Леха – друг. Мы с ним когда-то в Межиричах жили, местность для спортивных карт корректировали.
Сижу на табуретике у летней печки, дровишки подкладываю, говорю:
— Все здорово, только пьем многовато.
— Так хорошо ведь, – отвечает.
— О, смотри, как ветки из ствола выросли, крест получился. Леха, а ты крещеный?
— Нет.
— Так надо бы.
Леха молчит. Потом спрашивает:
— А что, думаешь, Бог есть?
— Ну, ты же есть? Ты же откуда-то взялся?
— Меня родители родили.
— А их?
— Их – их родители.
— Ну, это понятно. Я про первых родителей спрашиваю.
— Что ты спрашиваешь? Тебе же в школе рассказывали про зарождение жизни из неживой материи.
— Леха, ты же нормальный мужик, здраво рассуждаешь. И поверишь, что из этой кочерги может когда-нибудь жаба родиться?
— Там же миллионы лет процесс шел.
— Интересно, на каком миллионе кочерга начнет в жабу превращаться? Ты, Леха, преданный делу народного образования человек. Можно сказать, стойко и глубоко верующий. Большевики с их верой в светлое будущее и рядом не стоят с твоей верой в эволюцию.
Леха помолчал и сказал:
— Может, инопланетяне?
— Если ты что-то сознательно делаешь, ты же понимаешь, что ты делаешь? Оно для тебя объяснимо и логично. Если инопланетяне нас создали, то мы для них должны быть объяснимы и логичны. Значит, они в нас должны были вложить мозги, подобные своим, может, послабее. Свою собаку ты воспитываешь так, чтобы она тебя понимала, а ты ее. Значит, мозгами своими и мы должны в какой-то мере предполагать задумки инопланетян. Тогда скажи, зачем мы им сдались? Вон у бабы Тани куры, так она с них яйца собирает. А инопланетяне что с нас собирают? Сколько помершего за всю историю народа они проморгали уже! Да и вообще… А инопланетян тогда кто создал?
— Чайник кипит, – и Леха начинает заваривать чай, – ты такой самодовольный сидишь, как будто знаешь, откуда мы взялись.
— Знаю. Мы ; Божие творение.
— Да ты же сам только что спрашивал, откуда инопланетяне взялись! Говори теперь, откуда Бог взялся.
— Леха, ты некрещеный. Не могу я тебе открыть такую тайну.
— То-то, умник…
После чая ушли в лес карту рисовать, каждый – на свой кусок.
Вечером нажарили картошки, набили яиц, нарезали сала, достали бутылку, сидим.
Теперь начал Леха:
— Ты точно уверен, что Бог есть?
— Как говорят наши: воистину!
— Почему?
— Совесть.
— Что совесть?
— Откуда совесть взялась? И где она живет? В теле свободного места нет – мышцы, кровь, желудки, пузыри… В мозгах её тем более быть не может, мозги её мигом выдворят, она жить мешает, из-за нее, подлой, приходится себе во вред поступать. Совесть, Леша, – это признак Бога в нас. Забавно, была ли у Дарвина совесть?
— Про Дарвина – не знаю, но у тебя ее нет, ты себе больше налил.
— Так это и есть проявление моей совести. У тебя, брат, сердце слабенькое. Вот же бессовестная натура человеческая: больше – меньше! Ну, хочешь, я от себя отолью?
— От себя отливать не надо, лучше мне долить. Если ты будешь пить больше меня, то и твое сердце станет слабеньким. За тебя беспокоюсь, мне уже терять нечего.
— Ладно, будь по-твоему. Доливаю. Бог и это видит. Вздрогнем! Кроме того, друг любезный, посуди сам. Пускай у наших родителей жизнь исковерканная, но были же деды и бабки, а у них – свои деды и бабки. Тысячи предков во все стороны верили, что Бог есть. Они что, все дураками были? А мы умные, да? У нас образование, да?
— А они откуда знали?
— Так Он им Сам сказал.
— Кто?!
— Бог. Что ты уставился на меня? Иисус Христос. Ну, твои предки с Ним лично вряд ли были знакомы, по твоему носу не похоже, что они у Красного моря жили.
— А если это просто легенда?
— Просто легенды – в Древней Греции. Все знают про Крит и Минотавра. Никто не возражает, и никому от этого ни холодно ни жарко. А тут вся история перевернулась, человечество разделилось. От просто легенды таких оглушительных последствий не произошло бы. Он точно приходил, иначе спустя две тысячи лет мы бы с тобой серьезно на такую тему не говорили.
— Он или Сын?
— Сын – это и есть Он.
— Отец и Сын ; одно и то же?
— Да, но отличия есть, у священника о них спросишь. Божественные тайны ; не для человека. Какая тебе разница, на каком расстоянии от нас солнце? Главное – чтобы оно светило.
— А другие религии? Ты, например, признаешь своего Бога, они – своего.
— Слушай, кто тебе роднее – я или другие? Может, тебе сейчас вместо сала банан дать?
— Банан не хочу. Если чай заваришь, ты будешь роднее.
Завариваю чай и говорю:
— Леша, тут думать бесполезно. Не будешь же ты изучать все философии мира, чтобы с их помощью и своим умом до истины дойти? Во-первых, времени нет, нам надо карту рисовать. Во-вторых, мы ж не мыслители. В-третьих, вспомни институтские предметы. Философы всю свою жизнь думали, друг друга изучали, а все равно разбрелись в разные стороны.
— Озадачил ты меня. Ну, хорошо, предположим, я с тобой соглашаюсь – Бог есть. Но мне то что с того? Мне по своей жизни самому идти надо.
— Как самому?! Да ты что?! Нас уже трое будет — ты, я и Он посреди нас.
— Ну, это ты с Ним знаком, а меня Он не знает.
— Мы тебя окрестим, и Он тут же с тобой познакомится.
Через несколько дней, когда я уже почти забыл про разговор, Леха меня огорошил:
— Что надо для того, чтобы покреститься?
— Оп-па! Уверовал, что ли?
— Не знаю, но нутром чувствую, что креститься надо.
— О! Это именно оно! Если нутром чувствуешь, то оно! Значит так! Для этого надо… Надо идти в церковь, уметь делать крестное знамение и знать самую главную молитву «Отче наш». Сейчас ее тебе напишу.
— На память помнишь?
— С четырех лет! Прабабушка научила. Пока мама с бабушкой на работе были, она занималась моим образованием. Все время пугала, что в угол коленями на горох поставит. С угла не выходил, но без коленей и гороха. «Отче наш» от зубов и сейчас отлетает. Правда, другого ничего не помню. Мама долго мучилась, чтобы я стишки про космонавтов выучил, но методики обучения не знала. Не сумел я про космонавтов. Меня на слух учили, но тебе большими печатными буквами напишу. Готовься, завтра пойдем в церковь.
На следующее утро разрезаю полбатона вдоль, изрядно намазываю маслом, вареньем, пью чай на летней кухне, вспоминаю кадры из фильма «Девчата». Леха идет ко мне с явным намерением присоединиться.
— Лёшенька, тебе, пожалуй, следует воздержаться.
— Почему это?
— А вдруг тебе нельзя завтракать? Точно не знаю, какие там требования, но как твой просветитель, настоятельно не рекомендую. Кроме того, такое воздержание пойдет по разряду испытания: что тебе дороже – булка с маслом или крещение?
— Ладно, допивай чай, пойдем в церковь.
— О-о, видишь, ты заспешил. Тоже нельзя. Я могу случайно подумать, что ты влеком не тягой к очищению, а желанием побыстрее вернуться и нажраться булки.
Во двор зашел Дмитро. Как всегда в рваной майке, трусах, галошах и с коромыслом. Дмитро – бывший учитель физики и математики в местной сельской школе, ему восемьдесят лет, он запросто таскает на плече любые бревна, ежедневно ходит через мой двор далеко вниз к озеру за водой для полива огорода, воду с колодца не признает. У него за всю предыдущую жизнь на книжке накопилось двадцать пять тысяч рублей, которые демократия очень быстро реформировала в ничто. Поэтому Дмитро ворует в лесу дубы и снимает электричество со столба мимо счетчика.
— Здрасьте, Дмитрий Андреевич.
— Здравствуйте, ребята. Женя, я за водой.
— Пожалуйста, пожалуйста, Дмитрий Андреевич.
Дмитро почапал вниз.
— Через пару часов, Леха, он станет твоим бывшим другом. Атеист редкий. После потери сбережений мечтает только о расстрелах. Недавно объяснял, как надо бороться с колорадским жуком. В первый год запретить садить картошку: кто посадит – публично расстреливать. Во второй год никто ее не посадит ; и жуки навсегда подохнут с голоду.
— Он что, каждый день за водой ходит?
— Причем по несколько раз и на самые благородные цели. В прошлом году он вымерял идеальный прямоугольник три на пять метров, огородил веревкой и посадил пшеницу. Регулярно поливал и гонял птиц. Как заорет бешеным голосом: «А-тя-тя-тя!» – так даже с моего огорода воробьи улетали. Взвесил урожай, пересчитал как математик на все поля страны и начал писать письма начальникам о том, сколько надо собирать пшеницы в год. Естественно, кто норму не тянет ; расстреливать. За страну болеет, все надеется, что она окрепнет и двадцать пять тысяч ему вернет.
— Ну что, идем?
— Пойдем.
До церкви километра два через Замковую гору. Село старинное, казацкое, разбитое на сотни. Посреди села – большая залесённая гора. Раньше, до крещения Руси, на ней стоял деревянный замок, а к реке вел пятикилометровый подземный ход. Местами, если срезать землю, по цвету видно, что здесь стояли столбы ограды замка. Подземный ход заваливал Дмитро, еще когда в школе работал, чтобы дети не лазили.
На склоне Замковой горы – церковь. Колокольню перед войной разрушили, а храм отстояли тетки. То ли четыре их было, то ли пять. Заперлись там, месяц молились и голодали. Пока район решал в области, что с ними делать, война началась, уже не до церквей стало.
Идем, лето, солнце, птички, я про священника рассказываю.
— Не боись. Нормальный мужик. Он на Пасху, когда в корзинке бутылку увидит, кулаком погрозит, но все равно побрызгает. Ха! Я ему говорю: «Батюшка, на меня брызните!». Он отвечает: «Брызнуть сан не позволяет, а окропить могу». Прошлым летом он весь сезон помощником комбайнера проработал, барабаны прочищал и железяки смазывал. Все вырученное на ремонт храма пустил. Денег у него нет, в церковь почти никто не ходит.
На Замковой горе замолчали. Леша – как «вещь в себе», а я перестал болтать, чтобы не мешать ему настраиваться.
Пришли.
— Когда заходишь в церковь, перекреститься надо. А тебе – не знаю, ты же еще не крещенный. Ладно, крестись на всякий случай!
На улице – жарища, в церкви – прохладно, темно, пустынно. Икон мало и все какие-то не писаные-рисованые, а малеванные. Наверное, местных мастеров прошлого собирали по домам. На стенах штукатурка местами отвалилась, хотя в целом чисто. Доски на полу недавно красили, но жутко скрипят и прогибаются.
Навстречу идет с ведром отец Николай и поет вслух что-то религиозное.
— Здрасьте, батюшка. Мы креститься.
— Здравствуйте, здравствуйте. Так ты же крещенный.
— Не-е, не я, друг мой не крещенный еще.
— А-а. Хорошее дело. Конечно, окрестим. Сейчас хотите?
— Ну да. Из-за этого и пришли.
— Как звать? – обращается отец Николай к Лехе.
— Алексей.
— Символ веры, конечно, знаете, Алексей?
Леха растерялся и посмотрел на меня, как на предателя.
У меня голова слегка уехала в плечи.
— Он знает про Бога-Отца и Бога-Сына, – говорю.
— А Духа Святаго? – отец Николай смотрит на меня. – А ты Символ веры знаешь?
— Ну да, – отвечаю неуверенно.
Вижу, отец Николай понял, что я соврал. Эх, думаю, сейчас прогонит…
— «Отче наш»?
— Да! Да! – заорали мы с Лехой в один голос на всю церковь.
Отец Николай ухмыльнулся, пошел в служебное помещение и вышел оттуда с цинковым тазиком. Шайка – точь-в-точь такая же, как в общественной бане.
— Крестик, рубашка, простынь есть?
Я сразу повеселел. Значит, состоится.
— Ничего у нас нет. Кроме грехов. Грехов навалом.
— Один Бог безгрешен, – отец Николай на ходу начал беседу. – Ты крещаешься не ради традиции, потому что так принято, и не ради того, чтобы не болеть или жить лучше. Ты крещаешься ради спасения. Земная жизнь – только часть, которая заканчивается, когда мы умираем. Но жизнь наша продолжается. Жизнь – вечная. Задача во временной жизни – спастись ради жизни вечной. С крещением ты становишься на путь своего спасения. Это не простое действие, это – таинство. Таинство, потому что в крещении на человека невидимым образом нисходит благодать Божия. Сам Господь Иисус Христос научил апостолов крестить людей. Это новое рождение, без которого нет дороги в Царствие Божие. Креститься надо искренно, с верою. Без этого бесполезно, без этого таинство превратится в театральное действие. Понимаешь, о чем я говорю?
Леха закивал головой.
— Так, Алексей, крестик есть в лавке, простынь найдем, – отец Николай задумался. – Вот что, ты примерно моей комплекции, я дам тебе свою рубашку. Специально заказал, хочу в монастыре пожить. Сможете в течение месяца пошить такую же?
— Конечно, сможем.
Отец Николай вынес рубашку и начал крещение. Около часа длилось.
Леха был раздет, в простыне. Отец Николай читал молитвы, дул на него, держал руку на лехиной голове.
— Отрицаеши ли ся сатаны?..
— Отрекаюсь.
— Отреклся ли еси сатаны?..
— Отрекся.
— И дуни, и плюни на него!..
— Сочетаваеши ли ся Христу?
— Сочетаюсь.
— Сочетался ли еси Христу?
— Сочетался.
— И веруеши ли Ему?
— Верую.
Тут же я узнал, что такое Символ веры. Его Леха вслух читал. Крестили воду, помазывали Леху елеем, у меня в руках горела свеча.
— Крещается раб Божий Алексий во имя Отца ; и вода на Алексия. ; И Сына ; и вода. – И Святаго Духа ; и вода. Аминь.
Новокрещенный облачается в белоснежную рубашку до пят. Смотрю на него, открывши рот. Совсем другой человек передо мной. Вижу – и не узнаю. Был нормальный друг Леха, а теперь стоит недосягаемый Алексий.
Вот что такое торжественность! Это не принятие конституции и не открытие памятника, а просторная церковь, эхо «Верую» от всех стен и Алексий посередине храма в ослепительной на фоне полумрака рубахе.
Отец Николай поздравил нас. Рассказал, что прощаются все грехи, совершенные человеком до Крещения и что к новопосвященному приставляется Ангел Хранитель.
— Батюшка, так у нас что сегодня – именины или день Ангела?
— День Ангела – это день твоего крещения. Еще для всех крещеных День Ангела – это день празднования Собора Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных. Именины – день памяти святого, имя которого человек носит. Первый же праздник в честь Алексия после дня рождения и будет твоими именинами. Накануне надо обязательно исповедоваться и причаститься на литургии.
Леха, или Алексий, я уже сам не знаю, кто он теперь такой, достает деньги.
— Это не обязательно, – говорит отец Николай.
— Так это… – мы в растерянности.
— Если есть желание, можете пожертвовать, ящик у стены, – отец Николай разворачивается и, не глядя на процедуру пожертвования, уносит Евангелие и крест.
— Зачем он так? Вот же искушение, – говорю.
Леха смотрит на меня с укором.
Выходим из церкви и зажмуриваемся от солнца. Напротив паперти растет шелковица в несколько обхватов. Внутри уже пустая, рядом охранная табличка с возрастом – триста пятьдесят лет.
— Это же сколько она крещенных видела?! – говорит Леха.
— Эх, раб Божий Алексий, как я тебе завидую! Всю жизнь делал, что хотел, а сейчас идешь чистый и светлый, все тебе прощено. А я – сколько ни старался, за мной вагон и маленькая тележка по-прежнему тянется. Ты хоть попроси жену и для меня такую же рубашку пошить. Буду в ней перед сном выхаживать по дому. Приглашу гостей, тайно вырублю пробки, зажгу подсвечник и пойду в рубашке с подсвечником мимо них в свою комнату. Они обомлеют.
— Так, может, тебе еще и колпак пошить?
— Лучше не колпак, лучше угости сегодня папу хорошим вином. Я ж тебе теперь крестный папа.
— Ты не о вине, а о своем спасении думай.
— Быстро ты, однако, помудрел. Жаль, отец Николай тебе про фарисеев не рассказал. Сегодня по случаю праздника можно.
…Через два года Леха умер. Сердце. Где сейчас пребывает? Про тот свет ; не знаю, а здесь ; в записках об упокоении.