Встретилось недавно.
Читаемый в сети автор пишет: «Материал есть, но на рассказ не хватает.»
Я очень уважаю серьёзный подход к делу, а тут растерялась.
Вроде, логично: изучение проблемы во временном срезе, сбор данных, аналитика, секретные протоколы родных и иностранных спецслужб, сравнительный анализ, опросы общественного мнения опять же, прогнозы экспертов и экстрасенсов, тут же протесты Гринписа, как развитие ситуации и сам рассказ скажется на таянии ледников Атлантики.
Если рассказ, скажем, о сопоставлении процентной ставки на студенческие кредиты в США и Гваделупе, то без пышного материала никак не обойтись.
Или как без могучего материала рассказать об особенностях подготовки танковой авиации в условиях Крайнего севера и пустыни Гоби? Собирать и собирать такой материал, потом сортировать, потом просеивать и только после утрясти и усушки можно писать увлекательный рассказ и получать Букера за это дело.
Но, так как речь шла о продолжении рассказа о любви, то я стесняюсь спросить: какого конкретно материала недостаёт? И как его, извиняюсь, собирать? А если собрать немножко, то сколько считать достаточным? Ведь он уже есть чуточку, но скудный, не рассказывается любовная история на таких жидких материалах...
Я к тому, что мне кажется, рассказы уже как бы существуют и ждут одного единственного толчка, чтобы быть рассказанными. Вдохновения. Рассказчика. Эмоции.
Вот есть, скажем, в человеческой анатомии расточительный феномен яйцеклетки. Младенец-девочка имеет их в полном, отведённом природой, количестве. А так как рожаем мы без огонька, этот бесценный продукт про..., ну, скажем, пропадает зря. Потому что даже самая самостоятельная яйцеклетка-феминистка не в состоянии сотворить ребёнка. Ей для этого нужен соучастник, а также масса совпадений по времени, характеру, цвету глаз, зарплате, привычке раскладывать носки по цветам и закручивать, вашу машу, пасту. Поэтому из сотен клеток-сокровищ в лучшем случае два-три спиногрыза вылупляются.
С рассказами то же самое. В мире они уже циркулируют и ждут, когда случиться некое событие, возникнет час времени пока тушится мясо (аромат такой, что народ со двора пытался войти в кухонное окно на запах), настроение некое взыграет или наоборот, мысли разгуляются в проветренной голове. И тогда история оплодотворяется и вылупляется рассказ.
Что хотела сказать, если вдруг: чтобы история, каких тысячи, стала рассказом, её надо рассказать. Просто поведать.
В ресторанчике, где мы обедаем по понедельникам и пятницам, много завсегдатаев. О некоторых я уже упоминала, потому что они своим присутствием создают стабильность. Ну, иллюзию стабильности и постоянства. Типа, всё под контролем и предсказуемо, кирпич на голову сегодня не упадёт.
Все друг с другом раскланиваются, здороваются и общаются, если вдруг кто не пришёл, начинают пытать владельцев и официантов: где, когда, почему нам не сообщили? Хотя по именам никого почти не знаем. Такие очень далёкие родственники, троюродные кумовья по линии деда тётки зятя.
Среди прочих там есть одна дама. Немолода, точно за семьдесят. Всегда одна. Накрашена, одета, причёсана и на ногтях что-то бордово-чёрное, явно родом из салона красоты.
Прибывая в районе полудня, к моменту открытия ресторана, мы всегда застаём её за одним и тем же столом в компании газеты с судоку и полулитрами белого вина. И поллитра уже наполовину пуста. На еду дама не разменивается, предпочитает калории в жидком виде, они в ей веселее усваиваются.
Однажды мы приехали попозже и перед входом обнаружили горизонтально стонущие ноги. Я подумала, что кто-то из строителей прилёг для удобства красить фасад (полным ходом шумел ремонт) и поёт народную польскую песню. Когда увидела, что ноги не соответствуют ожидаемым параметрам, я прыгнула через три ступеньки вниз, за мной метнулся мой муж, который в свою очередь подумал, что я сверзлась с зимней скользкой лестницы.
Вдвоём мы выловили и соскребли эту даму из лужи на плитке, поставили вертикально и водворили обратно в ресторан, откуда она до этого без успеха пыталась выйти.
«Ах, простите, мои глаза абсолютно ничего не видят. Эти глупые скользкие ступеньки расплываются, как будто их нарисовали, стёрли и опять нарисовали пунктиром. Да, ходить я могу, наплюйте на ноги, все бедренные кости давно из титана, не переживайте. Только сумку мою подцепите, там мои бесценные бесполезные очки!»
Сумку мог бы забыть мой муж, я бы сумку Луи Вуитон никогда бы не оставила лежать в луже бесхозной – мне безразличен полёт дизайнерской мысли и её высокотехнологичное воплощение, у меня вызывает изумлённое уважение цена этой кожгалантереи. Поэтому сумку я держала так же бережно, как и даму, усаживая обеих на стул.
Что она сделала? Она заказала ещё поллитра «как обычно» для восстановления равновесия и мой любимый официант Сташек привычно щелкнул каблуками «натюрлихь, мэм».
Потом мы узнали, что эта дама известна своим лёгких отношением к вину и крепким напиткам и иногда приходит в заведение уже «вполне счастливая». Она громко разговаривает с судоку, много курит и плевала на всех.
Я не видела ни одного человека, кто бы позволил себе снисходительный тон, не то что неуважение, к этой даме. Она в возрасте и в своём праве. Не нравится – иди в другой ресторан, а здесь, на столике у липы под тентом сидит она, в жемчугах и в бордовом лаке, может, не совсем «как стекло», но в мире со вселенной..
Летом, когда детский сад прикрылся на пару недель, с нами обедать ходила Нина. Если она куда-то припёрлась, то не услышать, не увидеть и не восхититься сложно – она очень социально-ориентированная девочка, я иногда сажусь подальше и, насвистывая, озираюсь по сторонам, чтобы не дай бог наше родство не вылилось претензиями к матери относительно воспитания дочки.
Нина болтала с папой и с мамой. Потом родители болтали между собой. Потом все болтали со всеми в разных направлениях. Поэтому языки смешались и русско-немецко-английский разговорник оказавшемуся рядом пытливому разведчику пришёлся бы очень кстати.
А рядом сидела эта дама, сидела уже давно и обвила ногами ножки высокого стула для устойчивости позиции.
И вдруг она говорит : ребята, а вы откуда такие болтливые?
Тут я сама покрепче обвила ногами стул, потому что такой вопрос на русском языке услышать без подготовки в Берлине – редкая птица до середины Днепра.
«Да нет, по-русски я разговариваю очень плохо. Просто мой муж работал в правительстве ГДР, мы все учили язык в школе, а потом я с ним много путешествовала по России: Москва, Петербург, Золотое Кольцо, Ростов, представьте себе. Какая красивая страна, какой красивый язык!
Мы с мужем прожили вместе почти сорок лет. За-му-жем было прекрасно и я всегда планировала, что умру первой. Всё рассчитала. А он меня предал. Умер первым, без моральной подготовки, от инфаркта четыре года назад. Он меня бросил. Знал, что я без него пропаду, и всё равно ушёл. Я не очень понимаю, для чего мне отмеряно больше жизни. Мне она абсолютно не нравится, мне не интересно дышать и грустно просыпаться. Но эта частная медицина то мне суставы меняет на космические сплавы, то глаза тянут оперировать, то давление мониторят, то кровь с мочой анализируют. Я столько не писаю, сколько им надо – то сахара много, то лейкоцитов недостаточно, то цвет некрасивый, то невкусная. Господи, когда же это закончится?! Когда же это глупое судоку наконец сойдётся?! Дочка у вас отличная, а жизнь – полная бессмыслица.»
С тех пор мы всегда останавливаемся с ней поболтать.
Если её вдруг нет, мы пытаем официантов «что случилось со счастливой дамой»? Потому что всем кажется, что она легкомысленна и фривольна в своём обращении с градусами.
А мы знаем, что она может жить только под лёгкой пеленой наркоза. Тогда можно доковылять на титановых суставах до дому, вытащить из Вуитона ключ, открыть шикарную квартиру на Ваннзее, где не всякому финансово живётся, рухнуть стилистически-дорого-чёсаной головой на ортопедическую подушку и заснуть без снов, но с надеждой, что во сне, именно сегодня, всё тихо и безболезненно закончится.
Ребята, я понимаю, что эта история – не тот рассказ, за который я огребу славу и Букера.
Но эта история есть, она существует во вселенной. Она попала в меня, я сработала гипотетическим сперматозоидом и рассказываю, как могу.
Потому что иначе она пропадёт вхолостую.
А мне очень жалко, когда ценный материал, хоть био, хоть литературно-жизненный, выхолащиватся зря.
Да ладно, истории. Людей жалко...