Нигде нету. Вот чудо-то!!! Был и сплыл. Так мы подумали с приятелем. Ну, коль уж остановились, решили чаю из термоса попить, передохнуть и снова в путь. Мих. Мих. с кружкой в руках пошёл присесть на большой валун, что одним краем вдавался в реку.
-Ах, ты, трусишка!- воскликнул мой приятель. За валуном в ледяной воде, дрожа всем телом, прятался зайчишка. Приятель за уши вытащил косого из воды.- А худющий-то какой, посмотри! Кости и шкура.
Очевидно, как и Робинзон Крузо, заяц посчитал человечков на лодках за людоедов и с испугу, от греха подальше, пошёл в огненную воду, спрятался за камнем. Мне кажется, что и тут бесхвостый Робинзон перещеголял своего тёзку, рискнув принять ледяную купель.
Мы обсушили косого в рюкзаке и высадили на следующем острове, богатом и травой и кустарником.
Про Матроса.
Я помню времена, когда у нас в колхозе было много лошадей. Трактора и машины только-только появлялись. Было две машины всего: полуторка и ЗИС-5. Тракторов три: два «Универсала» и один ХТЗ (Харьковский тракторный завод). Большинство работ выполняли лошади. Каких только кличек не было: Стрела, Волна, Летун. Одного мерина звали Матросом. Он прибыл к нам в колхоз уже с кличкой. Его списали с фронта. Хотя цел и невредим. По крайней мере, ноги, голова, шея были целёхонькими. Только на боках и на животе виднелись следы осколков от мин. Размером Матрос превосходил всех лошадей. Уже тогда мы слышали о Владимирских тяжеловозах. Наверное, он как раз из той породы. Силищей обладал неимоверной. Один тянул «лобогрейку». Так называлась сенокосилка или жатка. Три лошади впрягали в жатку. Они еле-еле справлялись с ней и то, после каждого круга их останавливали, давали передохнуть. Матрос же ходил кругами без остановки. Фронтовики говорили про него, что такие кони на фронте легко тащили пушку плюс ящики со снарядами.
Колхозники уважали Матроса. Мы, ребятишки, считали за честь, когда кому-то доверяли управлять Матросом, впряжённым в повозку с тонной зерна. Ведь он один перевозил зерно с колхозного тока в районный центр на элеватор. Труженик незаменимый. Но и лодырь был! не приведи Господи. Лишнего шага не сделает. Однажды он мне наступил на ногу. Наступил и стоит на моей ноге. Я поднял вой. Тут же прибежали три конюха, с большим трудом им удалось стронуть его с места. Медлителен был ужас какой-то! Галопом он никогда не бегал. Даже в жару стаи оводов не могли заставить его бежать галопом к пруду. Другие лошади, задрав вверх хвосты, только этим и спасались от злых оводов и слепней. Матрос же, как истинный фронтовик, стойко переносил укусы насекомых. Если бы он мог говорить, то, наверное, молвил бы следующее: «От пуль и минных осколков никогда не бегал, а тут от мелочи пузатой бежать! Да ни за что!»
Заставить бежать Матроса рысью мог только один человек- фронтовик Фёдор Бодряк. Бодряк не бил его кнутом или палкой, хворостиной. Просто вожжами по спине два, три раза хлопнет, смотришь, наш Матрос затрюхал, затрюхал. И даже удовольствие какое-то получал от бега, ибо перевести его на шаг уже было трудно. Точно так же вёл себя Матрос, когда Бодряк ехал на нём верхом. Поводками уздечки пару раз шлёпнет по шее, и Матрос уже бежит. Нам же, пацанам, добиться такого успеха не удавалось, хоть ты расшибись в доску. Поэтому ехать верхом на Матросе всегда считалось позором. Другие лошади в один миг галопом доставляли нас, ездоков на речку, где мы купали лошадей. А на Матросе, образно говоря, утром выедешь к реке и только вечером вернёшься. Но купать то Матроса нужно обязательно. Поэтому конюха во главе с моим дедушкой вели всегда «чёрные» списки, куда заносили в первую очередь двоечников, а так же провинившихся ребятишек. Когда же из «черного» списка взять было некого, то действовал поощрительный принцип: тому, кто купал Матроса, на праздник (День Победы, Первомай, Троицу) предоставлялась возможность прокатиться верхом на Летуне. О, это радость неописуемая! О ней вы узнаете, когда я буду рассказывать о Летуне, племенном жеребце.
Не заслуженно забытые.
Какие всё-таки умницы лошади. Вспоминаю детство. Шёл сорок пятый год. Шесть лет мне тогда было. Мама брала меня с собой сопровождать обоз из пяти, шести повозок, гружённых мешками с зерном. 12 км предстояло нам везти с колхозного тока урожай в районный центр на элеватор, к которому весь день с разных сторон стекались такие же обозы, как и наш. Поэтому рано утром мы выезжали и только поздно вечером возвращались обратно. Я сидел на первой повозке, которую вёз Матрос. Мама сидела на последней тележке. Ей нужно было обозревать всю кавалькаду телег, чтобы «душа была спокойной». Большак (так звали мы дорогу в районный центр) до самого элеватора был прямым и ровным. Ни ухабин, ни рытвин. Катись хоть на санках. Единственное место, которое всегда страшило нас, это спуск к мосту, что у хутора Хохлова. Спуск очень крутой и долгий. Просто так его проехать не могла ни одна тележка. Под напором тяжёлого груза, повозка легко катилась бы под горку. Сама лошадь не в состоянии сдержать её. Крепкие мужики (а тогда и хилых то не было,- одни инвалиды), не могли сдерживать такой груз. Придумали необычный тормоз. В заднее колесо между спицами вставляли деревянный валёк, который одним концом упирался в землю и крепко тормозил тележку.
И вот тут пришло время рассказать об умницах- лошадях. Буквально каждая из них ситуацию с крутым спуском понимала, как нельзя лучше. Ни какой суеты, осмотрительность и осторожность просматривались во всех их движениях. Они даже похрапывали иногда, напоминая друг другу об опасности. А уши! Ах, эти уши! Вот откуда пошло выражение «навострить уши». Они напрягались в струнку и кончики их слегка подёргивались. Вот в таком состоянии они находились, пока лошадь не завершала спуск. Удивительное терпение проявляли лошади. Процедура спуска была не проста. Мама, вставив валёк в колесо, держала лошадь за уздечку и постоянно разговаривала с лошадью.
-Волна! Ты умница. Не бойся. Всё будет хорошо,- свободной рукой мама гладила лошадь по шее, по голове,- сейчас переедем мост, я пущу тебя на обочину большака, ослаблю чересседельник, и ты пощиплешь травку,- вот таким манером спокойно мама переправляла через мост одну тележку за другой. Я же стоял перед очередной лошадью, чтобы она «за компанию» с другой лошадью не начала движение к мосту. Я не боялся, что лошадь может ринуться через меня. Любая лошадь умна, и на живое существо она никогда не наступит.
После моста караван тележек продолжал свой путь к элеватору, около которого лошадям опять нужно проявлять терпение. Караванов много, очереди огромные. На жаре, в пыли животным предстояло стоять до вечера. Только хвост был без конца в работе, отгонял мух и оводов. Понурив головы, умницы-лошади покорно терпели невзгоды жизни.
О других лошадях.
О других лошадях можно писать очень много, ибо детство моё и юность связано непосредственно с ними. У нас в колхозе было много лошадей. Ни одной не помню, чтобы была глупой. Среди людей ведь очень много глупых. Редко случалось так, что какая-то лошадь начинала артачиться. Послушание-это первый признак хороших лошадей. Обычно рано утром животным задавали корма. Каждая лошадь, стоя в своём стойле, ела душистое сено из яслей-кормушек. После завтрака все без понукания шли на водопой к деревянной колоде, что стояла рядом с колодцем. Наблюдать, как пьют лошади, зрелище, прямо скажу, необыкновенное. Шея у лошади длинная. Глотки воды лошади делают большие. И вот этот большой глоток волной катится по горлу, внутри длинной шеи долго, долго, как будто бесконечно. Смотришь на это чудо и сам ощущаешь, вроде бы и ты поглощаешь эту дарованную Богом влагу.
Напившись, лошадь отходила в сторонку, молча стояла как вкопанная, ожидая, когда конюх, назвав её по кличке, позовёт её к тележке, или к арбе, смотря, какая работа предстояла. Я не помню случая, чтобы какая-то из лошадей ослушалась и не захотела становиться в оглобли. Капризничать - это не удел лошадей, как и любое дело делать основательно и до конца, но ни в коем случае не наполовину. На этом фоне мысленно представляю нерадивых учеников, которые постоянно отлынивают от дел на уроках. Смех берёт. Лошади не для себя исполняют ту или иную работу. Они трудятся, помогают человеку за то, что он их кормит и поит. Ученику вдалбливают знания для его же нужд, чтобы он был готов к взрослой жизни во всеоружии. Глупцы, кто отлынивает на уроках. Берите пример с лошадей.
Воровка- Сонька.
Сойка самая наглая птица, каких я только видел. Во - первых, она не боится людей. Особенно когда они трапезничают. Замахнёшься на неё хворостиной, она и не подумает улететь. Отпрыгнет на метр и ждёт момента, чтобы стибрить чего ни будь у едоков. Во-вторых, она ещё больше наглеет, когда видит, что кто-то из охотников режет колбасу или сало. У неё слюнки при этом текут и во всём теле неимоверный зуд,- как бы побыстрее спереть лакомый кусочек. За ней нужен глаз и глаз. Чуть отвлечёшься, она тут же выхватит кусок сала из твоих рук. Она прожорлива. Выхватив из рук колбасу или сало, она тут же, не задумываясь, глотает его, даже не размяв его клювом. Зубов-то у неё нет.
Не знаю, случайно ли это произошло, или Мих. Мих. нарочно так сделал, чтобы проучить воровку. Он так и называл эту птицу воровка-Сонька.
Однажды расположились на обед на сваленной ветром большущей сосне. Сойка тут, как тут. Ходит по стволу дерева и выжидает момента. Когда я резал сало тонкими ломтиками, она лезла прямо под нож, желая ухватить кусочек. Мих. Мих. стал отгонять её хворостиной. Ему пришлось есть одной рукой, ибо второй рукой он отгонял надоедливую попрошайку. Возьмёт кусок хлеба, откусит, потом кусок сала, потом зубчик чеснока. Стоило ему, разговаривая, отвлечься, Сонька цапнула из его руки кусок сала и отбежала в сторонку, чтобы проглотить. Мих. Мих. надкусил зубчик чеснока и замешкался. Сонька хвать из его рук и начала глотать. А чеснок был горький, вырви глаз! Сонька поняла это, когда уже проглотила. Она начала махать крыльями, подпрыгивать на месте. Такой танец устроила на стволе сосны, Большой Театр отдыхает. Всё старалась вызвать рвоту, а вскоре и совсем улетела.
-Полетела к врачу за помощью,- засмеялся мой приятель.- Ничего. Чеснок полезен для организма. В следующий раз будет разборчивей.
Инстинкт или тупость?
Мыши не гуляют спокойно. Они короткими перебежками прячутся то под дровами, то под бочкой. Маршрут у них один и тот же. Даже тропинки ими протоптаны. По ним, по этим тропинкам, мыши носятся как угорелые. При этом у них задача одна: пулей прошмыгнуть, чтобы не заметили. Порой эти зверьки пренебрегают осмотрительностью.
Однажды сосед пришёл похвастаться пойманной щукой. Он был в сапогах. Одной ногой стал на мышиную тропу. Мышка мчалась из-под дров к бочке, как торпеда и ударилась о сапог соседа. От удара она на мгновение очумела, но тут же оправилась, перепрыгнула через ногу и с крылась под бочкой.
В другой раз я поставил на это место пустое ведро. Другая мышь, более крупная и чёрная так вмазалась в посудину, что звон был слышен в доме. Интересно, а в голове у неё был звон?
Про свинку.
Раньше в простонародье бытовало название болезни у животных «младенская». Это такого типа, как эпилепсия, припадки. За всю жизнь свою я только один раз видел воочию эту болезнь на поросёночке.
Мне было лет десять. Я шел в магазин мимо соседского дома. Дверь вдруг с шумом отворилась и показалась голова дядя Феди Бодряка (Это кличка у него была такая).
-Поди-ка сюда,- позвал меня сосед,- только бегом.
В комнате на охапке соломы лежал маленький беленький поросёнок. Точь-в-точь такого же вчера мама принесла домой с колхозного двора, где колхозникам за заслуги раздавали поросят. У колхоза кормить их было нечем, вот и пришлось выбраковывать и отдавать крестьянам за трудодни.
Соседский поросёнок, лёжа на соломе, мелко, мелко дрыгал ножками, закатил глазки под лоб и натужно похрюкивал.
Бодряк всё делал быстро и шумно. Скинул на пол крышку с ведра, из которого зачерпнул кружкой воды, сунул мне в руки со словами:
-Набери в рот побольше,- скомандовал сосед,- да и прысни посильнее на поросёнка. Да побыстрее, дурья голова.
Я хватанул воды в рот, она оказалась ледяной, аж зубы заломило. Естественное желание было избавиться от неё поскорее. Я прыснул водой что было мочи, поросёнок вскочил, взвизгнул резко и тоненько, и побежал по комнате, как ни в чём не бывало.
Так я вылечил свинку. Потом она выросла очень большой и приносила Бодряку большие приплоды.
Некоторые читатели спросят в недоумении: «А что Бодряк сам не мог брызнуть?!!» Поверье такое было в народе, чтобы брызгающий был девственно чист. Бодряк же курил и частенько «закладывал за воротник». Такой врачеватель не вылечит, а скорее в гроб сведёт.
Мамин поросёнок.
Я приехал к маме в деревню на недельку погостить. На другой день она мне говорит:
-Хочешь глянуть на чудо?- а сама смеётся.
Повела меня в катух. В дальнем углу сколочен загон из толстенных строганных досок. Он мне знаком ещё с детства. И запашок с тех пор не изменился. Всё по-прежнему. Даже куриный насест не тронут: такой же с кривыми жердями. Я глазами обвёл помещение и никакого чуда не увидел.
-А вот тут,- мама рукой ткнула в загон.
Я наклонился над досками и увидел поросёнка. Маленького, тщедушного, тщедушного. Он скромно стоял у стены и смотрел на меня красными глазками. Шерсть на нём какая-то необычная. У таких маленьких поросят не бывает такой длинной щетины. Волосы длинные и, чувствуется упрямые, как стальная проволока, не согнёшь. Отдельные экземпляры я бы сравнил с иголками дикобраза, но у того иглы длиннее будут.
-Представляешь,- продолжала смеяться мама,- уже два года кормлю, и не в коня корм. Только щетина растёт, а сам ни на сантиметр не вырос и ни на грамм не прибавил веса.
Позже я забывал спросить у мамы, куда она дела того поросёнка, а теперь и спросить не у кого. Мамы не стало.
ПРО КОЗУ-ДЕРЕЗУ.
Длинными, зимними вечерами мы собирались у бабки Марфутки играть в лото. Деньги тогда были в диковинку. На кон ставили спички, да высушенную на противне мелко наструганную сахарную свеклу. (Конфет в те времена в помине не бывало).
Бабка Марфутка частенько запускала в дом свою козу, погреться, как она говорила. Коза действительно была дереза. Приставала к каждому, требовала угостить её сушёной свеклой. Прилипнет, бывало, как банный лист к одному месту.
Однажды коза заболела, серьёзно заболела. Нос её стал сухим и тёплым. Перестала пить и есть. Целыми сутками лежала в комнате, не поднималась. На игроков в лото не обращала внимания.
Среди игроков был малый по кличке Жулет. Сорванец из сорванцов. Днём около магазина со дна урны он поднял и положил в карман окурок сигареты. Играя в лото, он вспомнил про окурок, достал его, оторвал фильтр, а остаток окурка растёр на ладони. Ладонь с растёртым табаком приложил к носу козы и слегка потёр ею. Через минуту другую, коза чхнула, стала языком облизывать нос. Потом чихание следовало одно за другим в течение нескольких минут. Бабка Марфутка испугалась за козу, стала ругать Жулета и быстренько разогнала нас, приказала больше не приходить. С козой же случилось то, что она, прочхавшись, стала ходить у печки и искать, чего бы поесть.
Быкам хвосты крутить.
До недавнего времени эта фраза бытовала в народе, да и сейчас иногда нет-нет да встретится. Многие люди сейчас не знают, откуда пошло это выражение.
Трудно даже представить себе, что совсем недавно по нашим дорогам не машины ездили, а тарантасы и пролётки, запряжённые тройками борзых рысаков. А на полях вместо тракторов и комбайнов трудились неутомимые волы, коровы, лошади. Волов чаще всего называли быками.
Быки - удивительные существа! Тут время вспомнить ещё одну фразу, бытующую и сейчас в народе: «Упрямый, как бык». Если эти фразы поставить в иной последовательности («Упрямый, как бык», «Быкам хвосты крутить»), то не трудно догадаться, что одна вытекает из другой.
Ныне стоит только чуть-чуть тронуть баранку машины в ту или иную сторону, автомобиль сразу делает поворот. Ездок (ямщик или кучер) только тронет вожжу, лошадь послушно идёт туда, куда ездоку нужно. Попробуй быка заставить повернуться и идти в нужном для вас направлении. Как говорится, сто потов прольёшь, пока это сделаешь. И за уздечку будешь тянуть до посинения, и в плечо быка упрёшься, чтобы хоть чуть сдвинуть его в нужном направлении , и всё напрасно,- он будет идти только прямо. За тысячелетия совместного труда с быками люди нашли наиболее лёгкий способ управления быком. В какую сторону будешь крутить бычий хвост, скручивая его в спираль, бык нехотя, но начнет слушаться тебя, и поворачивать. Дело это не хитрое и не требует наличия большого ума. Поэтому учителя (часто и родители) нерадивым ученикам рисовали мрачную картину их будущей профессии фразой: «Будешь быкам хвосты крутить». Поэтому, юный читатель, чтобы не крутить быкам хвосты, мотай на ус и учись, не ленись.
ПРО БУРУНДУКА
Недавно по каналу «КУЛЬТУРА» смотрел научный фильм. Показывали, как огромные полчища леммингов по собственной инициативе бросались со скал в воды океана. Причина простая: голодный год, нет запасов пищи на долгую зиму. Чтобы не мучаться зимой, умирая с голода, какой-то ген в мозгу животных гнал их на верную и мгновенную смерть.
Вспоминаются другие похожие случаи. Выброс китов и дельфинов на сушу. С той ли целью, что и лемминги они это делали? Некоторые учёные считают, что радиолокационные системы кораблей сбивают с пути морских животных. И это не исключено. Но я всё-таки придерживаюсь мнения, что голод - не тётка. Меня убедил в этом бурундук. Об этом чудесном зверьке, я слышал не мало, когда жил на Колыме. Видел его постоянно, когда ходил в сопки на охоту. Сейчас я расскажу удивительную историю из жизни бурундука.
Молодой бурундук Сеня ранней весной, покинув родительский кров, стал на самостоятельный жизненный путь. Он делал то же самое, что и его отец обычно делал, став самостоятельным. То же самое делали их деды, прадеды и пропра-пропра-пропрадеды.
Только начнётся светать, наш Сеня уже на ногах. Лето на Колыме очень короткое. Нужно успеть сделать нору, утеплить её, чтобы жгучие морозы не донимали зимой. Но главной заботой для Сени была заготовка пищи на зиму. Это сейчас он один, а вскоре станет сам-друг. Уже вдвойне надо запасать корма. Сеня был хитрым. Он стаскивал шишки хвойных деревьев в места, где гнездовалась Сойка. Сойка любила лакомиться орешками. Этим воспользовался Сеня. Шишку Сойка раздербанет в два счёта. Удар клювом у неё очень сильный. После такого удара орешки сами вылетают и веером ложатся тут же рядом. Сойка не успевает приметить, куда падают орешки. Со стороны Сеньке виднее. Он быстренько соберёт их за щёку и несёт в нору. Сойка приступает к следующей шишке, а Сеня уже навострит ушки и ждёт очередную порцию. Так весь день с утра и до тёмной ночи.
К первым крепким колымским морозам Сенька заполнил почти все свои закрома. Всё хорошо, только вот жизненного опыта у бедняги маловато. Нору надо было делать поглубже, понадёжнее. Лакомиться орешками, набирая жиру для зимы, любят не только сойки, бурундуки, но и медведи. О-о-о! Это опаснейший враг бурундуков, леммингов, мышей. Ближе к поздней осени, к жгучим морозам, медведи начинают разорять убежище бурундуков. Лапищами разворачивают норы и поедают все их запасы. Что делать бедняжкам? Остаётся только одно: наложить на себя руки, чтобы с голода не умирать. «Но как?!!»- спросите вы.- Каким образом?» Очень просто. Бурундук находит крепкую ветку на дереве с развилкой, из которой мы, обычно, делаем рогатки. Просовывает голову в развилку и вешается. Так подсказывает ему крошечный разум, чтобы не мучаться голодной смертью, бесстрашный бурундук принимает мгновенную.
Нужно бы закончить повествование об этой трагедии, но вам надо бы знать ещё вот что. Когда медведь идёт по лесу, его сопровождают бурундуки. Они перескакивают с лесины на лесину и стрекочут безустанно, предупреждая всю округу, что идёт Бандит с Большой Дороги. Частенько это спасает людей от не нужной и опасной встречи.
Об икре красной и рыбке несчастной.
Здесь речь пойдёт о лососёвых породах рыб: о горбуше, кете и кижуче.
Уже с первых шагов своей короткой и очень трудной жизни, рыба эта обречена на испытание. Перед мальком два пути развития: если он не покидает пресных вод, то остаётся карликом, и сколько бы он не жил, так и останется маленьким; стоит ему войти в солёную морскую воду, он начинает расти. Оба пути, как говорится, хрен редьки не слаще. Оставаясь карликом, малёк приговаривает себя к постоянному страху за свою жизнь,- любой хищник может его съесть. В морской воде и того хуже,- чем больше становится рыба, тем крупнее встречаются на её пути хищники. Начиная от терпуга в 100 граммов весом и кончая нерпой в 100 кг.
Три года всего отведено лососёвым, «чтоб пришлось прожить и умереть». За это время рыбы проделывают огромный путь от побережья Охотского моря до Исландии и обратно. Сколько за это время «отряд теряет бойцов» известно разве лишь Богу. Люди, прикинув на глазок потери, только разводят руками. На исходе пути, в Японском море рыбу встречают хитро расставленные сети (в шахматном порядке). Это узкоглазые постарались, чтобы огромное количество лососёвых рыб не дожила свой короткий век и не дала потомства. Счастливчиков, убежавших от этой кары, ждут не менее изощрённые способы «потери бойцов». Вдоль побережья Охотского моря боражируют стада ненасытных нерп. Над рекой, куда заходят лососёвые рыбы на нерест, барожируют отряды чаек. Весь световой день слышен их противный истошный крик. И тёмной ночью бедной рыбке нет покоя: По берегам реки за кустами прячутся браконьеры. Они ведут себя тише воды, ниже травы, ибо знают, что можно «схлопотать по шапке». И вершину всей пирамиды заканчивает бурый медведь. Со всей округи собираются косолапые браконьеры полакомиться красной икрой. Найдётся ли в подлунном мире другая рыба или птица, животное, над которым бы так издевалась природа. Да таким особам надо при жизни ставить памятники!
На этой вершине мысли я хочу остановиться. Нет, нет. Мы ещё сюда вернёмся. Я просто боюсь, что за высокопарными словами забуду рассказать о главном.
Когда лосось глотнёт пресной воды, то самка «одевается» в брачный наряд, меняет серую окраску на радужную, а самцу в добавок к праздничному пиджаку прилагается изменение физиономии. Челюсти превращаются в клюв огромного орлана. Не знаю как пиджачок, а клюв ему очень и очень пригодится в дальнейшем.
Лосось заходит в реку косяками. А их тут уже давно ждут Бандиты с Большой Дороги. Прожорливая мальма (на Сахалине и Камчатке голец) и кумжа. Так хочется им икорки, пусть без хлеба и без масла сливочного, ну, просто во рту ступор. Ничего больше не лезет, только икра. Измученные самки лосося по ходу теряют икринки, Бандиты с Большой Дороги пользуются этим. Шныряют туда, сюда, подбирают икринки. Самцы гонят прочь мальму и кумжу. Вовремя у них образовался клюв вместо челюстей. И эта борьба идёт непрестанно до самого нерестилища. В глубоких ямах реки лосось устраивает короткий отдых. Интересно на это смотреть с моста или с крутого берега реки. Косяки рыб подходят к ямам, как поезда по расписанию. Не успел один косяк сняться, как другой уже вот он подходит, занимает его место. Задержек не должно быть. Все прекрасно знают, что пробки по сердцу только одним москвичам, а тут в глуши они никому не нужны.
Всё лето один вид рыбы сменяется другим. Первой нерестится горбуша. За ней кета. За кетой следует кижуч. Огромные рыбины (по сравнению с подмосковным карасиком) до самого ледостава штурмуют речные перекаты. Казалось бы, и сил больше нет, а они упрямо, буквально на изодранных о гальку животах ползут к тому местечку, где их мать родила. Ничего на свете нет милее, чем вновь увидеть свою Родину, где ты родился и рос, где тебе знаком каждый бугорок, бывший когда-то сторожевым курганом и измордованный колхозными тракторами вдоль и поперёк. Наконец, вот они родные уголки. Самка выбирает место для нереста. Самец делает небольшое углубление на дне реки: одни камни раздвигает, другие сдвигает. Ему это удобно делать изуродованным носом. Упорству его позавидуешь. «Пашет» без устали, пока самка подаст знать, мол, всё хорошо. У неё уже нету сил и ждать гнезда, и нереститься. Последние усилия прилагает, трётся о камни, чтобы все до единой икринки оказались в лунке, а сама тут же … уходит в мир иной. Господи! Что же это делается?!!!
Да за такие муки ордена и медали нужно давать! Ведь самка всё, что положено ей по жизни, сотворила. Остаётся только наслаждаться жизнью, растить потомство и славить Бога. Ан нет! Самка просто покидает этот мир. Всё, что нужно для потомства, доделает самец. Как положено, оплодотворит икринки молоками, соорудит из камней и песка преграды от хищников, чтобы ни одна икринка не досталась Бандитам с Большой Дороги. Самец будет неусыпно охранять своё потомство до самого ледостава. Красные икринки потеряют свой нарядный цвет, станут белесыми или серыми, совершенно незаметными для хищников. В каждой икринке вскоре появится тёмное пятнышко. Это малёк. Ему быстрее надо набирать вес и рост, чтобы однажды порвать оболочку, в которой он находится, так называемую «материнскую рубашку». Всё это время самец глаз не смыкает, бдительно несёт службу. Его детёныши всей стаей, как по мановению чьей-то палочки, синхронно шарахаются из стороны в сторону, изучая окружающий их мир. До самостоятельности им ещё ох как далеко. Стадное состояние стаи мальков приведёт их в морские воды. А самец, также как и самка, уйдёт в мир иной. Жалко их. Сколько страданий они натерпелись, за такой короткий срок. Ах, жизнь, жизнь! Что ж ты делаешь на белом свете?!!!
О крысах.
( отрывок из рассказа)
Кто-то из умных сказал, что, если ты увидел около своих апартаментов крысу, значит, этих тварей живёт вблизи тебя не меньше сотни. Зверёк очень хитрый, предельно скрытный, не в меру умный, непритязательный и скромный. Говорят, что крысы и тараканы, пережили множество цивилизаций человеческих и нечеловеческих. Возможно это и так. Хитрости и изворотливости этому зверьку не занимать. Надо ещё помнить, что крыса задолго покидает корабль, который должен утонуть. Что подсказывает крысе о предстоящем бедствии? Предчувствие, предвидение. Хорошо бы знать, как ведёт себя крыса перед землетрясением?!!! А впрочем, в Подмосковье не бывает землетрясений, значит, переживать по этому поводу не нужно. Но всё-таки о крысах поговорить надо обязательно.
У всех людей крыса вызывает омерзение. Брррр! Я тоже такого мнения, что с ними лучше не встречаться. Это мнение во мне и сейчас непоколебимо, однако, встретиться с этими тварями пришлось. Не сказать, что я от встречи в восторге, но и умалчивать не стоит.
Очень часто бывает так, что ты и не хочешь, а остаёшься всё-таки в «дураках». Стыдно признаваться, но я должен это сделать: объегорить крыс мне удавалось крайне редко. Разве что одну, две за всю свою долгую жизнь.
. Вот сплю я как-то, слышу на кухне сильный хруст, где висят полки с крупой и другими продуктами. По звуку определяю, что это крыса грызет деревянную перегородку в шкафу. Я заворочался, чтобы встать, она притихла, и как сгинула. Сон мой как рукой сняло. До утра лежал, глаз не сомкнувши. Утром мне как раз надо было купить кое - каких продуктов. Купил в хозяйственном магазине отраву, «крысиная смерть» называется. Разбросал пакетики как написано в инструкции. Спокойно лёг вечером спать, полагая, что теперь крысам хана. Под утро приспичило по малой нужде сходить. Я ноги в тапки и быстренько до ветру. Вернулся в кровать и снова спать. Проснулся уже светло было, стал ногу совать в тапок, смотрю какой-то зелёный порошок в тапке рассыпан. Посмотрел на ногу и нога этим порошком испачкана. Значит, в темноте на рассвете я не заметил в тапочке пакетика с отравой, и, когда ходил на двор, раздавил его. Я тут же выбросил тапки в мусорное ведро (отмыть их было невозможно), с трудом отмыл ногу от порошка, и нашёл себе другие тапки. Ни каких мыслей у меня по этому поводу не возникало. Проснувшись на второе утро, стал осторожнее совать ноги в тапки. И что ты думаешь?- Тут Стрелок вопросительно поднял на меня глаза, продолжил рассказывать,- снова, но уже другой надорванный пакетик отравы, лежал в тапке. Я стал чесать свою тыковку: это явный ответ Чемберлену.
-Хи-хи,- ухмыльнулся я.
-А чего ты хихикаешь?- спохватился Стрелок.- Крыса,- самое хитрое и, между прочим, самое умное животное. Не даром крысы существуют на земле миллионы лет, задолго до появления гомо сапиенса. Динозавры не смогли приспособиться к среде и вымерли, и огромные ящеры сыграли в ящик, а крысы живут и в ус не дуют. И всё потому, что быстро приспосабливаются к среде. Вот и в моём случае крыса не съела отраву, а, как говорится: «я возвращаю ваш портрет». Ещё один пакетик я нашёл около ножки обеденного стола. Я подразумеваю, этот пакетик она пыталась затащить на стол, но что-то ей помешало. В связи с этим всплыло в памяти несколько удивительных случаев, связанных с крысами,- рыбак- рассказчик резко дёрнул за удочку, но не подсёк рыбу.- Ничего,- стал успокаивать себя Стрелок,- следующий раз подсеку, как пить дать.- Он стравил лесу в лунку и продолжил,- мой один знакомый работал электриком на птицеферме. Там этих крыс- полчища. Кстати сказать, кровушки этого электрика они попили вдоволь. Представляешь, идёт постоянное замыкание. Склад электрика был забит бобинами проводов. Их крысы не трогали, а вот провода под напряжением, рискуя жизнями, грызли, причём, как - будто назло делали это в самых труднодоступных местах. Чем-то влекло их напряжение что ли. Но я сейчас не об этом. Мне этот электрик рассказывал, как крысы заготавливают яйца впрок. Работают колхозом. Чаще втроём. Одна крыса ложится на спину. Её напарницы осторожно закатывают яйцо на живот лежащей. Та лапками держит яйцо, чтобы не упало и не разбилось, а подруги тащат её за хвост к норе.
-Это уже не инстинкт. Что-то большее,- поторопился вставить я.
-Ну конечно,- подхватил Стрелок, стараясь не упустить инициативу рассказчика,- тут надо «рогом шевелить», шурупить. Понимаешь, инстинкт - это когда я хочу поесть или минус попить, а здесь надо доставить яйцо в целостности и сохранности. Более того, я расскажу тебе ещё один поразительный случай, подтверждающий наличие у крыс не только одного инстинкта.
Это было в Ростовском - на Дону речном пароходстве. Мой дядя работал на буксире,- баржи тягал по реке. На буксире их было двое: он и парнишка лет шестнадцати. Время после военное, голодное, можно сказать, тяжкое. Поесть было разом нечего. Парнишка приносил на обед только свеклу, иногда сахарную, а чаще всего кормовую. У дяди стол был побогаче: бутылка подсолнечного масла всегда стояла закреплённая на полке и краюшка черного хлеба, выпеченного из ржи пополам с лебедою. По рассказам дяди парнишка был очень скромным и стеснительным: сколько дядя не предлагал ему своё масло, тот ни в какую не соглашался. К чему это я так подробно рассказываю? А вот к чему. Стал дядя замечать, что масло начало быстрее расходоваться и около бутылки следы пролитого масла. Подумать на мальчишку даже язык не поворачивается. Тогда кто же воровал масло?
-Крысы?- вырвалось у меня машинально.
-Ну, конечно же, они!- воскликнул Стрелок.
-Постой!- в свою очередь воскликнул я,- никак не могу врубиться, каким образом им удавалось есть масло из бутылки?
-Как это принято у детей: догадайся с трёх раз,- засмеялся Стрелок, доставая пачку сигарет из бокового кармана меховой куртки. Я порядком изучил повадки Стрелка, поэтому не стал приставать открыть тайну, хотя, признаться, желание узнать зашкаливало на всю катушку. Стрелок, не торопясь, раскурил сигарету, сделал затяжку и продолжил рассказ.- Дядя мой увидел эту картину и обалдел. Представь: одна крыса залезает на полку выше бутылки и опускает в неё свой хвост. Затем вытаскивает его, и остальные подруги пируют, облизывая тот самый хвост. Подумай!- обратился ко мне Стрелок.- Разве можно истребить эту тварь! Она из бутылки ест масло, будет жрать картон, бумагу, дерево, линолеум, но в крысоловку ты её ни чем не заманишь. Эта тварь умеет приспосабливаться к жизни, в любой ситуации находит выход,- после этих слов Стрелок надолго замолчал. Я уже подумал, что эпопея с дачными крысами на этом закончилась, и решил сменить тему разговора
О сусликах
Предвоенные и послевоенные годы отобрали у нас детство. Мы рано повзрослели. Помогали, как могли нашим мамам и бабушкам превозмогать тяготы тех лет. Ребятишки с сумками наперевес собирали колоски на колхозных полях. Каждым зернышком дорожили.
Собрать колоски нужно быстро, чтобы суслики не опередили нас. Семья сусликов за год съедала несколько центнеров зерна. И это в голодные-то годы!!! Люди пухли с голоду, умирали, а они жили припеваючи.
Правление колхоза решило уничтожать дармоедов-сусликов. Мало того, что зерно сохраним, к тому же тушки зверушек везли в птице цех на съедение молодым цыплятам. Они от этого быстро росли, набирали вес. А потом ведь шкурки сусликов хорошо оплачивались в пушфакториях. Конечно, миллионером не станешь, но на карманные расходы хватало с избытком. Мы с другом пристрастились к этому делу. Мы - это Лёшка Морква (прозвище у него было такое, а меня кликали Стружком) и я. Председатель колхоза отрядил нам быка с огромной бочкой,- сусликов из нор выливали водой.
Видим недалеко пригорок. На нём столбиками стоит вся семья сусликов, точь- в – точь, как в рекламном ролике про машину, где хвостатые сурикаты, переодетые в смокинги и при галстуках с восторгом встречают вне дорожник. Завидев бочку с быком, суслики не приветствовали нас, а тут же «линяли» в норы, а наша задача была, как учил нас школьный учитель Василий Михайлович, вовремя заткнуть все выходы и входы. Для этого у нас были специальные затычки.
Читатель упрекнёт меня в излишней жестокости. Но что поделаешь: жизнь есть жизнь,- хоть стой, хоть умирать ложись.
ЖУЛЕТ.
У старика Михеича есть собачка Дамка. Чистюля! Ухоженная, форменная краля «Фи-Фи», хотя и обыкновенная дворняжка. Сама вся белая, только кончики ушек чёрные. Те самые ушки она любит складывать крест на крест и по вечерам лает на полную луну.
Недавно Дамка загуляла. Вышла на крыльцо и стала прохаживаться. Желающих составить компанию «на рандеву» такой красавице оказалось, как и стоило ожидать, предостаточно. Первым прибежал приблудный чернявый кобель Анзор (ох, уж эти беженцы! Везде- то они успевают быть первыми). Ухажёр что надо, но уж больно драчлив («кров гарачий»). Сам не большой, а задиристый! - никому спуску не дает.
Дамка собачка сурьёзная, - с кем попало не якшается, тем более с первым встречным, как Анзор. Она легла на резиновый коврик, расстеленный у крыльца и стала ждать: может попутёвее кто объявится. Чернявый женишок, крутясь вокруг да около Дамки, твердил, как «отче наше», заученные фразы:
-Дэвушк…а дэвушк… Верь мнэ. Чесний слов…Клянусь аллахом другой так любит нэ можэт.
Тут у калитки появился Жулет, рыжий пёс с соседнего переулка. Нам придётся ждать и четвёртого героя моего рассказа. А пока я познакомлю вас с Жулетом. Французистого в нём ничего нет, ибо не «жю», а «жу», то есть русское производное слово. Не трудно догадаться, что подразумевал хозяин, давая кличку своему пёсику. Жуликоватый, аж спасу нет. Украдёт, а скажет, так было. Жулет преподобный страсть как любил «ловить рыбку в мутной воде». Бывает, из –за косточки стравит двух собачонок, пока те выясняют отношения, Жулет сам «оприходует» лакомство и был таков. Правда, достаётся ему за это ого- го как. Посмотрите на его голову. Видите: три волосины на семи рядах. «Причёска испорчена» основательно, но вполне заслуженно. И бородёнка у Жулета жиденькая, жиденькая. Глазки рачьи на выкате всегда слезятся, словно он плачет, отчего вид постоянно обиженного существа.
Пока мы с вами рассматривали его, Жулет подошёл к калитке. Хитрюга знал все выходы и входы, потому без труда нырнул во двор через дыру в калитке, сделанную хозяином распрекрасной Дамки для её же нужд. Пролез, значит, в дыру, но пойти в глубь двора побоялся рискнуть, ибо там можно было и «схлопотать».( У Анзора «не заржавеет»: чуть что, - сразу в глаз). А здесь, вдалеке, у калитки…он (Жулет) вроде бы с боку припёку. Присел так на всякий случай, и от выхода недалеко (если что ,- во время «слинять»), а вдруг что «обломится». Ах, это «вдруг»! Будь я поэтом, сложил бы гимн этому слову. Как часто оно выручает. И на этот раз… Вдруг у калитки появился Охламон. Здоровенный пёс, весь неухоженный, дюже лохматый. Репей на репье сидел в его шерсти, ну вылитый батон с изюмом. На здоровье Охламон никогда не жаловался. (Это, кстати сказать, для таких красоток особой роли не играет). «Здоровье- ерунда! - считает она. – Был бы человек хороший». Охламон как раз был не из тех. Мнение Дамки о нём было однозначно (и я с ней согласен целиком и полностью): «Тюха – Матюха. Ни украсть, ни покараулить».
Дамка нехотя бросила взгляд в его сторону и скривила мордочку:
-Тоже мне жених! Хотя бы причесался…
Охламон, между прочим, знал, что женщины коварны и, если они тебя ругают, это ещё не значит, что не любят. Потому и ругают, что любят. Хотят, чтобы ты стал лучше, хотя бы внешне, в причёске. В парикмахерскую Охламон не побежал. Он справедливо полагал, что любить надо такого, какой есть,- не хрена припудриваться…
Пёс склонил свою бестолковку к дыре в калитке и увидел там Жулета.
-Ты…хмырь… Позови Дамку. Я хочу с ней погулять. А не то сейчас снесу к чертям собачьим весь забор вместе со столбами. - Охламон просунул голову в дыру и слегка пошевелил ею. Петли заныли грудным ребёночком, и в лад им жалостливо затрещал штакетник. Звуки образумили Охламона. Он отпрянул от дыры. Зато Жулет наполовину высунулся через дыру, тряся бородёнкой, залебезил:
-Чего ты…Чего ты испугался…Заходи…Она вон с Анзором шашни водит…- Жулет вышел к Охламону, дружелюбно помахивая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза. – Не бойся… заходи… Смотри как я это делаю, - и он стал проворно скакать туда и обратно, туда и обратно. Он делал это с превеликим удовольствием, потому что в голове уже имел план, как облапошить разом обоих соперников.
Если Охламон очутится по ту сторону забора, Анзор очумеет от злобы. На стороне Охламона сила, у Анзора - дури на десятерых: будет биться до последнего издыхания, ни за что не уступит. Дамка усекла замысел Жулета (вот оно женское коварство!), лукаво ухмыльнулась и подмигнула ему, мол, в любом случае в накладе не останемся. Оно и действительно, зачем ей Анзор с Охламоном?! По - теперешней жизни пронырливые в цене.
План Жулета сработал точно. Охламон аккуратно протиснулся в дыру ( чего не сделаешь ради любви!).Калитка приподнялась на петлях, нудно вереща: «аккура - атней!!! Ссссорвусь же!»- но не сорвалась, а буквально повисла на честном слове, затая в себе угрозу в любой момент сорваться и прихлопнуть кого ни попадя.
Зенки Анзора налились всеми цветами радуги. Так бывает у южан. («Кров гарачий»). Шаровой молнией метнулся он на Охламона. Клубком покатились собачьи тела мимо крыльца к сараю, шипя и швыркоча, как яичница на перегретой сковородке. Слюни так и брызнули по сторонам. Началась битва не на жизнь, а на смерть. Драчунов уже водой не разлить.
А что же Дамка с Жулетом?
Тех тоже водой не разлить! Они предались той любви, которой могут предаваться только одни собаки: клещами не оторвать друг от друга.
Вскоре драчуны образумились и вдруг(!) увидели, что их наглым образом «надули»: не только «сливки были уже сняты, но и горшки перебиты». Анзор с Охламоном, опешив, на мгновение замерли. Не сговариваясь, оба разом вцепились в загривок обольстителю, - только шерсть столбом. Бедный Жулет! Обычно его выручали ноги и сейчас спасли бы, кабы не «прицеп» в виде Дамки, державший его, как якорь.
Скорее всего разъярённые друзья по несчастью разорвала бы Жулета, но тут угрожающе заскрипела избяная дверь: хозяин, услышав возню во дворе, решил посмотреть, что за шум. Застигнутые врасплох, герои кинулись в рассыпную. Первым покинул двор Анзор(«горячий кров быстро стынет»).За ним бежал Охламон, забыв про осторожность.(Злопамятная калитка до поры до времени продолжала таить угрозу. Ждала только случая.) Охламон пулей рванулся в дыру, калитка сорвалась и прихлопнула… Жулета, бежавшего последним. На бедного Макара все шишки! А всё из – за чего? Непомерная хитрость. Не зря говорится, на хитрую…В общем вы меня поняли. С умом нужно всё делать! С у-мо-мом !
СЛЕД В СЛЕД .
Осенью поехали мы за Бурхалу на открытие утиной охоты. Край тихий, не пуганый. На сотни километров ни единой души. До вечерней зорьки оставалось время, решили “погонять чаи”. Борис, мой приятель, бывал не раз в этих местах, я же - впервые.
-Вот там на поляне кострище, - слезая с мотоцикла, показал он в сторону строевого леса.-Можно безбоязно развести костёр. Спрятали мотоцикл в кусты, нашли кострище. Расположились на старых поваленных деревьях. Несколько минут - и котелок запел нам ту песню, которую знавали ещё косматые предки на заре цивилизации. Под эту мелодию хорошо рассказывать охотничьи истории, а ещё лучше их слушать.
-На этом месте, - первым заговорил Борис, - произошёл забавный случай. Двое мужиков вот так же, как мы с тобой, после вечерней зорьки решили перекусить у костра. Открыли консервные банки, разогрели тушёнку. Запах по всему лесу изумительный! Тушёнка была не импортная, наша борнаульская - пальчики оближешь. Достали из рюкзака бутылку спирту. Обмыть открытие охоты- святое дело. Вдруг на тебе: из-за кустов выходит Мишаня, медведь, значит. Лет десять, двенадцать ему будет. Огромный, в росте корове не уступит. Дурных намерений он не выказывал. Мотал головой, тяжело дышал, резко вздыхал. Вроде как бы испытывал некоторое неудобство перед мужиками, но позарез хотелось составить компанию по части тушёнки. ( За тушёнку медведь мать родную продаст). Мотая головой, косолапый настойчиво, шаг за шагом продвигался к мужикам, не опасаясь даже костра. Охотники вскочили, схватили ружья, а стрелять боятся. Вдруг не убьют, а от такой громилы тогда добра не жди. На полусогнутых стали отступать к лесу. Медведь, добравшись до рюкзаков, разговелся на славу: весь провиант охотничий зараз оприходовал и мирно ушёл.
Я слушал Бориса, а правая рука машинально нащупала ружьё. Потом разговорились про другие дела, и страх мой постепенно улёгся. Медведь как-то отошёл на второй план, особенно, когда увидели стайку чирков-свистунов. Уже солнце краешком зацепилось за сопку, косыми лучами высвечивая макушки высоченных сосен. Чирки заметили нас, взмыли вверх и тут же камнем упали вниз за лесом, по прикидкам не далеко от нас. Охотничий азарт взял верх над всякими разговорами. Борис поднялся, взял ружьё.
-За лесом глухая протока, - стал объяснять приятель полушёпотом, будто его могли услышать те чирки. - Типа озера. Ты через лесок крадись туда, а я пойду к котловану. Тут рядом, после драги остался. Ты их спугнёшь, они пойдут на меня. Тут озёр-то не так много.
Я вошёл в лес. Ружьё с дробовым зарядом наготове. Прошёл чуть меж деревьев и очутился на высоком обрыве. Внизу лежало старое пересохшее русло. Весной, да наверное и летом здесь бурлила вода и довольно сильная: в некоторых местах наискосок по руслу тянулись косы намытого черного песка. Я спустился вниз. Песок был чист, - ни одной травинки, ни одной соринки. Мои следы смотрелись одиноко, как в пустыне. Местами тучи комаров сидели на том песке, согретом за день солнцем. Чтобы не привлекать к себе их внимание, большими шагами, подобно цапле, шёл я по сухому руслу, оставляя глубокие вмятины на песке.
Другой берег старой протоки был ниже и покрывал его уже не лес, а густой высокий кустарник. Был таков, что стоял как стена. Пробираться сквозь такие заросли трудно, а без шума и вовсе невозможно. Шуршала под ногами прошлогодняя трава, потрескивали ветки сушняка. Вдруг мне показалось, что сзади меня, а может впереди или сбоку, как эхо, раздаётся другое шуршание. Я замер, через минуту шуршание прекратилось. Я двинулся вперёд, прислушиваясь. Кто-то рядом продолжил продираться сквозь кусты. Я отчётливо слышал треск сучьев. Специально, чтобы меня слышали, громко кашлянул. В ответ - молчок. Если бы то был охотник, как я, кравшийся к чиркам, он бы ответил. А тут молчок. Сразу стало не по себе. Кожей стал ощущать, что в этом кустарнике есть ещё кто-то. От одной этой мысли по телу побежали мурашки, волосы под шапкой зашевелились и холодком в душе потянуло. Странные, если не сказать страшные мысли и чувства на меня нахлынули. Будто бы я накрыт невидимым стеклянным колпаком и за мной внимательно наблюдают. Страх обуял мною, отчего хотелось закричать во всю силу: ”Вотон я! А ты где? Выходи, я тоже хочу тебя видеть!” Какой песчинкой казался сам себе в эту минуту, как перст во всей вселенной. Ведь случись что и не докричишься! Мурашки на моей коже превратились в гусиные пупырышки. Я ощетинился, как дикий зверь: каждый волосок на моём теле был поднят “в ружьё”. Было такое состояние, что крикни кто-то в эту минута или появись в кустах, - сердце моё готово разорваться на части.
Вскоре заметил, что стою на месте довольно долго, и “тот” притаился. Я перезарядил ружьё жаканами, патроны с дробью зажал зубами. Не раз слышал от бывалых охотников, что во время опасности нельзя сжимать зубы: может произойти обморок. Охотничий нож хорош для этих целей. Мой нож остался у кострища. Перезаряжая ружьё, я крутился на месте, стараясь увидеть незримого противника. При перезарядке моё ружьё щёлкнуло. Кто-то рядом шарахнулся в кустах.
Чирки напрочь были забыты мною. Выбраться бы из кустарника на чистое место, а лучше к дереву спиной прижаться. Так спокойнее. До деревьев далеко. А протока вот она, я уже ступаю по ней. Глянул на песок и обомлел: рядом с моими следами сорок третьего размера - медвежьи, не меньше моих. Он шёл за мной по пятам. И теперь, когда я рассматривал вмятины на песке, он стоял в кустарнике и следил за мной. Неприятное ощущение! Будто тебе в затылок целятся и выжидают удобный момент, чтобы нажать на курок. По этой причине я не мог обернуться спиной и идти, как ходят нормальные люди. Шёл задом наперёд.
Я знал, для медведя страшнее всего на свете человеческий взгляд. Прямой, открытый, осмысленный. Его медведь не выдерживает. Когда задирает человека, старается в первую очередь “надвинуть шапку на глаза”, то есть снять скальп. Теперь и я считал ружьё вторым оружием, а первым взгляд. Не оборачиваясь, поднялся на высокий берег. Медведь не попадался в поле моего зрения. И с крутого берега я его не увидел. Из рассказов охотников мне было известно, что медведь, как приведение - вмиг появится и вмиг исчезнет.
Я вернулся на дорогу, где был спрятан мотоцикл. Мне было уже не до охоты. Борис складывал наши вещи в люльку.
-Здесь вряд ли что убьём, - уныло произнёс он. Борис опередил меня. Я собирался сказать тоже самое.
С той поры не взлюбил ездить на мотоцикле: повернуться и посмотреть назад невозможно. А так хотелось! Когда мы удалялись, кто-то “сверлил” мой затылок взглядом.
НАЙДА И СЕСТРА.
Охотой как таковой у нас никто не занимался. Какая уж тут охота, если кругом поля и не единого кустика. Зверю часом и спрятаться- то негде. Это сейчас лесополосы, посаженные сразу после войны, перегородили все степные дали. А тогда шаром катись хоть сто километров и зацепиться не за что. Наверное, поэтому наш край Воронежский, южнее к Ростову, на диких животных был не особенно богат. Так мелочёвка: зайцы, может лисица где водилась. Иногда из Усманского заповедника забегали волки, правда, случалось это редко, но зато крепко. Однажды стая волков вырезала стадо овец, что для сельчан стало настоящим бедствием- жили-то не богато, каждая голова на счету. Погоревали, погоревали мои землячки, хотели было сообща купит ружья для отстрастки, но дальше разговора дело не пошло. Ружьё у нас всегда считалось привилегией зажиточных людей, стоило немалых денег.
-Выкинуть деньжищи, чтобы какая-то железяка на гвозде целыми днями мозолила глаза, не образа же, - так рассуждала бабушка Апрося, когда категориче-ски отказалась дать денег сыну, моему дяде Коле.
Большой любитель животных, охотник в душе, он не успокоился. За два мешка проса, взятых тайком от матери, приобрёл двух щенков русской борзой. Бабушка долго косилась на них, душой чуяла - “тут что-то не так”, но докопаться до истины не могла, уж больно не хотела верить, что кто-то вот так запросто подарит собачат. Ругать дядю не ругала, но всякий раз, подливая в щенячью миску щец или каши-сливухи, попрекала: ” Не багатеи, сами бы завтра это доели.”
-Как назвал своих ребятишек-то? - спросила на второй день бабушка, боясь, что и в этом вопросе сын по молодости “чепуху сморозит”.
-Эта вот, что порыжей, Найда, - ответил дядя Коля, - а сестре её никак кличку не придумаю.
-Так и назови Сестрой, чего мудрить-то, - посоветовала бабушка, рогачом ставя в русскую печку чугунок с сахарной свеклой.
Дядя Коля в свои шестнадцать уже третий год работал конюхом в колхозе. Пятьдесят лошадей на четверых пацанов, таких же желторотиков, как и дядя- обуза не маленькая. Но главной и боевой задачей, по определению председателя колхоза, фронтовика Семёна однорукого, был племенной жеребец Летун. Рабочие лошади “пахали” от зари до зари. Красавец же Летун весь день не знал, куда деть свою кипучую энергию: бил копытами по стенам конюшни, разбивал колоду, грыз доски и слеги свое-го стойла. Чтобы жеребец ”не перегорал”, был всегда в нужной “форме”, дядя утром и вечером объезжал его. Кипенный, белый Летун на фоне тёмных полей, как приведение метался из края в край по горизонту. А зимой на белом снегу жеребца и вовсе не было видно. Наездник сам по себе носился по воздуху над полями, раздымая одежонку. Вскоре фантастическую картину дополнили две рыжие русские борзые.
Шедшая как-то в лавку бабка Фёкла, увидев “нечистую силу, за которой гнались две собаки”, упала на колени, чтобы возложить крёстные знамения, и расколола о пустую бутыль все яйца, что предназначались к оплате за “газ”( керосин ). Пришлось дяде возмещать старушкин убыток пойманным зайцем.
Найда и Сестра оказались исправными добытчиками. Почти каждый день дядя Коля приходил домой “ с мясом”. Это в войну-то!
В сорок пятом он ушёл в армию. Собаки сразу осиротели. Пропитание себе стали добывать сами. Бродили по полянам, в логах. В норах ловили сусликов и мышей и делали это удивительно ловко. Попадались в полях и зайцы. Пойманного косого собаки несли домой. Не было случая, чтобы они разодрали зайца, даже окровавленного никогда не приносили. Бабушка Апрося целовала их в острые мордочки, награждала щами и любимой кашей с тыквой.
Трофеи собачек особенно были кстати в сорок седьмом году. Сельчане пухли с голоду, нередко умирали. Мы же остались живы благодаря Найде и Сестре. Бабушка Апрося меняла заячье мясо на картошку или пшено, чтобы и собачек побаловать сливной кашей…
Однажды зимой Найда с Сестрой возвращались из Безгинова лога. В зубах Найда несла большого русака. Бежали уже по Гудовке (один из порядков-улиц села) Начали спускаться к мосточку, рядом с которым жил Ефим Левакин. Пренеприятный тип. Всю войну ходил с костылём, волочил прямую ногу. Работал в Хаве сторожем в НКВД ( что он там сторожил, ни кому неизвестно было ). Как только закончилась война, нога Левакина стала сгибаться, и до самой смертушки он костыля в руки больше не брал.
Ефим Левакин шёл как раз с вёдрами за водой к проруби. Повстречал собак, отнял у Найды зайца и положил его в ведро, чтобы никто не видел. Понёс домой. Собаки за ним. Подняли вой. Русская борзая и лаять-то по- настоящему не умеет, не то чтобы постоять за себя. Ефим стал палками отгонять их от дома. Они не уходят. Сели напротив сеней и сидят воют.
Всю эту картину видела соседка Левакина Уляха Косориха, которая доводилась двоюродной сестрой бабушке Апросе. Она задворками, задворками, чтобы Ефим не видел, прибежала к нам и рассказала обо всём. В таких случаях с бабушкой Апросей лучше не связываться. Баба-огонь! На вилы полезет, но своего не упустит. Выслушав Ульяну, бабушка мухой к Ефиму Левакину. Тот только-только освежевал зайца. В одной руке у него тушка, в другой -вывернутая шкура косого. Бабушка вырвала из рук Ефима и шкуру, и зайца и давай скользкой тушкой ему по морде наяривать.
-Я табе, акаянный, и другую ногу выпрямлю, - грозилась бабушка Апрося, выходя от Левакина. Собачки понимали, что ругань хозяйки к ним не относится, и радостно смотрели на тушку зайчонка, которым бабушка продолжала, ругаясь, потрясать в воздухе, и всё пытались дотянуться до него и понюхать.
ЕСТЬ ЧТО ВСПОМНИТЬ.
Стрелок подложил дров в печку, собрался было уже лезть на печку, остановил свой взгляд на своём ружье, что висело на гвозде рядом с одеждой.
- Как посмотрю на своё ружьё обязательно что –ни будь вспомнится. Раз нас с Борисом, заядлых рыбаков и охотников попросили срочно придти в милицию. Мы уже знали зачем: накануне в пионерском лагере на Кулу медведь задрал двух девочек. Срочно нужно было его уничтожить. К обеду на милицейском “газике” нас доставили на Кулу, приток Колымы, где располагался лагерь с детишками. Места хорошо нам знакомые по рыбалке и охоте. В километре от лагеря вниз по реке была рыбачья избушка. Кто-то мастерил её на славу. Деревянная, в два этажа. На обе стороны выходили балконы. Внизу русская печь. Как положено, из кирпича. Труба-коллектор, называвшаяся ещё в народе “фонарём”, обогревала ту избушку. Рядом с ней бульдозером выкопали неглубокую яму, пустили из реки воду, которая очень хорошо прогревалась за день. Тут ребятишки логастались.
В этой избушке мы и расположились. Весь остаток дня прочёсывали окрестности лагеря квадрат за квадратом.
-Всё равно, что искать иголку в соломе, - заметил Борис за ужином. Ночь переспали, за завтраком напарник говорит мне:
-Медведь приходил на рассвете, - и в ответ на удивлённый мой взгляд пояснил, - шурудил консервными банками. Я спрыгнул на пол, прильнул к окну. От него только тень мелькнула. Хитрюга! Услышав скрип половиц, тут же слинял. Просто так его не возьмёшь. Нужно что-то придумать, - вздохнул приятель и предложил освободившиеся консервные банки подвесить перед домом. Так и сделали. Весь день опять прочёсывали лес. Пусто. Вернулись вечером, видим, все наши “метки” валяются на земле.
-Хитрая тварь! - ухмыльнулся напарник, - мы его ищем по лесу, а он за нами следит. Сейчас, небось, спрятался за лесину и наблюдает за нами. -Борис так уверенно говорил, что я невольно стал оглядываться вокруг, тщательно присматриваясь к каждому кусту и дереву. А вдруг и впрямь где затаился.
-Рыбки бы тухленькой достать...- помечталось мне вслух.
-Да, перед таким “деликатесом” ни один медведь не устоит, - согласился напарник. К вечеру сходили с ним в лагерь. Семёныч, местный завхоз, убитый горем, не пожалел ни чего, дал нам всё, что мы просили. Принесли в избушку много трески, консервных банок и всё подвесили на кустах и деревьях вокруг избушки. Ночью поочерёдно дежурили на балконах, чтобы не выдать себя, даже не курили. И всё напрасно. Ни ночью, ни с рассветом “гость” не явился. Вечером же большинство подвешенных банок опять валялись на земле. Рыба не тронута.
-Ждёт, когда запашок пойдёт. Гурман-нн! -многозначительно протянул Борис. - Через денёк, другой будет в самый раз.
Рыба висела, привлекая целые рои мух, почти неделю. Медведь не клюнул “на приманку”. Значит, действительно, косолапый слишком хитёр. Стоило нам уйти из избушки, - он тут, как тут. Мы в избушку, его как -будто и в помине нет. Игра в прятки. Кто кого перехитрит.
-А как у него с математикой дела обстоят? - засмеялся мой напарник. - Интересно, считать он умеет?
Вопрос Бориса меня озадачил. Зная плутоватую натуру напарника, я не торопился с ответом, тем более не знал, о чём идет речь. Напарник прояснил мне свою идею.
-Ты берёшь транзистор, настраиваешь его на разговорную речь и уходишь с ним в лагерь. Я затаюсь здесь. Приманка пусть висит. Если косолапый силён в математике, то догадается, что один ушёл, а другой человек остался ждать. Если он не в состоянии просчитать до двух, то я его гохну. Только оставь мне своё ружьё- оно поточнее моего. Да, чуть не забыл. Не приходи сюда, пока я не объявлюсь в лагере.
Я уходил от избушки под разговор транзистора. Для видимости, что идём двоём, я иногда в паузах что-то говорил. Говорил, но сам думал о Борисе. Всё-таки удивительный он человек. Не верил в авторитеты. До всего доходил собственным умом. На любой предмет имел свою, как он любил выражаться, “кочку” зрения. Однажды на рыбалке мне задал вопрос:
-Почему мы, русские всегда едим черствый хлеб? Идём в магазин, берём несколько булок. Тот, что в хлебнице, черствый доедаем, а свежий ждёт своей очереди, пока зачерствеет. И так изо дня в день.
В таких случаях, когда нечем крыть, я поднимал вверх руки, мол, сдаюсь. И действительно, я не знал что сказать.
-Потому что жизнь у нас собачья. И не только сегодня. Так было вчера, сто лет назад и тысячу лет одинаковая собачья жизнь. Ты видел, собачка оставшийся кусок или косточку прикапывает. Так на всякий случай. На чёрный день. А у нас, русских черный день не прекращается ни когда. Где гарантия, что в пекарне не перемёрзнет труба, без воды нечем будет замесить тесто. Повар вчера назюзюкался и нынче лыка не вяжет. Завтра снова в магазине не будет хлеба. Вот и берём всегда с запасом. На всякий пожарный случай. А представляешь как в Африке?! Вышел из шалаша, а банан сам тебе в рот просится. Не задумываясь, ты уже пообедал.
С думкой о Борисе я заснул на металлической койке с панцирной сеткой, что отрядил нам Семёныч ещё в первый день приезда.
Разбудило меня необычное дело: что-то непонятное и лохматое тёрлось о моё лицо. Я отслонился: большая медвежья лапа с неприятным запахом тыкалась в меня. За ней на расстоянии вытянутой руки прятались маленькие хитроватые глазки Бориса. Хихикая, он подсел ко мне на кровать и стал рассказывать.
-Короче, с арифметикой косолапый не в ладах. Посчитал, что нас нет и на рассвете зашуршал банками. Я не спал. Почему-то верил, что вот-вот придёт. И, действительно, нарисовался. Я затаил дыхание на лежаке, не шевелюсь. А он обнаглел. Пошуршав банками, стал ломиться в дверь. Видя, что в избушку не войти, подошёл к окну, через стекло стал рассматривать наше жильё... тут я его и грохнул. Он рухнул вниз. Выскакиваю за дом, - никакого медведя нет. Вижу кровь на траве. Ранил, значит. Пошёл по следу. Страху натерпелся, не приведи Господь. След привёл к оврагу. Жуткое место, скажу я тебе. Овраг три метра глубиной наполовину завален огромными валунами, буреломом и ещё чёрт знает чем. Не дай Бог туда упасть, - ни в жисть не выбраться оттуда. Яма на яме. По дну вроде как тени бродят, прячутся на глубине. Волосы дыбом встают. Я уже не рад, что связался, но отступать некуда. Раненый медведь в сто раз опаснее здорового. Нужно добивать. Медленно ступаю по краю оврага, оглядываюсь по сторонам. След-то кровавый затерялся. Остановился, стал прислушиваться. Слышу впереди тяжолое дыхание. За вывороченной сосной, за комелем, смотрю, лежит. И он меня увидел. Как в кино! Только там музыка постепенно нарастает. А тут тишина гробовая. Только слышно его дыхание. Всё в природе притаилось, выжидая, что будет. Глаза медведя налились зеленью, затем огнём засверкали. Начал драть лапами под собою землю, от злобы захлёбывается. Не стал я пытать судьбу, все патроны всадил в него для перестраховки. Так что теперь можешь хвастаться своим ружьём...
-Да, есть что вспомнить… - закончил Стрелок.
ЗНАТЬ БЫ ГДЕ УПАСТЬ,
СОЛОМКИ ПОСТЕЛИЛ ...
Вечерняя заря угасала. Всё реже катились по гладкому озеру одиночные ружейные выстрелы. Наконец, сентябрьская темень установила полнейшую тишину, от которой всегда на душе не совсем уютно: и жутковато, и прохладно.
Мы с Борисом развели костёр, поужинали, сетуя на длинную ночь (двенадцать часов придётся ждать утренней зорьки), раскатали меховые спальники, приготовились ко сну, как вдруг в холодной темени послышалось чавканье сапог по болотине.
-Ещё кому-то не сидится дома, - сказал Борис, снимая с себя болотные сапоги и ставя их на просушку. Через пару минут пламя костра выхватило из темноты фигуру охотника. Ружьё у него за плечами, в каждой руке по шилохвости. - А, Стрелок! Я только подумал про тебя. Лёгок на помине. Твоих как раз побасок не хватает. Вся ночь впереди, есть где разгуляться, только знай, рассказывай.
Стрелок кинул селезней на землю.
-Здравствуйте, ребятки, - хрипловатым голосом поздоровался гость. Снял ружьё, прислонил его в сторонке к кусту тальника, скинул рюкзак, спальный мешок, стал располагаться у костра. Достал из рюкзака несколько картофелин, присыпал их тлеющими углями.
-Попей чайку, Стрелок. В котелке ещё не остыло. Пока картошка испечётся, погреешься, - предложил Борис.
-Этт точно, - согласился гость, наливая из котелка в металлическую кружку чай. -Прежде надо промыть желудок. - Стрелок чему-то ухмыльнулся.
-Стрелок, - попросил Борис, - расскажи-ка на сон грядущий, что-нибудь пострашнее, чтоб чертям было тошно, - Борис обратился ко мне и стал давать характеристику Стрелку, которого я уже немного знал. -Память феноменальная. Такие удивительные истории рассказывает.
Стрелок был явно польщён словами Бориса. Робкая улыбка слегка тронула его верхнюю губу и растаяла в морщинах лица. Видно было, он что-то вспоминал, с прищуром глядя в костёр. Я достал сигареты, молча угостил Стрелка.
-Рассказать можно, - вздохнул Стрелок, - что ж не рассказать... достал вот из рюкзака картошку и вспомнил Захара Михайловича. Мы его Михалычем звали. Это он меня приучил печь картошку в костре. Пока балакаем, - она уже готова. - Гость пил чай, разминая в пальцах сигарету, продолжил начатый рассказ. - Юнцом я пришёл работать к ним, к геологам- картографам. Он мне сразу в душу запал. Такой был интеллигентный, обходительный. Грубого слова от него никто не слышал. Душа была чиста, как у младенца. А какие названия давал ручьям и озёрам! Например, ручей Желанный или Приветливый. Название прииска Широкий пошло от ручья, который нарёк Михалыч. Озеро Светлое. В любое время подходи к нему, оно, действительно, светлое.
Стрелок прикурил от полешка, этим же полешком подправил костёр, всколыхнув вверх веером искры.
- А как он играл на гитаре, - продолжил воспоминание рассказчик, - Что не попроси: “Полонез” Огинского- пожалуйста, “Баркаролу” Шуберта- пожалуйста. Как он её пел! Слушаешь его, бывало, и не веришь, что ты на Колыме. Где-то в Италии, во Франции или в Швейцарии. Голос у него не сильный был, но лёгкий и чистый, как вода в Колыме.
-Почему был? - перебил рассказчика Борис. - Он что уже умер?
-Хуже, - горько вздохнул Стрелок. По его задумчивому лицу бродили тени, то гася блеск грустных глаз, то вновь зажигая. Видно было, что история, о которой он завел речь, лично для него неприятная, но и молчать не мог, -хотелось выговориться, облегчить душу.
- В тот роковой день с базы нас вышло пятеро. Разделились на две группы. Мы с Михалычем пошли в левый распадок, трое других ребят - в правый. Должны были обойти сопку с двух сторон и в условленном месте встретиться. У нас с Михалычем путь был короче, и мы, придя на место, должны были сгондобить костёрик, приготовить чаю. Михалыч кинул рюкзак за спину, я взял чайник, повесил карабин на плечо и двинулись в путь. Всё шло хорошо. Как всегда Михалыч аккуратно заносил сведения в толстую тетрадь, делал пометки на кальке. К обеду подошли к обозначенному месту, где должны были дожидаться остальных ребят. Это была низина меж двух крутых сопок, абсолютно голая, ни деревьев, ни кустарников. Кое- где торчала засохшая осока. Сплошь одни кочки метровой высоты. Снег ещё не выпал, но уже стояли крепкие морозы. Вода меж кочек замёрзла основательно. “Вот у той осоки, -показал мне Михалыч на высокую засохшую траву, - лужи должны быть поглубже. Аккуратно разбей лёд, набери воды. Я пойду под сопку, соберу сушняку”. У ближней сопки, прямо у основания росли не высокие, но густые лиственницы. Туда пошёл Михалыч. Валежника там навалом.
С трудом разбил я лёд. Начал набирать в чайник воды и вижу, от противоположной сопки идёт огромная мёдведица с двумя медвежатами. Я в испуге оглянулся, Михалыча уже не было видно. К тому времени он уже вошёл в лесок. Всё бы ничего, да медведица держит курс как раз на то место. Под ложечкой у меня похолодело. Ну, думаю, дело - табак. Когда медведь один, он избегает встречи с человеком. Тут же другая картина: медведица с малыми детьми. В такие минуты лучше не попадаться “строгой мамаше “ на глаза .
Нужно было как-то отпугнуть семейство косолапых, чтобы они изменили маршрут. Вылил воду из чайника, стал стучать об него прикладом карабина. Звон пустого чайника донёсся до животных, но не с моей стороны, а эхом отозвался сзади, от сопки. Звуки встревожили медведицу, заставили её прибавить ходу. Шибче засеменили лапками и медвежата, озираясь по сторонам. Вижу, мои действия только усугубляют дело. Не желая того, направляю беду прямо на Михалыча. Я закричал, чтобы привлечь внимание напарника, поставить его в известность. Потом выяснилось, что он меня не слышал. Зато медведица не только услышала меня, но и увидела. Была уже напротив меня метрах в двухстах пятидесяти. Промедли я пять минут и медведи начнут удаляться. Из карабина тогда я их не достану, а Михалычу придётся расхлёбывать эту кашу. Стрелял я хорошо. Подкинутую вверх гильзу от карабина, дробовым зарядом из ружья срубал только так. Сомнений не было, что попаду. О судьбе животных и мыслей не было, главное- огородить друга от беды. Прикладываю карабин, целюсь в переднюю лопатку. Выстрел, а за ним и последовавший шлепок пули, гулко отозвавшийся эхом, толкнул, как мне показалось, медведицу в сторону, но с ног не свалил. Она остановилась, злобно зыркнула на меня, развернулась и побежала в обратную сторону. За ней и медвежата. Я вздохнул облегчённо, радуясь за Михалыча, что беда его не коснулась. О своём выстреле и о том, что будет с медведицей я и не подумал.
-Зачем стрелял? - спросил Михалыч, разводя костёр.
-Медведица с двумя медвежатами прямо на тебя бежала, я её пугнул, -объяснил я старшему товарищу. О том, что делал прицельный выстрел, не сказал, дабы не компрометировать себя, как стрелка. Глупо, конечно, но кто же знал, что так случится.
Греем чайник, сидим ждём остальных геологов. Михалыч радостный оттого, что успеем приготовить чай ребятам. Он вообще очень любил угощать людей. Каждому на праздник хоть какую-то безделушку, но обязательно подарит.
Сидим, посматриваем на лесок, из которого вот-вот появятся геологи. И вдруг сзади нас, словно смерч поднялся по засохшей траве. Оглядываемся: медведица галопом мчится на нас. Держится правой стороны, направляясь прямо на меня. Карабин в метре от меня лежал на кочке. Тянусь к нему. Проходит, кажется, целая вечность. Михалыч вскочил, чтобы спасти меня, перегородил путь медведице. Та сгребла его в охапку, приподняла перед собой, хотела, наверное, ударить об землю, но тут же рухнула вперёд, подминая под себя и геолога. Смертельно раненая мною медведица сумела только добежать до нас, схватить Михалыча. Падала на землю она уже не живая. Я слышал человеческий стон из- под медведицы, а помочь старшему товарищу не мог: туша такая навалилась, да ещё меж кочек. Я долго возился, а когда вытащил Михалыча, было поздно. До сих пор спрашиваю: ”Господи, почему ты забрал его, а не меня?”
В последних словах Стрелка было больше упрёка, нежели вопроса. Он замолчал. Молчали и мы. (Глупо в такие минуты задавать наводящие вопросы или голословно сочувствовать). Молчало небо. Молчали звёзды. Всё вокруг молчало, как -будто ждало ответа.
МИЛКИНЫ СТРАДАНИЯ.
Жил я тогда под Лебедянью. Деревянные домишки рядком сбегали к реке. Через огород пройдёшь, и вот он - красавец Дон.
Рядом со мной жила Нюрка Сливчиха. Разбитная такая бабёнка. Как ни глянешь, всё улыбается. Радостная, весёлая, а тут вдруг, смотрю, приуныла, сама на себя не похожа.
-Никак прихворнула? - спрашиваю её.
-Да какая меня лихоманка возьмёт! Зараза к заразе не пристаёт, -засмеялась Настюха, но по глазам вижу, хорохорится для куражу, а виду не подает. Правда, секрет вскоре открыла. Поправляя выбившиеся из под платка волосы, сказала, -корова у меня, Милка, штой-та задурила. Может кто сглазил?! Притронуться к вымени не даёт, бьёт ногами. Головой крутит, сопит. Прямо не знаю, что делать... Какой день уже маюсь с ей.
-Не заболела ли? -спросил я, -Степаныча пригласи.
-Приходил сегодня, смотрел, - горестно вздохнула Настюха, -ничегошеньки не обнаружил.
Степаныч- наш ветврач, специалист отменный, человек известный во всём районе. Если он не определил, что с коровой, то и обращаться - то не к кому.
-Не знаю, что теперь и делать, хоть плачь, - она подумала немного и продолжила, -бабы посоветовали сбегать в Шукавку к Фёкле Могутной, знахарке. Может сглаз какой у Милки-то... Глядишь, поможет.
Я не знал Фёклу, но много слышал про неё. Говорили, чудеса творит: у кого сглаз снимет, кому лишай заговорит или другую какую заразу изведёт. Но вот ведь беда- и знаменитая знахарка Нюрке не помогла.
Не будь разговора со Сливчихой, я бы и не обращал внимания на Милку. Корова и корова. Мало ли таких на селе. А тут стал присматриваться к ней при всяком удобном случае.
Вечерние зорьки я завсегда проводил на реке. За удочкой как-то думается иначе, и воспоминания всякие отчетливее проплывают перед глазами. А когда затрепыхается на леске серебристый карп или окунишка вёрткий, сразу душа будоражится, будто кто в тебя свежую кровь вливает.
Случилось это под вечер. Солнце уже садилось, потому как лягушки начали перекликаться друг с дружкой: ”Кум, спишь?” - “Сплю”. - “Кум, спишь?” - “Сплю”. Стадо коров, поднимая облако пыли, возвращалось с выпаса. Пастухи, не понукая скотину, плелись за стадом с завязанными кнутами. Каждая корова, поравнявшись со своим домом, чуть ли не рысью бежала к стойлу, где её ждало аппетитное пойло.
Милка, Нюркина коровёнка, домой не свернула, а побежала к реке, зашла в неё, стала жадно пить воду, отмахиваясь хвостом от назойливых мух и оводов.
-Вот ведь какая чистюля, - промолвил один из пастухов. Они всегда подсаживались ко мне перекурить. - Хозяйке вымя мыть не надо -в реке скотина сама ополоснулась.
Пастухи кинули кнуты на землю, закурили и разлеглись на траве. Уморились бедняжки! За день сколько километров протопали. Ноги гудом гудят, а тут в низине на берегу трава прохладу держит. Им потому не до разговоров, расслабились, глаза закрыли...
Я у самой воды сижу на ведре, за поплавками слежу. Сквозь листву прибрежных кустов вижу Милку. Стоит довольная, сопит. Рада -радёшенька понежиться в холодке. Да и оводов над водой меньше, чем в поле. Смотрел я на неё, смотрел и вдруг слышу - кто- то зачавкал: ”Чвак, чвак”. Корова уже напилась, блаженствует молча, а чавканье идёт от воды. Уток рядом не видать. Обычно, они чавкают, “фильтруя” ряску. Не дай бог поплывут мимо моих поплывков, -все удочки перепутают. У меня такое уже не раз бывало. Но что за чёрт? Ни каких уток нет, а чавканье продолжается. Глянул на пастухов - дремлют мужики, прикрыв глаза. Опять глядь на воду и обомлел: от коровы волны кругами расходятся. Сама животина не шевелится, а волны из- под живота, от самого вымени расходятся кругами. Присмотрелся и вижу: копошится у неё кто-то под выменем, а кто не пойму. Да и зародившаяся заря, рдея на волнах, слепила глаза. Я тихонько сдвинулся с места чуть в сторонку, чтоб получше было видно. Корова по- прежнему, касаясь брюхом воды и закрыв глаза, пребывала в состоянии блаженства.
А волны от неё всё идут и идут. Смотрю, а под Милкиным выменем какая- то большая галоша тычется в соски, чавкает и волну нагоняет. Гляжу и глазам своим не верю. Чудеса да и только! Ещё бы узнать, кто там шевелится. Вижу у самого носа галоши по бокам от неё два длинных уса. Ба-а-а! Это же сом! Да здоровенный какой! Голова чуть ли не в ведро. Вот почему Милка на седьмом небе от блаженства!
Тихонько растормошил я пастухов, шёпотом объяснил им, какая катавасия с коровой творится. Те дрёму с глаз никак прогнать не могут. Тут и Нюрка показалась на меже с обрывком верёвки в руках -за коровой пришла.
-Милка! - крикнула она, не видя нас за пригорком. - Хватит ублажаться, доиться пора.
-А она уже отдоилась, - засмеялись пастухи, рассказали женщине про сома. Смотрим, а волны вокруг коровы исчезли. Сом, услышав голоса, быстренько ушёл на глубину, исчез бесследно, как будто его и не было.
Соседка оторопела. Вот это дела! Новость явно озадачила её. Вопрос с болезнью коровы сам собою прояснился. А что дальше?
-Придётся ловить корову на мосту, -вслух подумала хозяйка, - и в воду близко не пускать.
-Поможет ли? - усомнился подпасок Васёк. - Она же привыкла поди к сому.
-Да ладно! - перебил его пастух Егор, - можно попробовать отвадить. Попытка - не пытка.
Каждый вечер теперь Нюрка встречала стадо за мостом и вела Милку на верёвке к стойлу. Но и это не помогало делу: корова по - прежнему капризничала, молока давала мало. Всякий раз норовила вырваться, убежать к реке. Видно, руки женщины были грубее, чем губы сома в прохладной воде. Женщину это, наверное, задело за живое. Озлобилась моя соседка на корову.
-Беги, чёрт с тобой, - в сердцах выпалила Нюрка, когда Милка в очередной раз вырывалась из рук. Отпустила корову, а в душе крест на ней поставила. - До осени подержу, а там молоденькую тёлочку прикуплю.
До этого дело не дошло. Выручил случай. На выходные из Липецка к нам ездили рыбаки на машинах. Один из них того “молочного” сома выловил. Говорят на жареного цыплёнка. Ни сома, ни рыбака я сам не видел, врать не буду. Но вот концерты, которые устраивала Милка в реке, посмотреть пришлось. Зайдёт по брюхо в воду, замрёт в ожидании. А сома- то нету. Ждать -пождать...начинает беспокоиться. Оглядывается по сторонам. Задним копытом легонько “цакк” по воде. Это у них как бы пароль был, позывные что ли. Опять стоит ждёт. Вот ведь вроде бы скотина, а понятие, как человек, имеет. С неделю, может больше ждала. Настюху близко к вымени не подпускала. Потом, видать, смирилась. Много потом молока, говорят, давала.
УХА ИЗ… ПЕТУХА.
(Зарисовка натуралиста)
Жил Иван Сергев припеваючи. Как все мужики на селе. Копался на огороде для блезира. Ходил на колхозный баз отметиться,- вроде как числился на работе (он был сварщиком).
Оно, конечно, когда «аврал», когда срочно и позарез нужно было что-то заварить, сутками и без перерыва мог «пахать» и не ворчал. Да что там говорить,- мужик- работяга. Правда, маленько того… «закладывал за воротник». Но куда от этого денешься?! Быть в воде и не намокнуть: глушитель к «жигулю» соседу залатал,- гонорарий-бутылка; старухе тяпку из косы смастерил такую, что сама тяпает,- опять гонорарий - бутылка. Ну и как тут не тяпнуть. «Наберётся до чёртиков», лежит под сеялкой в тенёчке, спит.
Когда нужно что-то срочное, бригадир Ермолов хряснет на него ведро воды. Очухается Сергев и «пашет скока надо».
Вечерами и по утру, если он, конечно, не «совсем в дугу» любил рыбачить на пруду: из-под кустика карасиков таскать. Караси в сметане - лучшего и желать не надо! Словом жил Иван Сергев припеваючи.
Тут откуда ни возьмись перестройка. Пришли демократы, продырявили пространство вокруг мужика. Такое тёплое, нагретое! Теперь то тут сквознячок, то там поддувает, а то и вовсе на юру торчишь. Проблемы всевозможные, неудобства. Рубля лишнего? Что ты, Господь с тобой!! Откуда ему взяться?
Недавно Ивана Сергева и вовсе на пенсию справадили. А какая сегодня пенсия у колхозника?!? Не то чтобы выпить… (да что там говорить), рот только пачкать. Оно и раньше на двадцать четыре рубля не шибко-то и разбежишься, но всё-таки жили как-то. Всего одна забота была: «где бы с утреца стакан винца- поправица». «Выпрямитель» (так мужики обзывали забегаловку) открывался только с одиннадцати. Идёт Сергев, бывало, согнётся весь в дугу. Белый свет ему не мил. Там хряпнет гранёный, другой,- грудь сразу колесом, будто вновь народился. Раззудись плечо! Размахнись рука! Силушка такая являлась, что он тебе не только заварит, Но и вспашет, посеет и заборонует. Правда, потом хрен с два найдёшь. Но дело не в этом.
Жизнь как-то круто изменилась. Будто бы пластинку в обратную сторону начали крутить. Раньше в магазинах пусто, в доме густо. Сейчас покупай, что хочешь, но в кармане - вошь на аркане. Раньше, зачем карася сметаной заливали? Живой же керосин был. Соляра с колхозных полей. Зато водка была какой! Сейчас карась - пальчики оближешь, но во рту всё равно эскадрон переночевал, потому что водка- чистый керосин.
Нет. Не «ндравится» Сергеву эта свистопляска. Думаешь сделать одно, а получается совсем другое. Вон с утра ходил на речку, окуньков наловить на уху. Не получилось: закапризничал окунёк, не ловится. Пришёл домой, кинул удочки на погребец, а червяка забыл снять с крючка. Шёл мимо петух, скособочил голову и пристально стал смотреть в дверной проём погребца. Там червяк извивался, пытаясь с крючка улизнуть. Петух возьми и клюнь его, треклятого. Проглотил вместе с крючком. Стал петух шарахаться из стороны в сторону, поволок удочки по двору, оборвал леску. Растопырил крылья (наверное, от боли), опустил голову до земли и стал метаться, как угорелый.
-Штой-та с им?- спросила вышедшая из дома жена.
-Летать учится, аль не видишь,- резонно ответил Сергев, сидя на ступеньках крыльца.- Засобирался к осени податься в Турцию. Тама, гварять, жизнь лучче. Зарплату не задерживають и пенсия большая.
-А ты яво, стала быть, стажируешь?!!- сообразила жена, видя разбросанные по двору удочки.
-Да хрен с им, хай летить,- добавил Сергев,- мне от него житья нету. Толькя выйду на порог, он прыг на забор, крылом о крыло вдарить два, три раза и орёть на всю деревню: «Алкого-о-о-лик».
-Ну, ка, штурман, не мучий животину. Отруби голову,- приказала жена.
А что делать? Получилась уха из петуха.
Вот так у нас всё выходит через «ЖитОмир на ПензУ» или как один умный мужик сказал:
-Хотели как лучше, а получилось как всегда.
О барсуке и медведе.
(Фрагмент из романа)
В один из дней, когда «по кухне» дежурил Игорь, обнаружилась серьёзная пропажа: банок триста тушёнки и сгущёнки исчезло таким образом, словно корова языком слизала. Все картонные коробки были на месте, целы и невредимы, но без содержимого. В стенах сарая, сколоченных из жердей молодого осинника, дыр таких, чтобы пролезла банка тушёнки, а тем более, вместе с вором, не было. Да и никаких следов преступления обнаружить не удалось. Как будто геологов посетило приведение. Мужики обследовали окрестности вокруг полевого стана: не нашли ни одной пустой банки, раскуроченной каким-нибудь зверьком. Ну, хотя бы этикетку кто-то бросил, обыкновенную обёртку ненароком обронил бы супостат. Нет. Сработано тонко, и ни один Шерлок Холмс носа не подточит. Вот теперь что такое перестройка почувствовали полупустые желудки геологов: пришлось уже не экономить, а голодать. Правда, в конце августа выпал лёгкий снежок, появились заячьи следы. Десятки лет геологи жили мирно с «младшими братьями земными». А тут нужда заставила пойти на преступление: Игорь из гитарных струн ( пришлось смотать с них канитель) соорудил петли, расставил их на заячьих тропах. Так что с мясом не бедствовали, оно «само к ним прибегало», а вот чай пришлось пить почти пустой: остатки сгущёнки таяли на глазах. Вскоре подошло такое время, что из продуктов ничего не осталось, кроме соли. Питались одной зайчатиной. Иногда кто- ни будь из геологов подстрелит несколько куропаток. Это было праздником: птицу готовили на вертеле.
Уже начали сворачивать все работы, стали собираться в обратный путь. И опять господин великий случай удивил геологов: в один из дней вдруг обнаружилась пропажа. Обнаружилась так, что нарочно не придумаешь. Все геологи грешили на медведя, который, по их мнению, неведомо как пробрался в сарай и опустошил картонные коробки. Вообще медведь для геологов - это всегда беда великая: глаз да глаз нужен за косолапым, который при любом удобном случае опустошит запасы геологов. А тут, представляете, медведь помог найти сворованные банки! И где? Под корневищами огромной сосны, рядом с которой геологи соорудили свой сарай. Они не знали, что строят сарай над кладовыми барсука, даже и не подозревали, что жирному ленивцу останется сделать только дырку в потолке кладовой, и он легко появится среди картонных коробок, которые и опустошил. Он не знал, сгодятся ли ему эти круглые металлические штучки, но запас, как говорится, карман не трёт, взял и «прихватизировал» их на всякий случай. Геологи так бы и не нашли своё добро, если бы не медведь лет трёх, четырёх: он то ли подыскивал себе место для берлоги, то ли бродил в поисках съестного, и оказался около той сосны, что рядом с сараем. Нюх у медведя отменный. В сарай он не полез, так как там все запасы уже были съедены, а вот через дёрн, что скрывал корни дерева, он почувствовал лакомство и начал копать ямку между кореньев и натолкнулся на запасы барсука. Стал лакомиться, и тут его увидели геологи. Они, конечно, несправедливо поступали, прогоняя косолапого, но о какой справедливости вести речь после объявленной перестройки? Естественно, все до единой банки были извлечены из кладовой вечного ленивца и до прилёта вертолёта геологи пили чай до отвала. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Горе-охотник.
Пошёл охотник на охоту. Взял с собой целый патронташ боеприпасов. Идёт по лесу, видит, из-под куста заячьи уши торчат. Прицеливается и ба-бах! Заяц выскочил из укрытия со словами «Не попал! Не попал!» и спрятался за другим кустом. Торчат только одни уши. Охотник приметил куст и стал тихонько подкрадываться к нему. Снова прицеливается и ба-бах! И снова та же картина: заяц выскакивает со словами «Не попал! Не попал!» и прячется. Горе- охотник делает очередную попытку и опять промахивается. Все патроны расстрелял и все вхолостую. Разозлился охотник, взял ружьё за стволы, подкрался к очередному кусту и ка-ак шарахнет ружьём под куст.
-Мужик! Ты что офанарел что ли,- прошепелявил заяц.- Ты же мне все зубы вышиб. Чем я теперь жевать буду?!!!
Нищему и смерть не в радость.
Зайцу надоело жить на мизерную зарплату. То профсоюзные взносы заплати, то партийные. То подоходный налог заплати, то за бездетность. На жизнь остаются одни гроши. Решил заяц от такой жизни повеситься. Взял верёвку, пошёл в лес. Привязал верёвку к суку, накинул петлю себе на шею и прыг вниз головой. Сук возьми и обломись! Заяц падает в озеро, в воду. Цепляется лапками за каждую травинку, за каждую соломинку,- плавать-то не умеет. С огромным трудом вылезает на берег, вытирает пот со лба и говорит:
- Из-за этого повешения чуть не утонул!
Как поймать тигра.
На большом листе фанеры нарисовать барашка. Поставить картину в траву, где гуляют тигры, а самому надо спрятаться рядом с молотком в руке. Тигр увидит барашка, ка-ак прыгнет на него, когтями пропорет фанеру. Тут уж ты не зевай! Выбегай из укрытия, молотком загибай когти хищника, как загибают гвозди. Тигр твой. Можешь нести его домой.
Как поймать медведя.
Тихонько, когда косолапый спит в берлоге, установить перед её входом самострел. От самострела протянуть верёвочку, а, вернее сказать, установить растяжку к стульчику, на который надо поставить заведённый на определённое время будильник. Звон будильника надоест медведю, косолапый полезет через вход остановить будильник и наткнётся на растяжку. Беспроигрышный вариант. Хозяин тайги ваш. Что хотите с ним, то и делайте.
О Гаврике
. Сижу за компьютером, Гаврик беспробудно спит. Стоит мне шевельнутся, он вскакивает, подбегает ко мне, тычась своим мокрым и холодным носом мне в икры ног. Смотрит на меня с таким видом, мол, ты не забыл, скоро гулять.
-Какой гулять?!!- отвечаю ему повышенным тоном.- До прогулки ещё два часа.- Я строго смотрю ему в глаза. Он сразу сникает, чувствуя свою вину, втягивает в себя голову, поджимает хвост, который только что метался из стороны в сторону, как помяло. Вид у него жалкого существа, которое вместо того, чтобы лизнуть, гавкнул. Если бы вы, дорогой читатель, видели его взгляд в эту минуту. Он готов провалиться сквозь землю от стыда за то, что посмел напомнить хозяину о себе раньше времени. Гаврик ложится в корзину и не докучает до следующего моего шевеления. После следующего моего шевеления, он поступает уже иначе. Поднимает голову, недоумённо смотрит на меня, мол, что, так быстро время пролетело? Я тоже недоумённо смотрю ему в глаза. Два одинаковых взгляда лоб в лоб столкнулись,- кто кого?!! Нужно терпение, чтобы пересмотреть его. Я знаю, отверни я в сторону свой взгляд, он шустренько встанет, отряхнётся, хлопая своими длинными атласными ушами, с таким видом, мол, я готов хоть сию минуту идти. Но я продолжаю строго глядеть в его глаза. Наконец, он не выдерживает, во взгляде его происходит малозаметная заминка, он уже готов капитулировать, слегка шевеля хвостом, и с безразличным видом ложится, давая понять, извини, мол, я просто хотел узнать твоё мнение по поводу прогулки.
В ДОЛИНЕ ИВАН-ЧАЯ.
(Повесть)
Надо же! Нарочно не придумаешь. Оба случая похожи, как две капли воды! И оба на моём веку: только один произошёл в Воронежской области, где я родился и жил пацаном, а другой на Колыме, куда меня занесла «нелёгкая» после окончания вуза. Вот они, эти случаи.
1.
Январь пятидесятого. На улице морозно. А в классе теплынь! и не только от того, что чугунина печки-голландки накалилась до бела, -урок вела незабываемая мною Любовь Михайловна.
Шёл последний урок. Вот-вот прозвенит звонок. Дверь в класс вдруг приоткрылась: за порогом стояла моя мама. Она была чем-то озабочена. Я понял, пришла за мной. Любовь Михайловна кивком головы разрешила мне выйти. В это время зазвенел звонок, все ринулись из класса и через минуту мы остались втроем: Любовь Михайловна, мама и я .
-Михаловна, - с деревенской простотой сказала мама, -посоветуй что делать. Ко мне в сенцы забежала зверюка...этот...как его...олень или лось. Забежала и лежит, - в комнату не войти. Не знаю, что и делать. Зверюка больше коровы.
Любовь Михайловна смутилась в растерянности, - что она могла посоветовать?
-Пойдёмте к директору, -нашлась учительница. Аким Григорьевич выслушал маму, приказал нам одеваться, сделал сам тоже самое, и мы четверо побежали к нашему дому прямиком, оставляя глубокие следы на снегу.
Двери в сенцы были распахнуты настежь, где прямо перед самым входом лежала лосиха, действительно, большая, с корову. Появление людей ни сколько не потревожило её. Даже глазом не повела в нашу сторону, уставившись в одну точку. Так бывает когда человек или животное безразличен ко всему окружающему, -будь, что будет!
-Откуда она взялась? -удивлялись мы, разглядывая невиданную до сей поры скотину. А и правда откуда? Ведь у нас куда не глянь степи да поля колхозные. Лес от нашего села в двадцати километрах, -Усманский заповедник. Что заставило зверя проделать такой путь и очутиться в сенях деревенского дома? Появление лосихи тогда так и осталось для нас загадкой.
-Смотрите, -сказал Аким Григорьевич. - У неё нога сломана. Левая передняя нога ниже колена обрывалась острыми зубцами белой кости. Копыто и сломанная часть ноги болталась на сухожилии и на оставшейся не порванной полоске кожи.
-Варвара, - попросил Аким Григорьевич маму, -давай дадим ей воды. Может так лучше будет.
Мама принесла ведро с водой прямо из колодца, поставила перед лосихой. Та, почуяв влагу, задёргала ноздрями, задвигала губами, потянулась к ведру и в два счёта осушила его. Наши лица засветились радостью. Казалось, что тут такого? Обыкновенное дело-зверь попил воды. Мы смотрели друг на друга, не скрывая улыбок. Так приятно было слышать, как вода клокотала, собираясь в большой глоток, и потом бурно журчала уже внутри зверя.
Второе ведро лосиха не допила. Подняла голову, струйками воды поливая пол, равнодушно пережёвывая, вновь уставилась в одну точку. Не забыть никогда её взгляда: бездонная грусть в глазах, отрешённая печаль о чем-то безвозвратно ушедшем. Веки, опушённые длинными рыжими ресницами периодически смыкались, словно шторка фотоаппарата: щёлк и есть кадр воспоминаний, щёлк- ещё один кадр. Ах, если бы можно было составить из тех кадров киноплёнку и прокрутить трагедию на экране!
Тут к нашему дому на санях подкатил председатель сельского Совета однорукий Семён Михалыч. Прижав культёю ремённый кнут, который, к стати, носил для проформы, ибо никогда не пускал его в дело, смотрел на лосиху, чмокал толстыми губами, что-то обдумывая.
-Волки, сволочи...это их рук дело... Нашла где спрятаться, - Семён Михалыч достал клочок курительной бумаги, зажав её губами, насыпал махорки и так быстро смастерил самокрутку, что со стороны казалось, вторая рука ему и вовсе не нужна, он так ловко управляется одной. -Надеялась на нашу помощь. А чем мы поможем. Она не жилец на свете, - категорически заявил он, повергая нас в уныние. -Будь-то корова, прирезал бы и вся недолга. Лось- государственный зверь, не имеем права. Это уже браконьерство. Нужно сообщить в исполком. Из Усмани приедут люди, заберут. Жаль, телефона у нас нету. Придётся кому-то ехать. Я могу дать вот... лошадь, -дымящей цигаркой указал на повозку.
Тут же выяснилось, что ехать некому. Семён Михалыч и Аким Григорьевич, должны быть на заседании Совета, неотложные дела. Маме идти колхозных коров доить.
-Давайте я поеду, - вызвалась Любовь Михайловна, стоявшая молча в сторонке, пригорюнившись, жалостливо смотревшая на зверя.
- Лошадь- не трамвай. Нужно уметь править, - буркнул директор школы, намекая на городское происхождение молоденькой учительницы.
-Я умею править, -сорвалось у меня с языка. Возражать никто не стал. В то время мы, ребятишки, с лошадьми были на “ты”, во всём помогали колхозникам.
Любовь Михайловна села в сани. Семён Михалыч ловко укутал её тулупом, что лежал на грядушке. Вскочил в сани и я. Мама кинула мне на ноги старую стёганую фуфайку. Молодая кобыла Стрела, стоявшая с изогнутой шеей и выпученными бельмами глазевшая на лосиху, почуяв кровь, храпела и “танцевала” на месте. Как только я взял в руки вожжи, она рванулась, далеко выбрасывая перед собой передние копыта, вытянулась в струнку, прижала уши, закружила нас снежной метелью и клубами пара, что вырывался из её ноздрей.
Всякий раз, управляя лошадью, не раз удивлялся, насколько это умное животное. Вот и тогда Стрела не побежала прямо, в сторону Семёновки, или направо, к сельсовету. (Уж эти-то дороги она за день сто раз исходила! ) На месте развернув сани, точно взяла курс на Хаву, как бы поняв разговор людей и заранее сама определив себе задачу.
Стрела несла нас по Кирюхинскому порядку. Мимо летели саманные избёнки, крытые соломой, перекошённые и местами завалившиеся плетённые изгороди, редкие яблони и вишни на заснеженных огородах. В разгорячённое лицо дул морозный ве-тер. Он забирался через расстёгнутый ворот рубашки к телу, растекался ознобом по бокам и спине, остужая не столько тело, сколько рубашку и пальтишко. От этого одежда дубела, становилась колкой. Любовь Михайловна заметила, как мне зябко на ветру.
-Иди ко мне, -тронула она мой рукав, -здесь теплее.
-А мне не холодно, -начал я было хорохориться.
-Какой же ты глупый, - учительница распахнула верхнюю одежду и увлекла меня за руку к себе. Прикрыла полою пальто, укутала тулупом так, что снаружи торчала одна моя облезлая шапчонка. Со стороны я походил на писклока, выглядывавшего из-под тёплого крыла матери-наседки. Сразу одежда, а за ним и тело моё согрелись. Какой это был рай- ощущать тепло дорогого мне человека До Хавы и обратно время пролетело незаметно. Однако, дома произошли невероятные события: лосиха принесла приплод,- неуклюжего лосёнка, а сама, потеряв много крови, ушла в мир иной. Мы застали, когда неживую лосиху и лосёнка грузили в «полуторку», прибывшую из Усманского заповедника.
-Мой-то никак уснул? - спросила мама учительницу.
-Да, пригрелся, - ответила Любовь Михайловна, распахнув тулуп и пальто. Меня сразу обдало холодом и я почему-то расплакался.
-Ему лосиху жалко, - определила Любовь Михайловна. - Уложите его спать, всё пройдёт.
Да, мне было жаль лосиху. Вот и лились мои слёзы ручьём. И не только от этого! Рядом с горем в моей душе одновременно поселилась и радость! Я плакал…Я плакал… Я плакал, от того счастья, которое пережил под тулупом. А ещё плакал оттого...оттого...Мало ли отчего плачут дети
2.Попрошайка.
Прошло двадцать с лишним лет. Точно такой же случай с лосихой повторился, но уже в другом месте. Тогда я жил на самом краю земли - на Колыме.
В Кадыкчане мы были проездом: в конце сентября ехали рыбачить на Индигирку как раз через этот посёлок. Остановились у магазина купить хлеба. На Колыме в каждом посёлке пекут свой хлеб. Чем меньше посёлок, тем вкуснее хлеб получается, - пекут же для себя! Ну, а нам зачем везти с собой обыденный, когда можно было отовариться здесь чудесным хлебом.
Ещё подъезжая к Кадыкчану, в карты разыграли кому идти в магазин за хлебом. Жребий выпал на меня. Расплатился я за покупку, повернулся к выходу, и тут в магазин вошла женщина. На пороге она остановилась и кому – то строго приказала в открытую дверь:
-Жди здесь! Не ходи за мной.
Обычно так поступают с безотвязными и чересчур преданными собаками. Я люблю встретиться взглядом с такими собачками. Они обычно виновато смотрят на вас и дружелюбно крутят хвостом. Каково же было моё удивление, когда прямо за дверью я столкнулся нос к носу с лосёнком. Это было так неожиданно и так необычно: дикий зверь у дверей магазина, в людном месте, да ещё в роли попрошайки, потому как при виде хлеба в моих руках, он нисколько не стесняясь, вытянул губы трубочкой, языком мусоля верхнюю булку. На меня он ноль внимания, видно привык ходить у всех в друзьях. Хлеба я взял с запасом. Подкармливая попрошайку, мог спокойно разглядеть его.
Я привык к тому, что лось красивый, большой, статный зверь. А тут вдруг неимоверный уродец. Части тела так разительно не соответствовали друг другу, смех да и только. Ножки тоненькие и прямые, как спички, изображали букву “л”, того гляди поломаются под тяжестью непропорционального брюха. Лосёнок сбрасывал первую в своей жизни шерсть, готовился к лютой зиме и шерсть та висела на нём клочьями. Хвостик, что тряпочка телепался на ветру. Смешнее всего выглядели уши. Они были явно не с его головы, а со взрослого сохатого. Лосёнок так чудно ими водил. Со стороны казалось, что уши не принадлежат ему, а двигаются сами по себе: до того координация их движений не совпадала друг с другом. Я смотрел на уродца и не верилось, что когда-то он будет красавцем-лосем. Мы встретились взглядом. Его глаза были добрыми и поразительно печальными. Будто он вспоминал о чём-то грустном, а хлеб жевал просто так, от нечего делать.
Его печальные глаза запали в мою душу, долго не давали мне покоя. Знаете, бывает иногда какая – нибудь песня привяжется и ни как от неё не отмахнуться. День мурлычешь себе под нос знакомый мотив, второй, неделю. Так вот и глаза лосёнка долго преследовали меня, пока не подвернулся случай быть по работе в Кадыкчане, где знакомый мне работник библиотеки рассказал историю появления лосёнка в посёлке. Вот как это было.
3. Железная Леди.
В семи километрах к северу от Кадыкчана за грядою бесконечных сопок есть небольшая долина. Зажатая со всех сторон высоченными хребтами, заслонявшими собой солнце, долина скудна на грибы и ягоды. Сюда не заглядывают ни грибники, ни охотники. Такие места обычно называют “медвежьими углами”.
Низина вся от сопки и до сопки покрыта иван-чаем. Эта трава, даже если взять отдельно её пурпурно-розовую метёлочку, красоты неописуемой. А уж когда вся долина покрыта иван-чаем, картина и вовсе сказочная : летом склоны сопок утопают в сочной зелени, а низина пурпурно-розовая, как кратер кипящего вулкана, пышет жаром, а стоит по ней пробежаться лёгкому ветерку, заволнуется “лава”, оживёт, того и гляди побежит ручьями по распадкам; осенью листья деревьев пожелтеют, склоны сопок покроются седым мхом, а низина всё такая же пурпурно-розовая; с октября пойдёт снег, засыплет всё вокруг и только в низине снега не видно, -оседая меж стеблей иван-чая на землю, он словно тает в красноте, оставляя долину всё в том же пурпурно-розовом цвете. Уж когда ударят сильные морозы, когда холода стаями рыщут в поисках живого, чтобы превратить всё в безжизненную ледышку, только тогда краснота угасает, а вместе с нею успокаивается “лава”, замирает до следующего лета.
Для грызунов такие места - сущий рай: и сама долина, и склоны сопок, покрытые шарообразными кустами стланика кишмя кишели бурундуками и полёвками.
С недавнего времени здесь жила старая медведица. Злая была, каких свет не видел. Очень большая и сильная. Будучи ещё медвежонком она показывала свой свирепый норов: не слушалась мать, постоянно ссорилась с нею, а порою и просто дралась. Росла быстро. Когда ходила в пестунах, уже была вровень с медведицей. Со стороны не отличить кто из них мать, а кто дочь.
Младший братишка натерпелся от неё столько горя, что хватило бы на десятерых. Боялся её как огня. Лупила она нещадно по поводу и без.
Когда пришло время покидать обжитое матерью жилище, молодая медведица осатанела: с невиданной злобой набросилась на мать, устроила ей такую трёпку, что та не выдержала и вместе с медвежонком покинула долину иван-чая и никогда в ней не появлялась. Выгнав мать, как чужую квартирантку, злюка обошла теперь уже свои владения и установила жестокий порядок: ни один крупный зверь не имел права не то что жить, бывать в долине иван-чая, тут же изгонялся медведицей, а ослушники расплачивались жизнями. (Рога и кости оленей, снежных баранов, валявшиеся среди кустов стланика, подтверждали эту истину). Сородичи- медведи и носа сюда не совали, зная дьявольский норов хозяйки долины. Лишь редкие дни она терпела медведя-самца, уступая зову матушки- природы.
Глухарям, рябчикам, куропаткам “железная леди “ не давала житья. В долине было мало ягод и дополнительные рты медведице были ни к чему. Все длинные летние дни проходили у неё в поисках птичьих гнёзд. Птенцы, если попадались таковые, и яйца с хладнокровным расчётом пожирались ею.
-Ешь, ешь! Тварь ненасытная! Может треснешь, - возмущался по праву рыжеволосый бурундук Сеня. Уж кому- кому, а бурундукам злюка кровушки попортила вдоволь. Весной выйдет из берлоги ну в чем душа держится, -кожа да кости. Вначале, подчиняясь негласному закону медвежьей породы, чтобы “вышибить пробку”, объедается ягодами, а после этого целое лето только тем и занимается, что чавкает жёлтозубой пастью, -бурундуки и мыши только держись. К осени располнеет, - гора горой, еле в берлоге умещается, до того здорова была зверюка.
Медведица строго блюла материнские обязанности. Каждый медвежонок получал надлежащее воспитание. Осенью следующего года, отбыв летом “практику” пестуна-няни, изгонялся матерью за перевал на Север, а там иди на все четыре стороны, но только обратную дорогу забудь навсегда.
Полтора десятка лет “Железная Леди” была в здравии. Затем стала сдавать. Старости не скажешь “Погоди!”. Последние две весны не было приплода. Это бесило медведицу, приводило в ярость. Сознание её порой мутилось и в порыве бешенства она крушила всё на своём пути, -двухпудовые валуны, раскидывая, колола, как орехи. Потом успокаивалась, бродила по своим угодьям в поисках пищи. Лето на Колыме быстротечно. Надо успеть нагулять жиру. А какой тут нагул, если в рот кусок не лезет от такой жизни.
Чем больше валил снег по осени, тем короче становились маршруты медведицы. Теперь они не простирались дальше ягодников, что имелись в полукилометре от берлоги. Единственная забота оставалась у неё, - сберечь ягоды брусники и голубики. Без ягод весной- гибель! Пока снег не закрыл их хорошенько, “Железная Леди” к берлоге не подходила. До отдыха ли ей! Стоило чуть отвернуться, откуда-то из-за перевала, как снег на голову, появлялись куропатки. После них ягодинки не сыщешь. Ладно когда урожай! нынче же лето выдалось паршивым. Ни единой капельки дождя! Раскалённое солнце целыми днями сушило и без того оголившуюся землю.
С тревожным чувством отправлялась медведица на покой, на зимнюю спячку. И без того длиннющая зима казалась вечностью. Приходилось часто просыпаться от кошмарных снов. Грезились лихие схватки с непослушниками. Тогда медведица рычала, вздрагивая всем телом, впивалась когтями в землю, скрежетала зубами. Чаще снилась расправа над птицами и грызунами. Тогда “Железная Леди” сладко вздыхала, громко глотая обильную слюну.
Весна на Колыме удивительна! Просыпается медленно, как бы нехотя и тянется долго-долго. Порой не можешь точно определить, зима это ещё или уже весна. Снег тает медленно-медленно, словно понимает пустяшность всей этой затеи, -ведь не пройдёт и трёх месяцев, как ему придётся вновь укрывать эту богом забытую землю. Но приходит день и из космоса обрушивается лавина такого тепла и света, что всё окоченевшее за зиму, на глазах оживает. Под каждый кустик, под каждую травинку, заглянет солнце, выискивая, не остался ли где клочок снега, кусок льда. Из каждой ложбинки по капле выдавит чистую, как слеза младенца, студёную воду. Собирая её в ручейки, гонит с вершин сопок по распадкам к руслу реки, образуя хрустальную гладь Колымы и её притоков.
И уж совсем удивительно появление на свет божий молодой листвы. Происходит это, как все таинства природы, ночью. Ложишься спать, -почки на деревьях, заметно подросшие за последние дни, ещё крепки и не думают лопаться. Затаились. Ждут определённого момента. Вроде бы земля изнутри вот-вот должна нагреться до определённой точки, способной ослабить ледяной обруч Вечной Мерзлоты. В одну из весенних ночей этот момент наступает. Утром просыпаешься- мир будто вновь народился, -фантаст-художник не пожалел зелёной краски, поливал ею, как из ведра. Листья за одну только ночь станут крупными, какими бывают в середине лета. Каждый листок дружно лепечет на ветру, мол, здравствуйте! вот и мы. Явились не на время, на всегда. Душой наивной хочется верить, что это именно так, умом же понимаешь -вся радость до первых морозов.
Эта весна для “Железной Леди” была последней, хотя и долгожданной. Проснулась медведица задолго до того, как начало пригревать солнце. Запасы жира, с таким трудом накопленные летом, подходили к концу. Голод не давал покоя. Проснувшись однажды от очередного кошмарного сна, она так и не уснула. Голод, тревоживший постоянно, теперь приобрел в её понятии живое очертание крупного зверя, пришедшего к ней из сна. Будто наяву “Железная Леди” дралась с супостатом, который- таки выкрал у неё большой кусок мяса, заставив её голодать.
Подгоняя время, пришлось раньше положенного срока выйти из берлоги и тропить след к ягодникам. Косые лучи солнца еле-еле грели . Их тепла не хватало для того, чтобы жесткие крупинки снега сделать мягкими, липнувшими друг к другу. Под лапами медведицы они, как песок перекатывались с места на место. Утоптанного следа не получалось. Это беспокоило “Железную Леди”. И здесь она видела “происки” супостата. Постоянно оглядывалась в надежде увидеть лютого врага. А он не появлялся, скорее всего прятался, что тревожило и злило её ещё больше.
Медведица каждый день выходила из берлоги. Она сильно исхудала, так, что её покачивало из стороны в сторону, когда тропила след. Делала два, три неуверенных шага вперёд, останавливалась, вроде бы как передумав, возвращалась обратно. Садилась на зыбкий сыпучий снег и подолгу думала о чём-то. Ждала настоящего тепла, без которого ягодникам не избавиться от метрового снега.
Сразу после долгой зимней спячки есть кроме ягод ничего нельзя. Это медведица прекрасно знала. Суров закон медвежьей “диеты”, но без неё “не вышибить пробки”.
Медленно таял снег, зато быстро таяли силы “Железной Леди”. Теперь она была похожа на ходячую смерть. Мыши и бурундуки, деловито сновавшие по просохшим проталинам в поисках прошлогодних семечек стланика, нисколько не боялись свою вечную обидчицу. Наоборот, догадываясь о “диете”, злорадствовали. Бурундук Сеня вставал “столбиком” перед медведицей, оттопырив хвост, нагло заглядывал ей в глаза и насмешливо стрекотал:
- Старрая вешалка, старрая вешалка.
Медведицу раздражала эта наглая стойка выскочки. Она рычала отлежалым голосом во всю мощь (это ей ещё удавалось), но кидать и колоть валуны, как делала раньше, уже не могла. Для вида острыми и длинными когтями передних лап будоражила снег вокруг себя. Бурундук понимал, что это только “пыль в глаза” и продолжал потешаться над старой и немощной медведицей.
Вот, наконец-то, и знакомые кустики голубики. Вокруг них большие проталины, только внизу у самых корней долёживал обречённый снег.
Медведица потянула носом воздух, обнюхала ветки. Ягод нет. Ветки пусты. Белесый язык медведицы, не доверяя носу, несколько раз коснулся шершавой коры реденьких стебельков голубики. Значит она опоздала, проторила тропинку гораздо позже, чем появились проталины и снег освободил кусты. Но ещё не всё потеряно. Можно поправить дело. Просто ягоды сорвало ветром. Они посыпались на камни и закатились в расщелины. Так бывало не раз. Стоит только языком смахнуть с расщелин прошлогоднюю листву. У медведицы ещё хватит на это сил. Она найдёт все до единой ягодки. Достаточно двух горсточек, но она добудет их в два, в три раза больше. Шершавый язык тщетно скользит по расщелинам, не находит ягод. Расщелины пусты. Медведица с трудом бродит по склону сопки, обнюхивая каждый кустик. Ягода сама не могла исчезнуть. Значит это дело обстряпали залётные куропатки. Твари негодные! Нет не зря медведица разоряла их гнёзда. Пусть все считают её злюкой, самым страшным зверем на свете, -ей от этого ни жарко, ни холодно. Зато каждую весну она была с ягодой. Стоило прошлым летом прихворнуть чуть-чуть, недосмотреть и теперь расплачивайся, возможно самой жизнью.
Ягоды наверняка есть за хребтом, но медведице туда не добраться: сил совсем не осталось. Ей бы парочку бурундуков съесть, сразу бы окрепла. Однако инстинкт подсказывал, -вначале нужна ягода. Круг замкнулся сам собой: чтобы добыть ягоду, нужна сила, а чтобы появилась сила, нужно есть мясо, вопреки строгой “диете”, иначе -голодная смерть.
Медведица всё чаще делала вынужденные лёжки прямо среди ягодников. В участившихся голодных обмороках ей постоянно грезился тот зверь, который явился во сне и раньше времени прервал её спячку. Приходя в себя из забытьи, она и впрямь носом улавливала струи пота большого лося.
4. Непрошенная гостья.
Не от хорошей жизни лосиха появилась в долине иван-чая. Ей от роду семь лет. Вместе со стадом она обитала далеко от этих мест. Пять вёсен приносила приплод. Прошлым летом на Колыму пришла засуха и пожары. Стихия разметала всё стадо. Лосиха чудом спаслась вместе со старым самцом. Всю зиму искали новое пастбище. Облюбовали распадок в десяти километрах от долины иван-чая. Привлекло обилие молодых осин и частые кусты розового тальника, тянувшегося вдоль ручья.
Снег уже покрылся крепким настом, это признак весны, да и телёнок всё чаще заявлял о себе, беспокоил лосиху. Самка искала место для отёла.
Всё шло хорошо: уже место облюбовано. Но однажды утром, когда солнце только-только осветило заснеженные дали, вдруг над сопками появилась железная стрекоза. Она летела вдоль хребта, высматривая снежных баранов и, казалось, ей не было дела до лосей. Но это только казалось. Винтокрылая жужжалка коварна! Не обнаружив снежных баранов, вмиг сменила направление, стала терять высоту, выравнивая курс на долину, где находились лоси.
Самка метнулась под развесистую сосну и замерла. Самец понял безысходность их положения, подал сигнал лосихе “отсидеться”, рванулся от подруги и крупной рысью стал удаляться к противоположному склону сопки, где и спрятаться - то негде было, -кругом реденькие кустики карликовой берёзы. Нужно отвлечь беду от самки, “вызвать “ огонь на себя. Металлическая дребезжалка “клюнула” на его приманку. Красавец - лось далеко выбрасывал перед собой копыта, с необыкновенной легкостью вспарывая снежный наст, не бежал, а летел по воздуху, еле касаясь земли, оставляя позади те самые кусты розового тальника, обещавшего лосям такую сытую жизнь. Стрекоза устремилась за ним. Не торопилась, не спешила. Понимала, условия игры сто к одному в её пользу. На бреющем замедлила скорость, наблюдая, как самец растерянно метался на чистом снегу и не находил укрытия. Чудак! Разве можно спрятаться от хлопков-выстрелов, что раздаются из дверок вертолёта и несут с собой смерть. Но лось и не думал прятаться. Невдомёк железной скотине, - другие жизни ему сейчас были дороже своей собственной.
Как только железная громыхалка, догоняя лося, удалилась, лосиха вышла из укрытия, не раздумывая, широким намётом понеслась вверх по распадку, круша на своём пути кусты и снежный наст. Молодая, полная сил самка, подгоняемая инстинктом самосохранения, легко брала подъём за подъёмом. Через полчаса она была в долине иван-чая. Укрылась в густом сосняке, легла на снег, тяжело дыша и дрожа всем телом. Огромные уши-локаторы не стояли на месте, остро реагируя на каждый шорох, придавая беглянке тревожный вид.
Затаившись, лосиха долго приходила в себя. Когда дыхание успокоилось, пришла пора “осмотреться”. Для этого не обязательно ходить по долине. По запаху легко читалась вся информация о новом месте. В первую очередь самку беспокоило, есть ли угроза её жизни? В левом дальнем углу медвежья берлога. Неприятный и неотступный запах медвежьего пота заполонил воздух. Волков вроде бы не слышно. Остальная мелочь её не интересовала. Лёгкий ветерок вдруг донёс до лосихи слабый запах человеческого жилья. Он был еле заметным и шёл из-за хребта.
Знакомство самки с долиной прервал гул железной стрекозы. Лосиха прижала уши, замерла боясь себя выдать.
А стрекозе уже было не до неё. Её холодное чрево пополнилось дополнительным грузом убитого самца. Дребезжание её стало спокойнее и гуще, как у любой такой скотины, утолившей ненасытный голод.
До вечера самка не сходила с места. Ночью перешла в дальний правый угол, подальше от медвежьей берлоги. И запах медведицы, и близость человеческого жилья беспокоили её, но выбора не было. Телёнок всё больше заявлял о себе. Нужно хорошенько готовить место для отёла. Для поиска другого, более подходящего места просто не было времени.
5. СХВАТКА НЕИЗБЕЖНА .
Пока лосиха собиралась в очередной раз стать матерью, перед медведицей возник вопрос жизни или смерти. Ягод она так и не нашла. Эту беду-отсутствие ягод - в силу своих медвежьих способностей “Железная Леди” не могла считать природным явлением, например, засухой. Злой умысел мерещился ей постоянно с того самого сна, когда пришлось прервать спячку. Запах огромного зверя и сейчас повис над долиной, с каждым движением воздуха напоминая о себе.
“Железная Леди” впервые за прожитые ею годы решила отступить от закона, выработанного вековыми опытами предков и переданного ей с материнским молоком, решила нарушить “диету”.
У подножия сопок, в толстом слое земли, мышиных нор и укрытий бурундуков более чем достаточно. Для медведицы выловить грызуна, бывало, не составляло никакого труда. Прикладывала к норе нос, делала резкий короткий вдох с небольшим храпом и из норы в её рот вылетали не только живые обитатели подземного укрытия, но и гнездо вместе с мягкой подстилкой. Сейчас она настолько ослабла, что как ни старалась, резкого вдоха не получалось. Содержимое одной норы вроде бы подалось на её позыв, но когда медведица открыла пасть, юркий мышонок буквально перепрыгнул через её губу. Долго мучилась старая, пока ей удалось придавить зазевавшегося бурундука. Трапеза не вызвала у медведицы приятных ощущений. И мышь приличных размеров она жевала машинально. И только потом, спустя какое-то время, у неё проснулся аппетит. Аппетит зверский! В глазах засверкали бесовские искорки. Мельтешивший перед ней бурундук Сеня заметил перемену во взгляде неистребимой злюки. Сидя на самой макушке сухой лесины, извещал своих родичей:
-Озвер-рела, братцы, озвер-рела!
И действительно она озверела. И днём, и ночью без устали жевала. Зверский аппетит взбудоражил её, появились силы. Пробудилось желание двигаться, и она двигалась, даже ночью не отдыхала. Так продолжалось два дня.
Лосиха тем временем меж кустов длиннолапого стланика облюбовала себе место, легла тёплым брюхом на утоптанный снег. Ни сегодня, завтра на этом месте появится проталина. Днём самка встанет, проталину согреет солнце, а на ночь лосиха вновь прикроет её своим телом. К моменту рождения телёнка на проталине подсохнет прошлогодняя трава и будет мягкой подстилкой сосунку. Лосиха не покидала место. Для питания у неё был достаточный запас в требухе. Воду заменил снег. Ей тяжело было стоять и всё время она проводила лёжа. Монотонно пережёвывая, замечала, как, полнея, мягшали губы, увеличивалась скользкая мясистость носа. Под глазами набухала, вздуваясь, каждая жилочка. Всё тело самки готовилось к торжеству новой жизни. Лишь глаза, обрамлённые длиннющими ресницами, с обречённой печалью смотрели в одну точку, словно предчувствуя надвигавшуюся беду.
Медведица за эти два дня обшарила весь склон, что напротив её берлоги. Жизней загубленных не счесть. И всё в утробу, в утробу! В былые годы за сезон столько не съедала грызунов, сколько умудрилась заглотить за эти два дня. Голодные боли прекратились, но вскоре появились другие, щемящие, растекавшиеся по всему животу. В утробе начался необратимый процесс. Ни заглушить его, ни остановить! Согретые солнцем за день камни, к которым прикладывалась медведица, не помогали. Со стоном откинув один камень, она животом прикладывалась к другому. А боли усиливались. Стоны уступили место рёву, оглашавшему долину, приводя в ужас всё живое.
Лосихе медвежий рёв не в новинку. Весной медведи всегда ревут: самки облегчают свою участь при родах, самцы кричат, “вышибая пробку”.
Тут же было совсем другое. Рёв длинный, душераздирающий, ранящий в самое сердце. Лосиха беспокойно оглядывалась, как бы ища защиту. Защиты не было, да и откуда ей взяться. Защитник-самец ушёл в мир иной и только в виде запаха шашлыка доносился из-за хребта.
“Железная Леди” час от часу злилась всё больше, не понимая откуда исходят боли. Случались и раньше боли, но они как приходили, так и уходили. Эти же постоянно усиливались, вводя медведицу в бешенство. Во злобе она ломала сухие лесины, выворачивала пни, разбрасывала камни. (За два дня “мясной диеты” силёнок прибавилось). Срывала зло на чем могла, но это не помогало -боль постоянно росла. Значит причина в другом и виноват тот, кто прервал её спячку.
Темная туша медведицы среди ночи сливалась с чернотой кустарников. Не видимая глазу, но постоянно орущая, казалась чудищем, а не зверем.
Лосиха, чувствуя приближение медведицы, встала. С проталины поднялся лёгкий парок, разнося запах прелой листвы и прошлогодней травы. Он тут же таял в неприятном запахе медвежьего пота, который с каждой минутой усиливался и подавлял все остальные запахи. Постылый дух пробудил в самке ответную злобу. Она прерывисто дышала, порой переходя на храп.
Медведица всегда легко расправлялась с непрошенными гостями. Удар её лап настолько был силён, что опрокидывал супостатов на земь, а вырваться из длинных и острых когтей практически было невозможно. Но то было раньше. Теперь от былого мощного тела остались кожа да кости. Сейчас она походила на большой мешок, набитый невероятной злобой, да тяжёлым духом. Этого мало, чтобы сразить лосиху и остаться в живых.
Если ружейный выстрел не пробивает череп медведя, то удар лося передним копытом раскалывает его как орех. Лиственница толщиной в десять сантиметров крошится, как спичка.
“Железная леди” за пять метров до лосихи поднялась на задние лапы во весь рост, мотая головой и делая неопределённые движения передними.. Уши плотно прижала. Прижала уши и лосиха, давая понять, что не намерена уступать сумасбродной незнакомке. Из широко растопыренных ноздрей с огромной силой вырывались клубы пара. Внутри лосиха, подогреваемая инстинктом самосохранения, пылала жаром , злоба бурлила, как в котле. Она первой нанесла упреждающий удар передними копытами точно в грудь медведицы. Послышался приглушённый хруст, как -будто рядом валился не до конца сгнивший дуб. Если бы не стон, вырвавшийся из утробы медведицы, то можно было принять этот хруст за треск падавшего дерева. Но то ломалась грудина “Железной Леди”, её хребет, основа всей огромной туши.
-Кр-р-руши-и её !-верещал на соседнем дереве бурундук Сеня.
Мощнейший удар лосихи опрокинул навзничь медведицу. Лосиха прекрасно сделала своё дело! Ей бы отойти в сторонку и наблюдать за предсмертными судоргами “Железной Леди”.
-Кр-р-руши-и её !-просил бедняга бурундук, терпевший столько горя от этой твари. Лосиху обуяла злоба. Она кинулась на опрокинутую медведицу и стала нещадно топтать её. “Железная Леди” ещё дышала. На миг в её сознании промелькнула вся жизнь от рождения до настоящей минуты. Вдруг вспыхнуло яркое желание вцепиться в жизнь когтями и не отдавать её ни кому. Откуда-то взялись силы, она взмахнула лапами под брюхом лосихи. Острые длинные когти вонзились в шкуру самки. Медведица как бы вцепилась в жизнь, вздрогнула и замерла на веки вечные.
Жгучая боль живота образумила лосиху. Всем телом рванулась в сторону. Но и вес бездыханной медведицы был не мал. Брюшина будущей матери не выдержала напряжения, лопнула и потянулась лоскутами за острыми когтями медведицы. На мгновение лосиха замерла, почувствовав как по шерсти передних колен потекли тёплые струйки, запахло кровью. А тут ещё телочек шевельнулся прямо под самым сердцем.
-Беги к людям !-зазвенел звоночком бурундук Сеня, -К людям, к людям !Там за перевалом посёлок, -маленький зверёк всей душой убеждал лосиху в том, что люди, только люди сейчас смогут помочь ей, спасут телёночка.
Лосиха сделала два неуверенных шага в сторону хребта, откуда доносился запах жилища, потом перешла на рысь. Силы тонкими струйками покидали её тело, оставляя на снегу кровавые пятна. Успеть бы добраться до посёлка ! Ах, жизнь, жизнь ! Почему ты не даешь покоя всему живому на свете, заставляешь спешить, торопиться? Или в этом и есть твой смысл!?
С вершины перевала посёлок, как на ладошке. В рассветных сумерках высокие трубы клубами дыма и пара подпирали небо. Здесь на маленьком пятачке земли средь Вечной Мерзлоты теплилась жизнь. Посёлок просыпался. Хаотичными вспышками загорались окна домов. Люди, как и всё живое, торопились жить.
Вот уже совсем близко крайние домики. Слышался одинокий лай собаки.
Копыта лосихи, пронизывая наст, вспарывали застоявшуюся тишину возле посёлка. Иногда плотный снег задерживал в себе копыта зверя и тогда лосиха припадала на передние колени, но не останавливалась, двигалась к намеченной цели. Тяжело дышала, стонала. Теперь это было едино: и стон, и дыхание.
Двери сеней второго с края домика открылись. Вышла женщина с ведром и направилась в сарай. Хорошо, что женщина! Но даже если бы на пороге появился мужчина с двумя железными дулами, изрыгающими смерть, то и тогда лосиха-мать поднялась бы с колен и пошла навстречу. Неужто хватило бы ему безрассудства расстрелять любовь к жизни ?!!Нет! Любовь и жизнь вечны, как вечен мир и их уничтожить нельзя!
Лосиха собрала последние силы, поднялась с колен, качаясь по сторонам, добрела до сеней. В сенях спокойно опустилась на пол, издав вздох облегчения. Телёнок тем временем показал свои ножки. Вот и головка появилась на свет божий...
...Любовь Васильевна (так звали женщину, учительницу средней школы) вернулась из сарая в сени. От неожиданности выронила ведро с углём. Лосиха! В сенях! Десятое чувство женщины-матери помогло ей уловить ситуацию. У лосихи уже не было сил сделать последние потуги. Она всё реже и реже дышала. Любовь Васильевна нежно, по-матерински взяла телочка за ножки и потянула к себе. Скользкое тельце легко покинуло материнскую утробу, в которой только что теплилась жизнь.
-Миша ! Миша ! -закричала женщина, носком валенка приоткрыв дверь в комнату. - Проснись, сынок, иди сюда, помоги.
На пороге комнаты появился заспанный мальчуган лет десяти. При виде лосёнка в руках матери глаза его округлились, мальчик удивлённо спросил:
-Откуда он у тебя?
-Долго рассказывать, -сказала мать, держа на руках телочка, как маленького сыночка, боясь выронить. Тонкие его ножонки касались пола. -Возьми в шкафу простынь и дай мне, да постели старое одеяло у печки, -распорядилась мать. Закутанного в простынь лосёнка уложила в угол на одеяло.
Так в посёлке Кадыкчан появился новый житель, о котором в дальнейшем заботился буквально каждый. Весть о новом жителе вскоре облетела весь посёлок. На другой день ребятишки во главе с преподавателем физкультуры Андреем Васильевичем Прошиным на лыжах, по не растаявшему насту, по кровавому следу лосихи побывали на месте события. Видели убитую медведицу. Потом каждый на свой лад рассказывал представшую их воображению картину происшедшего. Я же только пересказал вам одну из них.
СЧАСТЛИВЫЙ ЗАЯЦ.
Как-то зимой мы ехали на Шелоху под Оймяконом - самую холодную точку планеты. Баранку крутил Сенька Рыжов- Рыжик. Я на заднем сидении. Впереди Мих.Мих. из вторчермета . В ногах у него сидел пятимесячный щенок.
-Пусть привыкает к охотничьей жизни, - сказал Мих.Мих., когда брал Верного с собой.
Зимняя ночь на Колыме длиннее самой Колымы. Ещё длиннее трасса, по которой мы едем. Зимой она похожа на жёлоб бобслея: гладкая, как яйцо, с метровыми бортами -сугробами. Наш “газик”, словно санки, катится монотонно, повизгивая карданом на ухабах. Одному быть в таком пути - китайская казнь. Как-никак десять часов езды. Но мы - шумная компания, травим анекдоты, байки...
-Приходит заяц в охотничий магазин, - рассказывает Мих. Мих., спрашивает продавца:
“-Патроны есть?
-Нет.
-А порох?
-Нет.
-Может хоть дробь есть?
-Нету, ничего нету.
-Чихал тогда я на ваших охотников. “
Не успели мы как следует похохотать, вдруг на дорогу, словно из анекдота, выскакивает заяц - беляк. Ослеплёный ярким светом фар, огребается во все лопатки впереди нашей машины.
-Во чешет, - замечает Рыжик, - как по нотам.
-”Когти рвёт” -уточняет Мих. Мих. А косой мчится по жёлобу, то бишь по дороге, во весь дух.
-Ослепили его, бедолагу, - вставляю я, - куда ему теперь деться?
-Его сейчас можно брать голыми руками, - говорит Рыжик.
-А давайте его поймаем, -предлагает Мих. Мих., -пусть мой Верный понюхает живого зайца.
Советуем Рыжику обогнать косого. Сенька жмёт на газушку, обходит его. Обогнав немного, тормозит. На дороге снег, местами наледь. “Газик” юзит, останавливается не сразу. Пока тормозим, пока собираемся выскочить из машины, заяц обходит нас слева и, не сбавляя хода, чешет по дороге.
-Надо было подальше проехать. Эх ты, мазила, - подтрунивает Мих.Мих. -На охоте мажешь и тут не слава Богу...Гони снова, да подальше проедь, подальше.
“Газик” недовольно взвизгивает, кособочась, набирает скорость. Догоняем беляка. По нему видим: прыть уже не та, начинает сдавать. Рыжик делает всё, как посоветовал Мих. Мих. Обходим косого намного дальше, чем в первый раз, тормозим. Дверки машины нараспашку. Мих.Мих. первым выскакивает на дорогу. За ним я и щенок.
Луна на чистом небе окружена золотым кольцом. Значит, мороз под шестьдесят. В подтверждение этому с высоты падают мелкие-мелкие снежные кристаллики.
Косой продолжает бежать в нашу сторону, приближается к нам. Бежит уже не так быстро. Мих. Мих. принимает вратарскую стойку: ноги расставил пошире, присел, руки на груди - приготовился к прыжку на живой “мяч”. Может и накрыл бы зайца, но в момент толчка его ноги скользят по льду, и он летит совершенно в другую сторону. Слышится удар унтов о борт - сугроб. Заяц, не столько увидел нас, сколько услышал удар унтов о ледяную корку, опешил и “включил” свои тормоза: всеми четырьмя лапами, как прямыми палками, упирается в поверхность дороги. Но лёд и для зайца лёд. Естественно, он юзит и тютелька в тутельку подкатывает к Верному. Тот ещё глуп, не соображает, что к чему, виляет приветливо хвостом, обнюхивает косого и лижет самую морду. Сказать, что после этого заяц дрожал, значит, ничего не сказать. Все силы отданы беготне и теперь всё тело его ходуном ходит.
Я стою в метре от животных. Рядом с дорогой в густом ельнике с ехидцей хихикнула сова, перелетая с одного дерева на другое: ”фи-фи-фи-фи.” Заяц, собрав последние силы, прыгнул ко мне в ноги, ища защиту от собачки. На свои он, очевидно, уже не надеялся.
Представьте теперь моё положение. Мих.Мих. мне кричит: ”Лови! Хватай!” А как хватать? Это же тебе не щенка взять на руки. Дикого живого зверя, даже и зайца, я в руках не держал. Взять его, как я беру кота своего и прижать к груди? Так ведь поцарапает. Я совершенно забыл, что у зайца для этого есть длинные уши. Они в полуметре от моих рук. Схвати я его за уши, он и не трепыхнётся. Но все мы крепки задним умом. Пока я раздумываю, что делать, косой, передохнув и привыкнув к свету, очухался и маханул через борт-сугроб, и поминай, как звали.
-Эх ты, Моцарт, - сместив в моём прозвище( я играю на гармошке) ударение на последний слог, Мих.Мих. намекнул, что я такой же негодный охотник, как и музыкант. В чём-то он был прав.
Н Е Р А В Н Ы Й Б О Й .
Мой хороший знакомый, Семёнычем его звали, работал в детском оздоровительном лагере на Кулу завхозом. Как –то раз ночью спал сладко и безмятежно. На рассвете его словно что-то ужалило, будто кто в бок пнул. Через открытую форточку доносился шорох пустых консервных банок с площадки, где на бетонном полу стояли мусорные баки. Завхоз присмотрелся: огромная туша тенью шастала по кустам вокруг тех баков легко и непринуждённо, словно курица по траве. “Медведь”, - мелькнуло в голове Семёныча.
Такое случается нечасто. Сразу и не придумаешь, что делать. Пугнуть бы чем! Взять на кухне пустую кастрюлю и постучать... Лучше, конечно, позвать охотников с ружьями... Как назло, телефон не работает... Сообщить бы в милицию.
Завхоз по-солдатски вскочил в штаны, взял рубашку со спинки стула и на цыпочках вышел в коридор. Тенью скользнул в комнату Генки-моториста, молодого парня, недавно вернувшегося из армии, работавшего в лагере киномехаником .
-А?.. Что?.. - всполошился спросонья парнишка.
-Тс-сс! -перебил его Семёныч, - медведь орудует около баков. Скачи на мотоцикле в посёлок. Собери охотников или милиционеров.
-Понял, -отчеканил тот по-армейски, застёгивая на ходу рубашку.
-Только мухой! Одна нога тут, другая там, - шёпотом наставлял Семёныч парня, - а то он мне детишек телятами сделает... Я пока его чем-нибудь займу...- последние слова Генка мог не слышать, ибо был уже в гараже. Через минуту мотоцикл рявкнул, боднув придорожную гальку, и Генка, по-орлиному распластав руки над рулём, пулей умчался в посёлок.
Семёныч через запасную дверь столовой незаметно прошёл на кухню. Отсюда площадка с мусорными баками, как на ладони. Завхоз глянул в окно через тюлевую занавеску. Медведь стоял на задних лапах, перегнувшись всей тушей через край металлического бака. Шерсть на боках его лоснилась и блестела. Передними лапами он доставал со дна бака консервную банку и языком вылизывал из неё оставшиеся крохи. “За тушёнку или сгущёнку медведь на ДОТ кинется”, - вспомнился Семёнычу рассказ геологов, отражавших с ружьями набеги медведей на их склады. Эта мысль подтолкнула завхоза к дальнейшему действию. Семёныч достал из картонных коробок несколько банок тушёнки и сгущёнки. Надрезал их ножом аккуратным образом, чтобы не вывалить содержимое, когда будет бросать медведю. Расставил банки на столе в рядок, как солдат гранаты перед боем. Горько ухмыльнулся, оглядывая “боеприпасы”, как бы соизмеряя свои возможности с непредсказуемой силищей зверя. Сила эта ему известна ещё со студенческих лет, когда в далёком Ленинграде он заходил в зоопарк. Перед глазами и сейчас таблички на клетке с медведями: ”Камчатский бурый медведь” и “Канадский рыжий медведь”. Оба почему-то жили в одном вольере. Не смотря на возраст, целыми днями играли меж собой, валяли друг друга. Когда они, ”играючи”, падали на пол, то вся земля и сам павильон вздрагивали, аж лампочка гасла. Глупые обезьянки в соседних клетках испуганно таращили глаза при этом и всякий раз вскрикивали, боясь, что это начало землетрясения.
Медведь Колымский в кустах у баков мало чем уступал тем, ленинградским, ни в росте, ни в весе. Не дай Бог такому в башку втемяшится какая дурь, так он двухэтажный спальный корпус, где спят триста детишек, по брёвнышку раскатает, и не надо никакого землетрясения. Семёныч, не спуская глаз с медведя, отодвинул от окна лишние столы и стулья, чтобы не мешали замахиваться, когда он будет кидать “гранаты”. Открыл шпингалеты на обоих створках рамы, потянул створки на себя- они легко подались. К “бою” всё было готово. Дело за супостатом, который продолжал старательно вылизывать пустые банки.
“Знал бы, какой ему презент приготовлен...”- мысль Семёныча не успела созреть, как медведь, будто подслушав думку завхоза, заковылял на своих четырёх в сторону спального корпуса. Не раздумывая, Семёныч первой “гранатой” чуть не угодил косолапому в бочину. Тот остановился, подозрительно посмотрел на “приманку”. Шкура на носу его, ноздри и губы вдруг дёрнулись, задвигались, как гуттаперчевые, придавая Мишке глуповатое выражение, будто он в уме таблицу умножения учит. Аромат “приманки”, этой манны небесной, неожиданно пахнул ему в нос, и косолапый принялся за лакомство.
Чёрные, как смоль, усы Семёныча нервно вздрагивали, весь он напрягся, всё в нём натянулось, как струны на гитаре. Завхоз готов был все съестные запасы отдать медведю, лишь бы отвести беду от детишек. Всей душой, всем существом своим ушёл он в этот поединок. Доставал новые банки, надрезал их: “Ешь, ешь, миленький, ешь1 У меня их вон сколько..”. Надрезав бросал их прожорливому гостю.
Увлечённый Семёныч не слышал, как зашуршала придорожная галька, скрипнули тормоза. Милицейский “газик” ткнулся в кусты и замолк. По задворкам лагеря, пригнувшись, пробежал сержант с автоматом Калашникова. За ним Генка и ещё один охотник с ружьями наперевес. Спаренные дуплеты грохнули рядом с открытым окном кухни, опрокинув медведя в кусты. Семёныч вздрогнул и обмяк - внутри оборвались натянутые струны. Обмяк всем телом, будто те пули прошили его, а не медведя. Семёныч прикрыл глаза рукой, присаживаясь на подоконник. Такой развязки он не ожидал. Когда угроза ребятишкам миновала, вдруг нестерпимо жалко стало медведя. Жалко и стыдно перед зверем. Слишком не равным получился бой. За что? За желание полакомиться- получить пулю?!. Что скажешь теперь детям? Как глянешь им в глаза?. Они вон уже все высунулись из окон: ”Кто стрелял? Кого убили?”
Генка увидел Семёныча в проёме окна кухни, радостный подбежал к нему:
-Шабаш! Отшастался, голубчик! - нарочито громко доложил киномеханик, чтобы слышали и ребята. Семёныч поднял руку, желая что-то возразить, но тот продолжал громко рапортовать. - Больше здесь не появится. От такого грома косолапый наверное уже вторую сопку штурмует. Мы бабахнули холостыми. Боевые были только в автомате у сержанта, на всякий случай.
-Слава Богу! - облегчённо вздохнул Семёныч, - всё обошлось...все живы и целы...
С М О Т Р И Т Е ! П А Г А Н И Н И !
Проходившие мимо оздоровительного лагеря грибники рассказали Семёнычу такую историю:
- Идём на восходе солнца мимо вашего забора, а вот у той большой сосны, что рядом с телефонным столбом, провод вдруг падает, как оборвавшаяся бельевая верёвка. Ветра, вроде бы, нет. Смотрим: с дерева спрыгнул медвежонок... ну так это лет двух-трёх. Испугавшись нас, дал дёру.
-Вот зараза! - удивился Семёныч, -а я -то грешным делом всё на детишек сваливал. Дважды на этой неделе вызывал монтёров. Вот ведь какая штука выходит... Только наладим связь, - глядь, а телефон не работает. Житья нам этот проказник не даст.
-Давай поймаем его, - предложил Генка- моторист.
- Гм-мм, поймаем... Легко сказать. Это тебе птичка что ли? - задумался завхоз, покручивая свой чёрный ус. - Капкан ставить...
-Зачем капкан? - перебил Генка, - это очень просто делается, -начал выдвигать свою идею парнишка. Завхоз смотрел на него насторожённо. “Молодёжь! Всё-то у них делается просто и легко”. А моторист всерьёз раскрывал свои планы. - В рыбной инспекции возьмём сеть - путанку. Там этого добра - навалом. Браконьеры чай ещё не перевелись. Воткнём колья вокруг сосны, на них сеть натянем и он наш.
-Вдвоём не управимся, -засомневался Семёныч. Другого выхода он не видел и мысленно был уже согласен с предложением моториста, только обдумывал конкретно детали дела. - Мужиков-то -ты да я, да мы с тобой. Разве что парочку ребят взять с собой. Тех, что покрепче.
- Карла Шифнера из первого отряда. Он парень что надо, -поддакнул Генка, - Юрку Юркина из третьего. Уж шустрее не сыщешь. Прикажем им держать язык за зубами.
Так и решили. Пока монтёры натягивали провода, и в хвост, и в гриву ругая косолапого злоумышленника, Семёныч “добывал” сетку - путанку и вымаливал у главы администрации нужный до зарезу “газик”. Генка с ребятами вколотили колья вокруг сосны, натянули сеть, оставив для прохода небольшой прогалок со стороны реки Медвежки. К вечеру загнали “газик” в кусты, замаскировав его хорошенько ветками.
-Дикий зверь техники не боится, - объяснял Семёныч ребятам, - бензин человеческий запах заглушает. - Завхоз раздал всем тёплую одежду, сели в машину и начали, затаившись, ждать гостя. Несколько ночей там заночевали.
В начале августа на Колыме ночи не очень длинные, но зябкие. По ногам тянуло холодом. Ближе к утру капот “газика” побелел от инея. Несколько раз грелись чаем из термоса, молча, без разговоров. Изредка со стороны посёлка доносился лай собак, да где-то на перевале натужно выли карданы грузовиков. До самого рассвета всё было спокойно. Стало светать. Откуда-то появился ворон, сел на макушку сосны, закаркал. Юрка хихикнул, прыснув в рукав.
-Чего ты? - недовольно буркнул Шифнер.
-Это он тебе говорит: ”Кар-рл, кар-раулишь? Кар-рл, кар-раулишь?”
-Тс-сс! Тихо! - одёрнул Семёныч ребят. - Слышите? Где-то бурундук застрекотал. Этот зверёк всегда сопровождает медведя. Предупреждает об опасности.
Ворон лениво взмахнул крыльями: ”кар-рл, кар-рауль!” и скрылся из виду. С пригорка из кустов карликовой берёзы выкатился какой-то тёмный шар. Перед ним трещал бурундук: ”Братва, спасайся!” Шар катился по краю опушки, то останавливаясь, то возвращаясь обратно назад. Шар походил на управляемую детскую игрушку.
Становилось светлее. И шар совсем близко подкатился. Теперь медвежонка можно было рассмотреть. Он царапал землю когтями, доставал ими что-то, жевал, фыркая и чавкая. Бурундук заскочил на сухую лесину, ехидничая: ”Трескай, трескай! Скорее околеешь!”
Медвежонок был действительно невелик, чуть больше собаки-водолаза. Пройдя вдоль сети, ни о чём не подразумевая, зашёл в загон. Минут десять он “валял дурака”: будто знал про засаду и решил “помариновать” притаившихся людей. Он долго вылизывал шерсть на груди. Смотрите, мол, какой я чистюля. Потом пыхтел над “педикюром”: что-то старательно выгрызал меж когтей, толи там грязи много налипло, то ли заноза засела. Терпение мужиков кончалось. Очень трудно высидеть, не шевелясь десять, двадцать минут. А тот придурок лапу лижет, и так и эдак, словно мороженое ест.
-Давайте подождём, - успокаивал Семёныч ребят, - что дальше будет...
Какое-то время погодя медвежонок, как кошка, играючи, в несколько прыжков оказался на нижнем суку. Провода уже рядом у самого носа. Мишутка стал на задние лапы, спиной опёрся о ствол сосны. Когтями передней лапы зацепил провод, слегка оттянул его, а затем отпустил. Сам склонил голову над проводом, “приложил ухо” и замер. Долго слушал. Снова потянул провод и снова слушал. Видно было, как медвежонок с каждым разом оттягивал провод всё сильнее и слушал, слушал...
-Во наяривает! - удивился Карл, - и ноты не нужны.
-Порвёт провода, - забеспокоился Генка, -опять ремонтировать.
-Не бойся, - успокоил его завхоз. -Такое случается раз в тысячу лет. Люди знают Паганини, Когана. А такого самородка только нам посчастливилось “послушать”.
Тут у “Паганини” лопнула струна, то бишь провод, упал на траву шурша и покручиваясь. Это нисколько не смутило “музыканта”. Он вознамерился уже “играть” на оставшихся проводах, но из засады выскочили люди, с криком перегородили выход из загона. Мишутку как ветром сдуло с сосны. Через минуту он уже путался в сети.
-Попался живоглот! - дребезжал полосатик-бурундук, - так тебе и надо.
Мишутка кряхтел и взвизгивал, стараясь освободиться из сети. Чем дольше он это делал, тем теснее становилась “смирительная рубашка”.
-Упаковался, как тутовый шелкопряд, - смеялись работники стадиона посёлка, куда привезли медвежонка, чтобы поместить в металлическую клетку. В ней геологи каждое лето содержали осиротевших зверушек, доставляя жителям посёлка возможность пообщаться с братьями своими меньшими. Весть о медвежонке- ”музыканте” разнеслась быстро.
-Смотрите, ”Паганини”! - показывали прохожие на косолапого пальцем. И сейчас, верно, продолжают указывать, но только в Москве в зоопарке. Теперь он уже здоровый медведь. Правда, никто не знает, что он “Паганини”, потому как своих музыкальных способностей косолапый больше не проявлял. Неволя, брат! тут не до музыки. Другими помыслами душа занята.
С МЕДВЕДЕМ ШУТКИ ПЛОХИ !
Мой друг Проня и его помощник Стручок на баркасе развозят продукты по пушфакториям. Работа до одурения однообразная: “пилить” полдня по Колыме от одной остановки до другой. Мотор, как шмель в ухо: ”у-у-у-у”. Скучно.
Колыма - река горная, бурная. Порой своенравная, опасная, а иногда и просто страшная. На каждом повороте хрипит, орёт, бесится от злости, грызёт каменистые берега. Злится на человека. Никак не может согласиться с тем, что тот отнял у неё тонюсенькую полоску и, не смотря на капризы и причуды, движется по ней. Любая оплошность здесь грозит людям неотвратимой бедой. Проня и Стручок об этом знают, но забывают, потому-то ни один рейс у них не проходит без приключений.
Проня - моторист. Всегда сидит на корме, прислушивается к гулу агрегата. Специалист отменный, на слух предугадывает поломку, чтобы в нужный момент предотвратить её. Но страшно беспечный, как и его напарник Стручок. Тот вообще ещё пацан желторотый. Только-только закончил одиннадцать классов. Как говорится, ещё молоко не обсохло на губах. На вид щупленький, невзрачный, прыщеватый. Уши топориком. При знакомстве в отделе кадров, где его определили Проне в помощники, назвался Валерианом. ”Он такой же Валериан, - решил про себя Проня, - как я Аполлон
Бельведерский”, - подумал и нарёк его по своему: Стручок. Тот хоть и с заносистым именем, но с характером оказался уступчивым. Возражать не стал. Проня определил ему место на носу баркаса.
-Будешь беду отводить. Вроде лоцмана, - сказал ему моторист, - шестом топляки отталкивать, на скрытых перекатах оберегать баркас от подводных валунов.
Идут как-то мимо “рыбтреста”, шутливо прозванного рыбаками местечка у слияния Сеймчанки с Колымой. Ничто не предвещало беды. Напротив. Природа для полного счастья отрядила на сегодня солнечный тёплый день. Кучерявые берёзки, как молоденькие девчонки в коротеньких зелёных юбочках рассыпались по склону сопки. Рядом на крутом берегу вековые сосны кажутся строгими гувернантками, присматривающими за слишком легкомысленной молодёжью. Здесь Колыма глубже, шире и спокойнее. Баркас на тихой воде оживает, прибавляет ходу.
Глядь, от правого берега к левому движется что-то живое. Солнце слепит глаза, ничего не видно. Когда баркас приблизился- оказался медведь. Обыкновенный медведь плывёт на тот берег по своим надобностям. Туловище под водой. Одна голова торчит на поверхности. Она смешно шевелит ушами и отфыркивается. Такая безобидная головка (с ведро!).Так и хочется протянуть руку и погладить.
-Смотри, Проня, медведь, -кричит удивлённый Стручок напарнику, - давай подплывём поближе, я никогда не видел медведя живьём .Что ж не подплыть. Подплывём, жалко что ли. Идут на сближение с медведем, а вернее с его милой и смешной головкой. ( Если бы они видели какая махина скрывается под водой! ).
Встречу с людьми косолапый явно не планировал. Да и зачем они ему нужны? Жил себе жил. Нужда припёрла - поплыл на тот берег. Тут на тебе: ”Здрассьте, я ваша тётя! Желаем поближе познакомиться.” Шли бы вы ребята своей дорогой. С медведем шутки плохи!
Но баркас приближается почти вплотную. Медведь, увидев лодку с людьми, поворачивает обратно. Не тут-то было: Стручок зачем-то придерживает его шестом за шею, цепляет за лапы, мешает плыть. Медведь сопротивляется, увёртывается от шеста, не хочет связываться с людьми. Стручок не уступает, упорствует. Но есть же предел терпению! Медведю нет резона тонуть. Из-за чего? Только потому, что у какого-то лоботряса “поехала крыша”. Он разворачивается к баркасу, всем видом своим говоря: ”Ну, если вы так хотите, то пожалуйста!” Не будь дураком, цап за борт своей лапищей. Баркас клонится на бок, того гляди опрокинется. Мотор надрывно переходит с высокого тона на низкий. С берега стрелой мчится длиннохвостая сорока: ”Ха-ха-ха-ха!” Нутром чувствует, бестия, намечается скандальчик.
Медведь своих намерений не скрывает. Слышно как хрустит бортовая доска под черными острыми когтями. Головка, несколько мгновений назад казавшаяся такой забавной и безобидной, увеличивается на глазах, приближаясь. Вот она уже рядом: ”Кто-то нас хотел тут погладить!” Медведь норовит и второй лапой зацепиться за борт. Стручок явно не ожидал такого поворота событий. В растерянности его глазёнки бегают из стороны в сторону. Он не знает, что делать. Хоть самому прыгай за борт. Тычет в медведя шестом, мешает тому ухватиться за борт второй лапой. На помощь бежит Проня. Хватает на ходу пустую флягу с широким горлом, набросив на голову медведю, лупит по ней веслом. Толстым концом весла упирается медведю повыше ключицы, в самую “дыхалку”. За бортом баркаса слышится скрежет когтей о металлическую обшивку днища. Медведь ищет опору. ”Если найдёт, - думает про себя Проня, - будет не до смеху”.
-Скидывай медведя! - кричит что есть мочи Проня, -шестом бей по лапе! По лапе бей!
Как бей?! Только что мальчишка заигрывал с медведем, шалил, а теперь бей!
-Ему больно же! -верещит мальчонка.
-Тебе ещё больнее будет! - грозит Проня, матерясь, - бей... твою мать...
Стручок понимает, что сейчас Проня страшнее медведя. Ослушаться его не моги. Вмиг детская душа ломается: удар!.. ещё удар!.. и он уже мужчина.., а медведь плюхается в воду, кружит на одном месте то ли от боли, то ли от злобы, то ли оттого, что забыл куда и зачем он плыл. Мотор, почувствовав облегчение, весело запел. Ууууууууууф-ф-ф-ф! Пронесло. Слава Богу!
Вернул должок.
-Говорите медведя видели? - Стрелок лукаво двинул правой бровью, глянул на косарей, пивших чай, образовав круг подле костра, хмыкнул себе под нос, - гм-мм...Большой медведь-то?
-Я таких в жизни не встречал, - изумлённо сказал один из косарей.
-Огромный, как лошадь, - вставил другой, - только приземистый…у лошади ноги длинные, а этого лапы короткие.
-Это он! – загадочно полушёпотом промолвил Стрелок. – Встречались мы с ним на тропе… не приведи господи! Лучше б и не встречаться…
-Что- то серьёзное было? – спросил косарь, сравнивший медведя с лошадью. – Расскажи, Стрелок.
- Уж больно деликатный случай со мной приключился. Ей-богу, прямо и не знаю с чего начать. Грубо о том не расскажешь, - выйдет пошло, вульгарно. И слишком тонко тоже не годится, - можно перетонить и всё испортить. А рассказать хочется-аа! Ага! ажник под ложечкой свербит. Ну, слушайте. Шут с вами! Что получится, то и получится. А если что не так, - не прогневайтесь.
Я у геологов работал, - рассказчик жадно затянулся сигаретой, да так глубоко, будто хотел, чтобы дым достал до самых пяток. С шумом выдохнул и продолжил. - Был у них как бы на побегушках: специальности-то - ни какой, - бери больше- тащи дальше. Одним словом, - денщик: помогал вещи перетаскивать. Два раза в месяц меня посылали на основную базу под Балагычан за продуктами: хлеб, сахар, чай, тушёнка, сгущёнка. С рюкзаком на спине. А путь не ближний, - километров восемнадцать. То на сопку, то с сопки, как лось прыгаешь, бывало.
Шёл я как- то с базы к геологам. В бане напарился до сыта, на мне бельё чистое, аж хрустит. Словом сияю, как новый пятак. Приятно в такой кочевой жизни чувствовать себя, как вновь народился. Иду, посвистываю. За плечами целый рюкзак с провизией. Хворостиной сшибаю макушки у травы - сухостоя. Вдруг сзади галька громыхнула. В душе так и ёкнуло: заяц или там ещё какая малая зверюшка, бурундук, например, так не шуршат галькой. Человека тут днём с огнём не сыщешь. Сохатый или олешка , находясь рядом с человеком, себя не выдадут. Не оборачиваясь, я нутром почувствовал, это- «хозяин тайги». Только ему, косолапому, плевать на авторитеты. Хотя говорят, медведь людей боится. Как бы не так. Прямо из кустов вышел на поляну громила . (Я ему как раз по пупок ростом буду. Вместе с шапкой). Встал на задние лапы и пошёл на меня. Рожа такая наглая и взгляд тупой- тупой. Такой убьёт и фамилию не спросит. Бандит с большой дороги и всё тут. С испугу я как заору, что было мочи. Ору минуту, уже вторая пошла, надо б вздохнуть…, воздух- то внутри закончился, орать нечем, уже кишками ору, а он не останавливается. - Стрелок сделал большую паузу. Затянулся несколько раз сигаретой, сплюнув, продолжил рассказ. – Представляете, днём раньше, после бани я прочитал в журнале «Вокруг света» точно такой же случай. Один канадец возвращался домой с грибами. Шёл лесом, - навстречу ему гризли. Что делать?!! Были б крылья, - взмыл вверх. Ан вишь господь не предусмотрел таких мероприятий. Как быть?!! Мужик давай орать, что было мочи. Медведь остановился, стал слушать. Тогда мужик, видя такое дело, пустился в пляс, медведь сел и стал наблюдать. Чего только не делал мужик. Около двух часов продолжался концерт, пока гризли не надоело, он поднялся, развернулся и ушёл. - Стрелок сделал сильную затяжку, стряхнув пепел с сигареты, закашлялся. Образовавшейся паузой воспользовался один из косарей:
-Смотри, что получается…а ведь гризли самый свирепый медведь на свете…
Тут дело не в медведе, - перехватил опять разговор Стрелок. – Менталитет, наверное, такой, - Запад есть Запад, - у них всё чин - чинарём. У нас же в России всё через пень колоду…Я ору, а он идёт… на задних лапах… Оно ж как получается…Белый медведь на жертву бросается со всех четырёх лап, а бурый…вот энтому побороться захотелось. ( Нашёл с кем связаться!) А коль медведь идёт на тебя в такой позе, беды не миновать. Понял я, что пришёл мой «издохен копец». А медведь уже в двух шагах от меня. Тут, братцы, вдруг из меня дух пошёл тяжё-ё-ёлый, да так быстро, ну просто мгновенно. И до того тяжёл, что дыхнуть нечем. Помню, я начал ловить ртом воздух, а поймать никак не могу, и потерял сознание. Всего на несколько минут. Очнулся, - медведя нет, я лежу на земле. Цел – целёхонек. Думаю, может сон приснился. Так ведь по штанам чувствую, не сон. Всё наяву, как положено. «А что же он меня не тронул?» – подумалось мне и тут же сам и догадался. Я ему сто лет не нужен был. Он учуял тушёнку со сгущёнкой, что лежали в моём рюкзаке. Вот ведь тварь какая! Банки герметически закупоре-ны. Как же он, сволочь косолапая, унюхал их на расстоянии. А когда около меня глотнул тяжёлого духа, тут уж не до лакомств. Небось и забыл за чем шёл…
-Моли Бога, что легко отделался, - засмеялись косари.
-Да к на этом дело не кончилось, - живо возразил Стрелок. - Он мне со временем отомстил. Как говорится, вернул должок.
-Каким образом? - хором удивились косари.
Было это в конце апреля, в начале мая. Весна-аа! Солнце шпарило на всю катушку. Чуть за уступ зайдёшь, от ветерка спрячешься, - хоть полушубок скидывай. Припекало, аж спасу нет. А на юру так дуло, - холод до костей пробирал. Колыма есть Колыма. Шёл, то расстегнув овчину, то застегнув. И так меня распарило изнутри, что вот прямо в глотке огненный ком встал. Жажда обуяла. Пивка бы “жигулёвского”! Да где ж такую роскошь взять. Эх, ребятки, ребятки! На Колыме пива, как и птичьего молока, не достать. Всё на Колыме есть. Даже виноград растёт. Да-аа! Точно так. В Мяундже и на Талой виноград выращивают в теплицах. А об огурцах и помидорах и говорить нечего: растут, как миленькие, а вот пива на Колыме не варят.
Иду я вот так вот, рассуждаю насчёт пива, слюнки глотаю. И вспомнились мне ягоды: жимолость с голубикой. Не раз бывало на охоте за куропатками по глубокому снегу намотаешься по распадку. Распаришься, пить охота незнамо как. И тут на пути у тебя, как подарок от Бога, куст голубики. Представляете, голубые ягоды на белом снегу! Взглянуть на такое чудо чего стоит! А уж на вкус!... Ах! какая же благодать!! Положишь ягодку в рот, а она – ледышка - ледышкой. Только кожура маленько оттает во рту, раздавишь её языком и холодный сладковато-кислый аромат, словно бальзам, потечёт в душу. Закроешь, бывало, глаза и мысленно провожаешь, как приятная ледышка медленно движется по пищеводу в желудок, гася собою жажду. Сравнить такой цимус можно разве что со строганиной, конечно, если вы её едали.
Размышляя о ягоде, вспомнил про кусты жимолости, мимо которых должен был проходить. Метрах в пятидесяти от тропы. Там и голубики полно. “Ну, - думаю, - отведу душу”. Мне и невдомёк, что не один я такой хороший выискался, дюже охочий до ягод. Как раз была пора, когда медведи, покинув берлогу, питаются исключительно одной ягодой. У них весной такая специальная диета существует, чтобы после долгой спячки легче было “вышибить пробку”.
Свернул я с тропы и с подветренней стороны по насту подошёл к тому месту. Вижу, - жимолости куст здоровый, а рядом голубика крупнющая ! Только протянул руку, хотел сорвать ягодку, слышу за кустами кто- то чавкает и сопит, тяжело дышит. И коню понятно кто. Откуда здесь взяться человеку? С луны свалится! Тут за триста вёрст живой души не встретишь. Надо было мне тихонько ноги в руки и айда назад, как говорится, пока трамваи ходят. А я как- то без всякого внимания решил полюбопыт-ствовать: кто ж -таки пыхтит. Раздвинул кусты и... О мать моя родная! Медведь …Старый знакомый… На сотые доли секунды косолапый остолбенел. Взгляд с лукавинкой остекленел, замер в холодной усмешке: ”Ну что, мол, поинтересовался?”. В моих глазах он увидел больше любопытства, нежели испуга. Это, наверное, и придало делу дальнейший ход развития. Испугайся я хоть чуть-чуть, самую малость, - неизвестно что было бы.
И вот такая махина, остолбеневший на мгновение, мухой с возгласом : ”Хохх!”- как крутанётся на сто восемьдесят градусов, и как рванёт с места. Видать сильно поднатужился, аж “пробку вышибло”. Да так это жижей богато гвозданул по кусту, по голым веткам да по стеблям срикошетило, будто из поливальной машины в тридцать три вилюшки… и всё на меня. Зараза бы тебя взяла! Сухого местечка на мне не оставил. Изгваздал с ног до головы. Два дня потом из бани не вылезал, никак отмыться не мог. Весь одеколон на себя вылил. До чего ж вонюч... сволота! Не мудрено…семь месяцев копил для меня.
В ЛЕС ЗА ... РЫБОЙ .
За тонкой брезентовой стенкой рыбацкой палатки-домика гуляет шестидесятиградусный мороз. А в самой палатке - “ташкент”. “Буржуйка” из толстостенной металлической трубы весело гудит -”поёт” в сопровождении нестройного потрескива-ния дров. На душе и тепло, и радостно. Много ли рыбаку надо для счастья? Самую малость. Всего-то хрупкую надежду на удачу. А мечта- она всегда при нас. Все предварительные труды: прорубить лунки в полутораметровом льду, установить свой “дымок” - палатку, наколоть ворох дров- так мизерны и остаются незаметными.
Скоро начнёт светать. Я уже не сплю. Дома в обычные выходные под тёплым одеялом дрыхнешь до обеда. Пойди здесь усни! Мечта не даёт покоя.
Подо мною “ухнуло”. Это Колыма “вздохнула”. К утру течение слабеет, вода убывает, лёд, ломаясь, мягко “садится”, как бы ухая. Вода в лунках сразу заволновалась, заволновалась и постепенно стихла. Кажется, что кто-то должен был вылезти через отверстие во льду, но передумал. Слабый отблеск свечи только усиливает темноту в лунках. Ничегошеньки не видно. Другое дело днём! Вода в Колыме чиста, как слеза младенца. На любой глубине всё видно до мельчайшего камушка. Это оттого, что в северных реках водоросли и прочая растительность отсутствуют напрочь.
Как только рассвет погонит темноту ночи с просторного русла в чащобу кустарников, по дну начнут шастать медленные тени. Вначале они бесформенные, большие и неуклюжие. Чуть годя, пристальнее присмотревшись, угадываешь конкретные очертания больших рыб. Это горные хариусы. Рыбаки в шутку называют их “лаптями”. Всё лето хариус жирует в верховьях Колымы. Комаров там видимо-невидимо. Зимой в поисках пищи спускается в низовье и шастает по ямам. Очень осторожная и хитрая рыба. У меня с ней отношения на “вы”. Желание поймать- огромное, отчего сильная дрожь в руках и в мормышке, будто кур воровал. “Лапоть” хорошо это чувствует. Держится подальше от наживки, кружит вокруг, а брать не берёт. Потому каждый раз с безнадёжной горестью вздыхаю, надеясь отыграться на “местном” хариусе. Он мельче, моложе и глупее “лаптей”. Налетит стая и все до одного будут моими. С крупными мне не везёт хоть плачь. И не только на рыбалке. Крупной птицы (гуся ли, глухаря) не убивал никогда. И зверей тоже. Бывалые охотники говорят, что во мне больно много “заячьей крови”, большое волнение, оттого и мажу.
Пока “лапти” кружат вокруг моей мормышки, другая рыба и близко не подойдёт. Наконец, “лапти” откланялись. Скатертью дорожка! Не очень-то и хотели вас - мысленно провожаю их взглядом, припоминая “зелённый” виноград из басни Крылова.
Уже светло. Сижу перед лункой, как над аквариумом. Видны стайки мальков. Снуют туда- сюда. Подбирают крошки, сорванные течением с наживки, “ловят” запах струи. Какой-то малец привязался до моей мормышки, щиплет наживку. Я так это понимаю, что он -“негр”, “пашет” на других, а те кайфуют. Изловчившись, шлёпнул ему по носу мормышкой. Пулей стреканул из поля зрения и вся компания за ним .
“Местный” хариус появляется неожиданно и большой стаей. Будто вода ниже лунки закипела. Мормышка так их увлекает, что они в своей карусели не останавливаются, кружат, как футболисты “Спартака” у чужих ворот “вяжут кружева”. Существует какой-то порядок, потому как, рыбы не сталкиваются лбами около мормышки. Берут наживку с разгона, не задумываясь. Хап!- и он у меня уже в руке, а через несколько секунд уже за дверкой палатки, на льду в естественном морозильнике. Мормышка ещё не опустилась до дна, а уже следующий “смертник” атакует её. Такой клёв заставляет забыть всё на свете. Что там делается вокруг палатки -не слышишь. Вроде бы что-то зашуршало по льду: ” шу-ш-шш, шу-ш-шш”. То ветер, наверно, пробежал по руслу реки. В лесу ему разгуляться негде, так он приходит на просторную долину и шалит.
Пока клюёт, перекурить некогда: руки и заняты, и испачканы рыбой. Дверь палатки только и знает: ”скри-ип, скри-ип”. Это очередной хариус летит “до кучи”. Со счёта уже сбился, да и чего считать, авось “свежемороженый” далеко не убежит.
Ближе к обеду “лавочка” закрывается. Клёв кончился, можно и покурить, размять отекшие ноги. Выхожу из палатки и не верю глазам своим: на льду всего три рыбки.
-Где же остальные? - невольно вырывается из груди. Хожу вокруг палатки, чешу затылок. Следов на льду нет никаких. - Может птицы? Да вроде и птиц нигде не видно.
По руслу Колымы стоит не один десяток таких же “дымков”, как мой. Думаю, может кто из рыбаков пошутил. Иду к ближней палатке. Её хозяин то же устал, выползает наружу, разминая ноги. Делюсь с ним горем. Сосед, с рыжей аккуратным образом приглаженной бородой, с маленькими плутоватыми глазками, оказался не без юмора.
-То- то я слышу шуршание над палаткой, вроде как стая птиц пролетела. Это, оказывается, хариус подался в южные края оттаивать, - сосед сладко затянулся сигаретой, будто сто лет не курил. - Нет, мои все дома, - он похлопал по рюкзаку, который висел на углу палатки. - А твоего я рюкзака что-то не вижу. Вместе с рюкзаком “улетели” что ли?
- Я на лёд рыбу выбрасывал.
-Всё ясненько. Рыбка прыгала по льду, допрыгалась - не найду. Известная картина, - сосед продолжал смеяться и шутить. - Теперь бери рюкзак и иди в лес... за рыбой. Серьёзно, серьёзно. Это горностай поработал. Далеко не утащит. Пройди по берегу, наткнёшься на следы.
Искать их долго не пришлось. За пригорком, к которому вела утоптанная зверьком тропинка, снег на участке десятка квадратных метров капитально вспахан. Без особого труда собираю рыбу из- под снега, а самому ужасно хочется увидеть хитреца, подшутившего надо мной. Хочется посмотреть ему в глаза. Но не удаётся. После трудов праведных он дрыхнет без заботушки. Я оставил несколько рыб в снегу. Делюсь с братом своим меньшим. Он- то мне оставил три рыбки. Теперь и моя совесть чиста.
МЕДВЕЖИЙ АТТРАКЦИОН.
За прииском “Большевик” дорожники ремонтировали участок трассы в сторону Мяунджи. Ранним утром приехали на место. Несколько человек начали зачищать старые выбоины на полотне, а двое (водитель Тупчий и тракторист Емеля) на самосвале поехали на берег Аян-Юряха. Там в карьере стоял бульдозер. На нем Емеля горновал гальку и глину дорожникам.
Емелю потому и звали Емелей, что язык у него, как помяло. Каждую минуту травит какую - ни будь байку. Был бы слушатель. Пока ехали на Аян, ни на минуту не смолк.
- Представляешь, вчера с утра до вечера на том берегу реки медведище с корову ростом, прямо напротив меня метрах в ста от карьера вышел из леса.
- Может со слона? - загоготал Тупчий, не придав серьёзного значения словам тракториста.
- Не перебивай, - отмахнулся Емеля, - с мысли собьёшь... Вышел он из леса, сел на гальку, глазищи вытаращил. А я как на грех ружьё не взял, - Емеля похлопал ладошкой по зачехлённому ружью, - (беру с собой для отстрастки). А тут трактор как на зло стал барахлить, а бензопровод засорился... вода откуда- то попала. Думаю, переплывет реку, и что я буду делать? Хоть криком кричи. У меня выхлоп на пускаче похож на пулемётный выстрел. Дерну за шнур, пускач- ”та-та-та-та-,” медведь как подпрыгнет на месте, а уходить не уходит. От ружейного выстрела деру бы дал. А тут нет. Концерт, да и только. Не то чтобы он испугался, а как бы играючи, вроде я с ним шучу. Завёлся мотор- маленько отлегло: всё- таки на работающий трактор не полезет. И он успокоился, упёрся в меня взглядом и сидел словно заворожённый.
Тупчий свободной рукой потеребил Емелю за колено:
- Он смотрел на тебя и думал: ”Где- то я видел этого мужика?”
-Ну, слушай, дурёха! Весь день просидел с места не тронулся. Может больной какой, подумалось мне, а потом я вспомнил рассказ Прони -моториста. Оказывается, медведь никогда не ест свежатину. Задерёт или замнёт кого- то, спрячет жертву свою, завалит камнями, валежником или буреломом. Отойдёт в сторонку и слушает, если жертва подает признаки жизни (стонет или ворочается), вновь раскопает и опять мнёт. Помнёт, опять заваливает. Караулит дня два, три. Когда от жертвы пойдёт душок, начинает есть. Смотрел я вчера на медведя и думал, может, он задрал олешку или сохатого и караулит, а на меня смотрит от нечего делать.
- Какой- то ты , Емеля чудной, - перебил его Тупчий.- Где не надо ты шустёр, без мыла влезешь... А тут такого маху дал.
- Чего, чего? - не понял Емеля.
- Взял бы мяса у него, - сегодня с ребятами шашлык бы сгондобили.
Емеля ухмыльнулся, шмыгнув носом, помолчал с минуту и продолжил тараторить:
- Мишка умный зверь. Вон в Москве медведи Филатова по улицам ездят на мотоциклах. Кстати, о мотоцикле.
(Емеля такой человек, что на любой случай у него есть анекдот, любое слово рождает в его голове какую - ни будь побаску. Он легко переходит с одной темы на другую и так гладко, так незаметно, что нет конца и края его байкам ).
- Кстати, о мотоциклах. В Липецке, а я родом оттуда, - для убедительности вставил Емеля, - в Нижнем парке был такой аттракцион- гонки по вертикали. У входа под лестницей небольшая бетонная площадка была огорожена металлической сеткой. Там на цепи и в наморднике прохаживался медвежонок лет двух, трёх. Непоседа был превеликий. На месте минуты не постоит. То сдерёт с досчатых стен афишу, то опрокинет бочку с песком, что стояла на случай пожара. Умудрялся ( к радости зевак) задней лапой достать урну из - под лестницы. Передней не дотягивался до неё, оборачивался задом и тащил урну задней лапой. (Контролёры в неё бросали оторванные корешки билетов). Так вот он её подтащит к себе, носом шарит по дну, потом с урной на голове поднимется во весь рост. Мусор, рваные бумажки сыплются на него. Народ гогочет, особенно ребятишки. Может, его держали специально для этих штучек? Для рекламы. Поговаривали, будто его учили ездить на мотоцикле, готовили с ним номер такой. К технике Мишка проявлял особый интерес. Не зря его звали Механиком. Мотоциклисты, чтобы заинтересовать зевак, выкатывали старый мотоцикл на площадку, вроде бы как ремонтировать собираются. Инструменты принесут, насос. Всё побросают около медведя, а сами бегут в павильон на мотоциклах развлекать публику. Пока они катаются, Механик “пытается завести” мотоцикл: дергает за провода, за шланги, спицы из колёс вырвет. Короче, уродует технику. Прибегут ребята, качают сокрушённо головой, мол, вот это “ремонт”. Приладят шланги, провода, спицы приткнут на старое место, укатят мотоцикл до следующего перерыва, - Емеля замолк.
Удивительная черта у Емели, - вовремя закончить свою байку. Только закончил, и самосвал подкатил к карьеру и по пологому спуску юркнул вниз к бульдозеру.
Оба вышли из кабины и остолбенели: бульдозер был совершенно раскурочен,как тот мотоцикл на мотогонках. Капоты сорваны с петель и измяты словно бумажные. Патрубки и шланги порваны. В кабине, словно Мамай прошёл: сиденья разодраны, ручка газа вырвана “с мясом”, рычаги управления были так изогнуты, словно их кто- то пытался завязать узлом. Медведь явно пытался завести трактор. Незря же он вчера целый день следил за Емелей, «перенимал» опыт...
Емеля, только что сорокой стрекотавший битых полчаса, потерял дар речи. Чесал затылок и бубнил одно и тоже: ”Ё- моё, ё- моё!”
Тупчий, как мог утешал друга:
- Это же Липецкий медведь к тебе приходил вчера. Механик. А ты не признал его, дурёха!
К О С О Л А П Ы Й Б Р А К О Н Ь Е Р .
Жил я в посёлке Ола, что в двадцати километрах от Магадана. Как и вся Колыма это место богато ягодами. Как- то мы с приятелем в поисках жимолости незаметно маханули через несколько сопок . Ягоду нашли великолепную, а главное крупную. Голубая, продолговатая, величиной чуть поменьше напёрстка. Собирать такую - одно удовольствие. Будто корову доишь: очень заметно прибавляется в ведре. С красной и чёрной смородиной не сравнить - в час по чайной ложке.
Набрали мы той жимолости по два ведра и в обратный путь. Радостно на душе от такой удачи, хотя обратно топать тяжеловато. Во - первых, уже порядком устали. Во- вторых, ягода какой- никакой вес имеет. Но главное, боязнь рассыпать ягоду сковывало наше движение. Быстро уставали, часто остонавливались, сидели, отдыхали, любовались Колымой с птичьего полёта. Мой приятель и говорит мне:
- Гляжу вот на распадки и диву даюсь. До чего же в них много нашего русского. Создатель природы, Господь Бог по натуре наш, русский. Щедрый как и мы, но не расчётливый: где у него получилось густо, а где пусто. Макушки сопок голые, как моя коленка, а внизу, смотри, - приятель тронул меня за плечо, - строевой лес растёт, да какой густой! Тут боженька не поскупился, - густо сыпанул. И уже по склонам сопок заметно, как он стал экономить: видишь, чем выше, тем реже кустики и меньше деревья.
Я молча смотрел вниз на буйно заросшую долину. По чьёму- то неведомому умыслу лес изредка прерывался, образуя прогалину, в которой просматривались отлогие берега Олы. Она здесь была ещё не рекой, а просто ручьём. В одной из таких прогалин на том берегу заметили медведя. Средний такой медведь лет восьми. Он ходил по прибрежной гальке и что- то собирал. Мне показалось, он подбирает отнерестившуюся рыбу, которой летом на берегу Олы бывает предостаточно.
- А то он дурак! - возразил мне приятель и засмеялся. - Будет он тебе отнерестившуюся есть. Он - как и мы, любит, чтобы с икоркой была.
-Я слышал, медведь свежатину не ест, -живо возразил я.
- Правильно, - согласился приятель. - Ты думаешь, что он сейчас делает? - спросил собеседник и не дожидаясь моего ответа, продолжил, - запруду сооружает. Это громко сказано, конечно, “запруду”... просто сужает ручей, чтобы легче ловить кету. Поймает сейчас несколько штук, в лесу прикопает, а через тройку дней будет кайфофать.
После слов приятеля, присмотревшись, я убедился в его правоте. Мишка действительно таскал камни с берега и бросал их в воду. Причём, делал это довольно забавно: заходил с камнем в ручей по колено, разжимал передние лапы и, когда камень касался воды, чтобы избежать удара по задним лапам, медведь подпрыгивал и обязательно падал в воду. Поднимался, отряхивался и опять трюхал на берег. Не сговариваясь, мы решили досмотреть этот спектакль. Наконец, косолапый браконьер приступил к лову. Стал по пояс в воду и замер. Как только кета пошла мимо его, он - цап рыбину и через плечо кинул на галечный берег, и опять замер. Цап вторую, через плечо её на берег и опять замер.
- Смотри, рыба тоже не дура, -толкнул меня приятель.
Выброшенная косолапым рыба, падая за его спиной, начинала прыгать. А рыба, подпрыгивая на берегу, всегда стремится к воде. Кета на гальке прыг- скок, прыг- скок, а вот уже и плёс. Как только касалась воды, рыбина, торпедой рассекая водную гладь плёса, уходила на глубину и там исчезала. Медведь ловил, а рыба спокойно себе удирала. Сколько бы это длилось, неизвестно, если бы не следующий казус. Одна рыбина то ли сильно ушиблась о гальку, то ли с перепугу потеряла ориентир и торпедой понеслась по плёсу параллельно берегу. Медведь её заметил, обернулся а рыбки-то тю- тю, ни одной нету. Последняя и та “образумилась” и на глазах косолапого браконьера скрылась на глубине. Что тут было! В цирке такого не увидишь. Медведь взбесился, заорал, что было мочи и давай в воде камни раскидывать. Подвернись кто из живых под горячую “лапу”, живым бы не остался. Мы с приятелем прилегли за кусты, не дай Бог он нас увидит! Не знаю как у приятеля, а у меня от медвежьего рёва по телу мурашки высыпали и вся кожа покрылась гусиными пупырышками.
Бог миловал. Мишка, чуть годя, успокоился и вновь стал трудиться чуть выше по ручью. Мы не стали испытывать судьбу. До того, как увидеть медведя, мы собирались спуститься с вершины сопки и идти лесом. Теперь передумали. По лесу идти труднее. На вершине сопки гораздо просторней, да и ветерком обдувает. Не знаю как приятелю, но мне почему- то стало жарко.
БЕДНЫЙ МОЙ МАЛЫШ!
На Буюнде за посёлком Балагычан располагалась перевалочная база геологов. Постройки остались ещё с времён лесоповала: изба, конюшни и прочее... Я у геологов года три там работал. Несколько якутских лошадёнок они имели для своих нужд, а я, значит, ухаживал за этими лошадками. На лето геологи всем табором уходили далеко за сопки. Они называли это “ходить в поле”. Всё лето я только тем и занимался, что заготавливал сено лошадям на зиму. Поздней осенью геологи возвращались из “полей”. Кто в отпуск до весны уходил, другие в Сеймчане квартиры имели. Я всю зиму присматривал за лошадями. Один- одинёшенек , как бирюк. Поговорить не с кем. Да и летом был бы в одиночестве, если бы не один студент из Москвы. По договору работал, заготавливал сено для совхозных коров. Звали его Алексеем. Приноровился парнишка каждое лето деньгу зашибать. А чего ж! И правильно. Они на дороге не валяются. Деньжонки, видать, хорошие получал, если из самой Москвы несколько лет кряду сюда прилетал. Жил на совхозных харчах. Кроме того, приноровился охотиться на ондатру. Её в озёрах тогда было видимо- невидимо, -дикий край. Охота на неё не запрещалась. Чудак!... из ружья собрался стрелять ондатру, а потом посмотрел на шкурку, - как решето. На что такая сгодится? Посоветовал ему достать мелкашку. А с ней трудности определённые, с мелкашкой- то: надо в милиции разрешение брать, того- сего... обивать пороги, поручительства от охотников, а он никого тут не знал. Поступил Алексей проще. Написал в Москву друзьям, те из старого ствола мелкашки у токаря выточили вкладыш и прислали ему. А так как сено косили мы рядом, он брал мой трёхствольник и вечерами бродил по озёрам. Вот так мы жили с ним три лета.
Зимы наши колымские длиннющие, - одному жить- одичаешь запросто. Однажды Господь Бог, чтобы скрасить моё одиночество послал мне забаву. Ранней весной, одна из вновь доставленных по зимнику кобылок жеребёнка принесла. Забавный такой. Сам маленький, а шерсть длинная. На лошадь совсем не похож. Какая- то непонятная зверушка. А ласковый и добрый, - мухи не обидит. Он для меня, как малое дитя. Малышом его звал... и откликался чертёнок. Сквозь косматую чёлку грустными- грустными глазёнками посмотрит. До самого тепла держал его в избушке. (В конюшне лошади могли затоптать). Ухаживал, как за ребёнком. Первым я никогда не засыпал, - вдруг что случится с крохой. Свыкся с ним, за родного сынка был. Не поверите, смешно сказать...постоянно температуру измерял, всё боялся застудить Малыша. Заворачивал в стеганую фуфайку (на улице пятьдесят мороза) нёс в конюшню кормить. Прямо с рук Малыш кормился, - с земли-то не доставал. Он заметно прибавлял и в росте, и в весе. Я радовался за него от души. Не будь моего ухода, вряд ли бы он выдюжил. Как приятно сознавать, что ты кого- то поставил на ноги.
В начале апреля геологи, навьючив свои пожитки на лошадей, подались “в поле”. Малыш остался со мной, - не потащишь такого клопа в сопки. Когда появилась молоденькая травка, я привязывал жеребёнка к дереву, и он весь день пасся в лесу около дома. А тут и Алексей вскоре приехал, - сенокос начался. Вечером, возвратившись с делянок, наводили ему пойло из тёплой воды и сгущенки. Однажды принесли пойло, а пить некому. На сосне, к которой я привязывал жеребёнка, короткий обрывок вожжей болтался. Сам жеребёнок оборвать их не мог, - силёнок у него не больше, чем у козы. Людей в округе не было, чтобы украсть. ”Зачем бы тогда рвать вожжи, - отвязал их и всё”, - рассуждали мы. Присмотрелись к месту. Видим кровавый след. По этому следу в километре от базы нашли останки бедняжечки. Короток век ему достался, -полгодика не прожил. Какой полгодика! Чуть больше четырёх месяцев. Стало ясно, - маленький хищник ( лиса там или куница ) не мог утащить бедняжку. Орудовал большой медведь. И мы не ошиблись. В дальнейшем наша с Алексеем версия подтвердилась. Медведь повадился захаживать к нам. Тайком. То на помойке следы оставит, то около сарая, где мы кур кормили. Как не пытались мы его подкараулить, выследить, - бесполезно, словно на расстоянии читал наши мысли. Нутром, видать, чувствовал, сколько есть патронов, - ни одного не пожалею за Малыша, все всажу в него. Так ли иначе, а убивать изверга нужно было непременно: дело шло к осени, вот- вот лошади появятся на базе. Он же на Малыше не остановится. Дело ясное, как божий день.
У меня в сарае висела чалка - металлический трос. Думаю, дай-ка сделаю из него петлю, наподобие той, что на зайцев ставил. Сделал и прямо в калитке по дороге в конюшню, установил. Один конец привязал к сосне, что служила столбом для дверок калитки, большая такая. А другой... ядритт её в качалку... хоть в руках держи. Тут увидел на бревне нижнего венца избы стальную скобу. Возьми и догадайся к ней привязать второй конец троса. Знать бы какая громада попадётся в петлю! и не подумал бы этого сделать.
День проходит, неделя, вторая, - никто не попадается в мою ловушку. А тут подошло время сено в стога метать. Валков насушено много. А я до работы жаден. С утра до вечера, помню, вилы из рук не выпускал: Алексей наверху стога, а я ему подавал. Видать надорвался. Вечером пластом растянулся, не могу шевельнуться, спина аж огнём горит. Даже ужинать не стал. Алексей утром встал затемно, наготовил еды на весь день.
- Отлежись сегодня, - посоветовал он. - Может полегчает. Я один как-нибудь управлюсь. Трёхствольник только твой возьму. Вечерком ондатру пощёлкаю, - и ушёл.
Медведь, видать, выжидал, когда мы уйдём. А в математике- то шурупил слабо. Правду вторят, сила есть- ума не надо: Малыша истребить ему ума хватило, а вот просчитать до двух не в состоянии, - из избы один Алексей ушёл, а я- то остался. Не прошло и часа, смотрю, моя изба ходуном заходила. Пыль со всех щелей полетела. Ну, думаю, землетрясение али всемирный потоп. Кое- как дополз до дверей, открыл их и… Ооо! Боже! Видели бы вы такого медведя. ( Уж лучше бы всемирный потоп! Отмучиться сразу!). Больше лошади будет. У страха, конечно, глаза велики, но врать не буду, -такого медведя я и во сне никогда не видел. Затянул петлю он на себе капитально, - такая махина-аа! А задушиться в ней, даже если бы и захотел, не мог: вместе с головой он просунул в петлю переднюю лапу. Ситуация, ей богу, нарочно не придумаешь. Был бы какой- ни будь ствол, -сейчас бы шваркнул его. (За Малыша, была бы возможность, руками удавил). На стене в избе ружьё висело, да что им делать, - дураков пугать: металлическое шептало лопнуло и зарядить его нет никакой возможности. Трёхствольник с патронташом, понятное дело, у Алексея. Пока добежишь три километра, косолапый избушку по брёвнышку раскатает. Вы знаете, с перепугу мою болячку как рукой сняло. Вот что значит стрессовая ситуация! Теперь я верю, что во время войны солдат ни одна зараза не брала, окромя пули. Да - аа! Однако мне - то что делать? Медведь пытается вырваться, дёргает трос со всей силой. Дури у него - на десятерых хватит. Спасало избу от немедленного разрушения одно обстоятельство: дергай медведь трос от фундамента,- бревно из первого венца выдернул бы сразу, но он дёргал в противоположную сторону и только раскачивал избу. Я ещё удивился: вот это изба- аа! на совесть строили заключённые, на века.
Тут меня осенило, и как вовремя! Надо ограничить действия косолапого, ослабить его рывки. Во дворе у меня осиновый кругляк лежал (баню собирался рубить). Тяжеленный кругляк. В другой бы раз и от земли не оторвал. А тут хоть умри, но избу спасай! Попробуй- ка её потом восстанови. Хвать, значит, бревно за один конец, кое-как поставил “на попа”, стал крутить его, кантовать. Подтащил и на трос навалил, припёр второе - опять на трос. То на тот конец троса положу, то на этот. Тяжело невмоготу, весь потом заливаюсь, а тут вдруг меня смех разобрал. Ха- Ха- Ха! Не знаю почему, но со мной всегда такое бывает: хохочу до слёз и остановиться не могу. Не к добру этот смех, быть беде, а остановиться не могу. Последнее бревно хочу поднять и никак, покатываюсь со смеху. Видно на радостях, что могу отомстить за Малыша, свихнулся маленько. Разве не свихнёшься: как медведь ни велик, а выходит я сильнее его, утихомирил косолапого. Он перестал дергать трос. Сидит спокойно. Злобно смотрит на меня, будто не он, а я виноват в смерти Малыша. Меня взяло за живое! так и подмывало поговорить с ним... по- человечески. Уж больно много в душе накипело. Хотелось высказать всё, а то ведь дурноухий уйдёт на тот свет, так и не узнает, за что я его собираюсь укокошить.
- Милок! Тут не у Проньки. За всё мне ответишь, не посмотрю, что ты гора- горой. Знаешь каких я быков в Лебедяни контрапупил!? Больше тонны весом. По загривку тюкну обухом, - и ты уже не жилец на белом свете. - Заговорил про обух, и вспомнил, что у меня в сарае ещё с лесоповала топор остался такой... с длинной ручкой. (Дровяной колун с коротким топорищем, что лежал в сенях, тут не годится. Попробуй подойди к косолапому, - сграбастает- чёрта с два вырвешься- эт вить не у милашки в объятьях). Принёс топор с длинной ручкой, а бить- то неудобно, -брёвна мешают. По кругляку лезу, как циркач на канате. Кое- как примостился, наметил приблизительно куда бить, размахнулся и... как у него так ловко получилось не знаю, увернулся от удара и свободной передней лапой хвать мой топор и себе под зад положил. Сел на него и смотрит, мол, что будем дальше делать? Да-ааа! Вот это мочёнки! Теперь очередь медведя смеяться. Если бы мог, наверное, расхохотался . А мне уже не до смеха. Нужно бечь за трёхствольником. Медведь рано или поздно раскатает мои завалы. Гляжу ему в глаза, а у самого мурашки по телу: зенки красные, огнём налились, - попадись в его лапы- пощады не будет. Тут, как говорится, или он, или я. Отступать уж поздно, о мировой и думать нечего. Бегу на делянку. Алексея там нет. В шалаше только трёхствольник с патронташём, да сидорок. Искать напарника некогда, он наверняка на дальней делянке, - здесь всё сено уже убрано, значит он там. Беру трёхствольник с патронташём, по привычке вешаю их на шею на случай, если вдруг второпях оступлюсь в болотину, чтобы оружие с патронами не упало в воду, - сам- то как ни будь выберусь. Бегу обратно, и мне глупому невдомёк, даже в голову эта мысль не приходила, что попадусь в объятья косолапому. Как он вылез из петли, - ума не приложу. До избушки оставалось метров сто. Стёжка проходила через густющий молодой ельник. Трехствольник ещё висел наискосок моей груди. ”Успею снять ”,- думал я. Кто- то цап меня за плечо и волоком в кусты. Я только запах своей крови почувствовал, да боль в плече от медвежьих когтей. Больше ничего не помню. Бил ли он меня, рвал или мял, не знаю и врать не хочу. Сколько времени был в безпамятстве не помню, только очнулся я и не пойму, где нахожусь. Ноги стопудовые, в голове тяжесть и ничегошеньки не соображаю. Это уж потом до меня дошло, что случилось на самом деле. Медведь задрать меня до смерти не мог, - трёхствольник наискосок моей груди помешал ему. Но изуродовал хорошенько, рёбра ”посчитал”, “приплёл” к ним ключицу( эскулап хренов...ключицу отличить от ребра не мог). Короче, всего изодрал. Живого места на мне не было. Ага! Отволок меня в какую- то яму. Присыпал галечником, навалил бурелома и сел в сторонке прямо напротив меня. Не попадись он в поле моего зрения, может быть было бы всё по другому. Только очнулся я и первое, что увидел - это медведя. Сидит, значит, на пригорке и одни ухом на сторону сечёт, вторым прислушивается, -не подам ли я признаков жизни, - стонать начну али заворочаюсь. Вот ведь хитрюга! Но не на того напал. Я ведь тоже не подарок. Лежу и пальцем не шевелю, даже дышать перестал. Очухался маленько, стал думать, как без шума выпростать трёхствольник? Если выпростаю, я из тебя, косолапого, дуршлаг сделаю. Теперь уж во мне кипела медвежья злоба. Взглянул бы он в мои глаза! Тихо отстегиваю ремень с обеих антабок, выпростал из- под себя оружие и опять замер. Супостат мой заёрзал-заёрзал на месте, либо нутром почувствовал, а может услышал, как я возился, расстёгивая ремень. Крякнул, развернулся в пол-оборота и вразвалочку в мою сторону заковылял неспеша.
Никогда на охоте не приходилось так спокойно целиться. ( Лёжа- то! Поди плохо!) При стрельбе обычно у меня руки дрожат, будто кур воровал. А тут на душе полный спокойняк (со смертью мы уже свиделись, она дозволила мне ещё пожить маленько, если я, конечно, второй раз не угожу косолапому в объятья ). “Ну, уж дудки! В этот раз не прогневайся. За Малыша и за себя”. Целюсь прямо в лоб. Он в десяти метрах. Первая пуля летит из нарезного ствола. Впервые в своей жизни видел, как маленькая свинцовая фитюлька осадила такую громадину. Медведя оттолкнуло назад, лапы дрогнули и он осел, заревев так громко, что стало жутко, сердце моё сжалось. Но расслабляться нельзя было ни в коем разе. Кровь хлестала по его морде, он рвал лапами дёрн из - под себя. Короче, был живой, хотя и ничего не видел. Но медведь есть медведь. Наощуп найдёт меня, - небо в копеечку покажется. Прикладываюсь вторично и бью прямо в грудь, чтобы лишить зверя возможности работать передними лапами. Короче говоря, я заслуженно победил. Не бахвалюсь нисколько, тем более кровожадности во мне нет ни грамма. Мне жаль было зверя, но своя жизнь оказалась дороже. Да и месть за Малыша что- то стоила.
Бедный мой Малыш! Отомстить- то я отомстил! да разве мне легче от этого стало!?
ФРАНТИК.
Он никогда не опаздывал ко сну. Поднимался вместе со мной на второй этаж, садился перед кроватью и ждал, когда я улягусь в постель. В этот раз я уже разделся, а он всё не шёл.
Ежедневно перед сном Франтик исполнял свою штатную процедуру: гонял по щелям соседских котов желающих, так или иначе, оставить след, а проще говоря,- нагадить на нашем участке. Коты и кошки знали упорный характер Франтика, поэтому, услышав звонкий голос, ретировались под забор от греха подальше. Пусть, мол, «гроза» утихнет, отойдёт ко сну, а мы уж потом столько наворотим, что мало не покажется. В этот вечер в сад заскочил, скорее всего, какой-то кот- незнакомец, которого Франтик загнал на макушку яблони, достать его ни как не может и требует моей помощи,- слышу тревожно молящие нотки в его голосе. Со второго этажа бегу помочь другу, иначе какие же мы тогда друзья, так одно название.
На крыльце у меня для такого случая специально припасен дрын: нарочно, с поддельной злобой замахнусь им на супостата,- тот с яблони на забор, с забора в проулок,- и поминай, как звали. А у Франтика от радости сердце разрывается на кусочки: как ни как победа, пусть с помощью друга, но победа.
Иду в сад. В саду Франтика нет. Он за домом, заслышав мои поспешные шаги, стал просто захлёбываться от злобы. В сумерках вижу чёрную фигуру Франтика с белой пеной на губах. Тут и коню понятно,- дело очень серьёзное. На пёсике шерсть дыбом, обрубок хвоста плотно прижат к гузке, к тому месту, которое в момент испуга подводит трусоватых животных, да и людей тоже. Про таких говорят: «С испугу в штаны наложил». Франтик не зря прижал свой обрубок хвоста, ибо картина была фантастической.
Два дня назад знакомый прапорщик для моих хозяйственных нужд привёз небольшой кусок маскировочной сетки. Я её бросил на отмостку за домом, где как раз и происходила сценка, которую описываю. Сетка лежала горкой, как приличная охапка сена. Так вот эта самая охапка вдруг ни с того ни с сего неожиданно резко дёргалась и на сантиметр, другой грозно двигалась по гладкой цементной площадке от дома в сторону Франтика. При каждом неожиданном таком рывке охапки Франтик с места без разбега взмывал вверх. (Иван Ухов, великолепный мастер по прыжкам в высоту, в данном случае отдыхает). При этом заметьте, Франтик приземлялся на сантиметр, другой дальше, нежели стоял до того.
Мне, человеку, давно потерявшему веру в чудеса и приведения, картина происходившего действа была несколько смешна и забавна. Понятно, охапка сама по себе не могла так вздрагивать, можно сказать, подпрыгивать. Кто-то там её двигал. Но кто, вот вопрос. Для любого субъекта, сидевшего под сеткой, собака- враг номер один. Он, скорее всего, замер бы на месте до поры до времени, выждав, когда Франтик отвлечётся, дал бы дёру. Этот же хам игнорировал все собачьи протесты прекратить безобразие,- упорно двигал сетку к намеченной цели, наводя меня на мысль, что хозяйские нужды присущи не только человеку. Франтюшка продолжал упорствовать на своём, как ему казалось, не давая супостату продвигаться дальше. Моё появление мало прибавило ему храбрости, разве что лаять он стал настойчивее. Мне на миг представился Марсик,- тот в один момент разнёс бы и охапку, и того, кто под ней сидел. Франтюшка явно трусил, постоянно держа определённую дистанцию. Как я заметил, прыгал он не ради тренировки, как это делает Ухов. На лету он успевал, вытянув шею, склонить голову то на ту сторону охапки, то на эту с мыслью: «А может быть, с боку врага увижу?».
Охапка продолжала настойчиво двигаться по гладкому бетону. Уже между ней и стеной дома образовался узкий коридорчик. Воспользовавшись этим, Франтюшка стал «нарезать» круги вокруг охапки, надеясь сзади её увидеть супостата. Причём, узкий коридорчик он пролетал пулей, не успев даже повернуть головы. Вот что трусость делает! А как же! Вдруг «тот», что в охапке, прижучит в узком коридорчике и дух вон! Простора то нет. Тут даже быстрые ноги не спасут!
Когда Франтик пулей пролетел коридорчик, мне вспомнились слова из известного фильма, сказанные незабвенным Юрием Никулиным: «Я не трус, но я боюсь». Откровенно хохочу над этой комедией, но пора уже и занавес опускать,- собачка вот-вот охрипнет. Тянусь рукой к охапке, Франтюшка вдруг хвать (не больно, он часто так делал) зубами за мои пальцы и потянул мою руку в сторону, мол, ты что опупел,- отхватит по самый локоть. Я послушался совета друга, и тут меня оторопь взяла: стою-то в трусах и в комнатных тапочках. А если там большая крыса, или хорёк какой-нибудь! В суматохе цапнет,- хлопот не оберёшься. ( Вот как трусость одного нагоняет панику на другого!) Боковым взглядом замечаю в своей левой руке палку и радостно испускаю дух: « Фу-у-ух! Теперь-то нас трое! Это вам не хухры-мухры. Могём и тигру лапки пощекотать». Тянусь дрыном к охапке и на всякий случай голые ноги ставлю подальше от неё. Франтик прячется сзади меня и в ожидании чуда (чем чёрт не шутит!) перестаёт лаять. Стоит вам заметить, что это его коронная тактика: умолкать, когда ему грозит опасность. Увидев, допустим, на улице бродячего пса Кабысдоха, он, бывало, юркнет под забор, в самой дальней картофельной грядке зароется в ботву и молчит, как убитый. Чтобы хоть как-то скрасить конфуз друга, я зову его, якобы к обеду. Он выскакивает из укрытия, отряхивается от пыли и мусора и геройски лает на всю улицу. Вот и теперь он затаился за моими ногами, глядя на палочку-выручалочку, которой я поднимаю охапку. И чтобы вы думали!? Под маскировочной сеткой оказался ёжик! Наш общий с Франтиком друг, который жил у нас на участке под сараем. Пёсик тут же сник, и надо бы вам видеть, в какой конфуз он погрузился,- его словно помоями облили,- весь обмяк и скукожился. Боясь взглянуть мне в глаза, он стоял как оплёванный, даже лапки стал переставлять как-то брезгливо, тщательно выбирая «посуше» и без того сухие места. Так и не взглянув на меня (срамота- то какая!- поднять такую бучу и из-за чего?), он нехотя поплёлся к крыльцу. Ночь нас ждала тревожная, точнее сказать, неспокойная. Франтику опять будут сниться кошмары, и он будет скулить и, возможно, лаять. Жаль друга, но я нем, как рыба, плетусь за ним на второй этаж. Иногда лучше помолчать, чем утешить.
Утром мы вернулись на место вчерашних событий. Франтик напрочь забыл про свой конфуз, был, как всегда, весел и игрив. Я обратил внимание на маскировочную сетку. Она лежала довольно далеко от отмостки. Видно, что ёж, после нашего ухода, продолжил начатое им дело. Наверное, всю ночь пыхтел, бедняжка, и всё напрасно,- сетка крепко зацепилась за куст розы,- и ни с места! Я догадался, для чего сетка нужна была ёжику!?- утеплить своё жилище. Мы тут же с Франтиком съездили на поле, привезли соломы и положили рядом, где жил ёж. Пусть ему тоже будет тепло.
Вот такая история приключилась с моим любимым Франтиком.
Сейчас самое время познакомить вас с ним, но прежде скажу вам банальную вещь. Каждый, кто держит собачку, считает её из ряда вон выходящей. И правильно! Ведь она своя. А своё плохим не бывает. Вот иногда смотришь на чужого ребёнка и видишь: у него и прикус неправильный, и уши топориком, голова вообще яйцом вкрутую и перевернута носиком вверх. У вашего чада подобного ничего нет. Родитель же того ребёнка, у которого голова яйцом вкрутую, видит в вашем чаде не меньше недостатков. Так что к своему быстро привыкаешь, свыкаешься и ничего не замечаешь. Уж на что Франтик был безобразным щенком, ну просто уродец! Но мы свыклись с этим и намного быстрее, нежели придумывали ему кличку (иначе звали бы мы его совсем по- другому). Больше недели мы всей семьёй ломали головы, как назвать щеночка, которого жене «втёрли» в виде подарка, а у той язык не повернулся отказаться. Трудно такому существу подобрать кличку. Судите сами: величиной он был чуть больше моего кулака, да и то полкулака занимали одни уши, хвост длинный и тонкий как у крысы, рачьи глазки на выкате, того и гляди выскочат из своих орбит. Единственное, что утешало в нём,- это цвет. Был чёрным, как смоль. Ни единого другого пятнышка.
«Какая великолепная сапожная щётка!- шутил наш сосед.- При случае, если настоящая, вдруг затеряется, можно пользоваться им. Временно, конечно, пока щётка не отыщется».
Каждый из нас на свой манер подбирал кличку, с пеной у рта «обосновывал» свой вариант и потом убеждался, что она идёт пёсику, как корове седло. Пока мы спорили, «субъект» нашего спора целыми днями дрыхнул в корзине у камина. А когда подходила наша очередь спать, «устраивал концерты» все ночи напролёт: видите ли, скучал по сёстрам и братьям. Приходилось с вечера включать транзистор и прятать в камине. Щенок всю ночь ходил по залу в поисках говорящей невидимки.
Он очень любил конфеты, особенно ириски «золотой ключик». Щенок не знал, что их нужно сосать, начинал интенсивно жевать. Это комедия! Ириски тут же прилипали к зубам, да так крепко, что нельзя было раздвинуть челюсть. Что он только не делал: лапками пытался залезть в пасть, и головой мотал, и визжал. Одним словом, учинял себе, бедняжка, просто издевательство, но от этого лакомства никогда не отказывался.
Младший сынишка предложил впредь давать ириску в обёртке,- зубы не так будут липнуть. Старший возразил:
- Зачем? Во-первых, фантики неизвестно из какой бумаги сделаны, затем незнамо какой краской покрашены, и вдобавок, надписи на обёртке из синюшных масел.
Мы, чтобы сберечь желудок собачки от гастритов и колитов, дружно отклонили такое дело, но слово «фантик» нас заинтересовало. Оно подходило для искомой нами кличке, но тут опять вмешался рассудительный старший сын.
-Он ещё щенок. А вдруг из него вырастит большая псина. Помните, у Корчажкиных был Бублик. Кличка подходила, пока он был маленьким щеночком. А потом вымахал всем на посмешище чуть ли не в телка.
Всё тот же старший сын предложил назвать его пока Франтиком:
-Когда вырастит, увидим,- Франтик он или Франт.
Франтом он так и не стал, оставаясь Франтиком навсегда. Наш кот Атос был в два раза больше его. Когда они играли друг с другом, Атос давил пёсика массой, а Франтику возразить было абсолютно нечем.
Теперь представьте себе, что это существо, которого запросто пришибить соплёй, был неимоверно отчаянным. На широком и длинном(150см + 50 см) подоконнике второго этажа ему негде было «разгуляться», когда Франтик видел, проходившую по улице собаку или кошку. Он захлёбывался от злобы, метался от откоса к откосу, шерсть на холке и на лбу торчали дыбом, с губ слетала пена. Ну точь в точь, как в сказке про зайца и лису: «Как выскочу, как выпрыгну,- пойдут клочки по закоулочкам!» Столько страху, столько страху! Аж поджилки трясутся.
Таким отчаянным он бывал и на улице, правда, в моём присутствии, а особенно, когда я в руках держал дрын. Заприметив палку в моих руках, чужая кошка или собака мгновенно исчезала в ближайшем переулке, а Франтику казалось, что это он нагнал на них страху и на радостях подпрыгивал выше моего пояса.
Возможно, Франтик не был бы трусливым, если бы не один случай. Как-то к нам зашла соседка с сынишкой-сорванцом. Пять лет от роду, но такой оторвила,- не приведи Господь. Судите сами: я в это время бетонировал дорожку от калитки к дому, пригладил раствор, как куриное яйцо. Зная проказника, я специально подозвал его и просил не ходить по дорожке. (А надо было с дрыном стоять и караулить). Стоило мне отвлечься, беседуя с его матерью, как услышал сзади какие- то странные звуки. Оборачиваюсь: пацан топчет крышу моего «жигулёнка»,- то ли он отряхивал раствор со своих кожаных сандалет, то ли пробовал,- крепка ли крыша у моей машины. Вы бы видели, как он плакал, доказывая нам, что на бетонной дорожке это вовсе не его следы, а другого какого-то проказника. Вот такой вот сорванец. А дальше уже его проказы коснулись Франтика. Тот рьяно стал пресекать попытки сорванца взять его в руки и чуть не укусил дебошира. Жена цыкнула на безвинного пёсика, и тот обиженно стушевался в зал на диван.
Я заново железнил бетонную дорожку и вдруг услышал через форточку вопли Франтика. Бегу в дом. Жена с гостьей пьют чай на кухне. Сорванец тихо прокрался в зал, где на диване лежал Франтик. Включил пылесос, оставленный женой на время чаепития, снял щётку со шланга, зияющее отверстие которого приставил к заду пёсика. Мощный пылесос стал захлёбываться, засасывая в резиновый шланг Франтика. Хорошо, что у того были лапки. Задние он согнул в коленях, не давая себя проглотить, а когтями передних судорожно вцепился в плотную ткань дивана.
Увидев эту картину, я потерял контроль над собой. Не отдавая себе отчёта в действиях, крутанул сорванцу ухо на два оборота, словно ключ в замочной скважине. С той поры пылесос нагонял на Франтика панический страх.
Кстати, собаки очень подвержены этим самым паническим страхам. Я знал одну собачку, которая, заслышав от кого-то ни было два слова: «Пойдёмте купаться», сломя голову убегала на край деревни и до вечера оттуда не возвращалась. Очевидно, её не раз бросали в реку или пруд, чего она страшно не любила. А в Крыму, где мне пришлось на время отдыха снимать комнатку, пёсик Ерошка страсть как не любил, когда ему показывали «козу» из двух пальцев, напоминающую движение ножниц. Этого бедолагу, наверное, часто стригли тупыми ножницами. Ерошка готов был разорвать в клочья того, кто показывал ему «козу».
Так с той поры пылесос нагонял на Франтика панический страх. Стоило нам кому-то нагнуться к пылесосу или прикоснуться к нему, Франтик медленно на цыпочках, словно крался к жертве, тихо уходил в самую дальнюю точку дома. На втором этаже прятался в детской комнате, на кровати и обязательно под подушкой; внизу убежищем ему служил топчан на веранде, за которым он чувствовал себя, как за каменной стеной.
Надобно рассказать вам, как Франтик относился к еде. Ни один ребёнок в мире, будь он капризным-прекапризным, не годился бы ему в подмётки. Я не помню случая, чтобы он что-то съедал с аппетитом, кроме, конечно, ирисок «золотой ключик», если при этом можно назвать аппетитом те мученья с прилипанием зубов. Режем, к примеру, ломтик варёной колбасы или котлету кладём на блюдце, что в углу на кухне. Зовём его к завтраку (не позови, он вообще не придёт ни сегодня, ни завтра, ни через неделю). Ковыляет из зала нехотя, лениво, неуклюже переставляя лапы, словно в штаны навалил. Подойдёт к блюдцу, долго-долго смотрит на кушанье, потом обернётся на нас, сидящих за столом и с аппетитом уплетающих завтрак, как бы вопрошая: «И это всё мне!??». Ни за что сам не притронется к еде. Отщипнёшь кусочек колбасы или котлеты, сунешь ему под самый нос, тогда соизволит пожевать, да и то с таким видом, словно ему дали горькую-прегорькую пилюлю. Кстати, о них, о таблетках. Франтик однажды заболел чумкой. (Это страшная болезнь для животных). Спасти его от гибели могли только таблетки, прописанные ветеринаром. Впихнуть их в пёсика не было ни какой возможности,- он тут же их выплёвывал. Пошли на хитрость: толкли таблетки меленько-меленько, разбавляли молоком и обязательно тёплым: в холодном молоке крошки таблеток плавали сверху, и Франтик легко от них избавлялся. Обладай Франтик анализом (а это присуще только человеку), последствий от чумки можно было избежать, и вылечиться до конца. Но этого не произошло. Страшная болезнь в память о себе оставила в собачке тик: задняя левая лапка дёргалась ежесекундно в такт биения сердца, и с этим ни чего нельзя было поделать: всю оставшуюся жизнь пёсик бегал на трёх лапках с поджатой задней. Правда, когда надо было удирать от злой собаки или свирепого кота, Франтик «включал все четыре скорости».
Для Франтика и Атоса я выглядел лохом: меня можно было когда угодно разбудить, дабы справить лёгкую нужду на улице, в любой момент позвать на помощь. Статус жены и детей, не дозволял ни Атосу, ни Франтику делать подобное, разве что в моё отсутствие, когда я уезжал на рыбалку.
Атос просыпался среди ночи, а чаще всего под утро. Сядет супротив меня на полу и долго-долго смотрит, не шевельнусь ли я. Если долго не шевелюсь, дабы не разозлить меня, полушёпотом « мя»-кнет и сидит, ждёт пока проснусь. На выручку Атосу в таких случаях приходил Франтик: он был при мне как бы адъютантом, а стало быть, ему дозволялось меня «тревожить» в любое время суток. Услышав проснувшегося кота, Франтик мигом оказывался на полу и, как всегда, начинал лизать Атосу нос, за что тут же получал в лобешник лапой. Без всякой обиды на кота за оплеуху Франтик настойчиво тявкал пару раз, чтобы я проснулся и выпустил Атоса наружу.
Есть мнение, что домашние животные неуловимыми, едва заметными чертами внешне напоминают своих хозяев. Я с этим согласен полностью. Мало того, собаки перенимают у хозяев некоторые привычки. Например, в плане сна мы с Франтиком со временем стали два сапога пара. Натерпелся ( а за одно и научился) он со мною бедолага: я сплю неспокойно, ворочаюсь с бока на бок постоянно, часто вскрикиваю во сне при виде кошмаров и злобных животных. И это происходит постоянно. Однажды, представляете, во сне тигр за мной гнался. Огромный полосатый, как сейчас помню, с рваными ушами. Я от него пытаюсь огребаться во все лопатки, а ноги свинцом налиты - не слушаются,- с места не сдвинешь. Как я умудрялся бегать,- ума не приложу. Я за куст,- он за мной, я через ручей,- он за мной и вот–вот схватит за шкирку. Я на сосну, он за мной. Сосна, высоченная метров сорок будет Я уже на самой макушке, и тигр вот он. Ну, что ты будешь делать!? Мне бы каких - ни будь плюгавых два крыла. «Господи»- прошу Бога, но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Я мигом просыпаюсь, ибо выхода нет. Другой бы расстроился, быть может, заплакал бы от этого страшного сна, а я хохочу, как безумный: надо же! оставил в дураках самого тигра.
Франтик не понимал в чём дело, слыша среди ночи, как я скулю, верещу, ( смотря по ситуации) кричу благим матом, а потом ко всему прочему хохочу. Он прыгал на пол с кровати и давай во всю глотку голосить, всех домочадцев на ноги поднимал, за что тут же от них получал строгий выговор, от которого, сконфузившись, готов сквозь землю провалиться,- он так не любил, когда его ругали! Лучше побей, только не ругай. Интеллигент!!!
Сам он спал, подобно мне, беспокойно. Описать это точно, боюсь, не получится, но попробую.
Как только я улягусь в постель, успокоюсь, он прыг ко мне на кровать, скользнёт под пододеяльник (под одеялом ему было жарко спать), стихнет, и только задняя лапка выдавала его присутствие. Спал он очень чутко. Как уже знает читатель, я веретеном верчусь на кровати, того гляди придавлю пёсика. Каким- то невообразимым чувством он предугадывал начало моего вращения, и, на мгновение опережая меня, спрыгивал с кровати. Терпеливо выжидал, когда я успокоюсь, и снова юрк под пододеяльник. Как и мне, Франтику снились сны, мягко скажем, не совсем приятные. В такие минуты он чуть слышно скулил, суетливо перебирал лапками, дыхание его учащалось (понятно, от кого-то удирал). Наконец, когда скулёж переходил в откровенный визг, он мухой летел с кровати на пол и начинал громко лаять на окно. Потом спохватится, ведь это же сон («какую оплошность допустил!») весь сожмётся в комочек, опустит свои длинные уши, и крадучись, скользнёт под пододеяльник и затихнет, будто его там нет.
Франтик по натуре был не злым, а добрым. Как истинный интеллигент, он боялся причинить другим боль. Если доставлял кому дискомфорт, тут же тушевался и боялся даже взгляд поднять,- до того ему было не по себе.
Не раз замечая это, я приходил к выводу, что не только человеку даны переживания и эмоции. Настроение Франтик создавал себе сам. По выражению моего лица соображал: веселиться ему или плакать. И заходивших в дом людей мерил той же меркой,- в добром ли они расположении духа. Он их не то, что бы боялся, а остерегался, дабы его не украли. Выглядывал из-за шкафа или дивана, осматривал незнакомца снизу вверх, как бы соображая, способен ли этот человек на такую подлость, как украсть его и унести из дома. (Этого бы он никогда не перенёс). На подозрительного человека (если я был рядом) налетал вихрем, громко и долго, долго лаял, пока не скажешь ему замолчать. Приказы он исполнял мгновенно,- два раза не надо повторять. Однако, однажды мне не удалось заставить его молчать. Я таким злым его ещё никогда не видел, причём злым на меня, на своего друга.
Было это так. Мы копали с Франтиком картошку. (Понятно: я копал, а Франтик наблюдал за мной). В какой- то момент увидел, как под штакетник забора подлезает Мушка (это я для себя её так нарёк), собачонка из дома в дальнем проулке, в котором каждое лето отдыхала семья москвичей. Она породистая, в отличие от моего друга: на лапках и на животе шерсть коричневая, на спинке и на боках черная, как у Франтика. Соответственно и ушки у неё двух цветов. Одним словом, красавица, спортсменка и так далее. Я любовался гостьей, потому что видел её первый раз, а мой приятель на неё ноль внимания. Мушка шустро подошла к нему и вместо обряда обнюхивания стала топтаться рядом, а вернее сказать стала танцевать. Франтик, наконец, повернул в её сторону голову, но с таким недовольным видом, мол, ты чо не видишь, что мы делом заняты. Я бросил копать картошку, стал наблюдать за ними. Мушка подошла ближе к женишку, слегка оперлась на его бок и положила свою милую мордашку Франтику на холку. (Смелая бабёнка!) Это был особый какой-то знак внимания у собак, то бишь, тонкий намёк на толстые обстоятельства, потому как Франтика словно подменили: он тоже затанцевал и не забыл про обряд обнюхивания. Пёсик так быстро переметнулся во власть Мушки, что меня уже для него не существовало. Поди ж ты, что любовь-зараза вытворяет! Так, танцуя друг перед другом, они подошли к тому месту, откуда появилась Мушка и скрылись за забором. Мне осудить бы надо Франтика за его легкомысленный поступок, ну, а сам-то каков: завидев красотку, забываешь обо всём на свете.
Я вздохнул и продолжил копать картошку. Ведра ещё не накопал, слышу издалека жалобно молящий голос друга. И так этот голос, вернее, окрас его резанул мою душу, что пришлось вспомнить далёкое-далёкое детство. Стоило кому- то обидеть меня на улице, я тут же на всю деревню голосил: «Ба-буш-ка!!!». Открывались ворота, высокая, в два обхвата женщина (моя бабушка) становилась в позу «руки в боки» и всем сразу понятно, сейчас кто- то схлопочет. Те, кто специально обижал меня, сразу линяли, кто же невзначай или случайно,- просили прощения: «Бубушка Апрося, я случайно…»,- и вмиг проблема исчезала, болячки рассасывались, и всё было оккей. Вот только у Франтика болячки не рассасывались, он голосил так, словно по нём машина проехала. Если так, то лежать бы ему у дороги, но пёсик как на стометровке с включенной «четвертой скоростью» мчался к дому. Я, примерно, догадывался, что стряслось (всё-таки стреляный воробей), но не ожидал, что Франтик так настойчиво позовёт меня на помощь. Я стоял в растерянности, не зная, что делать, а он вцепился зубами в мою штанину и с такой злобой стал тащить меня. Я попытался запретить тянуть за брючину, куда там! Как обычно пена на губах, значит, что-то хватило его за живое, просто так он пеной бросаться не стал бы.
Беру дрын, эту «бабушку Апросю», иду крейсерской скоростью за Франтиком. Он ещё больше торопит меня, боится, вдруг не успеем. Не понимаю, что случилось, пожар что ли? А пёсик спешит, суетится и направо гавкнет, и налево. Понятно, он что- то рассказывал, но что?
«Бестолковый всё-таки,- подумал я про себя,- иди куда тебя позвали, там видно будет».
Идти пришлось довольно долго, за последние дома деревни в лес на поляну. Пока шли, Франтик не умолкал ни на минуту, голос его был тревожным, но без той злости, с которой тянул меня за штанину.
На поляне нас ждала такая картина: Мушка лежала животом на траве, вытянув все четыре лапки в струнку. Метрах в пяти от неё сидел бесхозный кобель Кабысдох. Недалеко от него теснились, иногда покусывая друг друга, стайка кобельков, живущих по принципу «а вдруг что-то обломится и нам перепадёт».
Заприметив в моих руках «бабушку Апросю», Кабысдох и стая кобельков ломанулась в разные стороны, а будь я без строгого оружия, хулиганы даже б ухом не повели. Мушка поднялась с земли, отряхнула с себя прилипшие травинки и радостно пошла на встречу Франтику. Они долго обнюхивали друг друга, как - будто не виделись сто лет и спрятались за густым кустом орешника, оставив меня наедине с дрыном. Ждал я друга довольно долго, более получаса. Вернулся он уставшим, часто приседал на траву, приводил себя в порядок и снова еле-еле плёлся сзади меня, не выронив ни звука.
Этот случай я уже успел порядком позабыть, когда к нам однажды позвонили в дверь. На пороге стояла молодая и симпатичная женщина, держа в руках корзиночку, на дне которой сладко спал щеночек, ну вылитый Франтик.
-Это вам алиментщик,- просто сказала она и протянула мне корзину. Я не знал как благодарить и не успел этого сделать, как она развернулась и скрылась за дверью.
Ах, но как же кстати этот подарок судьбы! Мы только на днях договорились с родственниками в выходные поехать в город, купить там щеночка и подарить его семье Филимоновых. Дело в том, что жена Филимонова не так давно заболела рассеянным склерозом. Сам Филимонов с сыном с утра до вечера на работе, а она бедняжка весь день в коляске. Поговорить не с кем. Как же ко двору пришёлся им щеночек. Они нарадоваться не могли, наперебой хвалили его, говорили, какой он ласковый, умный, понимал всё с полуслова. Только говорить не умел.
Прошло какое-то время. Мне позвонил старший сын. Он служил в войсках ВДВ, просил срочно приехать по какому-то важному делу. В день отъезда я ходил по участку наводил порядок и увидел Атоса, лежавшего на соломе, которую мы привезли с Франтиком когда-то для ежа. Проходя мимо, я окликнул Атоса. Кот лениво посмотрел на меня и поник головою на солому. Я не придал этой картине ни какого значения.
Трое суток меня не было. Вернувшись домой, я не услышал радостных возгласов Франтика, который всегда после разлуки так радовался моему приезду. Обойдя весь дом, не нашёл его в комнатах. Пошёл на участок, за дом. И там его не было. Проходя мимо кучи соломы, увидел Атоса. Он лежал всё в той же позе, будто прошедших дней и не было. Я окликнул его. Атос не отозвался. Прикоснулся к нему рукой,- он был закоченелым. И тут так защемило моё сердце, слёзы градом хлынули из глаз. Долго не мог придти в себя. Не стесняясь своих слёз, выкопал за сараем глубокую яму, похоронил Атоса. А что же с Франтиком? Куда он подевался? Спросить было не у кого. Младший сын на время учёбы в институте переехал жить в город к дедушке. Естественно, он знать не мог. С женой мы давно не контачили, да она и не сказала бы мне всю правду. Почти месяц я ходил, как в воду опущенный. Горе так придавило, что белый свет стал не мил. Даже похоронив своих родителей, я не был тогда убит так горем, как в этот раз.
Потом, три недели спустя, соседка рассказала мне всю правду о Франтике. Жена каждое утро выпускала его гулять на улицу. Весь день на пролёт Франтик бегал из дома в дом, из подъезда в подъезд. Всё что-то искал. Скорее всего меня.
Во дворе одного дома сидела на цепи чёрная лайка с лихо закрученным хвостом. Большо-о-о-й специалист по белкам, а Франтик был чуть больше белки, как раз на раз укусить хватило.
Не гневайся на меня, мой добрый читатель за то, что в конце рассказа я так густо замесил скорбные краски. Что поделаешь. Жизнь есть жизнь. Никуда от этого не денешься. Все мы только гости на этом милом белом свете и рано или поздно уйдём навсегда в безвозвратную мрачную вечность. И только память добрых друзей на краткий миг продлит следы нашего пребывания на этой прекрасной земле.
Хитрая чайка.