Постскриптум

               
Старенький автобус, промесив положенный километраж по раскисшей от сентябрьских дождей колее, свернул, по направлению перекосившегося от времени дорожного указателя, к малюсенькой деревушке Павловка, утопающей в золоте березовой листвы, и остановился около большого бревенчатого дома управляющего. Сам управляющий, деревенский мужик лет пятидесяти, с копной седых волос, в потертом пиджаке и заправленных в сапоги армейских штанах, ловко сбежал с крыльца.
- Вот и приехали родимые! С самого утра дожидаюсь вас! Поди, устали-то с дороги! А мы вас сейчас и обедом покормим, и в баньке попарим, банька-то уже прожарилась вас ожидаючи…
 
Так начались наши колхозные будни. Две группы второкурсниц, всего-то шестнадцать девчонок, к счастью отправленных в эту маленькую деревушку на «самоответственность», без кураторов-преподавателей, которым больше понравилось обитать на центральной усадьбе, попали в настоящий Рай.
Деревушка располагалась на берегу извилистой речушки, окаймленная с двух сторон лесом и еще с одной стороны широкими колхозными угодьями.
Поселили нас в большой пятикомнатной деревенской избе, где вечерами таинственно трещали в огромной печи поленья. Кухня-столовая находилась тут же, во дворе, где на всю нашу «толпу» мы с подружкой Люськой готовили завтраки, обеды и ужины из царских, по тем временам, колхозных запасов, щедро выделяемых для нас колхозным правлением. И хотя готовить-то мы вовсе не умели, но съедалось абсолютно все, и абсолютно все казалось вкусным.
Нашей задачей была сушка зерна. Сушили мы его, как сами могли, слегка «лопатили», слегка ворошили, да и не контролировал нас почти никто, так, изредка, управляющий заезжал, появляясь то на тарахтящем раздолбанном УАЗике, то на скрипящей и повизгивающей телеге.
Мы были счастливы уже тем, что оторвались от дома, что работой нас никто не изнуряет, а вечером можем под допотопный магнитофон танцевать в забытом всеми богами клубе, который сами и привели в порядок, выбелив стены подсиненной известкой.
Местные «вьюноши» с затаенным дыханием вились вокруг нас, пытаясь исполнить все наши прихоти: будущие педагоги, как-никак…
Среди всех деревенских парней очень выделялся Сережка. Он работал пастухом, гордо гарцевал на своем сером, в «яблоках», коне. А из его сумки, сшитой из мешковины, загадочно выглядывали книги, тетрадки… Сережка писал стихи, да не абы какие, а красивые, с легкими есенинскими мотивами, где и природа оживала, и слышался шум реки, и Луна умела смеяться. Мы очень быстро нашли с ним общий язык, и каждый вечер, стряхнув с себя дневную усталость и незаметно исчезая с танцевальной площадки, уходили на берег реки, разводили костер и говорили, говорили, говорили. Сережка никогда не жил в городе, а потому ему было интересно узнать о городской жизни абсолютно все. Мне, городскому жителю, было интересно познавать секреты и мудрость сельского бытия.
Нет, не было ни поцелуев, ни обнимашек, ни тайных касаний рук… Но мне было приятно беседовать с этим, абсолютно чистым душой, навивным мечтателем-парнишкой. Он сплетал для меня веночки из тронутых осенью рябиновых веточек, он дарил мне букетики осенних цветов, он набивал карманы моей колхозной куртки сочными ранетками… Он читал мне свои стихи…
Два месяца пролетели незаметно. Был обычный холодный ноябрьский день, с промозглым ветром и назойливо моросящим дождем.
Дверной звонок нарушил тишину дома. Я поглядела в глазок: за дверью стояли две женщины.
Открыв дверь и услышав сбивчивые объяснения, что женщины -родственники Сережи, и что его забирают в армию, и что он очень просит меня приехать на пересыльный пункт, я почему-то (и сегодня не знаю почему) ответила, что я - это вовсе не я, а младшая моя сестра, а старшая сестра (то бишь, я) уехала на недельку к бабушке…
Я видела грустные глаза его мамы, я понимала, что ложь моя, наглая, непредсказуемая ложь, не имевшая на то никакой причины, опустошила этих двух женщин, не позволила им сделать приятное их родному Сережке, мне было стыдно и, затворив за ними дверь, я села на полу в прихожей и расплакалась.
Ну что я могла сказать тому пареньку, с которым меня разделяла суть бытия, который совсем не входил в мои планы? Дать надежду или на корню пресечь ее?
Пожелтевшая от времени фотография чудом сохранила лучезарный свет счастья: Шестнадцать девчонок, в несуразно повязанных платках и одинаковых клетчатых рубашках, купленных в местном сельпо – на фоне дощатых стен старенького деревенского клуба. Позади – несколько деревенских юношей-богатырей. И взгляд Сережки… на меня…, какой-то восторженный, чистый, нежный - все смотрят в камеру, а он-на меня…

Прошло двадцать с лишним лет. Приехав в родной город, по уже сложившейся традиции, я зашла в свой любимый книжный магазин. На столике около кассы лежали томики стихов современных поэтов. С обложки одной из книг на меня смотрели до боли знакомые глаза.
- Сережка! - только и смогла прошептать я.