Детский театр - лучший среди всех театров, там - ничего, кроме правды, и зритель благодарный. Идем с Аксиньей на «Кошкин дом».
— Папа, а про что будет спектакль?
— Как и все спектакли - про жизнь.
— Про жизнь кошек?
— И кошек тоже. Там целый зверинец. Сначала у них все хорошо было, потом все плохо. Нет, пожалуй, сначала все плохо, потом все хорошо. Короче, житейское море.
— А что такое житейское море?
— Это жизнь в своем многообразии.
— А что такое мно..?
— Стоп! Забудь про многообразие! Это жизнь в различных ее проявлениях. Тьфу ты нуты! И это забудь. Просто - жизнь.
— А что такое жизнь?
— Приехали!
— Куда?
— Да это я так, про себя сказал. Потерпи. Терпение и труд все перетрут.
— А что останется?
— Останешься ты и спектакль. Посмотришь и все поймешь.
— Не скажешь про жизнь?
— Конечно, скажу. Жизнь - это форма существования мате…
Да что за напасть?! Как же меня искалечило образование! Отшибло возможность самому думать.
— Доченька, жизнь - это когда дышат. Точно, воздух нужен! Вот что я тебе скажу, Аксинья: жизнь - это дуновение в лицо чистого воздуха. Это ветер, овевающий нас то теплом, то прохладой: зефир, мистраль, борей, эвр, в конце концов. Его шум наполняет нас волшебной музыкой, побуждающей наше сердце к порывам. Это - божественный дар… Он – как дяденька, который играет у вас в садике на баяне, и под музыку которого вы плывете в хороводе вокруг стула, взявшись за руки и напевая: «Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай». Ну как? Поняла хоть что-нибудь?
— Поняла. Жизнь - это дяденька с баяном. А про баяны есть сказки?
— Нет. То есть, да. Сказки есть про всё. Но жизнь - это не только дяденька, но и каравай, и ветер, и садик, и небо, и ты, и я.
— А мама?
— И мама тоже.
— А почему мама сказала, что мы бездушные?
— Потому что у неё болела голова, и она захотела, чтобы мы сначала сходили в аптеку и заодно купили молоко, а мы прямиком смылись в театр.
— Мы смылись, потому что опаздываем?
— Нет. Просто я хотел перед спектаклем зайти в театральный буфет.
— А кто пойдет маме в аптеку и за молоком?
— Придется самой идти.
— Поэтому мы бездушные?
— Да.
— Это как?
— Без души.
— А душа - это как?
— Душа - это совесть.
— А совесть?
— Совесть - это когда стыдно.
— Тебе стыдно?
— Стыдно, милая, стыдно. А тебе?
— И мне.
— Значит, у нас есть души.
— Так мама же сказала, что нет.
— Она погорячилась.
— А ты в другой раз пойдешь за молоком?
— Я теперь всю жизнь буду ходить за молоком. И утром, и вечером.
В вестибюле театра ураган и наводнение – дети, везде и всюду дети! Вот где настоящая жизнь! Шум и кутерьма как в старом кино, где большевики Зимний брали. О том, чтобы зайти в буфет, и речи не может быть. Толпы матросов, вооруженных мятыми купюрами, атакуют подносы с пирожными и пирожками. У буфетчицы от напряжения чепец съехал на бок. Можно было и в аптеку сходить, и за молоком. Моя промашка. События в буфете перед началом детского спектакля вполне предсказуемы. Тем более, у меня впереди уйма времени. Не сидеть же весь спектакль в зрительном зале. Как только у Аксиньи в полной мере запустятся механизмы восприятия происходящего действа, можно уходить на кофе с коньяком.
— Слушай, дурень, перестань есть хозяйскую герань, - тихо сказала на сцене коза козлу.
Еще тише я сказал на ухо Аксинье:
— Я в буфет за мороженым. Иначе разметут, не достанется. Буду ждать на выходе. Андэстэнд?
Она согласно кивнула головой.
Пью кофе и думаю в себя. Почему сразу бездушный? Аптека - в нашем доме, магазин - в соседнем, почему самой не сходить? Голова же болит, не нога. Да и что она понимает в головной боли? Ни разу в жизни пьяной не была. Придурок, зараза, моральный урод, теперь вот - бездушный. Бросается словами, не думая. Не понятно, что оскорбительней: зараза - звучит громко и впечатляюще, но мало соответствует действительности, поэтому превращается в пустой звук, хотя «обида есть, клянусь святым Патрикием, и тяжкая». Бездушный - намного спокойнее, но затрагивает реальные человеческие свойства, поэтому опасней. Однако не очень, поскольку тоже гипербола. Людей без души, пожалуй, не бывает. Обитает бедная где-то в груди и стенает там в темноте. Женского рода, между прочим. Может, поэтому она сентиментальна и не очень умна? O санкта симплицитас! Умных женщин мужчины придумали в своих литературных сочинениях. Если бы многоразумную старца Икария дочь перенести в наше время, небось, начала бы собирать деньги на бронежилет Одиссею. А та, которая с косой, ухахатывалась бы, наблюдая за ее потугами. Тоже, выходит, женского рода? Да нет. Та, скорее всего, безродная.
Что я за чушь несу?! Обозвал женщину глупой, собственную душу притупил и оправдался сам перед собою. Вот это по-нашему, по-мужски!
Душе не надо быть умной, для чего же тогда ум? Душе надо быть чистой. Так что жена права, хотя обозначающее слово следует уточнить - не бездушный, а безчистодушный. Против такого не попрешь - душа у меня со всею очевидностью очерствела. Мало, что ли, причин, чтобы у женщины голова болела? И на этом болевом фоне в аптеку не сходили, молока не купили, сочувствия и утешения не предложили, в театр не взяли. Выйдет ли она после такого жизнерадостная на улицу? Нет. Она будет, ругая долю свою, стирать занавески, консервировать ягоды и томительно ждать ночи, чтобы уйти в объятия Морфея, навсегда забыть об очередном унылом дне. Кто ее довел до такого состояния? Кто, кто? - Дед Пихто!
Всего лишь каких-то десять лет назад всё было не так. Мы забыли наше вчера… Блок: «У забытых могил пробивалась трава. Мы забыли вчера... И забыли слова…». Не сберегли ни себя, ни своих тогдашних отношений. Годы уходят - знание приходит. Хотя в нем ничего нового, только общеизвестное: любовь к ближним - хорошо, себялюбие - плохо. «Что такое хорошо и что такое плохо? Если мальчик любит мыло, этот мальчик очень милый». Стандартно и скучно. А где же знание? Смешно сказать, но у меня оно созрело в незнание. Не могу отличить себялюбие от любви к ближнему. Вот, например, любовь к женщине. Где кончается себялюбие и начинается любовь к ближнему? Или первое вообще не кончается? Тогда что такое второе?
Плохой из меня советчик. Короче, мойтесь детским мылом, тогда и не будете сидеть в театральном буфете за коньяком с чувством маловразумительной несуразности. Такая же несуразность, как сельдь в томате. Покупал недавно на закуску. До такого женщина не додумается - селедку в томат засунуть. Тут существо поглупее надобно - мужчину. И лучше ученого. Спросил как-то одного философа с докторской степенью о душе. В ответ услышал: субстанция, сущность, верификация, гилозоизм. Даже Парацельса приплел. Стою перед ним, как заводской шофер перед университетским лектором, которого домой отвезти надо. Головой согласно киваю, а сам ничего не понимаю. Почти все слова знакомы, а смысла не нахожу. Зачем вообще наука, если её к вопросам о душе не пристегнешь? Кому нужны зоркие глаза в темноте? Наука нужна, чтобы правильно автомобиль сделать, на котором я буду ездить. Но как его потом с собою в инобытие забрать? В древних египетских гробницах нашли еду, оружие, посуду и прочий ассортимент магазина хозтоваров. Ничего мумиям не понадобилось. Нужна ли тогда обреченному телу инвалидная коляска с мотором?
О чем я сейчас пишу? О животе своего выходного дня, наверное. Или о житии выходного дня? Или о жизни? Увы, точно, что не последнее. Откуда у меня жизнь? У меня - сплошной живот с проблесками жития. Аксинье пока что разницу между жизнью и животом бесполезно объяснять. Если честно, и сам не знаю, что такое жизнь.
В школе учили сочинения писать. Сначала надо план составить из трех римских циферок: вступление, основная часть, окончание; потом основную часть распланировать по арабским цифрам, что и в каком порядке следует. Новая учительница сказала наоборот – мол, сначала напишите сочинение, а затем по нему составите план. Живу и сейчас по ее совету - сначала пишу, а потом думаю, что написал…
Да и какая в жизни может быть плановость? Вот просыпается человек утром и думает – завязка нового дня. Потом оглядится по сторонам, увидит, где проснулся, и поймет, что никакая это не завязка, а уже кульминация или даже развязка. Жена все время говорила, что надо нашу старенькую тетю проведать. Пообещал, что сегодня вечером обязательно сходим. Но под вечер возле фонтана случайно встретился со своими институтскими друзьями - Жориком, Витьком и Кубом. Ресторан - тут же, я их и затащил туда. Из головы вылетела вся плановость, совершенно честно забыл про тетю. Может, и вправду она права, что я - моральный урод?
Поднялись на второй этаж, в зале - ни души. Официантки, обрадовавшись, бегут к нам со всех ног, наконец-то кто-то появился. Хорошо тогда гулялось, не заметили, как стемнело. Первый заныл Жорик:
— Хочу баиньки. Сейчас доберусь домой, поставлю Гато Барбиери и в постельку.
— Жорик, ты - предатель. Хорошо ведь. Давай лучше какой-нибудь гадости еще закажем - самбуку, например, надышимся, напьемся, морды пообпаливаем… Еще лучше станет.
— Нет, хочу Гату. Они его не сыграют, - и Жорик показывает на трех оркестрантов, которые целый вечер сидят без дела.
— Да… - смотрю на музыкантов, - точно не сыграют. А давай потанцуем?
— Не могу танцевать, упаду.
— Тогда я один потанцую, - и ухожу к музыкантам делать заказ.
— Морзянку хочу.
— Чего?!
— Четве-е-ртый де-ень пурга ка-ча-а-ется над Диксоно-ом…
Гитарист начинает перебирать пальцами.
— Это?
— Оно!
Тут подходит Куб. Я уж было обрадовался сотоварищу по танцам, а он заплетающимся языком говорит:
— Жека, класс! Но я - всё! Я – домой. Не могу больше. Здорово было! Но я домой.
У меня нет сил уговаривать Куба, тем более, сейчас морзянку начнут играть и мне уже не до него.
— Куб, да всё нормально, иди! Но как ты будешь дальше жить? Без морзянки? Сейчас сыграют, а тебя нет. Ну, ладно! Всем привет. Всем, всем привет, ти-ти-та-ти.
Куб уходит. Но куда?! Это мог сделать только непредсказуемый, загадочный Куб. Никто не знает, на каком свете он живет и где сейчас находится, хотя может стоять прямо перед вами. Из ресторана Куб пошел ко мне домой, а дом – в ста метрах. Жена открывает дверь, смотрит - стоит в состоянии прострации Куб, зрит в небо, которое только он может увидеть на закрытой лестничной площадке, и говорит ей:
— Ты не переживай! Всё нормально! Жека в ресторане рядом. Он в порядке.
И снова уходит. Теперь уже к себе домой.
Жорика нет, Куба нет, Витёк, подперев двумя руками щеки, раскачивает в такт музыке голову над салатами. Не знаю, в какой уже раз я, как Афоня «милка чё, да милка чё», заказываю морзянку. Со стороны музыкантов никаких возражений. У них в пустой день появилась возможность заработать. Танцую со стулом в руках. В паузе между морзянкой и морзянкой с трудом концентрирую взгляд на нашем столике и вижу, что к нему приближается стройная женщина. Подходит и присаживается. Делаю несколько шагов поближе, бинокль издали уже не фокусируется. Ё! Она! Точно она – жена!
Витёк - человек выдержанный, рассудительный и думающий. Даже когда нервничает, делает это тактично. Посмотрев на меня, на состояние стола, оценив женский взгляд, неспешно говорит ей:
— Ты знаешь, иду вдоль фонтана, слева - дети играют, справа - окна ресторана, гляжу в окно, а там Жека со стулом танцует. Думаю, надо зайти, узнать, что случилось.
— Витя, какие окна? Ресторан на втором этаже, - отвечает подруга моей жизни.
Танцевать со мной она отказалась, но и не ругалась. Тогда она еще не обзывалась, терпела. Даже посидели с полчасика, даже что-то выпили и спокойно пошли домой. Сейчас это с трудом вспоминается. Мы забыли вчера… и забыли слова…
Сверху пошел шум – как от тысячи ворон, снявшихся с деревьев. Спектакль окончен. Резко допиваю и бросаюсь за мороженым. Зазеваешься - затопчут.
— Ну, как? Понравилось? - спрашиваю Аксинью.
— Да, очень!
— А что больше всего?
— Когда они все вместе пели песню и танцевали. И еще петух. У него были красные сапожки, он стучал ими сильно и кричал «кукареку».
— Вот и отлично, пойдем домой.
— Давай еще по скверику погуляем.
— Что-то мне сегодня не гуляется.
— А ты сегодня дома будешь ночевать или на работе?
— На работе.
— На той работе, где спишь, или на той работе, где днем работаешь?
— На той, где сплю. Хорошо, давай погуляем в скверике.
— Папа, а ночуй сегодня дома, пожалуйста.
— Ладно, пойдем. Там посмотрим.