День оказался капризным, с утра проявлял свой несносный характер: то подразнит улыбкой, то нахмурится и брызнет слезами, то начнет вдруг срывать афиши и гоняться по улицам за желтой листвой. Но людей это не пугало – на городской площади гуляла-трудилась ярмарка. С лотков торговали фруктами и всяческой снедью, нарасхват шло мороженое, в разовых стаканчиках пенилась кока-кола, разносился, перебивая все остальные запахи, аромат шашлыка. Над площадью то и дело взлетали сорванные с гирлянд надувные шары. Лились задушевные мелодии «менестрелей», иногда их бесцеремонно прерывали оживленные марши духового оркестра. А по кругу понуро брели пони, украшенные пестрыми попонами, катали замиравших от восторга ребятишек.
В сутолоке праздника никто никого не замечал, каждый самостоятельно поглощал свою порцию удовольствий. Лишь один человек был здесь в большей степени наблюдателем, чем участником. Он стоял возле миниатюрного столика, на котором были разложены книжицы в сиреневом переплете, и немного завидовал праздной публике. В коробке из-под леденцов лежало несколько разномастных монет – для заманки, их вполне хватило бы на чашку горячего кофе, но нельзя было оставить свой пост и отлучиться. Ведь в любой момент мог подойти покупатель, сраженный таким объявлением:
С о ч и н и т е л ь п р о д а е т с в о и к н и г и !
Он долго обмозговывал текст, прежде чем написать его фломастером, взятым у сына. «Поэт» – было б короче и, возможно, понятнее, но внутренний голос почему-то запрещал ему вывести это высокое слово на куске ватмана.
Сочинитель был низкоросл, худосочен и плохо выбрит. Из-под копны вьющихся волос, сдутых ветром на лоб, смотрели выцветшие глаза. Поначалу к губам Сочинителя была приклеена обворожительная, как ему мнилось, улыбка, но, продрогнув и отсырев под сеющимся дождем, она исказилась и стала похожа на гримасу презрения. Сочинитель о том, конечно, не знал. Он силился любить этих жующих и пьющих беззаботных людей, всех вместе и каждого в отдельности, – но как-то не удавалось, и он перестал себя заставлять. Мысли, освобожденные от узды, потекли в другом направлении. Он вспомнил свои бессонные ночи, тупой страх перед чистым листом и восторг завершения, когда вдруг, на рассвете, уверишься в своей гениальности, и заплачешь, и бессильно уронишь голову на еще не просохшие строчки. Лишь эти минуты и были истинным счастьем.
Потом начинался день, и Сочинитель не вписывался в него. Соседи считали его неудачником и жалели жену, а друзья потихоньку оставили их обедневший дом.
Он сейчас тоже, до замирания сердца, жалел свою кроткую, никогда не роптавшую жену, жалел и сынишку, слишком бледного и слишком послушного для своего возраста. Он каялся перед ними. Озирая бездушную сытую толпу, он клялся никогда больше не брать в руки перо, найти хорошую прибыльную работу и стать как все, стать хозяином в доме и уважаемым человеком в обществе. Презренный мир, которому не нужна поэзия, не достоин поэта – и не получит его.
Сочинитель ощущал себя лишним в этой шумной массовке, но почему-то не убирал свой товар и не уходил. Не могло быть – не могло! – такого беспредельного одиночества. Существует же на свете хоть одна родственная душа, тоже способная подняться над пошлым, постылым бытом…
Уже начинало смеркаться. Ярмарка постепенно сворачивалась, только озорная лоточница все еще зазывала на свои остывшие пирожки. Возле нее крутился местный бродяжка по прозвищу Грошик, считал на ладони мелочь и вполголоса матерился – на пирожок не хватало. Грошик зажал в кулаке свой капитал, зорко оглядел площадь, сдвинув к переносице рыжие брови, и решительно зашагал к Сочинителю.
– Сколько? – спросил по-деловому.
Сочинитель промямлил какую-то мизерную цифру. Ему очень хотелось удержать покупателя, побеседовать с ним, обнажить свою наболевшую душу, но тот, очевидно, спешил. В коробочке из-под леденцов робко звякнуло. Сочинитель подал книжицу и стал на ощупь ловить за спиной стульчик, на который он даже не оперся за весь этот мучительный день. В голове уже возникал тот знакомый сладостный звон, из которого вот-вот зародится рифма. «Клянусь, – прошептал поэт, – клянусь, что пока хоть один… хоть один человек…»
– Ты слышишь меня, брат?!
Грошик не слышал. Он направлялся к лоточнице – шел делать свой маленький бизнес.