Главное ; свесить ноги с кровати. Будильник зазвонил в четыре, автобус в полпятого. До автовокзала ; два километра, добегу за десять минут. Так что времени много, можно еще сидя поспать секунд десять. С одним полуоткрытым поволочным глазом иду на двор. Вспоминаю картинку с хамелеоном, у которого глаза, как бильярдные шары, застрявшие в лузе. Могут и назад смотреть, и вращаются независимо друг от друга. Пожалуй, один глаз у человека лишний. Не дает никакого качественно нового видения. Красивая девушка и в один, и в два глаза красивая, а кто она такая в своих мыслях – ни одним, ни двумя глазами не разглядеть.
Из-за двух глаз костенеет связь головы с туловищем. Мне это желтый летающий корсар помог понять – шершень. Решил полок настрогать, книги уже некуда было ставить, а на полу перебирать неудобно. Поздно вечером возвращался мимо строящегося магазина, под забором трехметровая сороковая доска лежит ; как раз то, что надо. И грех воровать, да нельзя миновать. Подобрал лежащее на дороге, дотащил до дома и убрал подальше, на чердак. Перед тем сюда месяца два не наведывался. За это время шершни соорудили гнездо как раз на моем пути. В темноте не сразу понял, в чем дело. Сначала доску втолкнул, потом начал сам влезать. И тут меня кто-то молотком под глаз звезданул, да так, что я кубарем с лестницы слетел. Это меня и спасло. Если бы они начали привечать меня в глубине чердака, то родные точно бы знали, сколько укусов шершней необходимо для летального исхода реципиента. Несколько дней разглядывал жизнь заплывшей одноглазой физиономией. Обзор намного хуже, но зато как шея заработала! Вертел ею во все стороны, добирая необходимую информацию. Такое непрерывное упражнение на третий день улучшило общее самочувствие и просветлило застоявшиеся мозги.
Со двора возвращаюсь уже с глядящими ясно очами, сна как не бывало. Захожу на кухню чего-то ухватить. Заваривать чай ; долгая история, не успею. Ух ты! ; кофе растворимый в красивой иностранной банке. Наверное, Лена вчера принесла. Пойдет! Подогретой водой залил две ложки. Что-то не растворяется. Может, не растворимый? Да нет, написано: натурал инстант. Вкус какой-то дурацкий, через силу допил чашку. Правильно на политэкономии в институте говорили, что капитализм загнивает ; банка яркая, а содержимое негодное. На следующий день Лена сказала, что в ту банку засыпана корица.
Надел маленький рюкзачок на плечи и побежал. Сначала вниз к мосту через речушку Сумку, потом вверх к светофору и опять вниз к автовокзалу. Родители рассказывали, что в их молодые годы в этой реке купались, ныряли и плавали на лодках. Сейчас в такое трудно поверить. Камыши от берега до берега с фрагментами неглубоких открытых водных затонов. Впрочем, один раз с друзьями по пьяному делу в Сумке искупался. У нас на шестерых человек было десять бутылок пива. Такого запаса алкоголя нам ; двадцатилетним, непьющим и занимавшимся спортом – хватило для безудержного счастливого гулянья на всю ночь. Нахохотались, наорались и накупались. Утром передремали у меня на полу, а днем, когда увидели, какие водные просторы мы покоряли, содрогнулись и еще раз нахохотались,.
Добежал до светофора. До шести утра он моргает желтым. Любимый цвет ; цвет свободы. Хочешь ; беги через дорогу, хочешь ; не беги и по сторонам озирайся, никакого тебе красноцветного разочарования. Когда-то поздно возвращался домой, на улицах уже никого не было. Возле этого светофора ехал велосипедист и вдруг резко остановился. Бросил велик на обочине и понесся ко мне. Честно сказать, от неожиданности я даже струхнул слегка. Оказалось, что это глухонемой, которому нужно было хоть с кем срочно поговорить о жизни. Он размахивал руками, гудел и в блокноте размером в пядь писал слова. Все листочки исписал, пока мне объяснил, какая засада на работе, кто с ним живет в общежитии, как зовут её и почему с ней любовь не клеится. Чуть ли не час проторчал с ним. Как-то неловко было бросать человека в таком взбудораженном состоянии.
Автобус на Рыбцы уже подали. Пассажиров на первый рейс как всегда – человек пять. Едем около часа в тишине, в темноте и во сне. Мне сон не нужен, валяюсь на задних сиденьях, смотрю в потолок и колтыхаюсь вместе с автобусом. Теща ; Серафима Васильевна проснулась сегодня вслед за мной, когда я громыхал на кухне, но побоялась выйти. Лена с ней поговорила один раз, но так, что та запомнила на всю оставшуюся жизнь.
Лена ; моя жена, ей двадцать шесть лет, мне ; двадцать два. Она уже побывала замужем. У нее два образования: английский и патентоведение, часто ездит в столичные библиотеки. Как-то во время ее командировки у нас в городе проходили республиканские соревнования, и у меня жили иногородние друзья. Правильнее сказать не у меня, а в доме тестя и тещи. Только они выехали, как тут же два новых друга приехали. Теща начала ворчать, что белья не напасешься. Я воспринял это как жестокое личное оскорбление, забрал товарищей и ушел жить к приятелю. Вернулась Лена, нашла меня, предложила решать все проблемы только друг с другом, не привлекая родителей. Тестя и тещу она берет на себя, а со своей мамой я должен разбираться сам. Я согласился и вернулся. Не знаю, о чем Лена говорила с родителями, но они с тех пор боялись попросить меня в магазин сходить.
Владимир Иванович и Серафима Васильевна… А у Серафимов сколько глаз? Много. По шесть крыл и на каждом по множеству очей. Они все видят: и прошлое, и будущее, и мысли, и мечтания. И мое прошлое – первенство института по баскетболу среди кафедр. Мы с ней играли в одной объединенной команде. Тогда я, будучи студентом, еще и на кафедре подрабатывал.
— Девушка, я только что был открыт и не дождался вашего паса. Как вас зовут?
— Лена, – она широко и весело улыбнулась – я вам пасовала перед этим три раза, но вы так и не попали в корзину.
Её улыбка сразу же обворожила меня. После того, как мне наконец-то удалось попасть в кольцо, она доброжелательно рассмеялась в мою сторону.
Вечером вспомнил ее смех. Проснулся и снова вспомнил. Днем начал искать якобы случайной встречи. Как же все расцвело внутри, когда снова увидел Лену в институтских коридорах и понял, что она тоже мне рада. Минута легкой болтовни на тему удивительности нашей второй встречи, и она убежала в библиотеку. А я с железной втулкой в руках пошел в лабораторию. Потом развернулся и пошел обратно. Еще раз развернулся, прошел, еще раз развернулся и побежал за ней в библиотеку.
Её новый взгляд был удивленным.
— Я здесь ни при чем, какой-то магнетизм. Наверное, у вас сверхъестественные способности. Видите, моя втулка привела меня к вам.
Она рассмеялась.
— Вечером после работы мне придется снова идти за вами.
— С втулкой? ; опять рассмеялась и предложила перейти на «ты»
— Мы могли бы по дороге даже зайти в чайную.
— Сегодня я занята, договорилась с подругой, давай завтра.
Сутки прошли в сладком предчувствии. После работы провожал ее домой. Мы много говорили о литературе, музыке, философии, живописи. Или я говорил? Ну да – о литературе, которую читаю, о музыке и живописи, которую люблю, о моих мыслях. Оказывается, она со всем моими познаниями хорошо знакома. А что она читает и любит? Не додумался спросить, обо мне говорили.
Ее ноги… Я смотрел из окна лаборатории и видел, как она удалялась в сторону троллейбусной остановки. Темные осенние сапоги снизу, край темной юбки сверху и светлые ноги между ними. Верх голени, подколенная впадинка, нижняя часть бедра. Пленяющие зачаровывающие движения открытых частей ног приковали взгляд намертво. Любовь? Конечно, любовь! А что же еще?!
Приехали. В Рыбцах остановка зашевелилась, как улей. Сейчас свыше полусотни сельских жителей одолеют замкнутое пространство белого ПАЗика и докажут его связь с черной дырой ; все вместятся.
Им – в город, а мне еще четыре километра за село. «Праз палетки и лясы, праз луги-паляны ты няси мяне, няси, конь незацугляны». Мой конь ; мои ноги, легко добегу, еще и петь буду: «Азирнувся ля сяла, палячу да ганка, де чаромха разцвила, де жыве каханка». У меня там не одна каханка, а целый лес берез-каханок в балке.
Поля оббегаю по дорогам, луга и перелески срезаю наискосок. Нежные туманы, мажорные росы, птичьи чивиканья и воздух, воздух, воздух! Вдыхаешь летнюю утреннюю прохладу и чувствуешь, как становишься прозрачным, словно духовное существо. Летящие мокрые ноги соединяют меня воедино со всеми сферами: земной, травяной, водной, воздушной...
Заросшее крапивой дно лощины уже залито солнечным светом. Князь Серебряный – высокие березы на склонах, пока в тени. Между березами высокая трава и … И коралловые, багряные, пурпурные, огненные барионы кармазин-н-ного княжеского кафтана с золотыми кистями – зе-мля-ника!
Всадник прискакал. Достаю трехлитровую банку, бухаюсь на колени и начинаю собирать. Засыпаю с двух рук. Пока руки обрывают ближние ягоды, глаза намечают следующие. Непрекращающееся «па», Моцарт, Юпитер, стаккато в разнотравье.
Не останавливаюсь, пока не наберу полтора литра. Необходимо успеть на 9-ти часовом автобусе вернуться в город. В перерыве набиваю полный рот земляники, валюсь во влажную траву, руки под голову и медленно пережевываю ягоды. Смотрю на планирующего в небе ястреба. Качающиеся зеленые ветви не помеха. А он меня видит? Вряд ли, я же не мышь. Надо на такой вот перерыв ложку сахара из дому брать. Сладких ягод не бывает, оскомистость ; их общая сестра.
После трехлитровой банки набираю литровую. Пока буду бежать до села, подпрыгивать в автобусе, ягоды прилично утрясутся. Вторая банка пойдет на засыпание в первую.
В автобусе свободно, сидячие места заняты, но никто не стоит. Люди другу друга знают, разговор хаотично идет по всему автобусу. «Павло Гришка держе Оксану Хвилимонову, не б'є, но ганяє. Микола залицяється до Надії, а у нього є якась жінка у місті. Слимаки з'їли усю моркву. Сашка спіймали на колгоспному ставку з риболовними сітками. Ой, як я люблю оцю дрібненьку картопельку з олією та цибулею». Через пару дней я стал почти своим. Все знали, что езжу за земляникой.
В городе выхожу возле рынка. Здесь меня ждет личный целовальник ; мама папы, родная бабушка Мария Иосифовна. Всю жизнь она прожила в частном доме у рынка, и базар стал настоящим сердечным хобби. Ее преданность любимому делу достойна верности своему делу лучших коллекционеров мира. Специальность бухгалтера в кооперации еще более добавляла ей профессионализма. Бабушка Маша, сама того не зная, стала последовательницей взглядов революционеров прошлого века: «Движение – всё, конечная цель – ничто». Выгода для нее была не более, чем показателем качества работы, а сама по себе она ее не интересовала. Впоследствии на старости лет, будучи боевой старушкой при обеспеченной дочери, которая ей ни в чем не отказывала, она, накрасив губы, с энтузиазмом бегала по городу и собирала пустые бутылки. Проезжая на машине и в очередной раз заметив ее за таким занятием, я бил по тормозам и шел целоваться.
— Бабуля, опять за свое? Давай я тебя с бутылками хоть до стеклопункта подвезу.
— Женечка, а навіщо добру пропадать? Я побігаю туди-сюди, юрк-шмить-геть, зберу пляшки і мені веселіше, і государству прок.
— Бабуля, государства давно нет, на частный капитал работаешь.
— А нехай його! Що є ; то і є. Мені аби робить.
Тут же давала червонец «на цигарки», но просила не курить. Всегда давала мне деньги. Пока был школьником, в мой карман шел металлический рублик, а стал студентом – давала уже трешку. На Новый год ставила для меня высокую ёлку, увешанную леденцами и грецкими орехами, завернутыми в фольгу. Только один раз на меня рассердилась и повысила голос.
Мой дедушка Матвей Васильевич был добрейшей души алкоголиком. Интеллигент, получивший высшее образование еще до второй мировой войны. В детстве я обычно стоял возле водителя городского автобуса и держался за блестящий белый металлический рычаг, открывающий переднюю дверь. Лучшее место для обзора. Ко мне подошла кондукторша за оплатой, говорю ей, что у меня нет денег, еду с дедушкой. Она пошла к дедушке, увешанному медалями, которому уступали место, и попросила заплатить за внука. Хмельной дед громко и с достоинством, соответствующим уровню громкости, говорит, что его внук ; достаточно взрослый и серьезный семилетний молодой человек, который в состоянии заплатить за себя сам. После этого кондукторша опять ко мне, затем опять к деду, в конце концов махнула рукой и с ворчанием водрузилась на высокое кондукторское место у задней двери.
Бабушка ругала дедушку за пьянку, сравнивала с домашними животными, отбирала и прятала водку. На что у деда был один ответ: «Машенька, милая, не сердись». Голос он никогда не повышал. Однажды глупо, по-детски я над ним подшутил. Налил в бутылку воду и сказал, что случайно нашел ее, спрятанную за картиной. Дед с надеждой плеснул в стакан и выпил. Губы искривились в растерянной полуулыбке и он, не проронив ни слова, сел на диван. На меня не смотрел, молчал. Бабушка подошла, пригубила, сверкнула на меня жестким взглядом и пошла на кухню что-то перемешивать в сковороде. Жарила, не отрывала взгляда от плиты, говорила тихонько себе, но для меня и обо мне. Не помню ни одного слова, помню только общее впечатление, что все плохо и я дурак. Потом она вышла ненадолго и принесла деду чекушку.
Бабуля встречает меня на остановке, забирает две банки, сует в руку деньги за вчерашние ягоды и убегает к деревянным навесным прилавкам. За трехлитровую банку ей обычно тут же готовы дать десять рублей, но она, не торгуясь, отвергает предложение и продает в розницу по стакану. Получается пятнадцать.
С рынка прыгаю в троллейбус и еду в институт. Идет сессия, сегодня либо подготовительные занятия, либо экзамен.
Через день сидим с Леной на кухне, я уплетаю ее тушеные кабачки, она пьет кофе, по радио Нина Матвиенко поет «Ой, летiли дикi гуси».
— Завтра гуся принесу. Сможешь запечь?
— Конечно, смогу. А где ты собираешься его взять?
— Легко. Мы теперь богатые люди, денег валом, через неделю сто рублей будет.
— А через две?
— А через две они превратятся в пятьдесят.
Она засмеялась:
— С гречкой хоть или с яблоками?
— И то, и то хорошо.
Выбрал самую приличную птицу на базаре, 747-го Боинга. Двенадцать рублей. Лена его всю ночь в чем-то мариновала.
С утра – экзамен, после обеда – консультации, потом – тренировка. Домой добрался к десяти вечера. На столе – готовый гусь савоярского цвета. Внутри – гречневая каша с луком, снаружи обложен печеными яблоками.
— Серафима Васильевна, а где Лена?
— В роддом увезли, воды отошли.
Фартлек через полгорода, вокруг здания носился, в разные двери колотил, в отделение просился, кричал: «Что? Когда? Да? Нет?». В четыре утра на крылечко вышла худощавая дама в белом халате с респиратором на шее, оперлась плечом на косяк, закурила, посмотрела на меня.
— Ну?! Родила?!
— Чего орешь? Родила.
— Кто?!
— Девочка.
— Как вышла?
— Нормально. Как все люди ходят – ногами вперед.
Вышедшая ногами вперед стала Мариной.
Потом была тайга. Лена, маленькая Марина и я. Потом Лены не стало. Потом Марина выросла и родила Елизавету, Иоанна, Симеона, Евдокию.
Будущее ; неинтересно, его пока нет. Настоящее ; понятно. Прошлое ; загадочным образом собирается в одну точку. События сорокалетней и пятилетней давности одинаково удалены от настоящего и объединены одним общим свойством ; прожитостью. Жизнь ; это годы от рождения до смерти в одной точке. В эту точку не вмещаются ни объяснения, ни оправдания. Она либо светится, либо тусклая. Пока настоящее есть, можно успеть перейти на основную орбиту и излучить свет. Главное ; свесить ноги с кровати. Даждь ми, Господи, еще раз свесить ноги с кровати, да благоугожду пресвятому имени Твоему.