Итак, как следует из предыдущей главы, родители мне поменяли фамилию и отчество... Правда не припомню, чтобы когда-нибудь слышал его или им интересовался. Дома оно никогда не произносилось, и тема эта не обсуждалась. Во всяком случае, в моём присутствии. Ну, а в школе, как вы знаете, обходились без отчества. Теперь Виктор – не пойми кто – Растрапович стал Виктором Евгеньевичем Лобановым. О том, как это было и почему, я упомянул в "Затравке" – предисловии к воспоминаниям.
«Что в имени твоём тебе не так?»
Уместен здесь вопрос ВильЯма, понимаете, нашего Шекспира...
«Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.»
Как бы вторит ему исконно наш, великий Александр Сергеевич...
Так-то оно так, господа поэты, но ведь недаром говорится: «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт». Ничего не имею против фамилии Лобанов, но пусть она будет у того, кому она принадлежит по праву рождения, со всеми прилагающимися родовыми энергией, обязанностями и предназначением. А мне чужого не надо. Я – продолжатель своего рода и был внедрён в этот мир с заданиями от своей сборной мишпУхи,* вплоть до первого колена. Такова моя философия. Вот если бы ещё понять – с какими заданиями?.. Но вернёмся к дальнейшим событиям.
Через железнодорожную тупиковую ветку, проходившую за нашим школьным стадионом, находилась ещё одна, третья по счёту, школа в окрестностях моих пенатов. В этой спецшколе английского языка №55, в третьем классе и под фамилией отца, уже училась моя младшая сестра. Поэтому, когда я перешёл туда в 9-й класс, многие и не подозревали о нашем с ней родстве.
Новая школа стояла рангом выше моей предыдущей, и контингент учащихся и родителей тоже был соответствующий. И таких неучей, как тот, в которого я почти уже превратился, там просто не могло быть. Поэтому меня приняли с условием подтянуть английский (к тому времени педагога мне уже не нанимали, а в старой школе учили французскому) и, главное, общую успеваемость. Но этого не произошло. Наоборот, она упорно продолжала сползать вниз. Думаю, всему виной было моё излишне бережное отношение к учебникам: я старался как можно меньше их трогать. Помню, как в начале второй четверти на уроке математики учительница спросила меня, почему я, как все, его не читаю?
– Не знаю, на какой странице… – удручённо ответил я.
С небольшим раздражением учительница взяла мой учебник, мирно покоящийся на углу парты, и попыталась открыть его на нужной странице. Произошла заминка, так как многие листы были склеены между собой ещё с типографии.
– Новенький... – придуриваясь, с гордостью заметил я, наблюдая, как математичка пальцами разделяет страницы, – не раскрытый ещё.
В ответ она почему-то посмотрела на меня с глубочайшим сожалением.
В пандан сползающей вниз успеваемости моё поведение так же стремилось к крайне отрицательному. И если моя сестрица во всём считалась "светом" класса, то её братец во всех своих школах был его "цвет". Так говорила мама. И ходила она, бедная, с одного родительского собрания, на другое, как из горячего душа в холодный. И смех, и грех, но такая “закалка” ей здорово пригодится в будущем.
В новой школе я быстро освоился и сдружился с одноклассниками. Ребята и девчонки были хорошие, грамотные, интересные, но особых воспоминаний об этой школе у меня не осталось. Кроме того, что меня почему-то невзлюбил учитель физики. Возможно, ему так же, как и «очкастой кобре» (помните мою первую учительницу?) не понравились мои «сине-бездумные рыбьи» глаза... Но он пошёл дальше, чем просто бить меня дневником по голове. Анатолий Николаевич пригрозил сгноить меня на местном ЗЖБК**, даже не позволив поступить в ПТУ после окончания 9-го класса. Какое вопиющие принижение профессии ЖБКшника и профтехобразования в целом!
Старый злой физик настолько серьёзно на меня взъелся, что в 10-й класс и в новую школу (в связи с нашим переездом) меня перевели втайне от него. Летом, во время каникул, моей маме позвонила завуч и взволнованно прошептала в трубку: "Инна Викторовна, бегите скорее в школу! Анатолий Николаевич отлучился... Заберите Витины документы, я всё подпишу».
Девятый класс мне больше запомнился внешкольной активностью. Несмотря на почти всецело поглотивший моё время роман с Людмилой, о котором я также поведал в предыдущей главе, мне удавалось ещё поддерживать дружбу с моим соседом Артуром. Он только закончил эту же спецшколу английского и усердно готовился к поступлению в институт. Иногда мы с ним ходили в театры и в престижные тогда кинотеатры «Зарядье» и «Россия», что ощущалось как своего рода «выход в свет» из наших скромных, порою скучных пролетарских Кузьминок, и всегда старались приодеться получше. Иногда ощущение момента усиливали какой-то праздничной пестротой пачки и сладковатым запахом ароматизированного табака «где-то – как-то –по случаю» добытые импортные сигареты. А бывало, что мы выбирались из дому просто прошвырнуться по центру. Москвичи тех времён наверняка помнят, как говорили, садясь в такси: «В центр!». И всем всё было понятно.
Ещё Артур приобщил меня к посещению баров в гостинице «Россия» – благо, была она, что называется, «за углом» кинотеатра «Зарядье», находившегося в стилобате одного из четырёх образующих гостиницу зданий. Позже я стал шляться по барам «России» уже самостоятельно и побывал практически во всех из них, а было их в этой гостинице предостаточно, как и ресторанов. Кто не знает, в каждом из зданий гостиницы был свой главный вход. Назывались они соответственно стороне света, на которую выходил фасад здания: Северный, Южный, Восточный и Западный. Последний, если мне не изменяет память, был именно самым «западным» и оживлённым, благодаря большому количеству интуристов. Можно сказать, самым центровым, и посему очень стрёмным. В каждом входе были свои бары на антресолях вестибюля и этажах, и рестораны. Но я побывал всего лишь в одном ресторане, на 21-ом этаже, в котором выступали мои любимые цыгане.
Так как я всегда выглядел чуть старше своего возраста, то швейцары пропускали меня в гостиницу почти без вопросов. И как-то в баре ко мне за стойку подсел молодой мужчина. Начав разговор, он поинтересовался, где я служил, и как поживают мои жена и дети. Теперь я понимаю, что, скорее всего, это был КГБшник, но в то время я об этом и не думал. Правда, один раз меня-таки забрали в милицию возле «России». Ко мне подошёл дяденька в костюмной двойке, без галстука, со сложенной газеткой в руках и, как бы невзначай, негромко сказал: «Ну что, пошли...»
– Куда?! – грубым тоном спросил я.
– Кобылу тащить из пруда, – со злой иронией парировал он и, вынув из нагрудного кармана свою красную книжечку, для контраста показал мне её на фоне газетки.
И заниматься борьбой я начал благодаря кино. Просто мне захотелось научиться самому его «крутить», и я стал помощником школьного киномеханика. Это был один из наших десятиклассников, уже давно занимавшийся вольной борьбой. Он-то и привёл меня в общество «Труд» к своему тренеру, параллельно преподававшему физкультуру в нашей школе. Мне понравилось, и я стал посещать тренировки, проводимые в нашем школьном спортзале. А месяца через три в обществе были соревнования, на которых в поединке, попавшись на бросок, я получил сильную травму плеча. Мне досталось 3-е место в своём весе (92 кг), но занятия пришлось временно прекратить. Когда моё плечо пришло в норму, в школе поменялся учитель физкультуры, и тренировок, разумеется, больше не было. Не помню, почему я не продолжил занятия борьбой в обычной секции, а решил вдруг заняться греблей? Может быть, потому, что свежий воздух, вода – это то, что необходимо и нравится Близнецам?.. Вскоре меня приняли в секцию академической гребли общества «Спартак» и определили в восьмерку с рулевым. Время в тренировках полетело быстро, словно моя лодка-восьмёрка по глади воды. Пришло лето, и я поехал на одну смену в спортивный лагерь от общества, находившийся на Истринском водохранилище.
Кроме нас, «академиков», в лагере были каноисты и байдарщики обоих полов. Жили мы в палатках, кажется, на шесть человек, с дощатым основанием и бортами, и брезентовым верхом. После утреннего построения, пробежки и зарядки мы занимались тем, чем и должны были – гребли, ещё гребли и, «нагрёбшись» до потери пульса, …снова гребли. Закончив тренировки, мы от усталости просто валились на кровати и, не глядя, запустив руку в сумку с едой под кроватью, доставали что-либо первое попавшееся и отправляли в рот. В лагере кормили плохо, почти царил голод, и привезённая из дома варёная сгущёнка поедалась тоннами. Еду нам привозили из Истры, в огромных железных бидонах: два или три на всех нас, и один на тренеров. От дежурства в столовой никто не отлынивал – можно было полакомиться остатками. Бидоны мыли с песком прямо в водохранилище, но сначала, усевшись у воды, из них ложкой со дна выскребали эти холодные остатки, запуская в бидон руку по самое плечо.
Еду доставляли на белом москвиче типа «Каблук», который однажды запоздал с обедом. Мы ждали-ждали, а его все нет и нет. Как известно, голод не тётка, и через час с лишним ожиданий человек десять из нас снялись с места и побежали по дороге к Истре. Но вскоре вернулись и сообщили, что после недавнего дождя «Каблучок» завяз в нашем извечном бездорожье уже на подъезде к лагерю. Не сговариваясь, мы все подорвались и табуном ломанулись на выручку. Машину, в полном смысле, подняли на руках, перенесли на сухое место и впереди неё примчались к лагерной столовой – обычной летней стекляшке, перед которой раньше положенного времени всегда выстраивалась очередь. Когда после сигнала к началу трапезы – били в подвешенный кусок рельса – двери столовой открывали, начиналось нечто, похожее на пуск в эксплуатацию плотины ГЭС. Людской поток молодых, голодных до спортивных побед и котлет дарований, бурля и завихряясь, начинал заполнять помещение. В этой спешке – сесть и тупо пожрать – давились и толкались так, что однажды одно из наружных стёкол столовой просто не выдержало натиска. Но в этой суматохе был некий смысл: в большой семье рот не разевай. Случалось, что по дороге к своему столу кто-то незаметно, на ходу, мог слямзить с чужой тарелки котлету или ещё что-нибудь. Наконец, добравшись до стола, все набрасывались на еду. Первое блюдо всегда было холодным, так как его разливали первым, второе ещё теплилось. Всё подогревалось горячим компотом, но уже в желудке…
Вечерами, пока тренеры и тренерши приятно проводили время, мы, в основном, были предоставлены сами себе и занимались чем попало. Кроме общепринятых походно-лагерных развлечений иногда мы совершали набеги за яблоками на соседние колхозные сады, нечасто выпивали, кадрили наших девчонок. На меня обратила внимание одна белокурая и синеглазая, пышногрудая байдарщица Инна. Возле территории лагеря заканчивалось колхозное поле каких-то злаков, и там мы вытоптали себе курительное лежбище, над которым по вечерам стоял дым столбом. Это было злачным местом – в прямом и переносном смыслах. Рай для нас за пределами лагеря, и вертеп по тому, что там мы курили, выпивали и кто его знает, что ещё там могло твориться по ночам в то время, как наша команда культурно проводила время на рыбалке.
На ночную рыбалку мы уходили на территорию соседнего дома отдыха. Забор, разделявший нас с отдыхающими, заходил метра на три прямо в воду, но предыдущие смены гребцов уже нагнули его сетку в сторону дома отдыха, и обойти преграду можно было, почти не замочившись. Клёв был с часу ночи почти до трёх часов утра. Я не рыбак, но даже мне это доставляло удовольствие. Не успеешь остановить колокольчик, висевший на провисшей между двумя рогатинами из веток леске от донки-резинки, как он начинал дёргаться от поклёва. Тягали по два, а то и по три подлещика сразу. Рыбу потом тайком вялили и после смены увозили домой.
Однажды мы уговорили повара сварить нам уху из улова и после отбоя в палатке устроили пиршество. Сгрудившись вокруг кастрюли, которую себе на колени поставил «хозяин» палатки, самый здоровый и высоченный человек в лагере по кличке «Гвоздь», мы наперебой стали метать заветное варево столовыми ложками. Сам же Гвоздь, смакуя и отдуваясь, чинно прихлёбывал уху из огромного половника. Вскоре, видимо насытившись и обретя хорошее настроение, он отвернул свой рот от половника и, обращаясь ко мне, шутливо произнёс: «Реже мечи!» Мы так увлеклись трапезой, что не услышали, как к палатке подобралась тренерша. Когда её голова заглянула внутрь, мы все оторвались от ухи и дружно повернулись в её сторону. Происходящее очень напоминало сцену из первого фильма «12 стульев», когда «новая партия старушек» в лице Паши Эмильевича и четырёх юных братьев голубого воришки Альхена при появлении пожарного инспектора-Бендера вынуждено оторвалась от бочки, из которой они «прямо руками выкапывали кислую капусту и обжирались ею». Отобрав у нас кастрюлю, тренерша выплеснула остатки ухи на землю. Это не шутка, но тогда в воздухе явно запахло спонтанным убийством...
В конце смены состоялись межлагерные соревнования по гребле. В числе съехавшихся на регату гребцов из других обществ был один паренёк – бывший рулевой моей команды. Незадолго до моего прихода в секцию он, по неизвестным мне причинам, перешёл в другое общество, и теперь ребята решили над ним подшутить и разыграть. Говорили, он хвастался, что теперь крутой чувак, знается с сильными района своего, и прочая пацанская ерунда того времени. Для главной роли выбрали меня, как нового человека в команде, и придумали мне кличку «Гроб». Рулевому же сказали, что я не менее крутой и здесь в лагере считаюсь авторитетом. Так же его предупредили, что если мне что-то не понравится, то ему несдобровать. Местом спектакля выбрали злачное место, и все вместе с рулевым отправились туда. Мой выход был несколько позже, когда все уже усядутся, разлягутся и заведут беседу...
При моём появлении все сразу сели, как по команде «Смирно», и замолчали. Несколько минут я тоже молчал и угрюмо смотрел на рулевого. Затем, протянув в сторону Гвоздя руку, я сделал пальцами жест, веля подать мне сигарету. Огроменный Гвоздь немедленно вскочил и по-холуйски исполнил моё немое приказание. Это возымело эффект – рулевой заметно напрягся. Молча сделав несколько глубоких затяжек и всё больше входя в роль, я начал разговор-допрос. Мне уже было жалко беднягу-рулевого, который что-то мямлил в ответ.
Там, на злачном месте, состоялся мой актёрский дебют. Я просто блистал во ржи... Сам Константин Сергеевич Станиславский не смог бы усомниться и сказать: «Не верю!» В моей игре было и ремесло, и искусство представления, и переживания. Поверил и рулевой... В самый кульминационный момент он вскочил и бросился наутёк, и до самого отъезда просидел в автобусе.
А ещё в этом лагере меня пропесочили в стенгазете. Думаю, одной из причин этому был мой внешний вид: я ходил лохматый, в тельняшке, собственноручно расклешённых тёмно-синих тренировочных штанах и носил при себе нож, который по дачной привычке метал в цель. Клёш тренировочных представлял из себя вшитые клинья из остатков материала, которым мы перекрывали деки на лодках. Всё бы ничего, но материал был красного цвета. Меня так и нарисовали почему-то на фоне нашей столовой и подписали «Эх! Пожрать-бы!» Карикатура очень напоминала волка из «Ну, погоди!»
Немого отвлекусь на тему спорта в моей жизни. Так случилось, что родители меня к нему не приучили. Отец иногда мог рявкнуть в сердцах: «Займись лучше спортом!», но чтобы озадачиться этим вплотную и направить непутёвого сына ... такого не было. Фигурное катание, которым меня в раннем возрасте пытались мучать, не в счёт. При моём-то весе вот уж точно – корова на льду. А самому мне всегда нравились хоккей – себе я виделся Александром Рогулиным – и самбо, которым стал заниматься мой друг, одноклассник из восьмилетки, Серёжка. Его отец был полковник, и поэтому его отдали (уверен, отвели за руку) в ЦСКА, где он стал неплохим вратарём и самбистом. Я несколько раз ездил смотреть его тренировки и по-доброму завидовал. Мне очень хотелось так же, как он... Но не получилось: набор в секции уже был закрыт, а потом всё как-то было недосуг, хотя, скорее всего, виновата в этом была моя лень-матушка. Но со временем и для меня нашлось кое-что, куда набор был открыт круглый год, а занятия проводились практически рядом с домом...
В советском союзе тогда огромной популярностью пользовался один пара-квази-почти-псевдо вид спорта, который в народе с любовью называли «Литрбол», и я влился в ряды его энтузиастов.
Это поистине всенародный, всепланетный, не исключено, что и всепланетарный, т.е. всекосмический вид спорта, которым занимались миллионы советских людей, от мала до велика. Словно с самих небес прозвучал великий призыв: «Литрбол – в массы!».
Сказать, что этим уникальным видом спорта можно заниматься всегда, везде и всюду – значит не сказать ничего. В любом месте, в любое время дня и ночи, в любую погоду, время года и в любом настроении. На работе и дома, в помещении и на улице, в общественных местах и кустах, на природе и без неё. На суше, море и в воздухе. На любом виде транспорта (включая гужевой), а также в местах его основной дислокации - на вокзалах и в аэропортах, хотя лучше всего для этого оснащены поезда дальнего следования и проводники в них. (Примечательно, что чем лучше или хуже погода или настроение, тем интенсивнее занятия!).
По всей стране и без отрыва от производства, на заводах и фабриках, стройплощадках и колхозных полях; в учреждениях, кино- и музейных залах (например, в «греческом»), в детских садах или в сквере, где детские грибочки; и, конечно же, на стадионах – местах, специально предназначенных для занятий спортом и состязаний, – всюду мои сограждане не забывали поправлять своё здоровье и занимались иногда до полного упоения. Следует заметить, что в гостях (не отрываясь от стола), и вообще за компанию или за чужой счёт, литрболом занимались люди, очень далёкие от спорта, и даже трезвенники и язвенники.
Подозреваю, что без этого не обошлось и в космосе... Ну неужели же наши учёные, ради эксперимента, не попросили космонавтов разок-другой провести занятия на орбите?! Не посылать же для этого какого-нибудь давно сошедшего с дистанции мастера междудворового класса, в простонародье – забулдыгу?.. Представляю его обезоруживающе-беззубую улыбку и почти детскую радость в давно потухших глазах при виде парящих в невесомости разноцветных шариков из любимых напитков, таких, как «Солнцедар», «Бяло мецне», «Портвейн розовый» или «777» с их насыщенно-ядовитым цветом доброкачественного заборо-красителя! Не то, что у иностранного бургундского старья…
Как и многое в нашей стране, это коллективный вид занятий. Заниматься им в одиночку просто не рекомендуется. И хотя количество участников может быть неограниченным, так уж повелось, что у нас им чаще занимались тройками. Но двум энтузиастам подчас было очень не просто найти третьего. И тогда они в отчаянии обращались даже к незнакомым гражданам на улице с предельно простым вопросом: «Voulez-vous ; trois avec nous ce soir?***». Или по-старинке, мешая англицкий с нижегородским: «Ду ю спик инглиш по стакану?» Что в обоих случаях означает: «Третьим будешь?..» Так создавались малые, но в дальнейшем весьма крепко споенные коллективы.
Как в любом другом виде спорта, здесь постоянно ставятся и побиваются личные и командные рекорды. Хорошо известен рекорд по перемещению тела члена команды в пространстве – за тридевять земель – после коллективного занятия, проведённого под Новый год в бане. И это самый чистый вид спорта. Ещё никто и никогда в нём не был уличён в применении допинга. Главное здесь – личное стремление под девизом «Полнее. Выше. До дна», что перекликается с олимпийским девизом: «Ситиус. Альтиус. Фортиус», в переводе с латинского «Быстрее. Выше. Сильнее».
Кстати, любой, уважающий себя (и тебя) литрболист, прекрасно владеет латынью. И не случайно. Ведь это самый интеллектуальный вид спорта. Очень располагает к философским размышлениям о смысле жизни, вызывает жаркие дискуссии и споры на всякие околонаучные темы, непременно с последующим выяснением: уважают ли друг друга дискутирующие? Он порождает новые идеи и открывает безграничные возможности в человеке, перед которым мелеют моря, и незримая труба зовёт на подвиги. А много ли надо для храброго?.. Всего-то грамм сто.
Он побуждает к различным видам творчества, а также к сольному и хоровому исполнению популярных в народе песен – о попранной любви и помятой молодости, тёмною ночкой под шум камыша и загибающихся деревьев. А с приходом новых технологий стал возможен хрупкий симбиоз литрбола с караоке, что заметно разнообразило репертуар.
Это не монотонный и не скучный спорт, как марафон (особенно осенью) или бокс. Ну, какой интерес куда-то постоянно бежать, колошматить грушу или морду одному и тому же сопернику? Когда после всего лишь нескольких приёмов на грудь можно поколотить и Грушу, и Машу, и вообще набить морду всем, кому ни попадя, даже милиции. Случалось и такое. Одновременно, это очень расслабляющий вид спорта – не надо рвать мышцы и сухожилия, можно только рубаху на себе или на ком-то ещё, а потом лечь и беспробудно заснуть.
Ещё он отлично сочетается с другими видами спорта. После него можно погонять мячик, шайбу, шары или соседей по дому. Но очень осторожно его следует совмещать с постельной акробатикой. В начале не стоит давать большие нагрузки, а вот вдоволь накувыркавшись, можно вернуться к нему по полной. (Правда, без партнёрши тут особо не покувыркаешься). Даже рыбалка без него – не рыбалка, и охота – не охота. Но это больше наше... национальное, со своими особенностями.
Издавна Литрбол считался мужским видом спорта. Поэтому мужественные военные и моряки от новобранца-салаги до старшины и генерала, боцмана и адмирала не забывают регулярно проводить занятия, не взирая на все тяготы службы. В равной степени это можно отнести и к правоохранительным органам.
Его приверженцы были в любой социальной прослойке и профессии: от сапожника до художника, и от партийного работника до грузчика. К слову, последние, очень серьёзно относившиеся к занятиям, во время их проведений нередко обсуждали искусство, партию и политику, а вот партийцам-политикам, к сожалению, не было и нет никакого дела до грузчиков. Отчего они, бедолаги, как и многие люди других профессий, всё больше находили утешение в Литрболе.
Характерно, что в связи с огромной популярностью такого уникального вида занятий, всё необходимое для этого тоже продавалось везде и всюду. А если, паче чаяния, вы не успели обзавестись всем вовремя, то на выручку приходили старые добрые таксисты, у которых, как правило, в багажнике всегда с собой было... Или некоторые предприимчивые граждане, в основном сердобольные тётушки, на дому производившие это «самое необходимое». Наравне с государством, так сказать, «гнали производственный план» для удовлетворения нужд населения и на пользу людям.
Печально, но факт, что Литрбол не раз подвергался гонениям со стороны государства и вынужденно уходил в подполье, из которого всегда возвращался победителем.
Фу-у ты, еле оторвался... Сами понимаете, тема такая, что, если начнёшь, трудно остановиться. И, правда, – «Вот, как тут не спросить: где стакан?»
(продолжение следует...)
______________________________________________
* МишпУха – еврейск. семья (особенно большая); компания
** ЗЖБК Завод железо-бетонных конструкций
*** Вуле ву а труа авэк ну сесуар?