Давно дело было. Ещё при царе Горохе. Тогда ещё ходили не только на парад 9 мая, но и на Первомайские демонстрации и шествия 7-го ноября в честь очередной годовщины Великой октябрьской революции.
Что вспомнилось об этом сейчас — не знаю. Вспомнилось, и всё. Ну, ладно. Короче, история началась с того, что в столярку вошёл один гражданин по фамилии Кабачников. Плюгавенький, но в приличном пальто и кепочке зимней из дорогого каракуля с высокой тульей.
Поздоровался и говорит:
—Мне две досочки нужны полированные. Под полку.
О-о, думаю, повезло. На серьёз не тянет. Но банка пива, как минимум!
Клиент!
Мой первый в трудовой жизни!
Цвет и размеры согласовали мгновенно.
Обеденный перерыв. Личное время. Имею право!
Станок под рукой. Материал любой в углу, в фанерном ящике. Шефы мои, столяр и плотник, позаботились. Они колымили постоянно.
Ну, а я молодой — глаз-то острый. Учусь всему и повсюду. В университете тоже. Заочно.
Так вот. Выпиливаю я ему эти две полки. Отдаю.
—Спасибо, — говорит и идёт к выходу.
Я опешил. Ещё пара шагов, и моя банка пива исчезнет.
Вежливо так — за плечо товарища:
—Стоп! Что значит, спасибо?
—А что ещё? — удивляется он. — Мы же в одной организации работаем.
Мол, у нас всё должно быть по-братски.
Глаза у него бесхитростные и честные. Идеал советского гражданина!
Молодость наивна, конечно, но не настолько. Я вырвал у него из руки эти полочки и отбросил их в мусорный ящик.
На обиженный взгляд бросил жёстко:
—Здесь альтруистов нет!
На следующий день уехал на сессию.
Через месяц.
Не успел переодеться — в столярку влетает мастер.
—Ты слышал?
—Что?
—Нет, он ещё спрашивает! Всё Управление на ушах!
Дерганный был очень товарищ.
—Идём!
Ведёт, торопит на парадную лестницу. Там, где она перед вторым этажом раздваивается, на стенке, на самом видно месте, — лист ватмана размером примерно полтора на метр.
Стенгазета.
По всей площади — что-то, выполненное в рифму толстым чёрным фломастером. Заглавие — шрифтом в кулак:
УВЫ. НЕ АЛЬТРУИСТ!
Содержание поэтического перла можно свести к пафосной речи Пуговкина в «Операции Ы». Мол, в то время, как настоящие люди, коммунисты и комсомольцы, покоряют просторы Вселенной и т.п., находятся некоторые…
Нечего и говорить, что среди «некоторых» назван был только один человек. Причём, по имени и фамилии!
Если бы что-то подобное произошло во времена товарища Сталина, это минимум — лет двадцать пять. Может, десять. Но десять — это без права переписки.
Леонид Ильич был человеком куда помягче, но…
—Пиши объяснительную! — приказал мастер. — Через час — к начальнику!
С высоты времён нынешних — ноль ситуация. Тянет максимум на самую плоскую шутку Петросяна.
А я был подавлен. Думал просто заработать жалкие три рубля, а что оказалось?
Пишу объяснительную.
Что же такое придумать?
Пинок с работы светил, как прожектор!
И вот я в кабинете у начальника административно-хозяйственного отдела.
На стульях, напротив, — мастер (он же секретарь парткома), секретарь профкома (милейшая женщина) и комсомольский секретарь (мой приятель).
«Тройка» — как говорили в доброе время 30-х.
Они вряд ли хотят, но обязаны, как добросовестные идеологические патанатомы, разобрать меня по косточкам.
А там уж пойдут, как по маслу, мои жалкие оправдания, раскаяния, мольбы — простить! И возможно, будет прощение в виде выговора или лишения премии.
О прощальной записи в трудовой думать не хотелось.
Начальник читает объяснительную.
Сурова его физиономия. Он надевает очки и принимается осваивать текст.
Подчинённые пытаются угадать по настроению хозяина — что там? А настроение меняется, как погода осенью. Утренняя хмурь и дожди к полудню сменяется солнышком. По крайней мере, отложив мою объяснительную на стол, хозяин был смущён:
—Ничего не понимаю… Почитайте сами, товарищи.
Читают все по очереди. Первой взрывается председатель профкома:
—Да что же это происходит, товарищи?
Секретарь комсомола молчит. А мастер рожает лишь:
—Н-да-а…
Начальник:
—Так что же произошло? Расскажи своими словами.
Врать, конечно, нехорошо. Но я врал. Чутельку-чутельку. Придерживаясь к фактам вплотную.
По сути, в известном выражении «казнить нельзя помиловать» я просто передвинул произвольно уже поставленную другим запятую.
Отрицать фразу про альтруистов было невозможно. Слишком запоминающееся слово. Даже полуграмотный мастер покачал головой:
—Ну, и словечко… Где ты его откопал?
Словом, речь моя была лаконичной и льстивой:
—Да, я сказал, что здесь альтруистов нет. Мы работаем, действительно, в одной организации. Но порядок есть порядок! У него не было разрешения от мастера.
Мастер:
—Почему же ты сразу это не выяснил?
—Опыта мало. Он старше меня, выглядит солидно. Думал, что поступает по правилам.
Сцена чем-то напоминала допрос Штирлица у Мюллера, когда выяснялось, почему на ручке чемодана русской радистки оказались пальчики Штирлица. Был вызван один из полицейских, охранявших вещи у развалин. Штирлиц понимал, что он сможет вспомнить только главное — этот штандартенфюрер действительно поднимал чемодан.
А вот детали, мелочи…
И я об этом думал, когда писал объяснительную. И был уверен, что Кабачников ни в жизнь не вспомнит. Тем более — через месяц.
Председатель профкома:
—Выходит, нас опорочили. Весь отдел!
Секретарь комсомола смолчал, только глаза у него улыбались.
Парторг:
—Н-да…
Начальник:
—Так этого дела оставить нельзя.
И не оставили. Оправдывался уже сам автор блестящего стихотворения на парадной лестнице. И в парткоме, и в профкоме. Но не своего отдела, а всего Управления. Он же не у себя дома свой ватман развесил.
Три рубля ему тоже встали в копеечку.
Потом меня вызвал председатель профкома всего Управления:
—Уж вы простите его, пожалуйста. Вообще-то он неплохой человек. Просто любит писать по всякому поводу. Внешкор областной газеты. Сам я ему обязательно поставлю на вид!
Так в чём же смысл этой истории? В скупости и подловатости гражданина в каракуле? В ловкости лирического героя? Нет. Это просто очередное свидетельство того, что правда — весьма относительная штука.