(Отрывок из 2-й главы повести "Нить времени")
После того как все нужные документы были мной заполнены и подписаны, необходимые формальности выполнены, начальник отдела кадров сказал, что выписка из приказа о моем назначении будет готова не раньше 16.00 часов. Таким образом, у меня оставалось полдня свободного времени, которое я могу использовать по-своему усмотрению. И мне захотелось поехать на Васильевский остров. В метро, в разгар рабочего дня, было свободно и я, без помех, добрался до «Приморской». Дело в том, что Санкт-Петербург – не чужой для меня город. Здесь, на Васильевском острове, на улице Нахимова, недалеко от гостиницы «Прибалтийская», я прожил восемь, может быть, самых счастливых лет моей жизни.
Летом близость Финского залива, постоянный теплый ветер, наполненный морской свежестью и цветущий клевер на газонах, создавали неповторимую обстановку домашности и уюта, но зимой жителям приходилось туго. И все же, добровольно сменить Васильевский остров на другой район города желающих было мало. Как и раньше, у метро можно было увидеть книжные развалы, на которых всегда можно было найти интересную книгу, о чем раньше можно было только мечтать. Я не удержался и купил достаточно редкое издание «Воспоминаний» грос-адмирала Альфреда фон Тирпица на немецком языке и «Карманные линкоры фюрера. Корсары Третьего Рейха» (В.Кофман) на английском языке. Сегодняшний день был безусловно удачным для меня.
Когда мне случается бывать в Санкт-Петербурге, я стараюсь побывать на Смоленском кладбище и навестить могилы людей, для меня небезразличных. Перейдя по неказистому, изготовленному из стрелы подъемного крана переходному мостику на другой берег речки Смоленки, и обогнув строящийся прямо у кладбищенской ограды многоэтажный жилой дом, я оказался у калитки Смоленского кладбища, скрытого от глаз людских плотной стеной деревьев. Это одно из старейших кладбищ Петербурга, давно закрытое для захоронений. Связано это еще и с тем, что, по слухам, кладбище собирались реконструировать и превратить его то ли в сквер, то ли в парк отдыха, и лишь в последние годы работа кладбища возобновилась.
Поначалу, еще в петровские времена, здесь хоронили преимущественно бедных людей, но позже ситуация изменилась. В первый раз я побывал здесь в начале 80-х годов, когда много ходил пешком, изучая район своего проживания. Тогда Смоленское кладбище было тихим местом, утонувшим в густых зарослях деревьев и кустарника, скрывавших от глаз людских хаотичные захоронения времен блокады Ленинграда. Изредка, можно было увидеть немногочисленных посетителей, рассматривавших необычные надгробия на могилах именитых граждан. «Остров забвения» - вот что пришло на ум, когда я прошел по безлюдным дорожкам. Позже, бывая здесь, я нашел могилы Можайского – человека, сконструировавшего первый в мире самолет, Попова - создателя круглых броненосцев “Поповок”, знаменитого путешественника Семенова-Тянь-Шаньского, мореплавателя Вилькицкого и основателя подводного кораблестроения в России Бубнова.
В цветочном магазине, недалеко от главного входа на кладбище, я купил букет гвоздик и направился по магистральной аллее на пересечение Смоленской и Семеновской дорожек – туда, где похоронен моряк и писатель Виктор Конецкий. На могиле – большой строгий крест из черного полированного гранита с надписью: «Никто пути пройденного у нас не отберет» и якорь. Захоронение обнесено якорной цепью. В стеклянной вазе стояли живые цветы, а горящая лампада придавала этому уединенному месту оттенок живого тепла. Было приятно сознавать, что писатель не забыт современниками, что здесь, в окружении могил родственников, он нашел свой вечный покой. Это ли не завидный конец жизни для много повидавшего на своем веку моряка, писателя, да и, просто, достойного человека!
Поставив в вазу принесенные цветы и поклонившись могиле Виктора Конецкого, я прошел немного дальше по магистральной Петроградской дорожке и свернул на Блоковскую. Здесь, в окружении своих родственников Бекетовых 10 августа 1921 года был похоронен Александр Блок, поэт № 1 своего времени. А было ему тогда всего сорок лет. Друзья и просто поклонники Блока пронесли открытый гроб от Офицерской улицы, где жил поэт, до Смоленского кладбища, в полной тишине и без оркестра. Их путь составил более шести километров. В 1944 году его перезахоронили на Литераторских мостках Волкова кладбища. Невольно напрашивается вопрос: - А что, других более важных дел тогда не было? Только что закончилась блокада Ленинграда. Множество домов было разрушено. Нужно было налаживать мирную жизнь, а тут перенос захоронения… Зачем?
Первоначальное место захоронения забыто не было. Там и сейчас лежит памятный камень и цветы от почитателей поэта. Стояла тишина, изредка нарушаемая карканьем ворон, облюбовавших верхушки деревьев. Я тоже положил на этот печальный камень принесенные цветы и, вместо молитвы, негромко произнес из «Возмездия»:
Жизнь без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Слева, наискосок, почти напротив могилы Блока, тоже виртуальное захоронение «40 мучеников». Якобы, здесь «борцы с мракобесием» заживо похоронили 40 священников. На скромном надгробии теперь постоянно горят лампады и свечи. На самом деле, реальное захоронение этих несчастных находится здесь же на кладбище, но совсем в другом месте, и сделано многое, чтобы это место, действительно, стало забытым. От могилы Блока совсем недалеко до часовни святой Ксении Петербургской. Здесь всегда много молящихся и просителей, оставляющих на стенах часовни и в укромных уголках записки-просьбы, обращенные к Ксении, и всегда много голубей, которые ведут себя почти, как ручные. Кстати, священником этой часовни начинал свою карьеру будущий патриарх Алексий.
Странной достопримечательностью кладбища является виртуальная могила Арины Родионовны Яковлевой – няни Пушкина, что подтверждается мемориальной доской, установленной при входе на кладбище. Поначалу считали, что она похоронена на Большеохтинском, но, позднее, историки нашли подтверждение, что она все-таки была погребена здесь, на Смоленском кладбище, но месторасположение могилы неизвестно. Арина Родионовна всю свою жизнь была крепостной сначала графа Апраксина, потом, Ганнибала и, наконец, Пушкиных. К детям в господские семьи брали «кормилиц» и «нянь». К мальчикам еще приставляли «дядек». У Пушкина «дядькой» был верный и преданный ему Никита Козлов, на руках принесший раненого на дуэли поэта в дом и проводивший его до могилы. Эти люди любили чужих детей, как своих собственных, отдавали им все, на что способна русская душа. Ни в письмах Пушкина, ни в письмах его родных ни разу не упоминается имя Никиты Козлова, а Арина Родионовна называется в них просто «няней». Всю свою жизнь Арина Родионовна, как и её дети, была крепостной, крепостной же она и умерла в 1828 году. На похороны няни ни Пушкин, ни его сестра Ольга, которую вынянчила Арина Родионовна, не поехали, а похоронил её в безымянной могиле муж Ольги – Николай Павлищев.
Виртуальность свойственна и другому известному захоронению, находящемуся в “Саду декабристов” на пересечении улиц Наличной и Уральской - предполагаемой могиле казненных в 1826 году заговорщиков. На обелиске из черного полированного гранита высечена надпись: «1826-1926 заложен в память столетия казни декабристов П. И. Пестеля, К. Ф. Рылеева, С. И. Муравьева-Апостола, М. П. Бестужева-Рюмина, П. Г. Каховского.»
Помимо виртуальности, обе эти могилы связывает еще такая категория как крепостное право, за отмену которого выступали декабристы. Крепостное право в России просуществовало ещё четверть века и было отменено лишь в 1861 году указом царя Александра второго-освободителя, осознававшего необходимость либеральных реформ, но, тем не менее, поплатившегося жизнью за свою мягкотелость и либерализм.
В Советский период нашего государства декабристы подавались как идейные борцы с самодержавием, Николай 1. - как жандарм Европы, а начальник третьего охранного отделения, шеф жандармов Бенкендорф, превратился в символ, который воплощал в себе весь деспотизм, произвол власти и жандармский порядок в государстве. В интернете, со ссылкой на “Заметки истории Российской империи 19 века” А.Э.Башкуева и секретаря Бенкендорфа Витковского, приводится речь А.Х.Бенкендорфа на допросе декабристов:
- Вы утверждаете, что поднялись за свободу для крепостных и Конституцию? Похвально. Прошу тех из вас, кто дал эту самую свободу крепостным – да не выгнал их на улицу, чтобы те помирали, как бездомные собаки, с голоду под забором, а отпустил с землёй, подъёмными и посильной помощью — поднять руку. Если таковые имеются, дело в их отношении будет прекращено, так как они действительно поступают согласно собственной совести. Я жду. Нет никого? Как странно... Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в 1816-м, а в Тамбовской губернии в 1818-м. Все вышли с землей, с начальными средствами. Я заплатил за каждого из них податей за пять лет вперед в государственную казну. И я не считаю себя либералом или освободителем! Мне так выгоднее. Эти люди на себя лучше работают. Я зарабатываю на помоле, распилке леса и прочем для моих же бывших крестьян. Я уже все мои расходы покрыл и получил на всём этом прибыль. И я не выхожу на площадь с безумными заявлениями или протестами против Государя или, тем более, против Империи!.. Так как вы ничем не можете доказать, что дело сие – политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачева.
Даже если допустить, что данный текст - авторский вымысел, то суть остается неизменной: да, Бенкендорф своих крепостных освободил, а вот “пламенные революционеры” со своими как-то не спешили расставаться.
В нашей истории известны два военных переворота, совершенных гвардейскими офицерами, в результате которых на царский трон взошли: Елизавета Петровна – дочь Петра 1. и Екатерина 2. Восстание декабристов – это попытка третьего военного переворота, в результате которого к власти должен был прийти Верховный диктатор Трубецкой. Казнь пятерых участников военного переворота рассматривалась как проявление крайней жестокости новоявленного царя. По законам Российской империи, да и всех цивилизованных государств тоже, участие в государственном перевороте - тяжелейшее преступление и наказывается смертной казнью.
Дело декабристов, по которому проходили 250 человек, рассматривал Верховный уголовный суд. На тот момент ещё продолжало действовать Соборное Уложение 1649 года, Петровские Воинский регламент и Морской устав, по которым почти всем привлекаемым к суду полагалась смертная казнь и вопрос упирался только в способ экзекуции. В конечном итоге, после рассмотрения и смягчения царем вынесенных судом наказаний, смертная казнь была утверждена только для пяти подсудимых: Пестелю – за планы государственного переворота и цареубийства, Муравьеву-Апостолу – за бунт Черниговского полка, закончившийся смертью многих солдат, Бестужеву-Рюмину – за соучастие. Каховского казнили за уголовное преступление – убийство генерал-губернатора Петербурга Милорадовича, а Рылеева – за организацию всего этого кошмара.
Размышляя о судьбах декабристов и печальной участи Александра второго, я вдруг подумал о том, что, видимо, одинаково опасно отставать в своем развитии, равно как и забегать вперед, применительно к судьбе государства. Почему-то вспомнил о человеке-загадке по имени Бартини: физик, математик, авиаконст- руктор, начавший работать в СССР еще в 30-е годы, намного опередивший своё время, создавший 60 проектов летательных аппаратов, из которых реализовано было только пять, и завещавший вернуться к его проектам после 2197 года (год его 300-летия).
Он пытался понять и найти, кто или что препятствует реализации его очевидно обгоняющих своё время разработок и … ничего не обнаружил. Объективно, ничто не препятствовало, но… Отсюда вывод, граничащий с фантастикой: прогрессорство - это не выдумка писателей-фантастов, а вполне возможная реальность. Кто-то невидимый, но реально существующий, контролирует наше развитие: если забегаем вперед – притормаживает нас, а если отстаем в развитии – тащит нас вперед через жертвы и катаклизмы.
Ничто больше не удерживало меня в этом невеселом месте, да и пора уже было возвращаться в пароходство за выпиской из приказа, и я прежней дорогой пустился в обратный путь к метро, провожаемый карканьем невесть откуда налетевших ворон.