Дочь колдуна. Часть1. Глава 12

Вера Крыжановская
Оставшись вдвоем в Горках, Екатерина Александровна с Милой тоже жили превесело, часто бывали у соседей и принимали у себя. Дача на островке никогда не видела такого оживления за все время своего существования. Граф Бельский был частым гостем, и г жа Морель принимала его с распростертыми объятиями, пламенно желая, чтобы он женился на Миле; но та не разделяла ее вкуса, хотя относилась очень благосклонно к молодому графу и любила его общество, потому что он в избытке обладал тем же живительным током, который Мила так любила вдыхать.
Бельский был очень красивый двадцатидвухлетний юноша, высокий, сильный, белый и румяный, как деревенская девушка; словом, он олицетворял силу и здоровье. Мила очень ценила эти свойства, охотно беседовала и танцевала с ним, но граф Адам не был героем ее мечтаний. Она жаждала Масалитинова. И не потому только, что находила его красивее, но ее манило особое наслаждение отнять его от Нади, которую она ненавидела и не могла ей простить, прежде всего, что она именно его невеста, да еще притом любимая; а во вторых она не могла забыть ее равнодушие к себе и холодность.
Дней десять спустя по отъезде Замятиных, как то вечером Мила сидела одна в своей комнате; у Екатерины Александровны была мигрень, и она рано легла в постель. Мила пробовала читать, но мысли ее были в Киеве и она с ревнивой злобой раздумывала, как весело в интимной беседе проводят, вероятно, время жених и невеста. Отец обещал посвятить ее, помогать ей, наконец, дать любимого человека, и все это как только уедут Замятины; между тем прошло больше недели, а от него нет ни слова. Злобное чувство охватило ее и, поглощенная своими недобрыми мыслями, она не заметила, как у ней появилась сильная сонливость, а затем она потеряла сознание…
Открыв глаза, Мила увидела себя снова в подземелье; около кресла, на котором она полулежала, стоял отец, держа на ее челе свою холодную с тонкими пальцами руку.
– Вот ты и проснулась, крошка. Сперва выпей, а потом поговорим, – сказал Красинский, подавая стакан с розовой, ароматной жидкостью.
Мила выпила, и приятная теплота разлилась по ее жилам.
– Благодарю, папа. Твое лекарство облегчило меня, и я очень рада тебя видеть: а я уже думала, что ты забыл меня.
Красинский улыбнулся.
– О, нет! Я не забуду тебя; но я наблюдал издали, и могу сказать, что доволен тобой: ты осторожна и неболтлива. Ты ничего не сказала о нашем свидании Катрин и хорошо сделала. Но вместе с тем, я пришел к убеждению, что из тебя никогда не выйдет большой колдуньи: у тебя нет того, что для этого нужно… Ну, да это не беда. Высшая черная магия, дочь моя, наука сложная и мудреная; она требует много труда и тяжких испытаний. Для тебя это не важно; но все же ты можешь многое сделать, потому что я дам тебе деятельных и толковых пособников, которыми тебе стоит только распоряжаться. Для получения, однако же, всего обещанного ты должна послужить нашему братству; иначе я не могу ничего дать тебе. Понимаешь? Услуга за услугу.
– Понимаю, папа. Даром никто ничего не дает. А что я должна делать, чтобы служить братству и получить его покровительство?
– Услуги твои потребуются по мере надобности, но об этом после. Теперь скажи мне, любишь ли ты и умеешь ли молиться? Горячая ли у тебя вера?
– Нет! – равнодушно ответила Мила. – Меня никто не наставлял в вере. Моя приемная мать не верит в Бога и отрицает всякое божественное участие в жизни человека. Молиться она никогда не учила меня, хотя не мешает мне, правда, соблюдать внешнюю, обрядовую сторону; но для меня все это не имеет никакого смысла и интереса. Я ничего не понимаю и не умею молиться. От запаха ладана меня тошнит, а от крестного знамения и обращения к Богу кружится голова.
Мила не заметила, что всякий раз, когда она произносила слово Бог , отец ее вздрагивал и лицо его искажалось судорогой.
– Я прошу тебя, Мила, никогда не называть по имени… Того, Кому поклоняются в церкви. Он враг моего властелина и разрушает наши предприятия. Тот, чье имя я не хочу слышать, не даст тебе ничего кроме тяжких страданий, чтобы «испытать», видишь ли, твое мужество, и нравственных пыток для «укрепления твоей веры». Мой властелин даст тебе все и не потребует многого взамен. Ты должна только поклясться верно служить ему и беспрекословно исполнять все его повеления.
– О, конечно, я готова повиноваться, только бы его требования не были слишком страшны. Знаешь, я всегда боюсь, когда вижу или слышу что нибудь необычайное, особенно из мира оккультного.
– Не бойся ничего; я ручаюсь, что тебе страшно не будет. Страх – это слабость нервов, а у нас есть средства от этой болезни. Запомни, кстати, – Катрин никогда не должна знать о наших свиданиях. Она ничего не понимает и ничему не верит, так зачем смущать ее покой? Это баба хорошая: она много сделала для тебя и любит искренно; значит, мы должны быть ей благодарны; а ее ограниченный умишко все равно не в состоянии постичь что бы то ни было из оккультной науки, или хотя бы даже понять меня . Вот флакон, – продолжал Красинский, подавая дочери небольшую продолговатую темную скляночку с металлической пробкой.
Он вынул пробку и показал Миле, что отверстие сосуда закрыто пластинкой с мелкими, как у перечницы, дырочками.
– Каждый раз перед тем как идти сюда, попрыскай немного из этого флакона на ковер в комнате Екатерины Александровны, что не причинит ей вреда; эссенция эта – довольно сильное, но совершенно безобидное снотворное снадобье. Она будет спать, и не станет беспокоить тебя нескромными расспросами. Никто не заметит твоих отлучек, так как нам нужно только ночное время, с полуночи до первых петухов.
– До первых петухов? – задумавшись, повторила Мила за отцом. – Разве ты немножко колдун? – нерешительно спросила она, поднимая глаза на Красинского.
– Именно. Немножко колдун, немножко волшебник, – ответил тот, усмехаясь и подмигивая.
– А правда, что колдуны бывают на шабаше? Вот где должно быть очень весело и интересно.
– Правда. А ты желала бы там побывать?
– Даже очень, если возможно.
– Твое желание осуществимо, и мне приятно, что у тебя склонность к темной науке. Следуй только моим советам, и все будет хорошо. Я буду давать тебе уроки и научу пользоваться различными вещами, которые тебе понадобятся, а затем представлю тебя нашему главе. Ты дашь обет, и – будь что будет – карьера твоя обеспечена.
В эту минуту вдали раздался дрожащий звон колокола. Красинский вскочил и сделал такой жест, точно бросал что то в лицо Милы. Та откинулась на спинку кресла с закрытыми глазами, словно получила удар по голове. Потом, послушная наказу отца, сказанному тихо и отрывисто, она встала и, словно тень, исчезла в коридоре, ведущем в верхние комнаты дома, а Красинский торопливо зажег электрический фонарь и вышел.
Он знал, что этот звон возвещал прибытие членов братства, искавших приюта или приехавших по делам. Быстро прошел он старинную часть подземелья, где находились темницы и комната пыток, а в комнате древнего судилища нажал пружину. Отворилась скрытая в нише дверь, и показался длинный узкий коридор, которым он прошел в старый монастырский склеп, совершенно заполненный памятниками: даже стены покрыты были каменными и бронзовыми плитами. Сзади большого памятника, изображавшего во весь рост одного из бывших настоятелей, Красинский отворил еще одну потайную дверь, поднялся на лестницу и приподнял подполицу.
При лунном свете видны были развалины старой церкви, а в двух шагах от подполицы, скрываясь в тени, стояли два человека в темных плащах.
– Люцифер, – прошептал Красинский.
– Цербер, – ответили незнакомцы, вступая на ступени лестницы.
Пожав Красинскому руку, все трое спустились, дверь захлопнулась, и Красинский тем же путем повел посетителей в свое подземное жилье. Надо полагать, что это были знатные и важные члены общины, судя по тому, что Красинский выказывал им особое почтение.
– Не можешь ли ты, брат Ахам, дать нам кое что перекусить, чтобы подкрепить наши силы? Мы устали и проголодались после долгого странствия, – сказал один из гостей, пока Красинский снимал с него плащ.
– Разумеется, брат Уриэль. Я сейчас прикажу подать ужин. Он ударил в находившуюся в углу металлическую доску и тотчас появился невзрачный и тщедушный карлик, которому он отдал приказания.
Посетители уселись и беседовали вполголоса, а Красинский придвинул тем временем к ним стол, накрыл его скатертью, поставил две бутылки вина, – судя по густому слою мха, очень старого, – и три золотые чаши с вычеканенными на них посохом и митрой, принадлежавшие, вероятно, к сокровищам аббатства.
Красинский, – или брат Ахам, как его называли гости, – заканчивал уже свои приготовления, а в это время вошел карлик с большой корзиной. Он вынул тарелки, ножи и вилки, а потом поставил на стол блюда с холодным мясом, паштетом, яйцами, плодами и вареньем. Путешественники были очень голодны, очевидно, и отдали честь ужину, так что вскоре остались пустые блюда, которые карлик и унес; а гости с хозяином остались за столом, не торопясь попивая густое, как мед, вино, наполнявшее их чаши.
– Теперь, брат Ахам, – сказал тот, кого Красинский называл Уриэлем, – я сообщу тебе, какой неожиданный случай привел нас. Мы обращаемся к твоему знанию и помощи.
– Вы знаете, друзья, что то и другое всегда в вашем распоряжении.
– Община наша понесла большую утрату: умер брат Баалберит, – сказал Уриэль, вздыхая.
Красинский даже привскочил от изумления.
– Он… он умер!.. Возможно ли? Человек с такими огромными познаниями, сильнейший чародей и вызыватель, какого только я видел. Ничего не понимаю! Не замешан ли в этом несчастье Буллан, я хочу сказать, проклятый Иоганнес?
– Нет, на сей раз этот мерзавец тут ни при чем. Наш несчастный брат сам виноват в своей неосторожности. Вот что случилось, – продолжал Уриэль. – Ты знаешь, покойный брат наш был редкой красоты, именно сатанинской; к тому же он любил приволокнуться, особенно за молоденькими, наивными девочками, которых завлекал в общину. Так вот, одна из таких девчонок оказалась сильнее, победила его и убила.
– Ты не шутишь, Уриэль? – с некоторым недоверием спросил Красинский.
– К несчастью, не шучу. Вот как произошло это невероятное дело. Молодая девушка, о которой идет речь, обаятельно хороша собой, и брат Баалберит серьезно влюбился в нее. Это глупо, конечно, но случается; тем более, что это была недотрога, что еще более возбуждало страсть. Но это не все. Главная беда в том, что девушка оказалась племянницей одного старого монаха аскета и… ясновидящего, имевшего на нее огромное влияние и внушившего ей фанатическую набожность. Он сразу понял, с кем имела дело племянница, и открыл ей, что тот – чародей и служитель ада, потребовав, конечно, чтобы она прервала всякие с ним сношения. Но девчонка сама была влюблена и задумала смелый план… «спасти душу» любимого человека…
Уриэль остановился, громко захохотав, и остальные вторили ему.
– Началась ожесточенная борьба, – продолжал он, нахохотавшись вволю. – Баалберит тянул ее в ад, а она его на небо и оба старались совершенно напрасно, разумеется. А он, ослепленный страстью, не подозревал, что зрело в душе глупой фанатички. Словом, она вбила себе в голову, что лучше ей видеть его мертвым, чем «отверженным», в качестве служителя дьявола. И она сумела раздобыть себе оружие положительно ужасное для любого из нас: кинжал, который ухитрилась трое суток продержать на престоле, затем смазала его освященным маслом и окунула в святую воду. Окончив эти приготовления, она заманила Баалберита в уединенный дом за городом и там вонзила оружие ему в грудь. Удар был весьма слабый, и рана сама по себе не смертельна; но столкновение с противной силой так ужасно, что астрал был как бы поражен молнией и, чтобы избежать жестоких страданий, так стремительно вырвался из физического тела, что жизненная нить порвалась, а унесенный в пространство дух не мог уже вернуться в свое тело. Оружие пробыло в ране круглые сутки и только тогда потеряло силу. За дорогую цену мы добыли таки это покрытое его кровью оружие и известным тебе магическим способом могли вызвать покойного на последней черной мессе. – Необходимо теперь достать новое живое тело для Баалберита; он слишком полезный член братства, чтобы оставлять его в пространстве, где он притом чувствует себя прескверно.
– А в этом затруднительном случае мы вспомнили тебя, брат Ахам, – заговорил второй посетитель, до тех пор молчавший. – Мы знаем, что познания твои в искусстве аватара громадны.
– Спасибо за добрую память и лестное мнение, брат Бифру. Правда, я много изучал этот вопрос и надеюсь помочь несчастному брату Баалбериту. Скажите, однако, что в общем требуется? – возразил Красинский.
– Надо дать ему молодое и крепкое тело для того, чтобы хорошо перенести страшное потрясение; затем, по возможности, лицо это должно быть богато и хорошо поставлено в обществе, чтобы и нам быть полезным, – ответил тот, кого звали Бифру.
– Условия не из легких… Надо сообразить, – задумчиво заметил Красинский, облокачиваясь на руку; но через минуту он уже весело поднял голову и глаза его заблестели, а торжествующая усмешка озарила лицо.
– Дело в шляпе, друзья мои. Личность, у которой я намереваюсь конфисковать тело в пользу Баалберита, называется графом Бельским. Это – молодой человек, лет двадцати двух, крепкий, как дуб, и обладатель, по крайней мере, трех миллионов, не считая имений и домов в Киеве и Петербурге. У меня же здесь дочь вампиричка, и с ее помощью я могу легко произвести операцию. Таким образом, мы дадим нашему брату положение еще лучше прежнего.
– Вот это чудесно, и мы искренне отблагодарим тебя, брат Ахам, – заметил весело Уриэль.
– А когда ты можешь приступить к исполнению? – спросил Бифру.
– Понадобится все таки несколько недель для подготовки внешних обстоятельств. Надо, во первых, спровадить отсюда мать этого молодчика, а потом просветить слегка и привести к присяге моего медиума. В этих видах, мы могли бы даже устроить небольшой ночной пир в развалинах. Надеюсь, друзья, вы не откажетесь остаться здесь до этого торжества. Как видите, я недурно устроился и пребывание здесь вам не грозит большими неудобствами, а вы между тем отдохнете и наберетесь сил.
– Принимаем с признательностью твое приглашение. Наше странствование по Америке было утомительно, а потом всех нас взволновало это происшествие с Баалберитом, – ответил Уриэль.
– Значит, решено, вы – мои гости. А брат Бифру, действительно, нехорош на вид, и я постараюсь, чтобы он вполне отдохнул.
– Да, я устал и стремлюсь вернуться в невидимый мир; да вот все никак не могу найти себе заместителя, и это тяготит меня, – и Бифру тяжело вздохнул. – Да, жизнь тяготит меня, и я не предполагал, однако, как трудно найти себе преемника.
С этой ночи в подземелье пошла совсем необычная жизнь. По ночам неизвестно откуда приходили и куда то уходили разные люди.
Мила хотя приходила не раз к отцу, но, понятно, не видела никого. Разговаривали они как всегда. Красинский посвящал ее в теорию оккультизма и магии, показывал ей различные явления, хотя и не особенно важные, но зато интересные, которые возбуждали внимание и любопытство молодой девушки. Между прочим, она рассказала отцу, что ее поклонник, граф Бельский, очень огорчен болезнью матери. Старая графиня внезапно почувствовала себя дурно, появились сердечные боли, и доктор отправил ее на два или три месяца в Ментону. Граф хотел было сопровождать ее, но графиня, зная как он влюблен в Милу, не хотела разлучать сына с его «идолом» и поехала с компаньонкой. Мила очень смеялась, рассказывая это, и забавлялась наивностью графа Адама, не умевшего скрывать любовь и рассказывавшего ей все. Красинский назначил ей лечение, давал капли для внутреннего употребления и мазь для наружного; а молодая девушка в точности исполняла предписания отца, потому что тот сказал, что эти лекарства разовьют ее астральную силу.
Однажды утром Мила нашла в своем бюваре следующую записку отца: «В полночь приди в библиотеку и надень плащ на случай холодной погоды. Все будут спать и никто не потревожит тебя; не забудь полить эссенцией у г жи Морель».
Очень заинтересованная, Мила с нетерпением ждала ночи.
После обеда она легла немного уснуть, чтобы быть свежее ночью; потом, под предлогом усталости, она рано ушла к себе, позаботившись сделать пульверизацию в комнате Екатерины Александровны, чтобы та не обеспокоила ее приходом не вовремя. Незадолго до полуночи она отправилась в библиотеку и там ждала отца, – ни жива, ни мертва от страха и любопытства. Ровно в полночь внутри камина бесшумно раскрылась дверь, на пороге которой она увидела Красинского с фонарем в руке.
– Ага, ты пришла! Это хорошо, что ты исправна. Идем же скорее.
Он взял ее за руку и повел через лестницы и коридоры в залу древнего судилища. К глубокому удивлению Милы, там собралось человек тридцать обоего пола: все были в длинных темных плащах с надвинутыми на глаза капюшонами. Висевшая на потолке старинная масляная лампа озаряла комнату красноватым светом, от которого на голые стены ложились странные, причудливые тени. Смущенная Мила пугливо оглядывала окружавшую обстановку.
Присутствовавшие образовали круг, а посреди стали три человека в красных мантиях с шейными звездами на голубых лентах; то были очевидно главари. В ту же минуту Мила увидела, что отец ее одет в черное трико, короткий черный бархатный камзол средневекового фасона, а на груди его, на металлической цепочке, висел красный эмалевый треугольник острием вниз; один из присутствовавших подал ему пурпуровый плащ взамен черного, в котором тот пришел.
Красинский достал из ящика и надел на шею дочери голубую ленту с висевшим на ней, тоже острием вниз, черным треугольником; затем, взяв ее за руку, он подвел к женщине, лицо которой скрывал опущенный капюшон.
– Держись сестры Демении, так как мне некогда будет заниматься тобой. Ты позволишь, милая сестра?
Женщина утвердительно кивнула головой и взяла в руку поданный ей одним из мужчин факел.
Все присутствовавшие вооружились зажженными факелами, и шествие двинулось в путь, во главе с Красинским и тремя лицами в красных мантиях. Пройдя разными извилистыми коридорами подземного лабиринта и миновав склеп, Красинский отворил дверь, скрытую каменным столом в развалинах маленькой, стоявшей в глубине рощи капеллы. Оттуда аллея вела в аббатство. Толстый слой сухих листьев и валежника хрустел под ногами, а красный и дымный свет факелов терялся под непроницаемым сводом густой листвы вековых дубов. Наконец дошли до развалин; шествие проследовало под уцелевшими еще сводами монастыря и вступило в костел. В высоких стрельчатых окнах не было рам и внутри свистел ветер, крутя палые, усеявшие пол листья.
Пройдя покинутый костел и окружавшее его кладбище, шествие обогнуло густую чащу, за которой открылась небольшая поляна, а посредине ее при слабом свете луны на ущербе виднелся долмэн .
Мила молча шла рядом с назначенной ей отцом спутницей. Эта ночная церемония чрезвычайно занимала ее, и она с большим любопытством смотрела на приготовления. К великому изумлению увидела она, что несколько человек отделилось от процессии со свертками в руках, которые положили у памятника; а еще двое тащили за рога черного козла. Факелы были воткнуты в виде круга по окраине поляны в приготовленные уже камни. Площадка и памятник теперь озарены были красноватым светом. Из одного узла распорядители вынули треножник и корзину с углями, которые зажгли, поставив треножник под камнем долмэна, а трое главарей в красных плащах бросали на горевшие угли травы, порошки и что то лили в огонь. Повалил дым густыми клубами, и воздух наполнился едким, неприятным запахом.
– Падите и преклонитесь перед нашим властелином, дарующим нам земные сокровища, материальные радости и всевозможные в жизни наслаждения, – звучным голосом провозгласил Красинский.
Все опустились на колени и склонили головы до земли, а люди в красных плащах затянули странную, пронзительную и неблагозвучную песнь; в ту же минуту колокол, помещенный над долмэном, прозвонил три раза. Тогда все поднялись на ноги и взялись за руки, образовав цепь вокруг памятника, и вторили пению главарей, стоявших посредине круга. Хор получился могучий, но удивительно не гармоничный, точно к человеческим голосам примешивалось и звериное рычание. Ледяная дрожь пробежала по телу Милы, когда она увидела, что отец ее резал черного козла и выпускал его кровь – частью в громадную и широкую чашу, а частью в глубокий таз под долмэном.
– Приидите, братья и сестры во Люцифере, и разделите эту чашу, наполненную соком жизни; он навсегда соединит нас друг с другом, – звонко крикнул Красинский, поднимая чашу.
Все подходили один за другим и с видимым наслаждением пили горячую кровь. После этого цепь снова сомкну лась, и вокруг памятника заплясал безумный хоровод, сопровождая пляску дикими окриками и беспорядочными прыжками. Мила пила кровь вместе со всеми; шум, пение и фантастическая обстановка опьянили ее. Она не могла отвести взора от сидевшей на корточках на долмэне фигуры Бафамета, и ей казалось, что глаза истукана были живые, а из за полуоткрытых губ демона блестели белые и острые зубы. Общий пляс закончился взаимными братскими поцелуями всех присутствовавших, после чего наступила новая церемония.
Принесли второй треножник, меньше первого, и поставили его перед долмэном, а когда зажгли на нем угли и ароматические травы, то Уриэль, Бифру и Красинский с трех сторон разместились вокруг дымившегося треножника в виде треугольника. Тогда сестра Демения схватила руку бледной и смущенной Милы и подвела ее к трем главарям.
– Эта молодая девушка – моя дочь, – произнес Красинский. – Она желает вступить в нашу общину и поклоняться нашему владыке, а теперь принесет клятву. Она не годится для «великого посвящения», но послужит братству, по мере своих сил, и с послушанием будет пользоваться только теми средствами, какие мы предоставим в ее распоряжение. А теперь, дочь моя, повторяй за мной:
– Я отрекаюсь от веры, в которой родилась, и буду избегать церкви с ее религиозными церемониями; но так как я не получила «великого посвящения», то могу, в случае крайности, чтобы не возбуждать подозрения обыкновенных смертных, присутствовать на церковных торжествах и входить в христианские храмы, принимая, однако, для этого указанные мне предосторожности. Приняв же посвящение, я буду в уединении моей комнаты совершать тайные обряды. Клянусь служить братству с усердием и покорностью, а каждому из членов нашего со юза, братьям моим и сестрам во Люцифере, помогать по мере сил. Клянусь также служить и членам нашим из потустороннего мира.
Словно наэлектризованная поднимавшимся от треножника и бившим ей в лицо запахом, Мила произнесла эту клятву громким, ясным и решительным голосом.
– Хорошо, – сказал Уриэль. – Братство принимает тебя в свою среду. С этой минуты имя твое между нами будет Лилита и запишется так в списки ордена. А теперь, сестра Лилита, положи свою руку на наши.
Они держали руки над треножником в виде треугольника ладонями кверху.
Но едва Мила положила на их руки свою, как у нее вырвался сдавленный крик; она почувствовала, будто руки ее коснулись раскаленным железом, но боль прошла так же быстро, как и появилась.
– Хорошо, – заметил Уриэль, – ты получила печать ордена, а братство, в награду за верность и послушание, даст тебе все, что ты пожелаешь: богатство, наслаждения, слепую страсть всех мужчин, которые тебе понравятся, и жизнь, полную радостей и превосходства над прочими женщинами. Отец твой будет твоим учителем и просветителем.
По окончании церемонии все вернулись в разрушенное старое аббатство, унося с собой треножники и большой таз с кровью. Полуразвалившийся костел осветился красным огнем факелов. Каменный престол накрыли малиновой скатертью с вышитыми черными каббалистическими знаками; из принесенных пакетов достали статуэтку Бафамета и семирожковый шандал с черными восковыми свечами, который поставили на престол, а спереди положили старую книгу в кожаном переплете. Всем присутствовавшим раздали черные свечи, а на треножниках снова горело одуряющее, тошнотворное курево. Большой таз поставили на полу перед престолом, зажгли треножники, и все сгруппировались вокруг. Тогда Бифру вошел на ступени и, обернувшись к собранию, звучным голосом сказал:
– Друзья, один из наших братьев, вследствие гнусного предательства, был вырван из своей земной оболочки. Мужественная, жаждущая деятельности душа его страдает и, взывая к нам, требует помощи. На нас лежит обязанность вызвать его и оказать ему утешение. Мы совершим нужные обряды, а потом брат Ахам приступит к вызыванию.
Два человека принесли священническое облачение и митру, которые надели на Бифру; дали ему посох и стали около, изображая собой служек; по толщине золототканой парчи, по рисунку и форме посоха и митры можно было судить о их древности и о принадлежности к ризнице монастыря, если не допустить, что они были похищены из могилы какого нибудь старого аббата. Затем началась кощунственная церемония.
То не была черная месса , со всем ее циничным ужасом, а нечто вроде погребальной службы. Дикое пение сопровождало гнусный обряд, и сама природа словно вторила нескладному хору. Поднялся сильный ветер, который гнул деревья и ледяными порывами носился под сводами; вдали гремел гром, и молнии огненными зигзагами рассекали воздух. Тем временем, пока свирепствовала эта нежданно налетевшая буря, Красинский стал перед наполненным кровью чаном, зарезал трех черных петухов и столько же летучих мышей, и выпустил кровь их в таз. После этого он достал из за пазухи кинжал с лезвием, покрытым пятнами, и начертал им в воздухе круг.
– Твоей собственной кровью черчу я магический круг и заклинаю тебя явиться среди нас. Баалберит! Баалберит! Баалберит! – кричал он резким голосом, который покрыл собой вой ветра и дикое пение.
Он поклонился на все четыре стороны.
– Помогите, духи стихий, и будьте благосклонны к нам, равно и к духу, который хочет здесь проявиться. Дайте ему возможность быть видимым и выразить свои желания. Огонь, вода, земля, воздух, служите нашим владыкам! Духи стихий, приведите и пособите духу Баалберита!
Он прибавил несколько заклинаний, а потом нагнулся и стремительно вонзил кинжал в землю. В ту же минуту из земли вырвался сноп огня, и в пределах магического круга, сверкавшего в воздухе фосфоресцировавшей нитью, появились туманные фигуры: красные, серые, синеватые и зеленоватые; эти облачные фаланги словно плясали хоровод вокруг чана, то сбиваясь в кучу, то поднимаясь спиралью вверх. Над кадкой же стало образовываться черноватое, испещренное искрами облако; с минуту оно кружилось, точно подгоняемое ветром, а потом из него выросла, как живая, фигура еще молодого и бесспорно красивого человека; но на смертельно бледном лице его застыло, казалось, выражение ужаса, а взгляд был мутный и блуждающий. Он был наг и на месте солнечного сплетения виднелась большая открытая рана.
– Дайте мне живое тело, верните мне возможность наслаждаться. Я заслужил эту награду моими услугами братству, а больше ничего не прошу. Но жить, жить я хочу, чтобы не страдать больше, не задыхаться в атмосфере, которая давит и жжет меня! – прокричал он глухим и свистящим голосом.
– Желание твое будет исполнено. Живое тело, которого ты жаждешь, подыскано, и очень скоро, как только позволят обстоятельства, ты будешь воплощен в него. Успокойся же, жди и рассчитывай на наше обещание! – в один голос ответили Уриэль, Бифру и Красинский.
Минуту спустя видение растаяло, и все рассеялось. Проворно все бывшие в употреблении предметы были сложены, прибраны, запрятаны в мешки и корзины, и вся ватага вернулась в подземелья. Теперь все отправились в ту именно их часть, где помещалась некогда масонская ложа; а в столовой было все приготовлено для пира. Столы уставлены были серебром и хрусталем, пирогами, громадными рыбами, холодными мясными блюдами, фруктами, конфетами и целыми батареями старого вина во мшистых флягах. Но общество остановилось в смежной зале.
Там, на возвышении в несколько ступеней, стояло в виде трона кресло с высокой спинкой, на которое сел Уриэль. Когда все стали против него полукругом, он произнес краткую речь. Одних из членов он благодарил за оказанные услуги, других ободрял, а некоторых бранил за излишнюю щепетильность и недостаточное рвение в уничтожении векового врага – христианства – и в работе по расширению царства сатаны, – их царя и покровителя.
– А теперь, – сказал он, заканчивая речь, – пусть подходят по очереди те, у кого есть жалоба, заявление, право на получение награды, или кто хочет высказать желание. По мере возможности все будут удовлетворены.
И потянулось довольно странное шествие просителей. Одни хвастались своими злодеяниями и кощунствовали, требуя в награду кто доходного местечка, кто просто денег, а кто содействия для скорейшего получения большого наследства; другие просили спасти их от наказания за кражу, подлоги, убийства; двое жаловались на недостаточную поддержку со стороны членов ордена; какая то женщина требовала освободить ее от стеснявшего мужа, другая хотела непременно выиграть на свой билет, третья добивалась получить любовный напиток, четвертая, гневно сверкая глазами, настаивала на содействии братьев, чтобы отделаться от соперницы, и т. д. Почти все просьбы обещано было удовлетворить и, покончив дела, общество перешло в залу пиршества.
Мила была точно во сне; с одной стороны страх, а с другой – надежда на удовлетворение ее мечтаний боролись в ней. Но, должно быть, ее не хотели еще посвящать во все наслаждения братства, потому что во время ужина она вдруг уснула. Подействовало ли на нее вино и усталость, или воля Красинского, но глаза ее закрылись. Как автомат, пошла она в свою комнату и не видела дикой оргии, которой закончился этот пир…