Он возвращался домой уставшей походкой человека, который не понимает смысла того, что он делает, как, впрочем, и всего происходящего вообще, но который успокаивает себя осознанием того факта, что ему есть куда идти, есть то место, куда он может вернуться и которое он может назвать домом. Он всегда возвращался разными дорогами, то ли просто не разбирая пути и интуитивно помня лишь о цели, то ли выбирая разные маршруты в неосознанном до конца желании создать иллюзию разнообразия жизни и исследовать мир в тех пределах, в которых позволяли ему обстоятельства.
До дома оставалось совсем недалеко, когда он услышал позади себя шаги. Звонкие удары каблуков по асфальту стремительно приближались. Ему почему то стало не по себе. Он прибавил шагу, но по резкому стуку он отчетливо понимал, что таинственная фигура догоняет его. Поймал себя на мысли, что это глупо. Страх был просто каким-то примитивным и его происхождение он не мог объяснить себе. Он оглянулся, но издали разглядеть не смог человека. Тонкая, стройная фигура, она была закутана в черное…Это все, что позволяло увидеть неровное освещение улицы. Казалось, что таинственная незнакомка играла с ним. Стук каблуков становился все отчетливее, но фигура тем не менее держалась на расстоянии и словно издали присматривалась к нему и ждала его действий.
Он побежал что есть сил. Нырнул с разбега в знакомый подъезд, впервые за долгие годы не позабавив себя попутно мыслью, что за каждой дверью этого дома прячется неудачник или зверь и он лишь пополнил их ряды, вернувшись с работы. Ворвался в квартиру и запер дверь. Прислонился к двери и почувствовал, как лихорадочно бьется сердце. По лестничной площадке застучали каблуки и шаги затихли у двери. Раздался звонок. Он судорожно сжался от страха. Какой же противный звук звонка у него. И как он раньше этого не замечал. Хотя к нему ведь просто практически никто не приходил и уж тем более не звонил так настойчиво и продолжительно. Это было что-то из разряда вон выходящее. Но сил для возмущения и праведного гнева не было. Звонок на какое то мгновенье умолк и затем повторился снова. Он решил не открывать, лишь плотно зажал уши, но казалось, что для этих адских звуков не было никаких преград, они с легкостью проходи через любые заслоны…Снова этот сводящий с ума резкий звук чьей то попытки ворваться в его жизнь…
…Он проснулся в холодном поту. На тумбочке возле кровати пищал противным электронным голосом будильник. Он на ощупь нашел кнопку и отключил его. Успокоено повалился в кровать. Он всегда заводил будильник трижды с интервалом в пять минут. Своеобразное мучение и какое–то наслаждение. Мучение потому, что удавалось забыться лишь на мгновенье и быть выдернутым из состояния полусна назойливым сигналом обязательств именно в тот момент, когда проходит чувство раздражения и вялости и наступает ощущение покоя и расслабленности… А наслаждение от того, что он словно обманывал время и сам устанавливал правила, то есть целых десять минут после пробуждения мог позволить себе украсть у серого дня.
Десять минут определяли начало дня. Три сигнала и зажатая между ними надежда, что о нем все забыли и оставили в покое, что это все происходило не с ним, а оплошность вовремя была замечена, с него снята обязанность играть непонятную роль по чужим правилам и в качестве компенсации дана возможность выбора. Но нет. Начало смерти и начало дня. Скомканное начало…От второго до третьего сигнала ему иногда удавалось растянуть время до вечности, но это ощущение блаженства бесследно исчезало в то мгновенье, когда раздавался тот третий контрольный выстрел, который каждый день лишал его смутной надежды на свободу.
Он выбрался из кровати, нырнул в противно-липкие, холодные тапочки и понуро побрел в ванную.
Наскоро проделав то, что обычно требует организм и приличия, он выбежал из дома. К остановке он подошел как обычно в тот момент, когда автобус уже собирался отъезжать. Глубоко вздохнув, перебежал дорогу и запрыгнул в переполненный автобус.
Схватился за холодный поручень и начал разглядывать стоявшего рядом человека. Подросток слушал музыку в плеере. Судя по выражению удовольствия, доносившемся звукам драйва тяжелого рока и довольно-таки странной одежде, он представлял или, что вернее, думал, что представлял собой альтернативу серой массе подавляющей части человечества. Да черта с два. На лице его было написано выражение самодовольства, отвращения и с губ не сходила снисходительная усмешка. Если бы он знал, что мир к нему относится по меньшей мере равнодушно, а это презрение подростка и апатия мира стоят друг друга и все сводится к пониманию гармонии именно как ощущению взаимно полезного и терпимого использования друг друга в различных формах. Потому все теряло значительность и отличалось лишь названием, но не глубинным содержанием. Он вздохнул.
Названия остановок не объявляли и чтобы не проехать нужную, необходимо было прорваться с боем поближе к окну и протереть запотевшее стекло, дабы видеть то, что происходило снаружи. Кроме того, нельзя же было постоянно смотреть на сонные и вялые лица вокруг. Это раздражало и было заразительно. Да и мозг требовал хотя бы минимум информации и какую-то отдушину, чтобы не перейти в очередной раз к поверхностному психоанализу и поиску причин и следствий недовольства миром и собой.
Пробился к окну с помощью локтей, попутно узнав много нового о своих родственниках в нескольких поколениях. Хотел поначалу просто круговыми отрывистыми движениями изобразить кляксу и сквозь нее лицезреть лениво ползущий мир, но желание внести в свою жизнь видимость порядка и стабильности навело его на мысль, что следует отказаться от хаотичной фигуры и изобразить что-то более осмысленное. От изображения сердца отказался безо всякого сожаления. Нужно было что-то написать. Перебрал в уме несколько вариантов, отбросил способ отсылки к трехбуквенному пункту назначения и старательно вывел «mea culpa». Моя вина. Если бы написал по-русски, то это выглядело бы неказисто и просто, словно оправдание или выражение жалости к себе, что это именно только его вина и ничья больше. С утра такие мысли явно были перебором. По-латински же выглядело более внушительно и солидно. И чувство вины будто было это не его, а времени, обстоятельств и Бога. Это немного успокаивало и подбадривало. На мгновенье он остался один на один со своей виной, но это было довольно странное чувство гордости и значительности, подобное тому, как подростки используют свой максимализм и осознание бессмысленности жизни в качестве оправдания своих поступков, вседозволенности и некоего преимущества, безусловного права осуждать окружающий мир. Маленькие буквы позволяли рассмотреть небольшой фрагмент серого, унылого пейзажа и периодически стекло снова запотевало. Он начал утолщать буквы со всех сторон и моя вина разрослась и превратилась в надпись на полстекла. Так проще стало видеть мир, через призму вины, расплывшейся перед ним. Но вины он уже не чувствовал за собой и даже не было желания и настроения искать тому причину или тех же виноватых. Многолетняя привычка прятаться за ширмой якобы существенных составляющих реальности помогала и здесь.
Автобус навязчиво замер на нужной остановке и он поспешно добрался до выхода и выскочил в обволакивающий холод просыпавшегося дня. Почувствовал благодарность за смену декораций и расширения свободного личного пространства. Потом бросил прощальный взгляд на отъезжавший автобус.
Моя вина отдалялась все дальше. Иллюзия избавления. В голове возникла мысль о том, что по возвращении домой он запрыгнет все в тот же автобус и чувство вины и ощущение пустоты вернутся к нему. Вернее не так. Не вернутся, а станут более отчетливыми, потому что исчезнет суета и куча мелочей, за которыми мы обычно прячемся. Останемся наедине с усталостью и нашими мыслями. Кто-то привычным уверенным движением превратил «mea culpa» в размытое пятно. То ли раздражали буквы, то ли неуютно было смотреть на мир сквозь призму чужой вины и называть ее своей. Он благодарно улыбнулся. Исчезло ощущение осмысленности, отчетливого тихого отчаяния и вернулось более привычное чувство смиренного абсурда и наивной надежды … На мгновение даже показалось, как в размытом пятне показалось чье-то приветливое лицо и улыбнулось на прощанье.
На душе потеплело и стало хорошо. Настроение его немного улучшилось. Неторопливо направился к зданию, где размещалось стандартное рабочее место для подведенного под стандарты человека. Позади себя услышал стук каблуков. Он показался знакомым. Всплыли обрывки сна. Он резко обернулся и увидел девушку с бледным печальным лицом.
– Вы так и будете меня преследовать, словно совесть.
Та испуганно шарахнулась в сторону. Он захохотал. Безумный день вступал в свои права.