ЗА ГРАНЬЮ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Литература и кинематограф
Киновед Ирина Гращенкова: «Документальные картины стали интереснее игровых»
В российском обществе не утихают споры о допустимых с моральной точки зрения искажениях литературного источника в театральных постановках, об особых стандартах в православном кинематографе и о том, как застраховаться от «чернухи» на большом экране. Сегодня своими мыслями на эти темы делится один из ведущих отечественных кинокритиков.
Как сократить «Войну и мир»
– Ирина Николаевна, дискуссии об особой, специфической православной культуре в последнее время популярны и модны. Как вам кажется, существует ли такой феномен, как православное кино?
– Да. Некоторые выдают за него съемки внешней стороны веры: храмы, иконы, лампады, другие религиозные атрибуты. Но ведь все это не может быть главным предметом фильма! Нужно смотреть на внутреннюю сторону веры или безверия, а не на внешнюю. Кино можно назвать православным, если в нем создается религиозная картина мира, т.е. художник смотрит на мир, вооружившись верой, христианской нравственностью и моралью.
– Например?
– Картина Владимира Хотиненко «Поп». В ней раскрываются драматические моменты жизни и священнического служения пастыря в Псковской духовной миссии на оккупированной врагом территории. Соответствующие документы только сейчас получают известность. А вот картину того же Хотиненко «Бесы» я не приняла. Достоевский изображает идеологические столкновения между людьми, сражение их мыслей, позиций, чувств. В его романах мало подходящей для экранизации «плоти» – картинок быта и природы, а режиссеру приходится работать с условным миром людей-идей.
– Не так давно в связи с одновременным появлением на сцене сразу нескольких сомнительных для верующего человека современных театральных постановок в обществе разгорелась дискуссия о допустимых границах интерпретации. Может ли режиссер что-то добавить от себя к пьесе или к роману, чтобы полнее раскрыть замысел? Ведь все-таки у литературы и кино – разные языки и средства выразительности…
– Лучше не дописывать, а, наоборот, что-то сокращать. Например, Бондарчук в экранизации «Войны и мира» сделал акцент на эпизодах войны. Понятно, что гениальный роман Толстого от этого никак не пострадал, а телефильм… только выиграл!
Скелет из режиссерского шкафа
– Где же проходит эта граница интерпретации?
– Она определяется целеполаганием. Это очень важный момент в творчестве – понимать, что автор не просто что-то такое творит себе на радость, для удовольствия, но трудится ради достижения цели.
– Как вы относитесь к постановкам, в которых классическая фабула литературного произведения дополняется современными реалиями?
– Такие экранизации называю скелетными и совершенно их не принимаю. Так можно всю жизнь, ни о чем не заботясь, провести на прекрасных рассказах Чехова или Шукшина, которого я называю Чеховым наших дней. Берешь фабулу, надеваешь современные одежки и… все. Это не экранизация, а просто использование большой литературы как подножного корма.
– Кстати, о Василии Шукшине. Вы были знакомы, вместе учились… Каким он вам запомнился?
– Он очень отличался от других студентов. В институте ходил в смазанных кирзовых сапогах и в оставшейся у него от флотской службы гимнастерке. Был молчалив, немного зажат, всего стеснялся. Но слушать, когда он говорил про фильмы, было безумно интересно! Так точно он мог охарактеризовать то, что мы увидели, выразить самую суть удачи или неудачи. Потом мы стали узнавать, что он, оказывается, пишет рассказы. Увидели, как он работает на площадке у своих товарищей, снимается в учебных постановках. Так мы его постепенно открывали.
Хотя сначала его поведение было непростым. Он попал в непривычную, чужую для себя среду. Молодые люди из хороших семей любили над ним посмеяться. Все пытались, чтобы он признал, что читал не существовавшие на самом деле книги. Вот они к нему подходили и называли какое-то вымышленное поэтическое имя: «Ты читал?» И он каждый раз мрачно опускал голову и говорил: «Нет, не читал». Все ждали, что он сдастся, наконец-то расклеится. Но Шукшин был настолько прям, откровенен и честен, что не мог соврать. Поэтому ему было трудно. Некоторые ужасались: «Как ему доверить картину? Что будет?» Его учитель отвечал: «Не волнуйтесь, все будет прекрасно». И действительно, он пришел на съемки в крахмальной рубашке и начищенных ботинках, был необыкновенно вежлив и корректен. Он нашел себя. Это был человек огромных страстей – и он отдал всего себя творчеству.
Это был удивительно глубокий и талантливый человек. Я замечала, что другим людям рядом с ним было просто неловко трепать языком, что-то из себя строить. Настолько Шукшин был само естество и сама правда, что, общаясь с ним, нужно было и самому становиться честным, глубоким человеком, думающим не только о себе и своих фильмах – но и о других, гораздо более широких вещах.
Покажите точки роста
– Как, на ваш взгляд, сейчас развивается документальное кино?
– Оно по сравнению с жанровым игровым кинематографом гораздо больше касается современной жизни, ее плоти, реалий. Последний или стреляет, или целует, или ворует… и сводится к однозначным историям. А документальное кино, материалом которого служит реальная жизнь, старается понять и зафиксировать черты эпохи. В этом отношении оно интереснее: больше познает реальность и помогает разобраться в ней зрителю.
– Какие документальные фильмы вы бы рекомендовали к просмотру?
– Режиссер Андрей Осипов, Иван Твердовский, Борис Криницын – художники, которые всю жизнь занимаются неигровым кино. Все их фильмы интересные. Кто-то, как, например, Иван Твердовский, едет в глубинку и снимает вымирающую русскою деревню. И ты понимаешь, что жизнь не ограничивается только Золотым Кольцом, что Россия гораздо больше Москвы и Петербурга. И живет трудно, что тоже не надо бояться показывать.
Ты можешь увидеть грязную лужу, а можешь увидеть, как в ней трепещут звезды. Все зависит от взгляда.
– Наверное, важно, изображая трудности жизни, не скатиться к так называемой «чернухе»?
– Конечно. Они пытаются показать и то, благодаря чему жизнь все-таки продолжается, что есть честные, добрые, верующие люди. Да, режиссеры честны, ничего не приукрашивают, в их фильмах нет никаких подстав и разыгранных сцен. И при этом они вскрывают точки роста жизни, а не угасания или смерти. Как замечательно говорил наш классик Александр Довженко: «Прошел дождь, небо очистилось, и звезды отражаются в лужах. Один пройдет – увидит лужу, а другой скажет: “А я вижу небо”». Ты можешь увидеть грязную лужу, а можешь увидеть, как в ней трепещут звезды. Вся зависит от взгляда.
– Ирина Николаевна, 2016 год объявлен Годом кино. Каким Вы его хотели бы видеть?
– От года кино жду прорыва состояния нашего кино и отношения к кино государства. Я – сторонница французской модели, которая заключается в том, что французское государство охраняет национальное кино различными, прежде всего, организационно-экономическими механизмами. Поддерживает кинотеатры, которые работают с французским кино. Я не сторонница китайской модели, где сказано: «Три процента зарубежных лент, все остальное китайское». Это тоже неправильно: нельзя держать людей за железным занавесом. Но разумная патерналистская политика должна быть обязательно. Посмотрите, как расцвело французское кино за последние 25 лет. Правда, расцветают иногда и злокачественные цветы…
Анастасия Чернова
irina-grashhenkova-ob-amerikansk
Информационная справка:
Ирина Николаевна Гращенкова – российский киновед, кинокритик, историк кино.
Окончила сценарно-киноведческий факультет ВГИКа (1967). Доктор искусствоведения (2007). Член Союза кинематографистов России и Ассоциации кинообразования и медиапедагогики России. Возглавляет отдел молодёжной политики при Союзе кинематографистов России. Автор ряда книг, посвященных киноискусству.
Опубликовано: «Православная Москва», 2016, 29 июля