Новый Год – грандиозное событие, объединяющее человечество воедино. Праздничная волна зарождается на Чукотке, омывает земной шар и утихает на Аляске. Веселый звон рюмок, фужеров, стаканов льется по континентам. Миллионы жизней на минуту забывают о своих невзгодах и сливаются в общую бесконечную детскую радость. В это мгновение нет бедных и богатых, знаменитых и безызвестных. Счастье – для всех и поровну.
Однако среди миллионов есть единицы, у которых в году есть еще два грандиозных события и, следовательно, счастья в три раза больше. Это жители труднодоступной тайги. Вертолет к ним прилетает два раза в год: весной завозит бензин и солярку, осенью ; продукты. Прилет вертолета по праздничному настроению вполне сравним с Новым годом.
День прилета известен заранее, однако непогода может спутать планы. Поэтому утро начинается с сеанса связи и выяснения по рации, как там с облачностью на Большой земле. Потом наступает этап донимания радиста кустовой радиостанции единственным вопросом: вылетел или нет? Следующий этап – выбегание из дому, срывание шапки с головы и напряженное вслушивание в тишину: гудит или не гудит. Отдаленный гул опытный слушатель уловит за несколько минут до появления самой машины. При наличии сомнений срочно зовется коллега.
— Послушай, кажись, летит. Или нет?
— Да, вроде летит. А может, и нет.
Далее этап, когда звук вертолета явно и бесспорно слышен. Слушатель врывается в дом и голосом, сравнимым по силе с желанным гулом геликоптера, орет: «Летит!». Все срываются с мест. Даже крик «Пожар!» вряд ли смог так незамедлительно оторвать людей от домашних дел. Последний этап – появление машины в небе. Тут всё – и Новый год, и Старый, и рюмки, и бокалы, и фейерверк.
Происходящее относится к необъяснимым явлениям. Дело в том, что вертолет никуда не денется, прилетит. После вылета время его прибытия известно с точностью до пяти минут. Спешить не нужно, вещи, предназначенные к отправке, давным-давно сложены у взлетной площадки. Тем не менее, люди в процессе своего многоэтапного ожидания ведут себя совершенно искренне. Из года в год поведение не меняется. Привыкания, превращающего появление вертолета в заурядное дело, не происходит.
Когда в обычной жизни какой-нибудь праздник попадает на воскресенье, то понедельник идет выходным днем, как бонус. Для таежников бонус – внеплановый прилет вертолета.
Гриню с Алкой привезли в разгар лета. Неожиданно загудело в небе, появился МИ-8, сделал контрольный круг и направился на площадку. Анатолий пошел встречать, а я остался на крыльце заповеднического дома и наблюдал со стороны. Пока Толя забирал почту, посылки, выпрашивал у пилотов канистру керосина, передавал что-то от нас, ко мне от вертолета стремительно направился молодой мужик с мужественным, как выточенным, лицом. В метре за ним поспешала дородная деваха. Если бы в городской пивной ко мне кто-нибудь приближался с таким решительным видом, то я – в зависимости от ситуации – или взял бы стул в руку, или унес ноги, не дожидаясь приветствия.
Подлетел, метра за два резко осадил и сказал: «Здрасьте». Деваха из-за его спины молча кивнула головой. Я им тоже: «Здрасьте», но с легким опозданием. Опоздание произошло из-за растерянности, наступившей после того, как прозвучал голос обладателя мужественного волевого лица. Ирония природы ; тонкий гнусавый голосок, и героическое превратилось почти в комическое.
Представились, закурили, заговорили про «что там в городе?», про то да сё. Нет, думаю про себя, «Григорий» с таким голоском не приживется, «Гриня» – будет в самый раз.
Гриня с Алкой ранее жили в какой-то деревне Амурского края. Он работал пастухом, она ; дояркой. В шестнадцать лет Алка родила первого ребенка, следом второго. Потом у Грини по его вине случился падеж скота в колхозном стаде. Ему насчитали за это 800 рублей, непонятную своей огромностью цифру, и они решили, недолго думая, удрать всей семьей из родных краев. Цепочка случайных событий – и Гриня попадает к нам в Джикимду, населенный пункт из двух домов. Один дом принадлежит метеостанции, второй ; заповеднику.
Гриня оказался образцом непосредственного восприятия жизни. Его незамутненное никакими размышлениями сознание не строило планов даже на завтрашний день. Он видел то, что видится, говорил то, что думается, а делал только то, что уже нельзя было не делать. Например, если его одолевал голод, он шел ловить рыбу.
Рыбачат либо сетями, либо спиннингом. Если спиннингом, то в обычном русле рыба не ловится. Хоть целыми днями ходи по берегу, шансы что-то вытащить невелики. Ловить надо в тех местах, где в основную реку впадают более мелкие речушки или приличные бурлящие ручьи. Наша станция Джикимда находилась как раз в таком месте. Однако поскольку мы здесь жили, то место было изрядно обловлено.
Сетей у Грини не имелось, топать пару часов до свежего ручья ему казалось нецелесообразным – река-то одна, поэтому он рыбачил возле дома. Надевал болотники, спускался к месту впадения маленькой речки Джикимды в основную реку Олекму, заходил выше колена, забрасывал спиннинг и долго стоял в ожидании. Свою легкую блесну, не тонувшую на течении, он держал на одном месте, иногда медленно подтягивал или отпускал.
; Гриня, вообще-то катушку желательно крутить повеселее, блесна должна двигаться.
; Ага… А вдруг рыба ее не догонит?
Слов нет. Но самое поразительное, что он каждый раз вытягивал пару хариусов и килограммового ленка, что можно объяснить только вмешательством загадочных светлых сил. Они знали, что у голодного Грини еще жена с детьми в доме, и посылали добычу. Я бы с такой рыбалкой стоял до второго пришествия без единой рыбешки.
Гриня открыл мне глаза на суть городских рыболовов, которые ни свет ни заря выходят из дому на ближайшее озеро или едут за тридевять земель с рюкзаками, набитыми едой. Разве томление в желудке их гонит? Банальный азарт. Настоящим полезно устроенным рыбаком был Гриня. Ему просто хотелось есть.
Зимой, когда Анатолий или я добывали сохатого, одну ногу отдавали Грине.
Ногу обычно разделывают. В тайге на морозе это незамысловатый процесс: нога рубится топором на куски. По мере необходимости куски берутся из кладовки и заносятся в дом. У Грини нога лежала в кладовке целиком.
Захожу к ним в гости. Одна большая комната, разделенная дощатой перегородкой на две части – кухня и спальня. Гриня в валенках лежит на кровати, дети ползают под столом, жена возится на кухне. Гриня подает голос:
; Алка, хочу котлет.
Алка идет в кладовку, взваливает ногу на плечо, заносит на кухню, бухает на стол и начинает топить печь. Голень уже голая, бедро обрезано в разных местах наполовину.
; Жека, хочешь котлет?
; Ты бы порубал ее на части.
; Да ну ее, там уже немного осталось.
Пока я показываю Грине, как вязать сети, нога слегка оттаивает, Алка вырезает кусок мяса и опять выносит ногу на веранду.
Захожу в другой раз. Тяжелое было время – мы все мучились отсутствием курева. С кровати, на которой Гриня, как всегда, в валенках, идет команда:
; Алка, слазь в подпол, найди пару бычков, курить охота.
Алка отодвигает две доски у печки и на шестом месяце беременности лезет в подпол. Тут уже я не выдерживаю:
; Ты что? Сам не можешь слазить?
; Да не-е, я не умею искать, как она. Не найду. Только она может.
Утро. Минус тридцать, солнышко, тихо. Передал погоду и вышел на крылечко покурить. Слышу, издали пищит песня: «Я буду долго гнать велосипед … нарву цветов и подарю букет той девушке, которую люблю». Сквозь деревья вижу, как метрах в ста на пригорок взлетает конь Васька, в санях развалился Гриня, погоняет и поет. Ага, понятно, у Грини кончились дрова, на старую гарь едет, до нее метров триста. Песня умолкает, сейчас должна загудеть бензопила. Однако не гудит. Что-то не то, сани мчатся назад. Гриня уже не валяется и не поет, а стоит на коленях в напряженной позе. На пригорке раздается высокое «тпрр-у-у» и начинают литься матюки. Если сравнивать с песней, то примерно куплета на два. Оказывается, они адресованы малому Гришке – трехлетнему Григорию Григорьевичу. На пригорке он вылетел из саней, воткнулся головой в сугроб и торчал несколько минут в такой позе, пока батяня за ним не вернулся.
Насчет подзатыльников Григорий Григорьевич закаливался сызмальства. Самое тяжелое испытание обрушилось на него из-за преферанса. Гриня и Алка зимой частенько захаживали в гости. У нас двигатель, лампочки горят, у них только керосинка и свечки. Им светло, а моей жене – небольшое разнообразие, поскольку идет охотничий сезон, и я редко бываю дома. Один раз возвращаюсь с охоты – сидят.
— Чего, ; говорю, ; без толку чай дуете? Хотите, научу в преферанс играть? – просто пошутил, думал, что откажутся, а они взяли и согласились.
Гриня освоил преферанс слабенько, а вот Алка заиграла очень даже прилично. Как штыки приходили каждый второй вечер на игру, будто на работу. В остальные вечера расписывали дома при свечах на двоих гусарика. В игре Гриня психовал. Алка была выдержанна и молчалива, но иногда и она срывалась.
— Ты что, больная? Зачем ты бубну скинула? ; визжит Гриня.
— А как я тебе, дураку, покажу сильную масть? ; мощно обрушивается на него Алка.
Детей они оставляли дома, чтобы не мешали играть.
Однажды сидим, играем, и слышу, кто-то скребется за дверью, не может открыть. Встаю, открываю, вижу Гришуню.
— Кого я вижу?! Григорий Григорьевич! Заходи.
Но папа с мамой тут же устраивают ему нагоняй:
— Чё пришел? Сказали же, дома сидеть. Марш назад! Скоро будем.
Гришуня пробормотал что-то невнятное и удалился.
Минут через десять опять тот же звук за дверью. Уже понятно – кто. Впускаю. Гришуня пытается что-то сказать, но получает еще больший нагоняй и подзатыльник в придачу. Я вступаюсь за малого:
— Да что вы его гоните? Пусть остается.
— Нечего по ночам шататься, пусть дома сидит.
Гришку опять выгоняют.
Через пару минут выхожу на двор и с крыльца вижу за деревьями зарево на месте Грининого дома. Проблеск как молния – там же, кроме Гришуни, пятилетняя Танюшка и трехмесячный младенец. Влетаю назад:
— Гриня! Пожар! Твой дом горит!
Поскольку я не любитель жгучих сюжетов, то сразу скажу, что никто не пострадал и дом не сгорел. История такая. Младенец заснул, и родители пошли играть в преферанс. На столе – горящая свеча. Гришуня с Танюшкой баловались, свеча упала, загорелась занавеска на окне. Танюшка тут же отправила младшего брата звать родителей. Сама идти побоялась, чтобы не наругали. Как поступили с гонцом – знаете.
До Грининого дома метров двести, запрыгиваем на «Буран» и мчимся на пожар. Вбегаю в горящий дом, дышать невозможно. Хватаю из люльки младенца, выбегаю на улицу. Гриня тягает воду из бани и заливает огонь. На дворе полнолуние, безоблачно, видимость прекрасная, смотрю на ребенка – и меня мурашками прошибает. Ребенок совершенно черный. Первая мысль ; обуглился! Но оказалось, что это – слой копоти на лице, а сам по себе он даже не проснулся. Танюшки нет. С Гриней на ощупь ползаем в дыму, ищем. В доме точно нет. Ну и хорошо, что нет, значит, не угорела. Танюшку находим через 10 минут, спрятавшейся в снегу за баней. На крики она не отвечала, боялась наказания. Бедняжка без верхней одежды чуть не околела.
Гриня с семьей перебрался на жительство к нам. Алка в нескольких тазиках отмыла младенца и приступила к его обычному кормлению, нокаутировав нас наповал. Не имея в себе молока, намочила печенье водой, завернула в марлю и воткнула младенцу в рот.
— Что ж ты молчала?! У нас же сухого молока целый мешок!
Только пожала плечами. Но сухое молоко взяла.
С утра Гриня начал ремонт, пыхтел без перерывов от рассвета до заката. Выгорело окно, венец над ним и пару потолочных досок. Через несколько дней он все восстановил, только окно стало больше.
У несвойственного Грине самоотверженного труда по устранению следов пожара имелась причина: скоро должен прилететь лесничий – непосредственный его начальник. Отношения у них сложились такие, что узнай лесничий о пожаре, увольнение последовало бы незамедлительно. Ранее Гриня сильно разочаровал своего начальника.
Прилетел как-то зимой лесничий на пару недель на кордон. У лесников основная работа – вести наблюдения, обустраивать заповедник и охранять его от вторжений людей. Для охраны лесничему даже пистолет выдали. Но заповедник так расположен, что посторонний человек к нему не доберется при всем желании, тем паче зимой. От кого же тогда его охранять? Получается, что от метеостанции, то есть от меня и Анатолия. Метеостанция – на реке, река – на границе заповедника. Для охоты заповедник и даром не нужен, и без него вокруг тысячи свободных квадратных километров. А вот то, что 200 километров Олекмы обозначили как «охранную зону» и запретили ловить рыбу ; для нас, конечно, серьезный ущерб. Правда, выделили три километра реки возле дома, на которых, кроме нашей обловленной Джикимды, никаких притоков и ручьев не было. Пришлось незаметно и скромно рыбачить за пределами выделенной зоны.
На следующий день после прилета лесничего заваливает ко мне Гриня, говорит, что у него лыжа треснула, и просит на день мои.
— Зачем они тебе? Ты куда собрался? – спрашиваю удивленно.
— А мы тебя, Жека, завтра с лесничим ловить пойдем. Он говорит, что ты в семи километрах наверняка сети ставишь.
От неожиданности у меня рука с кружкой остановилась, не дойдя до рта.
— Фу-ух, Гриня. С тобой не соскучишься, умеешь ты ошарашить. Похоже, карьера главного лесничего тебе не грозит. Так у вас же «Буран» есть!
— Его чинить надо.
— Ладно, заходи утром, возьмешь. На такое дело как не дать?
Вечером поехал на приток, вынул из-подо льда сетку с рыбой и забрал домой. Зачем будить лихо, пока оно тихо?
На следующий день Гриня с лесничим ушли на ловлю меня. Полдня ходили. Пятнадцать километров туда и обратно – не ближний, поди, свет.
Покончив с охраной, лесничий с Гриней начали рубить тропы по заповеднику, чтобы можно было в обходы ездить. За несколько дней лесничий разобрался, что к чему, и понял, что с его отлетом Гриня пальцем не пошевелит. И тут лесничего бес попутал – решил извлечь из этого выгоду. Закончили они намеченное, завтра вертолет, а сегодня лесничий сел на починенный «Буран» и уехал по прорубленным тропам.
Вертолет увез начальника, а Гриня продолжил спокойно ловить в проруби налимов и совершенствоваться с Алкой в преферансе на двоих.
Через месяц по рации сообщили, что лесничий снова прилетает. За целый месяц преферанса мозги у Грини расшевелились так, что вдруг осенил вопрос: «А зачем лесничий в последний день перед отлетом по заповеднику ездил?» Согнал Гриня свое тело с топчана, прыгнул на «Буран» и поехал удовлетворять свой интерес. Награда за тягу к знаниям превзошла все ожидания. Вдоль буранной тропы стояли капканы, и в некоторые попали соболя. Гриня преспокойно изъял добычу, на шапку хватит.
Прилетает лесничий, садится на «Буран», едет, возвращается, заходит в дом с черным лицом и в упор смотрит на Гриню. А тот, как ни в чем не бывало, с наивнейшим выражением лица ласково спрашивает: «Кушать будете? Ну, как хотите». И ходит себе по комнате, деятельность изображает: то лучину подрежет, то доску к стене в качестве полки прибьет, то сядет дневник наблюдений заполнять. Под нос мурлычет свою любимую песню про велосипед и цветы.
Лесничий молчит. А что ему делать? Спросить про капканы – сдать при двух лесниках, Грине и Алке, самого себя? И так все понятно. Если в главной конторе узнают, чем он в заповеднике занимался, увольнение будет наиболее щадящим вариантом расплаты. С тех пор лесничий спал и видел, как он убирает своего подчиненного с кордона. Поэтому Гриня так ретиво и безостановочно делал ремонт после пожара. Кстати говоря, спустя время лесничего уволили первым.
Имелся у Грини еще один охотничий опыт. Весной утром пошел к реке за водой, увидел в устье двух бултыхающихся уток. Побежал назад за ружьем и начал к ним подкрадываться. Весенняя утка, известно, осторожная. Она осенний перелет, когда ее молодую по всем городам и весям били, пережила и опыта набралась. Я же в это время на другой стороне Джикимды сверлил единственную толстую березу в надежде набрать сока и видел, как Гриня бегал туда-сюда. Чего, думаю, он камнями на берегу грохочет? Глянул, оказывается, он к уткам так подбирается. Бабах! Бабах! Двенадцатый калибр! Два чирка в пух и прах, перья относит быстрым течением, а остатки тушек на месте.
— Гриня, – кричу, – ты что, не видишь? Они же в сети запутались.
Особо примечательным стал первый выход Грини на настоящую охоту. Он же и последний. Не имея никакого опыта, решил попроситься к нам. Зная, что Анатолий точно не возьмет, упор сделал на меня. Я тоже сопротивлялся, поскольку охота – занятие интимное, двоим ходить негоже, но в конце концов сдался.
— Ладно. Но только для получения представления об этом деле. Зайду завтра в пять. Будь готов.
Утром стукнул в дверь, Гриня вылетел как солдат – одетый, обутый, с ружьем и полными карманами патронов.
— Зачем тебе ружье? Одного – выше крыши. Не на облаву идем. Зазря таскать будешь.
— Ничего. Пригодится.
Через реку по озерам идем пару часов до первого ручья, где у меня капканы стоят. Подхожу к капкану, проверяю приманку. Гриня удивленно смотрит и задает вопрос, на который сам же отвечает:
— Это что, соболь будет по всему лесу бегать и вдруг ни с того ни с сего забежит на такую палочку? В жизни не поверю.
— Не палочка, а жердина.
Идем дальше по моим палочкам. Как специально, нигде ничего. Несколько капканов птицы закрыли и всё. Гриня опять вставляет:
— Вот видишь, он же не дурной. Не побежит он на палочку.
Только пожимаю плечами, возражать нечем, да и незачем. В полдень разводим костер, садимся пить чай. Гриня колдует с кружкой, закидывает в нее снег, горячее пить не может. Достает задубевший кусок хлеба.
— Хлеб не годится, – говорю, – ешь печенье, оно не каменеет на морозе.
И тут я обращаю внимание на вытянутые Гринины ноги. Какая-то ерунда к концу валенка прилипла. Мох, что ли? Показалось, будто большой палец из валенка торчит.
— Гриня, что у тебя на валенке?
— Там дырка была, так я ее ватой изнутри затолкал. Давно вылетела. Да ничё, Жека. Уже не мерзнет. Поутру мерзло, болело, а теперь не болит.
Меня передернуло от ужаса. Перед выходом я заглянул в журнал наблюдений – минус тридцать шесть.
— Всё, Гриня, поздравляю. Завтра ты будешь наслаждаться благами цивилизации и смотреть телевизор в общей палате. Охоте конец. Допивай чай, ноги – в руки, и домой. Напрямик километров четырнадцать, часа за четыре дойдем.
Вызвали по рации санрейс. Вертолет увез Гриню с огромным черным пальцем на ноге. Запах был такой, что, если палец за дверь выставить, соболя со всей тайги сбежались бы на приманку. К счастью, до ампутации не дошло. Врачи спасли конечность. Урожденный счастливчик. Что тут скажешь? Другому бы, наверное, всю ступню ампутировали.
Выписавшись из больницы, Гриня сходил в контору за зарплатой, закупил ящик водки, ящик шампанского, дорогих колбас, прочей экзотичной ненужной еды, и с этим добром залетел назад в тайгу.
— А мука, крупы, сахар?
— Да ничё. Рыбы наловлю.
Начало мая – ледоход. В апреле Олекма стоит, но впадающие речки превращаются в неистово бурлящие широкие потоки, несущие громадные глыбы льда, схожие с автобусами, мчащимися в автопарк в конце смены. Никакой храбрец не может гарантировать, что переплывет эту бешеную стихию. Такое под силу только котам. У нас был Мурзик, а у Грини ; Мурка. Она мяукает на том берегу, а Мурзик на этом волнуется. Ходит по берегу, аккуратно тронет воду лапой и тут же отдернет. Опять не спеша ходит. И вдруг прыгает в кипучую речку и плывет с торчащим трубой хвостом, стремительно, как торпеда, наискосок между льдинами. Поразительно, что Мурзик сначала поднялся по нашему берегу вверх, рассчитал упреждение, чтобы не унесло под лед в Олекму, и выплыл точно на тропинку с той стороны.
Весною вся рыба скапливается в устьях таких речек. Во-первых, они несут в Олекму из тайги всевозможный корм, а во-вторых, ей по таким речкам дорога на нерест. Для подледной рыбалки – золотое время. Удочкой является полуметровая крепкая палка, с тремя метрами лески, грузилом и гольяном на крючке. Ленки идут, как на подбор: два килограмма и все с икрой. Поймаешь полтора десятка таких рыбешек и в руках уже не унесешь. На веревочный кукан их и через плечо по льду и снегу наверх к дому тащишь. Пока дотащишь, они уже и почистятся наполовину.
Чем ближе ледоход, тем лучше клев. В последние перед ним часы рыба хватает особенно жадно. Чувствую, грузило перестало доставать дно, значит, лед начал подниматься. Всё! Час-два и река пойдет. Кричу Грине:
— Уходим! Скоро начнется!
— Я еще полчасика, ; кричит в ответ.
Ухожу домой чистить рыбу, Гриня остается.
Почистил, чай попил и пошел на берег глянуть ситуацию. Лед двинулся на моих глазах, а в стороне по льду к берегу несется Гриня. Уровень воды стремительно поднимается, и расстояние между кромкой льда и берегом нарастает с каждой секундой. Гриня в фуфайке и болотниках сиганул со льда в воду, когда чистый просвет уже больше десяти метров. Бегу к нему и ору во всю глотку: «Му-у-урзик, терпе-е-еть!».
Все нормально. Только шапка утонула, а пойманную рыбу на веревке держал.
Ледоход будет недолго ; несколько дней. Затем обязательно остановится на неделю-две. Затор. Уровень воды поднимется метров на двенадцать, а льда натолкает еще метра на два выше. Впадающие речки на километры вглубь забьются льдинами. Наступит мертвый сезон. Выходишь на крыльцо – лед со всех сторон, воду набрать негде. Откалываешь от ледяных глыб куски и растапливаешь в доме. Второй ледоход будет окончательным. К началу июня река очистится.
Сегодня девятое мая. С утра топлю печь в бане и гоню самогон. Как-никак праздник. Последний раз 8 марта пили. Естественно, что Гриня гулянье с выпивкой пропустить не может. Наши дома друг против друга, но по разные стороны речки Джикимды, впадающей в Олекму, на которой недавно начался ледоход. В устье Джикимду сейчас не пересечешь, надо подниматься километра на два вверх. Там она широко разлита, течение по фарватеру относительно спокойное, на лодке можно переплыть. Сговорились с Гриней по рации, что к часу дня он выдвинется, а мы с Анатолием пойдем его встречать.
Солнечный день, небольшой минус и пронзительная, пьянящая свежесть воздуха, какая бывает только весною в тайге. Стоим с Анатолием перед разлившейся речкой. Метров сорок чистой воды, а далее вода уходит в густой лес. «В лесу раздавался топор дровосека. — А что, у отца-то большая семья?» А тут из леса раздавались непрерывные матерные ругательства. Они приближались минут десять. Хоть смейся, хоть плачь. Гриня со всем семейством шел в сложных условиях паводка. Сначала тащил на горбу по узкой тропинке километра полтора небольшую лодку, которая цеплялась за все кусты. За ним шла дочь Танюшка, вертящая головой по сторонам. Как только Гриня тормозил, зацепившись за куст, она тут же налетала на него сзади. Следом – Григорий Григорьевич, который постоянно спотыкался, падал и останавливал всё майское праздничное шествие. Замыкала процессию ругающаяся Алка с младенцем на руках.
В густом еловом лесу тропинка исчезла под водой. Гриня усадил семью в лодку и начал протаскивать между деревьями. По такому лесу, когда он сухой, измучаешься продираться. А когда в воде? По лицам путешественников хлестали мокрые хвойные лапы, лодка периодически садилась на мель. Приходилось выгружаться. Все промокли полностью. Наконец дошли до русла. Раздвинулись последние ветви на опушке, и перед нами появился Гриня по пояс в воде, держащий за собой лодку с женой и тремя детьми. Всем вместе плыть нельзя. Во-первых, не поместятся, во-вторых, если перевернутся, то мы можем не успеть всех выловить. Дополнительная сложность в том, что Грине надо еще в лодку попасть. Нелегко запрыгивать в лодчонку, стоя по пояс в воде. Гриня начинает рассаживать семейство по деревьям. Детям приказано обхватить стволы руками. Алка с дитём взгромождена на самый почетный разлапистый сук. Первая попытка попасть в лодку оказалась неудачной. Лодка набрала воды, а Гриня с головой ушел в Джикимду. Пришлось поднимать и переворачивать лодку, чтобы вылить воду. На берегу это делается легко, а на весу – вода выливается на того, кто держит лодку. Температура воды около трех градусов. Тут даже зритель-мужчина содрогнется. Вторая попытка стала удачной, и за три ходки пассажиры были доставлены на наш берег.
Дома переодели всех в сухое, затопили баню. Никто не заболел. Праздник отгуляли, как всегда, весело и широко.
Друг Пронский когда-то привез из города 20 цыплят. Превратились в курочек и одного петушка. Это мой петух, я его с детства растил, всё о нем знаю. Он охотился на людей. Точно говорю – не кур защищал, а целенаправленно людей караулил. Никому не давал проходу. Ходит с курами по двору, травку щиплет, но только увидит человека, бросает подруг и молча мчится на бой. У него были повадки медведя. Тот мчится к жертве на четырех лапах, а в последний момент становится во весь рост на две. Был низенький, а теперь – неба не видно. Аналогично вел себя и петух ; делал приземный разгон, за метр до встречи выходил на критическую скорость, взлетал и когтями да шпорами бил в лицо. Женщины не могли днем спокойно в туалет сходить. Да что там женщины?! Он Анатолия гонял. Толик никогда не ругался и всегда убегал с достоинством. Эта помесь ястреба с медведем мутузила без разбору и своих, и приезжих. А меня не трогал, вообще не реагировал, позволял подходить к курицам и отбирать у них яйца. До сих пор горжусь тем, что он меня не атаковал.
Один раз я его травмировал. Рублю дрова, подбегает ревущая Маришка, щека в крови. Гуляла, зазевалась, он ее и ранил. Схватил полено и, не целясь, для проформы, метнул в злодея, но случайно попал в ногу. Месяц он не мог на курицу запрыгнуть обычным образом. Придумал выход из положения ; регулярно прогуливался по толстому бревну и ждал, когда какая-нибудь подружка подойдет заглянуть под бревно – нет ли червячка. Тут же падал на нее сверху.
Гуляли день рождения. В гости пришел Гриня со своими. Выпили на летней кухне, отошли от стола покурить, развалились на травке. Дети по двору бегают.
— Скажи малому, чтобы за баню не ходил. Там – петух.
— Что?! Чтобы мой сын какого-то петуха боялся?! ; отвечает размякший Гриня. ; Гриша! А ну-ка принеси папе птичку.
Доверчивый Гришуня тут же бросился бегом исполнять команду. Я закричал, однако не успел. Крик, слезы, кровь.
Гриня вскакивает с явным намерением постоять за сына.
— Не вздумай петушка моего обидеть, ; говорю. ; Максимум – можешь пойти с ним познакомиться.
Пошел. Через минуту возвращается с ошалелыми глазами, держась за голову. С тех пор фраза «Принеси папе птичку» – для меня ритуальная.
Через год Гриня с Алкой уволились и вернулись на родину. Страна развалилась, а вместе с ней – их колхоз. 800 рублей за падеж скота перестали требовать.