Говоря про чужих,
услышишь и про своих.
Русская пословица
Обрывки свадьбы еще носились из конца в конец по ночной деревне. Взвизгивали девчачьи голоса, взрезали осенний воздух посвисты местных удальцов, время от времени возникала и тут же гасла бессмысленная и бездушная песня – из тех, что плодятся теперь с немыслимой легкостью и так же легко умирают. Догуливала, добирала свое молодежь, уже и забыв изначальную причину веселья. Наконец-то «старики» разошлись по домам – спать, выдохся и горе-гармонист, подыгрывавший частушкам тетушек. Гармониста не нанимали – накладно, мучил свою гармонь родственник невесты. В каждую заминку он вставлял единственную и неизменную припевку:
О-хо, о-хо,
Без милого плохо:
Куда ни повернися,
Кричат – посторонися!
И сейчас, когда Аниса уже лежала на хрустких Марииных простынях, на пуховой подушке с вышитой наволочкой, припевка эта крутилась в голове, бухала в ушах, не давала успокоиться и задремать.
Не спала и Мария, ворочалась на кровати, слишком широкой для одного человека. Степан, перегрузивший себя на свадьбе, ушел храпеть на сеновал. Ушел не сразу, побаламутил с бабами – такой цветник в доме, хоть и поувядший, а все же... Две женщины, городские, расположились в соседней комнате, повозились немного и вскоре затихли. Городские – к шуму привычные, им хоть бы хны, а тут пока все «кино», до мелочей, заново не перекрутишь, оно от тебя не отцепится. И зачем Мария так жестко крахмалит простыни? Может, это особый шик у богатых?
– Не спишь? – хрипло, вполголоса спросила Мария. – Неудобно ль чего?
– Что ты, что ты! – завозражала Аниса. – Спасибо, что приютила. Ишь ты, Егор напился-таки, за руль не сел. А обещался развезти по домам. Я, как заметила, поздно было уже в дорогу сбираться.
– О чем говорить! Ныне и днем одна не пойдешь – страшно. Дорога наша – то лесок, то подлесок, всякая нечисть о двух ногах так и шляется, так и шляется. До чего дожили – по своей земле боимся ходить.
Аниса в ответ согласно вздохнула. На эту тему – судить не пересудить, а потому лучше ее не касаться. Теперь многого лучше не касаться, если хочешь, чтоб сердце от беспросветности не захолонуло. Хорошо, что дети уже выросли, им еще успели кое-что человеческое в разум вложить. А что будет с внуками, правнуками? Этих-то и подавно хлеб сеять не заставишь. Да хоть бы людьми были, на кривой путь не свернули – столько соблазнов бесовских вокруг!
– Измельчал народ, измельчал. Поглядишь – в каждой семье не без урода, – сказала Мария. Наверное, она думала о том же.
И оттого, что их мысли так дружно направились в одну сторону, у Анисы сладко заныло под ложечкой.
– Помнишь, Мария, как мы с тобой дружили? Теперь уже так не дружат. Бывало, в поле – вместе, на реку – вместе, в клуб – тоже вместе. А все мало. После клуба мы – ночь-полночь – сядем на лавочку, песни поем. Вроде, тихонько поем, а по росе далеко несется, бабы назавтра все перескажут, да не в укор, а с добром, с добром...
– То-то, с добром. Ныне одна зависть да злоба. Хоть в дом никого не пускай. Чуть что прикупишь новое или пристроишь – уже зависть: почему у тебя есть, а у меня нету? Иной раз не знаешь, кого больше опасаться: грабителей посторонних или завистников своих, местных, ей-богу.
– А и пусть позавидуют! – непривычно для себя воскликнула Аниса. Хотелось потрафить Марии, сумевшей из родительской нищеты выбиться в сытую жизнь. – Когда Степан тебя сватать приехал – помнишь, тоже завидовали? Еще неизвестно, как оно будет, а люди уже губы поджимают.
– Потому что на чужую деревню шла. Думали, там медом намазано. Свои-то каковы женихи были? Мы их знали наперечет, кто чем дышит. Да чё знать – перегаром дышали все как один. И мой Степан, глядишь, выпьет, да работу на первом месте держит – и весь тут сказ...
Она замолчала, как осеклась. Аниса поежилась под легким одеялом. Конечно, Мария имела в виду и ее горькую долю. Не нашлось другого такого Степана – для Анисы, пришлось выходить за «своего», за Василия. В деревне насмешничали – мол, Василию в младенчестве вместо соски хлебный мякиш в вине размачивали и давали сосать через тряпочку, оттого так рано свою бочку и выпил. Водка многих сгубила, не она одна вдовицей осталась, детей поднимала, зубы стиснувши от натуги. Зато верткая до сих пор, не то что Мария – хоть гладкая, молодухой смотрится, а на кровать еле взлезает...
Аниса устыдилась своих мыслей, как будто Мария могла их подслушать. Придет же такое в голову, прости Господи. Еще бы они стали красотой меряться, старые развалюхи.
– А что, Мария, невеста наша, покладиста ли характером? Ты тут всех знаешь, скажи, кого племянник мой выбрал? Не наплачемся?
– Я ее не растила, – неохотно отозвалась Мария. – В жизни всего хватает: и наплачешься, и наскачешься.
– Так-то оно так, – почему-то шла напролом Аниса. Почему-почему... Да потому, что намолчалась за годы, со своим словом никогда не выпячивалась: каково ее слово, коли сама концы с концами едва сводит? Все больше людей слушала да свою думу думала. А как хорошо побеседовать с давнишней подругой! Запросто, без оглядки, сердечно. – Вот, говорят, – приподнялась на локте Аниса, – яблочко от яблоньки недалеко падает. Посмотрела я на эту «яблоньку», не шибко-то она хлебосольная. Собрали родню жениха, из городов много понаехало – а столы, почитай, пустые. Колбаса серая, заветренная, в холодце кости не перемолотые, винегрет кое-какой, а больше и прикусить нечем. Я тебе по секрету скажу, Мария: моя сестра Валя – она бойкая, ты же помнишь – не стерпела такого позора на свадьбе сына, отозвала сватью в сторонку да в глаза ей все высказала. Не поверишь, сразу – как стали носить из погреба, как стали носить... Это ж они, оказывается, наготовили для своей родни, на следующий день, когда наши разъедутся. Представляешь?..
Мария промычала что-то, Аниса хоть не расслышала, но подтвердила:
– Конечно, не представляешь. В нашей деревне так сроду не принято. Ты чужих ублажи, а свои – худо-бедно – клейма не поставят. Вот прибудет свадьба на сторону жениха – они посмотрят, как надо встречать. Валя моя расстарается, будьте покойны!
– А Валя ж со своим где ночуют? – забеспокоилась Мария. – Пусть бы и они ко мне шли, дом большой, всем место найдется.
– Так у сватов и ночуют. Зачем людским сплетням пищу давать? Сами между собой разберутся. Да и уборки там до утра хватит – когда спать?
– Ну-ну, и правда, сколько той ночи. Скоро уже развиднеет... корову доить...
– Ой, – спохватилась Аниса, – заболтала тебя, бессовестная, все, все... Утром еще поговорим, ты мне хозяйство свое покажешь, хоть на чужое порадуюсь.
Мария почмокала губами и засопела, тяжко, словно кто-то надувал мехи. И тихо, как птичка, прикорнула Аниса. Вроде и не спала, а не слышала, как пробуждалось утро. Когда Валя, сестра, растормошила ее, солнце уже пронзало лучами тонкие, как паутина, оконные занавески.
– Вставай, вставай, поднимайся, Аниса, Егор ждет, поедешь.
Вошла Мария с кружкой парного молока, протянула Анисе:
– Я оладьи затеяла, а тут Валя сгомозилась – ехать да ехать. Попей, попей молочка, все ж веселей нутру будет.
Валя вела ее огородами – Егор ждал на краю деревни. Аниса ощущала какое-то беспокойство, но, не предоставленная самой себе, не могла истолковать его. Валя была моложе сестры, ногами перебирала легко, Аниса упарилась, поспевая за нею.
– Что уж такая спешка? Опохмелиться, небось, неймется Егорушке? – зароптала, вытирая лоб концом косынки.
Когда до машины осталось несколько шагов, Валя остановилась, грустно посмотрела на сестру.
– Не обижайся, – сказала негромко, – это я попросила Егора... Ну кто тебя за язык тянул? Тут же деревня – с гулькин нос: молва кругом обежит – ног не запылит. Теперь такое по селу мелют! Будто бы наши сватов в погребе били, закуску требовали. И на тебя ссылаются. Уезжай от греха подальше, а мы как-нибудь тут... Ах, – махнула рукой, – скорей бы все кончилось. Свадьба – это настоящее бедствие. Хорошо, что у меня только один сын. На свадьбе гулять весело, когда ты гость, а когда ты хозяин...
Аниса понимала: теперь уже Валя говорит что ни попадя, лишь бы дать сестре время прийти в себя, старается показать, что зла не держит – просто досадует на случившееся. И от этого еще больней становилось Анисе. Стыд опалял щеки, слезы закипали на глазах. Она обхватила голову ладонями и, покачиваясь, пошла к машине.
Егор всю дорогу принимался петь «Коробейники», но «газик» подпрыгивал на кореньях, ухабах, и песня была заикастая. Аниса ловила себя на том, что думает о постороннем, а не о главном, без чего, если не найти ответа, не будет покоя в душе.
А вопрос у Анисы был простой, совсем детский вопрос: те две дамочки из соседней комнаты вышли на улицу раньше Марии или позже?..