Журчала, журчала вода ночью в уборной. Через весь коридор слышно было Валентину. Потом заклокотало где-то в трубах. И как будто начал бормотать унитаз. Валентин даже сел на своей тахте. Не заснул вовремя и слышится с бессонницы разное. Со сном нелёгкое дело. Если вовремя не улёгся, темнота становится жаркой и тянет Валентина за душу, мысли всё вьёт по поводу старого и неразрешенного.
Cейчас в душной тишине приглушенно слышалось канализационное журчание, в нём проступали слова: «Боже, боже, боже, боже...».
Валентин прислушивался, а потом накрылся одеялом с головой и замер. Притих.
Всё равно было слышно.
Он встал. Выскользнул из своей комнаты и прошел по тёмному коридору на общую кухню. Унитаз журчал из-за двери, что была дальше. Слышалось в журчании теперь будто: «Кошмар, кошмар, кошмар...». Слова звучали четко, вздрагивающее и будто сдавленно.
Руки дрожали. Валентин взял соседскую чашку, набрал из-под крана воды, долго пил. Потом всё же подошел к туалету, распахнул дверь и всматривался в темноту, тревожась включать свет.
Слышалось громче: «Плачу, плачу, Боже...».
«Я бы тоже, наверное, так же взмолился, - подумал Валентин. – Если бы в меня... вот так, кто попало, да каждый день».
Щелкнул выключателем. Зажёгся свет и темноту разбила серая стынь стен, потрескавшийся кафель. Одинокая серая двухвостка заметалась и скрылась в щели под плинтусом. А унитаз при свете теперь словно растерял слова. Журчал по-прежнему равнодушно, бессмысленно.
Валентин присел напротив туалета прямо на пол общего коридора и прислушался. Слов больше не было. Четверть часа провёл, упрямо вслушиваясь. Затем зевнул и отправился обратно к себе. Улегся. Постель показалась липкой и неприятно влажной. Но тут снова услышал бормотание канализации: «Что же, что же, что же...».
Тут он только повернулся на другой бок, отказываясь слушать. Зажмурился. Эта странная журчащая речь пробиралась в голову, тормошила и мучила остатки сна.
Валентин вскочил, пробежал до конца коридора, включил свет и распахнул дверь уборной. В этот раз тоже слова исчезли, оставив бездушное. Но Валентин не сдался, спустил воду, снова уселся на пол и уставился на унитаз. Какое-то время разглядывал пожелтевшую эмаль, замызганный седак.
Не удержался и шепнул ему:
- Ну что? Плачешь, говоришь? Тяжело?
Отклокотавшийся унитаз в ответ прозвучал странно, отвлеченно:
- Ждешь всё? И я жду.
- Чего ждёшь?.. – Осторожно спросил Валентин.
- Конца жду. Вечность эта... – Медленно говорил унитаз. – Страшно уже. Жить страшно. Рядом вечность, ты в ней след.
- Страдаешь, что ли?
- Мучаюсь, мучаюсь всё.
Голос, которым журчали слова, поскрипывал хрипотцой, вздрагивал и глухо побулькивал. Валентину казалось, что ведет он беседу с кем-то грузным, очень уставшим.
- А что хочешь? Из-за одиночества плохо? – Спросил Валентин, прислушиваясь.
- Одиночества, ох... – Журчал унитаз. – У всех одиночество. Думают, боятся, что одиночество случится. Случилось уже оно. Давно случилось, как люди завелись. Одиночества не боюсь.
- Чего же хочешь?..
- Жрать хочется. И жить бы вечно, коли не всё это.
- Ты смотри, - заговорил Валентин. – Как бы с не перешутиться, там, с вечностью, да с чем ещё...
- Кто же перешутить так сумеет? Сам сгодишься, думаешь, на такое?..
Занялась беседа.
В шестом часу утра в одной из комнат коммуналки кто-то брякнул графинной пробкой. Квартира просыпалась. Валентин вскочил и, прихрамывая от затекших ног, поспешил к себе.
Каждое утро обычно начиналось с гулкого рёва смываемой воды, лишь только первый из жильцов доберётся до уборной. На этот раз Валентин, устроившись на просиженной тахте у себя в комнате, услышал в клокотании канализации безнадежное исступленное: «Сволочи!».
- Абсурдно, - твердил Валентину унитаз на следующую ночь, захлебывался короткими фразами. – Всё вокруг абсурд. И жизнь. И личности. Всё.
- Как абсурд? – Переспрашивал Валентин, хотя сам немного понимал.
- Так. Во что верить? Быть как? Самое лучшее, тонкое вроде в людях есть. Но если присмотреться, всё грязь. Грязь одна.
- Грязь...
- Грязь. Мне отсюда, снизу, все видно. Давай, расскажи про хорошее у человека. Удивишь, вдруг?
- Что?... – Удивился Валентин. – Как это, хорошее?
- Так. Подумай. Про человека, чтобы. Сыщи эдакое вот...
К следующей беседе Валентин приготовил ответ. Днём всё размышлял, но в голову лезли только странные мысли: ничего хорошего, кроме как кто-то спасал тонущего, или что-то наподобие.
- Слышишь, - начал Валентин, усаживаясь напротив уборной. – Есть хорошее-то. Есть всё-таки. Пусть не всё в человеке, но случается. Сергеич, вон. Пропил дочкино пианино, жену избил до больницы. Да?
- Угу. – Зажурчал унитаз.
- А сам с похмелья перебиться не может. Деньги собрал, что были. Да какие деньги, там и на бутылку не набиралось, наверное. Или набиралось... Медяки одни.
- Давай, давай. Ближе к ответу.
- Пошел он в магазин, а у крыльца там старуха сидела. Прямо на приступочке возле двери.
- Старуха...
- Милостыню просила. Сидела, сидела, а потом нагнулась копеечки свои подобрать, да с приступочки скатилась. Обошлось, не повредилась. Но Сергеич остановился, поднял её снова на приступочку, да потом все свои карманы вывернул, ей деньги стряс в пакетик целлофановый, да и ушел.
- Вот как?..
- Да.
- Сергеич герой, что ли?..
- Погоди.
- Ну?..
- Старуха копеечки собрала, радуется. Солнце светит, дети играют, граждане с работы идут домой и всем ладно. Но пошла она тут же и на всю эту мелочь купила чекушку.
- Сергеичу?
- Нет. Зачем? Себе купила. Тут же и оприходовала. Бабы наши её, вон, до дома на руках почти несли. Пальто расхристанное, сама плачет ли, поёт ли – одно воет.
- Чего хорошего-то? – Зажурчал собеседник. – Сергеич хороший, или старуха?
- Да не знаю. – Валентин растерялся. – Сам не знаю.
- Ладно, ладно. В притчи какие уходишь. Любая притча к простому сходится. Слышь?..
- Что?
- Скажу. Притча любая, всегда одно в ней. В любой смысл до одного сводится: сделал человек правильно и стало хорошо.
Валентин приумолк и задумался. Только мерно журчала вода, тоже задумчиво и молчаливо.
- Старуха-то одинокая совсем была. – Вдруг поднял голову Валентин.
- Преставилась?
- Нет. Жива. Была одинокая, да сейчас родня сыскалась. Приехали к ней. Пить не дают.
- Хорошее есть?
- Нет. Помирает она. Вот и делят сейчас, кто комнату получит.
- Ох... – Вздохнул унитаз.
И этот горестный вздох тянулся в ночи. Валентин всё слышал его, когда вернулся в комнату и засыпал.
Днём в хозмаге Валентин долго приценивался к чистящим средствам, выбирал. Купил гель для чистки с яркой этикеткой. Да приглядел тут же новый хомут-сидушку, долго прохаживался вдоль прилавков, обдумывая. Решил отложить вторую покупку на следующий раз. Слишком дорого выходило.
Пришёл домой, выставил бутылку портвейна на стол и на сервант положил сыра колбасного обрубыш. Тут же стакан налил, да выпил.
- Тёть Мань, - выглянул он из двери навстречу соседке. – Унитаз у нас, ну?..
- Что, унитаз-от?
Тетя Маня домывала пол и теперь собирала тряпкой грязную воду возле ведра, кряхтела.
- Да странный какой. – Весело сказал Валентин. – Нет?
- Странный, странный. – Тётя Маня неясно отмахнулась от непонятного вопроса. – Деньги хоть сдай, давеча собирали. Другой раз не достучаться до тебя.
- Деньги, чего же, не жалко. Уборную сегодня мыть станете?
Отжав тряпку, тётя Маня подозрительно взглянула на него.
- Чего, больно весёлый какой?
- Деньги-то вот. – Вместе со скомканной купюрой Валентин положил на поломанную стиральную машину соседей флакон заграничного чистящего средства. – И тут вот это... Чтобы как следует. Санитарное средство.
Придирчиво оглядев флакон, тётя Маня забрала деньги, подхватила ведро с тряпкой и отправилась по коридору к уборной.
- Гелиями чистят, надо ж. – Ворчала, пока шла. – Лучше вместо того, чтобы гелии разные покупать, за свет оплатили вперёд. Причуду какую выдумают, по-иностранному унитазы мыть. То ж срам один, гелии выдумали...
Валентин прикрыл дверь. Выпил ещё.
Когда за окном стало темнеть, поставил уже пустую бутылку к батарее, отправился за следующей.
На обратном пути остановился возле подъезда. Повременил. А потом помотал головой и ушёл за гаражи, справить малую нужду в кустах.
Дома настороженно прислушивался, не бродит ли кто из соседей по общему коридору.
Срезал крепкую пробку с портвейна и, стараясь не шуметь, побрёл до уборной.
- Слушай, тут это... – Заговорил Валентин, прикрыв за собой дверь.
- Чистый хоть? – Перебил его зажурчавший унитаз.
Валентин придирчиво осмотрел фаянс и остался разочарованным. Заграничный гель для чистки, казалось, должен был заставить засиять все изгибы собеседника. Рисунки на этикетке грезили идеальным блеском и чистотой. А тут обыкновенно всё. Никак соседка обвела, протёрла как обычно, да хлоркой присыпала. А гель себе припрятала куда...
- Чистый. – Вздохнул Валентин. – Хряпнешь немного со мной?
- Давай уж.
Накренив бутылку, Валентин пролил в унитаз струйку портвейна и чуть звякнул холодным стеклянным боком «семьсемьсемь» об эмалированный край. Потом сам глотнул, из горла сразу.
- Хорош-шо. – Зажурчал унитаз, кажется, уже чуть по-иному.
- Хорошо. – Согласился Валентин, а потом вспомнил, что хотел рассказать собеседнику. - А я же женатым был.
- Да знаю.
- Только она, ведь, ничего... - Валентин глотнул ещё из бутылки, откашлялся. – Ведь ничего она не понимала во мне. А было как... Как комнату получил, сразу расписались. И живи себе, всё есть. Так ни одного вечера без скандала. Всё артачилась...
- А кем ты?..
- Фрезеровщиком.
- Нормально.
- Так и говорю, чин-чинарём всё... Только и... Слушай, давай споём хоть, а?
- Да конечно, давай.
Валентин помолчал, выискивая нужное.
- Какие знаешь?
- Да любые уж, чего. Ты давай, я поддержу.
- Про Победу если, ничего?
Валентин откашлялся, собираясь затянуть...
Неожиданно дверь открылась. Он замер и попытался спрятать бутылку, только та звякнула о кафель.
- Наклюкался. – Раздалось сверху. - Опять! И сидит на полу здесь!
Валентин поднял взгляд, полный тяжёлых мыслей. Над ним грузной фигурой нависла тётя Маня. В фиолетовом халате с птицами, простоволосая.
- Да я это... – Попытался собрать в слова мысли Валентин. – Тут я это...
- Срам какой. А на работу как подымешься завтра? За прежнее взялся, гляди ко! То-то сегодня видела, дружки твои так и вьются, так и вьются у магазина.
- В отпуске я. – Виновато оправдывался Валентин, поднимаясь на ноги. – Что, вьются...
Оглянулся на унитаз. Тот молчаливо журчал, словно сопереживая. Но в журчании и без слов слышалась тоска и даже горькая ирония по поводу глупых птиц на фиолетовом халате тёти Мани. Валентину показалось, за спиной соседки, в темнеющем дверном проёме, собралась многоголовая призрачная рать утлого, беспросветного и пустого. Вместе с тётей Маней заглядывает сейчас эта рать в потаенный уголок, где он с фаянсовым собеседником только-только оказался у начала житейской правды. Заглядывает и покатывается от придурковатого смеха, в котором одна брезгливость.
- Птицы... – Пробормотал Валентин.
- Давай, давай, иди! Проспался чтобы.
Он побрёл по коридору, слыша, как соседка гремит за его спиной дверным шпингалетом уборной. У себя Валентин уселся на тахту, бездумно уставился в рисунок на выцветших обоях. Подтянул со стола к себе тарелку с успевшим подсохнуть сыром. И услыхал как в конце коридора из уборной доносится клокот, а в потоке смываемой воды проступает крик: «Да что же тако-ое!..».
- Ну, за тебя. За наше. – Тихонько сказал Валентин и запрокинул бутылку раз, другой...
Пил.
Утром разбудило радио. Государственный гимн гремел оркестром. Звук был для Валентина - всё равно, что острые зазубрины фрезеровочного станка в больную голову. Чертыхаясь, Валентин дёрнул за провод и уронил радио. Приёмник поскрипел и тут же заглох. Смутно припоминалось, как ночью безуспешно вертел громкость на приемнике, очень хотелось слов и музыки, жизни всё искал.
Только и хватило сил сейчас, дотянуться до банки с водой на подоконнике. Пил, досадливо морщился: за утро вода успела нагреться на солнечном свету.
И снова в сон.
День к вечеру шёл. Валентин понял это, когда увидел, как зарыжевшее солнце плывёт отражением в окнах дома напротив. Тяжело мутило. Он выпил остатки воды, натянул помятые брюки и шагнул в коридор.
- Нельзя. – Остановила его тётя Маня, деловито сновавшая у дверей общей кухни. – В уборную пока нельзя. Сантехники там...
- Сантехники?.. – Хрипло переспросил Валентин, давя досаду. – Что они?
- Ничего. Разбираются по сему... – Махнула на него тётя Маня. – Проспался только? Ещё деньги собирать будем. Надысь про унитаз говорил. Видела я.
«Видела!..» - Ахнул про себя Валентин и вспомнил все их разговоры.
- И что же?
- Что, что. – Тётя Маня закивала. - Чистила его вчера, а там, оказывается, трещина ползёт вот такая. – Она изобразила в воздухе свирепую загогулину. – Подтекает так, еле успевай вытирать. Вчера уже совсем пошло... И сидел, ведь, вчера в уборной. Да с бутылкой сидел. На полу мокро, а хоть бы хны. Вон, брюки как изгваздал!
Валентин посмотрел на брюки и увидел грязевые разводы, различимые даже на тёмной рубчатой ткани. Тут же нутро скрутило. Соседка теперь виделась ему будто сквозь мутную плёнку, а голос её, как из ведра говорит.
- Пойдём, хоть пятьдесят налью. Есть пятьдесят у меня. – Вдруг благодушно сказала тётя Маня, видимо заметив у Валентина шевельнувшиеся желваки.
Валентин даже не удивился и только слабо кивнул, соглашаясь. Подумал, точно гель увела, раз заискивает.
- Смотри у меня, чтобы без продолжения буде. – Бормотала тётя Маня, пока вела Валентина к себе. - Только выправляться начал, ведь. Только, вроде, всё нормально стало. Один вчера, что ль?..
Валентин морщился и не отвечал.
В комнате тёти Мани, в углу, отгороженном шифоньером, стоял косой стол с посудой. Она вынула из темного угла бутылку с остатками водки, вытерла одутловатыми пальцами пыль с гладкого бока и поставила перед Валентином.
- Давай уж, тёть Мань, это... – Замялся он. – Тоже, что ли, немного, а...
- Да чего, давай.
Она выхватила из рук Валентина небольшую алую чашку в белый горошек, за которой он сразу потянулся, да вместо неё выставила на стол две широкие стопки.
- Здоровья ради. – Пояснила она, разливая водку, которой пришлось вровень на стопки и кивнула на банку, прикрытую тряпицей. – Вон, помидорку возьми.
- Ради. – Кивнул Валентин и выпил.
В коридоре уже заметно зарумянившаяся соседка кивнула в сторону кухни.
- Чего готовить будешь, смотри, осторожнее. Белье у меня там. Уж досыхает, с утра-то.
Валентин оглянулся на завешенные выстиранным веревки над столом, умывальником и электроплитой.
- Эй, мать, – послышался незнакомый голос со стороны уборной. – Воду сейчас включать будем.
- Да, да, - забормотала тётя Маня, заторопилась на голос. – Воду отключали, пока унитаз новый ставили.
- Как? Новый? – Валентин испугался.
Она остановилась и встревожено обернулась. Разглядывала Валентина, точно хотела отыскать причину тревоги, проступившей в его голосе.
- Новый. А чего? Говорю же, деньги добавочно надо собрать будет. Треснул тот. Всё. – Тётя Маня развела руками. - Трубы ржавые убрали. Да бачок тоже убрали. Новый смеситель теперь. Весь день и возились. Сейчас только и заканчивают. Так хоть воду дадут, а то...
- А тот? Тот, что?
Сделав вид, что не услышала последнего вопроса, тётя Маня поспешила к сантехникам, возившимся с ключами где-то возле стояка.
Валентин вошёл в комнату и сел на тахту. Было душно. Случайно задел ногой радио, лежавшее на полу. Заскрипев, оно вдруг заработало. Полилась музыка. Какая-то девица задорно пела про солнечный остров.
Он дотянулся до приёмника и резко дёрнул, обрывая провода. В наступившей тишине встал, заходил по комнате взад-вперёд, потом подошёл к подоконнику, уставился на дом, что через улицу. Задумавшись, потирал дрожащими пальцами виски и веки, точно сомневаясь, настоящее он видит, или только то, что кажется. Всё тянуло что-то душу, словно сделать нужно было важное, прямо сейчас, решительное что-то. Но головная боль, дребезжащие мысли и тревога не давали понять, что же именно нужно. Наконец он увидел Сергеича, тот сидел внизу на лавочке и курил.
Пересчитав деньги, Валентин влез в рукава рубашки. Долго возился с пуговицами. Потом шагнул за порог, на ходу завертывая рукава на летний манер.
- Иди смотреть, работает всё! – Окликнула соседка.
Он обернулся и увидел: два сантехника шли на кухню, мыть руки, а через приоткрытую дверь уборной виден был новый унитаз: белый и аккуратный, будто игрушечный. Тётя Маня придерживала ногой дверь уборной, по-хозяйски уперев руки в бока. Рядом с ней у стены стоял покосившийся остов прежнего унитаза. Серый и потрескавшийся, с надбитым низом.
И дальше – вниз, по ступенькам. Скорее...
Январь, 2007
Москва, Отрадное