Ранним майским утром она звонила по телефону и мужской голос ответил, что ее ждут. Это было тем удивительнее, что утро было действительно слишком раннее для визита, но она оправдывала себя тем, что или человек ее поймет, или извинением за столь ранний визит послужит большущий городецкий пряник, который не продают в столице. Но голос был вполне человеческий, и она бесстрашно вошла в незнакомый дом человека, которого разыскала по интернету.
Этим человеком был сын той самой женщины в жизни художника, которая считала себя его последней музой. Честно говоря, реальная живая муза и ее сын (ровесник Заскребышу) от другого брака были даже потрясением. Казалось, что художник жил настолько давно, что никаких муз не должно уже быть на свете. Но она была и здравствовала в театральной жизни Москвы. К тому же оказалось, что была она его намного старше и, даже несмотря на свой возраст оставалась изящной, элегантной дамой. Каблуки зимних сапог заставили ее особенно зауважать и признать, что подобная дама в действительности вполне могла быть искусной, умной и привлекательной женщиной.
С ней Заскребыш встретится позже и сдуру попытается рассказать, что происходит, но женщина примет ее за... впрочем, неизвестно за кого приняла ее бывшая муза, но Заскребышу она не поверила, отрезав: "Почему вы решили, что это он?" В голове у Заскребыша все смешалось. Ее история сразу представилась ей в другом свете: нелепом, дурацком. К тому же она поняла, что муза ревнует прославленного любовника даже после смерти. Ревнует к памяти. Заскребышу лучше идти в церковь избавляться от актерских наваждений, напяливших одежку советской мегазвезды.
Находясь в дурацком положении, примчавшись в Москву с одной только целью поговорить с ней, Заскребыш вдруг поняла, что на самом деле муза его совсем не любила, потому, что любое слово о любимом человеку любящему кажется возможным и важным; потому не оказалась рядом в последний час также как не хочет слушать ее теперь, и что она, Заскребыш, в этой ситуации даже более удачлива оттого, что она - то художника слышит, а бывшая подруга - нет. Впрочем, старшая женщина должна была признать, что и она разговаривает с ним постоянно. Заскребыш почувствовала себя воровкой чужой любви. В общем, пришлось ретироваться и уехать домой ни с чем, признав, что сделала со своей стороны пусть нелепый и глупый шаг, что жизнь все равно не стоит на месте хоть на том берегу, хоть на этом. Уж это, наверное, точно знают те, кому по какой-то причине приходилось побывать в шкуре телеграфного столба между живыми или мертвыми. А если звездного моста нет там, в куске чье-то памяти, где течет быстроходная, ледяная горная речка с острыми камнями да валунами - многим ли позволено шлындать туда и обратно. Только таким беспечным отморозкам как она да художник, для которых не существует демаркационной линии между прошлым и настоящим, с наивной верой в то, что они созданы только для того, чтобы творить пусть крошечное, но светлое будущее.
Жизнь и смерть. Что люди вообще знают об этом. В сущности ничего, кроме самых тривиальных вещей. Существует забвение. Себя и всего того, что казалось нужным. Рай и ад. Потеря того, что казалось важным: мужчина ты или женщина. Взамен безголосье. До тех, кого ты любил (или все еще любишь) не докричаться, а значит, в доказательство своего бытия приходится пугать их пошлейшими стуками-бряками, либо как последнее средство приходить к ним во сне как их собственная память. Что тоже пугает, если делать это немного часто от тоски по живущим. Но и это особо не поощряется. Мир живых для ушедших ненарушаем.
Кто-то просится: дайте жизни опять. Кто - то станет зверьем, птицей, рыбой, лягушкой-квакушкой, червем, комаром для квакушки, если не с чего быть человеком. Да и кто знает - суждена ли вообще хоть какая-нибудь жизнь тому, кто при жизни ее не ценил. Или настолько злобно чудесил, играя на руку смерти, или в пару такому аборту природы суетился пред ним, чтоб оказаться в результате ходячим живым мертвецом.
То, что души бесхозно томятся в ожидании всеобщего восстания из гробов было для Заскребыша совершенно неприемлимо по причине непрактичности, если еще точнее: полной бессмыслицы использования такой сложносконструрованной вещи как дух и его душа. В общем, Заскребыш верила в реникарнацию и только в нее, а не в то, о чем, сойдясь на сходку, порешили какие-то неизвестные ей, архичные, бородатые старики, согрешившие против истины.
Но самое ужасное для Заскребыша было не то, что она не много понимала в формах вечной жизни, а в той естесственности, с которой художник был для нее безоговорочно и преспокойненько жив. Думая об этом, она чихнула, прям как по заказу. Он вызывал мысли самые добрые, с ним в ее жизни происходили чудесные вещи. Иногда совершенно сказочные, иногда явно хулиганские. Только через несколько лет она заметит некую закономерность с тем, как в ее жизнь входило добро. Как исполнялись ее заветные желания. Как приходила помощь там, откуда она вовсе не ждала и не знала, кого благодарить кроме Господа Бога и близких, родных людей и друзей.
Господь Бог - это несомненно. Об этом стоило бы поговорить всерьез и не в одну строку. Кто знает, а вдруг даже на страницах этой книги может такое случится: Заскребыш расскажет, кто для нее такой Господь Бог. Нужно только собраться с мыслями, чтобы не забыть говорящих деталей, а иначе как докажешь, как прекрасен ее Господь Бог.
Но речь об ушедшем художнике. Ей и в голову не приходило, и все же внутренний голос намекал ей, что она не так уж и права в своей невдумчивости. А пока она сидела за столом в незнакомой квартире и рассказывала свою историю. Ей ничего не стоило здесь появиться. Странный дар, который она привезла с собой и который разглядывал хозяин квартиры помогли купить художники. Билет был заказан сыном без какого - либо ее участия. Он хоть и ругал ее за неосторожность, но к относился с пониманием к материнским чудачествам. Короче, она привезла художнику в дар: свернутый трубой лист качественного ватмана, настоящие кисти и медовые краски "Ленинград" По странной случайности эти краски еще существовали на свете, в отличие от самого Ленинграда. Дар был вовсе не материальный - это понимали все участники, приложившие руку к поездке. Никто не выразил Заскребышу сомнения, насмешки. Никто не обидел ее по причине самой обычной любви. Но сама Заскребыш почти по-детски интуитивно понимала, что ее дар среди всех даров самая лучшая и поистине нужная и веселая штука. Роль свечек при этом никто не отнимал. Но не будет же она тащить ему пасхальные яички, которые никогда, не при какой погоде не тухнут, или конфетки в память о взрослом дядьке, короче, весь этот маргинальный могильный мусор. При всей чепухе ей приходили на ум всякие извечные традиции, которые несмотря ни на что соблюдают люди.
Подумалось, что правее всех в этом вопросе были древние египтяне, но сама египетская культура с ее жадными, потому опозоренными мумиями была для Заскребыша уже абсолютно бессмысленной, и поклонение праху она нашла замену в настолько более древних книгах, восходящих к самому началу существования чего либо здесь, на Земле. Древние книги делали крюк и возвращали ее к истоку, объединяющим в себе любое добро и знание: рождество и вечное бытие всего и вся. Только полного болвана не интересует история вечной жизни, если есть чем ее заполнить. Книги повествовали о составе, принципе устройства и работы духовного огня, что есть самый главный двигатель существа человека. К тому же оказалось, что это огромное богатство. Богатство принадлежит отнюдь не всем и его даже пытаются заполучить все, кому не лень. Самым необычным и подлым способом. Если в двадцатом веке ухахатывались над средневековыми сделками, где можно было это так или иначе продать, то в двадцать первом всерьез встал вопрос о том насколько часто нагло и бесстыже воруют.
К дару был еще и довесок. И вот тут то она сомневалась, потому, что это была ее собственная работа. Исследование его художественного творчества.
Надо сказать с этой работой у нее случилась необычная история...