Инженеры. Анти ДухLess

Черты, описанного в истории завода, примечены на многих предприятиях России. Если кто-то из читателей узнает своё предприятие, то надеюсь, что Ваш завод, может быть меньше других, заслуживает рассказанных событий.

***
Стекло, бетон, сталь. Сооружения рвутся в небо. Ветер треплет флаги стран-участниц международной торгово-промышленной выставки. На парковку въехал жёлтый мерседес с шашечками. Парковщик-негр в ярком жилете, энергично жестикулируя, улыбаясь, как самый счастливый человек, сопроводил такси на разметку.
С переднего сиденья, уверенно поставив туфельку на тротуарную плитку, вышла Маргарита Петровна, или просто Марго - главный редактор журнала “Пульс города”, дама, во всех отношениях довольная собой и привыкшая, что у неё всё везде схвачено, если и не везде, то в их городе точно. С заднего сидения вышел Виктор Степанович - мэр того самого города, большой, моложавый и очень демократичный. Виктор Степанович всегда брал с собой своего верного помощника Бориса – кадра, слывущего в аппарате мэра креативным нарушителем каких можно принципов. Борис был референтом мэра, а когда надо консультировал по здоровью – даром, что ли местный мед закончил. Борис выбрался вслед за шефом и встал рядом, как моська со слоном. С другой стороны авто вышла Люся - сотрудница журнала “Пульс города”. Она вытащила с сидения сумку с фотоаппаратурой и, привычно закинув её на плечо, смело шагнула навстречу техническому прогрессу. 
Виктор Степанович, оглядев свою команду, бодро повторил вводную о том, чтобы не опаздывали, и чтобы включали мозги – все хором кивали. Борис очень серьёзно принялся объяснять, где тот конференц-зал, в котором будет проходить пресс-конференция, на что Марго тоном старшей сестры успокоила его: - Борис, мы найдём, - и он успокоился. 
Компания стремительно двинулась к входу выставочного комплекса. Виктор Степанович, возвышаясь, шёл первым, у его правой ноги бежал Борис. - Ради бога, девочки, только “сувенира” не надо, - на ходу просил Виктор Степанович, - мне нужен креатив, вы мне настроение схватите, темп. Я почему своих электриков с сантехниками не взял? – Э..эх! - И махнул рукой.
Компания взбежала на невысокое крыльцо по блестящим ступеням, перед ними раздвинулись двери, и они попали в деловую суету выставки. Немного пройдя вместе, они разошлись: мэр с референтом пошли куда-то в сторону туалетов, Маргарита с Люсей направились наугад ловить креатив. Люся на ходу достала фотоаппарат и принялась делать своё дело. Она быстро, словно танцуя, двигалась среди стендов, никелированных рекламных конструкций, мониторов и снимала, снимала, снимала. На небольшом подиуме выступал джаз-оркестр, мелодия пружинила атмосферу, по проходам двигались белоснежные рубашки, галстуки, мятые льняные костюмы и среди одетых во всё это целеустремлённых мужчин выступали длинноногие красавицы, раздавая улыбки, буклеты и позволяя фотографироваться с ними на фоне экспонатов.
Не в характере Марго было просто находиться рядом, и она пошла своим путём, куда-то в сторону громадного экрана с уверенными нефтяниками на фоне буровых вышек.   
Люся остановилась у стенда со шкафами, забитыми электроникой. У доски стоял молодой инженер и, рисуя фломастером график, он что-то увлечённо рассказывал собравшейся кучке заинтересованных слушателей. Люся искала ракурс: встанет справа, перейдёт на другую сторону, ждёт, то, как кошка скользнёт ближе и чуть присядет - со стороны это было похоже на танец. Вот, рука инженера с фломастером замерла в точке перелома графика, глаза горят - оп, есть снимок.
Сзади кто-то легонько тронул Люсю за плечо. Она энергично обернулась, откинув прядь спадающих на глаза тёмно-русых волос. Перед ней стоял, улыбаясь, высокий белобрысый парень в светлом льняном костюме.
- Простите, мисс. Вы красиво двигаетесь с камерой. Вам никто это не говорил?  - спросил по-английски белобрысый.
- Нет. Я делаю это так, как мне удобно, – быстро ответила Люся и, сделав вдогонку ещё пару снимков, кокетливо добавила, - профессионально, - повесила камеру на плечо и улыбнулась просто и открыто.
- Фрэд. Фрэд Борщеф – ответил верзила, сделав акцент на букве “о” и протянул свою громадную ладонь, в которой утонула Люсина.
- Люсьена Ёлохова... Люся – представилась она и улыбнулась про себя, вспомнив тарелку с маминого борща.
- Вы кажется из России? – парень смотрел на Люсю широко открытыми, голубыми, как речная гладь на солнце глазами, и ждал, что ему ответят, - да.
- Да, - ответила Люся, - и зачем-то уточнила, - я с Урала, - по-английски это прозвучало как из, – зачем сказала..., дурочка, - выругала себя Люся. Она не так часто бывала за границей и сейчас немного волновалась, - вообще, он понял меня?
А парень всё понял и сказал медленно, чтобы поняла Люся: Сегодня наши коллеги устраивают торжественный вечер... вон та компания, - он показал на название известной компании под потолком, - я приглашен и подумал, что будет хорошо пригласить вас.
Люся всё поняла, и решила, что надо завязывать. Она продолжила снимать, повернувшись почти спиной к парню, но вдруг опустила камеру и спросила, глядя в его глаза, - за что такая честь? 
 - Быть может потому, что вы из России..., - ответил Фрэд на чистом русском.
- Ух ты! - она не сказала принятое в таких случаях “уау” и не сделала глаза и губки удивлённо заинтересованными, а заметив Марго, рассматривающей робота, предложила, - а пригласи мою начальницу.
- Нее, Люси, я приглашаю вас, - сказал он так, как сказал бы парень из их города, с той же интонацией и глаза какие-то знакомые – так ей показалось.
- Может быть, - ещё раз заглянув Фрэду в глаза, ответила Люся, - может быть, - и пошла прочь, - бай.   
Фрэд остался стоять, смотря ей в след, и хотелось ему догнать её и быть может попросить телефон, но из прилегающего выставочного прохода на Люсю вышла Маргарита.
- Люси, цыгиль, цыгиль. Бориска уже телефон оборвал.
- Маргарита Петровна, мы же рядом, идёмте, - и они быстро пошли сквозь гуляющих посетителей выставки к конференц-залу, а Фрэд стоял посреди прохода и смотрел им в след.

***
Поездка Виктора Степановича на эту промышленную выставку была спонтанной, как многое, что делалось мэром под влиянием его увлекающейся натуры. Он был когда-то младшим научным сотрудником университетской лаборатории социологии, и мечтательность тех лет нет, нет, да и приподнимала его над городскими улицами. Если какая-то фантазия овладевала им и, если ещё, не дай Бог, кто-то из аппарата сомневался в её необходимости, тут всё... - Виктор Степанович раздувал щёки, поджимал губы и доводил всё до конца или до абсурда. Никакой конкретно цели в этой поездке он не ставил. Просто ему необходимо было встряхнуться, зарядиться новыми идеями, ну а журнал пусть пишет.
Пресс-конференция проходила в небольшом оборудованном всем необходимым для презентации зале, который сняли на пару часов по заданию мэра. Cлова на афише при входе в зал и в бюллетенях, выпущенных устроителями выставки: “мэр из России”, собрали полный зал - за столиками сидели представители промышленных компаний с выставки и пара репортёров устроились на “камчатке”. От вида устремлённых из зала глаз нос Виктора Степановича приподнялся чуть выше обычного.
Скинув пиджак, в белоснежной сорочке он вспомнил свою преподавательскую молодость, и речь его лилась в тишине примолкшего зала, и точка лазера сновала по экрану от суровых северных гор до улиц родного города и от сверкающих изоляцией заводских колонн до рвущихся в небо ракет. Слайды падали к ногам, как осенние листья, и мер, забыв переводящего Бориса, нёсся уже в космос. Наконец всплыл последний слайд с традиционным: Thank you for attenshn, – это Виктор Степанович сказал сам, выдохнул и приготовился отвечать на вопросы. Борис тоже выдохнул - он замучился полоскать рот английским и про себя сказал что-то очень точное по-русски. Маргарита смотрела на Степаныча, так мера за глаза величала городская тусовка, почти как на Бога. Люся работала с камерой. Поймав в видоискатель аудиторию, она вдруг увидела того парня, с которым познакомилась перед пресс-конференцией - он, вытянувшись над столом, не мигая, смотрел на экран, как будто там показывали что-то самое для него важное. Люся рассмотрела это детально.   
- Как вы считаете, - на растяжку, по-американски, спросил сидящий перед мэром представитель бизнеса, - в каких областях мы могли бы быть полезными друг другу?   
 - Мне показались интересными решения по управлению городским транспортом. Очень интересно. Вообще, я увидел много полезного – например, экологический мониторинг. Я буду рекомендовать нашим предпринимателям активнее взаимодействовать со своими зарубежными коллегами.
- Санкции ограничивают наши возможности. Как мы можем работать? – спросил взъерошенный молодой парень, сидящий у выхода.
- Очень просто. Приезжайте. Вопрос необходимо пощупать. Я сам сейчас здесь, как говорится, на разведке... Тут, извините, я в туалете руками ни за что не брался... хорошо. Экономия и гигиена - вот темка. А если серьёзно, мы всё-таки начинаем развивать и производство. Вот, мы планируем строить у себя завод по производству биотоплива.
- На какие деньги строится завод? Это федеральная программа, или предпринимательская инициатива? – спросили из зала, и у Виктора Степановича, как масло разлилось по груди от явного интереса буржуйских дельцов, - почему буржуйских... атавизм какой-то, – подумал он. 
Когда разговор зашёл о производстве биотоплива, Фрэд поставил длинный стакан с водой на столик и прислушался.
- Завод строится по Федеральной программе, но в строительстве будут задействованы ресурсы и регионального бизнеса. Нам эта тема очень интересна. Знаете, все сучочки, щепа – всё пойдёт в переработку, а на выходе этанол.
Фрэд поднял руку, - компания SHELL, - прошелестело по залу как морской прибой, -  позвольте вопрос?
Виктор Степанович, опередив Бориса, ответил по-английски, -  Yes. Of course, we listen. – Своё е…ссс, он протянул так, как это делают мамаши, отводя своих малышей в кусты.
- SHELL серьёзно работает в этой области. Какая технология будет использоваться на вашем заводе?
Виктор Степанович уверенно заявил, - ректификация, конечно ректификация.
- Я думаю, нет секрета в том, кто является лицензиаром... Это, действительно интересно.
Виктор Степанович посмотрел на Бориса, на Маргариту - те, опустив глаза в стол, молчали, – технология отечественная, - не уверенный в точности ответа, но гордо заявил мер.
- Это интересно, может быть, вы назовёте инжиниринговую компанию, - не унимался Фрэд.
Виктор Степанович молчал, в эту минуту он даже пожалел, что не было тут с ним зама по промышленности – может что-то бы добавил.
Люся к этому времени закончила свою работу и стояла у стенки, засунув руки в карманы. Она вспомнила ехидство своего парня на эту тему и решила пошутить, чёрт дёрнул, сорвалось, - технология товарища Бендера, - услышал мэр в тишине зала голос Люси и притаился, потеряв дар речи. Трудно сказать, что подумали Борис с Маргаритой, кажется, они вспотели. Зал молчал.   
После паузы Фрэд расплылся в улыбке и захлопал в ладоши, - блеск. Мы всегда знали, что русские всё могут.

***
Люся, всё-таки, решила, идти на пати с Фрэдом. Решение возникло само собой когда шеловец подошёл к ним после пресс-конференции, и начал расспрашивать почему-то не про нефтепереработку с химией, которыми кормился город, а про город, про погоду, про реку, на которой их город стоит, и Люся обратила внимание, как он слушал, ловя каждое слово поющих наперебой Виктора Степановича с Марго, пропуская литературный перевод Бориса. Когда, раскланявшись и своей открытой улыбкой заставив улыбнуться Люсю в ответ, Фрэд повторил своё приглашение, то она ответила, что пойдёт – любопытный журналистский чёртик, который заставлял Люсю всегда заглядывать туда, где возникал горбатый знак вопроса, подтолкнул её сделать это сейчас.         
У распахнутых стеклянных дверей с сияющими никелем длинными ручками их встретил вышколенный метрдотель в белых перчатках и проводил внутрь. В зале ресторана на семнадцатом этаже отеля HILTON компания “NNN” собрала своих сотрудников и, как они говорили, друзей немного оторваться от выставки и напомнить всем о своём командном духе. Зал был уже почти полным - за высокими столиками стояли люди, одетые кто в джинсы, кто в смокинг и вечернее платье и разноязыкий гомон заполнял пространство до самого потолка. По краям зала ломились столы от расставленных яств. Официанты разносили на подносах напитки и закуску - тусовка раскручивалась. Фрэд часто здоровался, хлопал кого-то по плечу, обнялся с какой-то высушенной под египетскую мумию дамой, которая уже плыла, и всё это, как подумала Люся, он делал на автомате, по протоколу. Фрэд взял виски, а Люсе сразу сказал, - вино тут фигня, а пиво класс - она и потягивала пиво. Вдруг гомон затих, на эстраду вышел большой босс и поставленным голосом проповедника, с полифонией обратился к народу с речью. Из всего сказанного этим главным Люся уловила: мы лучшие, мы команда, мы самые умные и деятельные, спасибо за работу... И при каждом обращении босса толпа хлопала и орала, поднимая бокалы, вскидывая руки в приветствии. Голос босса, как сладкий дым растекался среди людей, и Люсе вдруг показалось, что и ей хочется вслед за всеми выкинуть руку и закричать ..., но тут она поймала удивлённый взгляд Фрэда над бокалом виски и отхлебнула пива. После гипнотической речи большого босса дали фильм о компании. Свет медленно погас и под музыку Вагнера в обработке какого-то современного умельца громоздились кубики, строились лабиринты, тянулись связи, рос большой чёрный паук под присмотром умных глаз белозубых менеджеров под солнцем компании...
Дали свет. На сцену, по-семейному объявить продолжение торжества, снова вышел босс..., пауза, отцовский взгляд на семейство, - нас хочет поздравить наш гость из Австралийского офиса, Иии...ржи Загорный, - подражая боксёрскому конферансье, объявил босс.  Похоже, парня знали – раздались аплодисменты. На сцену вышел Иржи – в белой рубашке и джинсах, в руках у него была скрипка. Последнее дело словами описывать звуки скрипки – над людьми встал, вытянувшись в струнку, скрипач и ... полетел. Люсе показалось, что у неё закружилась голова и выступили слёзы. Когда волшебство закончилось, скрипка опустилась к помосту и звенящая тишина накрыла зал, парень легко спрыгнул со сцены, не дойдя до ступенек и, как подхваченная уличным ветерком из открытого окна, полетела его белая рубашка по залу. - Боже, как здорово..., хорошо-то как, - повторяла про себя Люся и смотрела на летящую по залу рубашку. Стакан с пивом ей показался тяжёлым, и она невольно поставила его на столик, а когда ставила, поймала на себе внимательный, чуть ироничный, взгляд Фрэда, - хочешь, познакомиться с ним? – спросил он. – Да, познакомь, - ответила Люся, и когда Фрэд, поймав глаза скрипача, махал призывно ему рукой, смотрела на Фрэда и вдруг догадалась: волшебство на сцене – это запланированная устроителями изюминка вечера, а рубашка по залу – это уже после.
Белая рубашка Иржи подлетела к их столику и уже после первых слов, не обращая внимания на всё, что вокруг, они вдруг остались втроём: Фрэд, Иржи и Люся -  с английского переходили на русский, потом на чешский и так вперемешку. Оказалось, что русскому Иржи выучил отец по Твардовскому и, в доказательство он выдал тут же за столиком что-то про сабантуй из Василия Тёркина, а потом до конца вечера смотрел на Люсю, как на девчонку из Праги и всё говорил с тем тембром голоса, какой ещё помнят русские, любившие Карэла Гота. Отец остался в Праге, а сын стал инженером и уехал на другой конец планеты и ему, кажется, так надоели кенгуру..., что если бы не дело, то умер бы как рыба на песке.               
Горели фонари над блестящим тротуаром, над головой потухало небо, в нос не бил выхлоп машин – только технологично шелестела мимо резина по асфальту. Так приятно идти где-нибудь в Милане, в Мюнхене, в Париже или где-то ещё между Прагой и Лиссабоном, никуда не спеша в людском потоке, наслаждаясь свободой, ухоженностью мест, чужой речью и собой, смогшей, уехавшей, особенно в первый, второй вечер, пока не заскребло, не заныло сердце по дому - по крайней мере у Люси было всегда так.            
А сейчас она шла с Фредом и Иржи, засунув руки в карманы – чёрт его знает, зачем в карманы – ей так было удобнее показать естественность уральской девчонки где-то посреди Евросоюза. Она легко, плюнув на грамматические ошибки, болтала на английском вперемешку с русским и была счастлива. Болтали они обо всём, только Донбасса не касались. Дома, приходя с работы, Люся обычно заставала родителей у телевизора: отец периодически стучал в сердцах кулаком по подлокотнику дивана, а мать тихо плакала, утирая слёзы кухонным полотенцем. - Почему я вспомнила это? А, вот – крыши домов с антеннами на фоне неба. Как странно, - молчала Люся.
- Почему ты замолчала? – забежав вперёд и заглянув ей в глаза, спросил Иржи.
- Смотрите, - она показала на стоящие на тротуаре столики и сидящих за ними чужих людей. Иржи невольно прижал футляр со скрипкой к груди. Было тихо, только тягучая восточная музыка с бубном негромко лилась из открытых дверей кафе. Фрэд вдруг сказал что-то тихо по-арабски – горячими волнами колыхнулся воздух. Люся не поняла и очарование вечера пропало. Она посмотрела на спутников и подумала, - а они кто? У них другая формула или та же? – спросила про себя ровно так, как говорил её парень, - мой Лёха, - она сравнила их с ним. - Фрэд, у тебя русская фамилия. Ты кто? Ты действительно работаешь в SHELL?
- О, он точно оттуда. Точно, точно, - кивая, подтвердил Иржи. 
Фрэд встал, посмотрел в лицо Люсе, достал из блестящей металлом коробочки визитку и церемонно, с поклоном, протянул её Люсе.
- Боже, действительно пресс-служба SHELL?!
Они снова пошли и, сделав несколько шагов, у Люси вырвалось, – обалдеть!
- Фамилия действительно русская. Мой прадед уехал из России с армией Колчака почти век назад...
- Не жалеешь? – с приколом спросила Люся, откинув свою русую прядь со лба.
- Жалею, - вдруг ответил Фрэд и даже в жёлтом свете нависшего над улицей фонаря были видны его речного цвета глаза.
Нет, всё-таки что-то произошло тут, на этой холеной улице. Как будто лопнула плёнка, через которую люди обычно смотрят друг на друга и, отталкиваясь, катятся дальше. Люся достала из сумки, свои визитки и протянула Фрэду и Иржи. Иржи взял, рассматривая на свет, а Фрэд медлил. Визитка шевелилась в её пальцах, а он не брал, засмотревшись на эти тонкие пальцы, и уже не стоял рядом Иржи, а стояла только она и он.
- Ну что ты, бери.
- Я приеду к тебе.
- Милости просим на Урал.
- Я к тебе приеду.
- ... Прям ко мне?
- К тебе... Я хочу тебя лучше узнать.
- Зачем? У меня есть любимый человек... сердитый, - а сама гнала, гнала какую-то гаденькую радость. Ей так казалось, что эта радость гаденькая.
- Я тебя увезу в Лондон. Хочешь в Лондон. Работать в SHELL? – и осёкся, взглянув в её глаза, - извини.
Они остановились под фонарём у крыльца Люсиной гостиницы.
– Завтра она улетит туда, - стучало в его голове, - а там, там? -  и старый портрет мальчика в кабинете деда, а точнее прадеда, книги и жёлтые страницы прадедовского дневника, как ветерок с поля кружили Фрэду голову.
- Всё, я пришла. Утренним аэропланом мы летим домой... Пока, - и её длинные, тонкие пальцы освежили его горячую ладонь.
- Пока. Я приеду к тебе. Мне интересно познакомиться с технологией товарища Бендера.
- Тогда это к Лёхе. Только у него своя технология... Бай. – И она уже летела по ступеням крыльца и, взмахнув ладошкой, скрылась за стеклом отеля.
А утром русские стояли стайкой со своими чемоданами в ожидании такси, и тротуар возле соседнего кафе был завален остатками вчерашней вечеринки - сказка закончилась. Когда самолёт оторвался от взлётной полосы, Люся выдохнула, - ура.

***   
То лето выдалось на Урале дождливым. Солнце вроде лизнёт жаркими лучами мокрый асфальт и спрячется за тучи. Даже две законных недели жары растянулись по деньку да по часику на три месяца – их не заметили. Но тот день, когда Люся, вернулась с выставки и выгнала свою боевую машину из отцовского железного гаража, выдался жарким. Педаль сцепления в пол, поворот ключа зажигания и глубокий рокот ласкает уши. Люся, откинув голову на подголовник спортивного сидения, хозяйски слушала двигатель. Правая рука на кожаной головке рычага переключения скоростей медлила, но вот первая, вторая, руль вправо и покатила по раздолбанному асфальту между хрущёвок, газ, и уже летит, давя колёсами тополиный пух.
- Лёх, я на Мира, ты где? – в гарнитуру спросила Люся, а сама, газанув, ушла вперёд по трамвайным путям, оставляя вереницу машин за спиной. Зубодробильная подвеска чётко отрабатывала профиль чугунки, а Люся давила на газ, надеясь прогнать привкус предательства на губах. 
- Я на пяточке жду. Не тормози, – ответили в ухо.
Дальше следовал дриблинг со знанием ям, видеокамер и   “лежачих полицейских”. На шоссе за Люсиным голубым спортивным болидом увязалась когда-то красная «восьмёрка”. Дальше эта парочка, помогая друг дружке, выбиралась из города вместе. Вот и плакат: Продаётся земельный участок - всё, город кончился, ещё чуть-чуть, и они там, где за стеклом даль сосёт глаза, где над раскалённым асфальтом струится воздух, где сквозь придорожные кусты блестит речка, и солнце гигантским апельсином закатывается за лес. На листе кувшинки у берега сидит лягушка, паутинка не шелохнется на склонённом стебле, вода как стекло, а вокруг всё стрекочет и веселится. Два автомобиля ворвались сюда и погнали, рыча турбинами своих двигателей. Гонка! Шоссе раздолбано в хлам, из-под колёс летят куски недобитого ещё асфальта – дорога, дорога, да точные движения двух чокнутых водил. Лягушка прижалась к листу и прыгнула от греха подальше в воду – жизнь притихла, как перед бурей.
Парень в «восьмёрке” работал одновременно штурманом для спорткара - перед ним на экране бука навигатор.
- 100 метров, правый поворот, - спокойно сказал в гарнитуру. Машины летят на поворот бампер к бамперу, не уступая ни сантиметра, - после тягуна резкий спуск... Не гони!
- Фиг тебе, - тихо, сквозь зубы выдавила Люся и педаль газа в пол.
- Чо?! – парень не понял злости. А Люся жала на газ и, кусая губы, гнала куда-то, как от себя. Когда, после ножевого юза она оторвала глаза от пыльного лобового стекла и увидела стрелку оборотов, у неё вырвалось, - мама..., - дорогу удержала и снова на газ, но видно ангел сказал ей на ушко: Люсь, не надо. Правая ножка опустилась на пол, и прядь непослушных волос прилипла к щеке – болид потерял ярость. “Восьмёрка” сделала рывок на поворот, обошла японское чудо, влетела на гравийную площадку и, сделав круг, победно встала в облаке песка и пыли. Следом вкатил Люсин болид - встал рядом. Облако пыли с песком повисло в горячем воздухе, закрыв краски. Люся сидела, не глуша мотор, намертво вцепившись в кожу руля – сердце, дыхание куда-то пропали. Нет, она не нашла края и привкус разлома на губах ещё был и всё, как и раньше, - что же там, дальше, если ногу не убирать? – думала она.
Щёлкнул ремень безопасности. Она распахнула дверь, сорвалась с сидения – глаза горят, губы сжаты, русые волосы растрепались, пыль на потном лице. Подскочив к “восьмёрке”, Люся со всего маху бац кулачком в гоночной перчатке по капоту, потом пнула ботинком по переднему колесу, развернулась юлой, - по чему бы ещё ударить? – как хотелось вдарить и расплакаться.
- Ты по своей вдарь, - медленно выходя из «восьмёрки”, предложил Алексей - долговязый парень с фамилией Блинов.
- Блин, я тебя убью! Тебе жить надоело?! – Она кинулась к парню со стороны двигателя, а тот быстрым шагом, - ой…ёй…ёй, - ретировался за багажник и кинулся к темневшему у площадки сосновому лесу. Люся за ним. По дороге она схватила длинную, сухую сосновую ветку и, размахивая ей, как знаменем, подымая ботинками клубы пыли, вбежала под сосны. Полумрак и запах нагретых сосен обнял её - под ногами рассыпанные шишки, ковёр иголок и тишина как в детстве, когда мама звала на обед, а они кидались такими шишками как пулями.
- Блинчик... Лёша... ты где? – А у самой глаза горят, шея вытянута, и ветка секирой мотается из стороны в сторону.
Алексей лежал на иголках за кустом малины между сосен и смотрел на Люську. Господи, как он её обожал - вот сейчас бы прижал всю потную, маленькую, взрывоопасную... только бы палкой не махала.  Алексей тихохонько встал и, от дерева к дереву, начал подкрадывается к Люсе сзади. Хрустнула веточка, Люся обернулась, и они оказались нос к носу.
- Сейчас будет море крови… - глаза их встретились, и она замолчала. Он обнял её крепко, крепко, приподнял до своих губ. Ветка упала, и сосны кланялись верхушками, обсуждая этих двоих.
А дальше их приняла речка, и они плескались в ней, и забыли про время, улетая в кусочек вечности, и оранжевый шар заходящего солнца на розовом небе катился над ними на запад и Евросоюз растаял, не оставив ни облачка.
Ночь, тишина, макушка Уральского лета, речка, небо и две машины. Всё спит, только орут кузнечики. Под звёздами в оранжевой палатке она склонилась над его лицом, а он спит. Её длинные пальцы вплелись в его волосы, а он спит и чмокает губами. Она целует его своими прохладными, свежими без помады губами, а он, приоткрыв глаза, снова закрыл их. – Блям... блям... – она пальцем легонько шлёпает его по губам и ложится рядом на спальник, и лежит с открытыми глазами, - как же дальше-то?
      
***
Понедельник подкрался с неминучей реальностью. Утро, заглядывая сквозь шторы, ветерком колыхало балконную занавеску. За окном, предвещая дневной дождь, вставало в тучах уральское солнышко.  Люся, раскидав руки в стороны, досыпала последние, самые сладкие минутки. Алексей сидел за компьютером. На огромном экране монитора полз ровной ниткой график - тренд слегка поднимался вверх, то опускался вниз и был совершенно не информативен. Алексей вытащил на экран таблицу и изменил какой-то коэффициент - линия продолжила вяло струиться, готовая к чему угодно, только не к переменам. Алексей снова вытащил таблицу на экран и вместо числа вписал в неё простую формулу. Линия продолжила тянуться, но в правом нижнем углу в рамке начало меняться число – оно зловеще росло и уже исчислялось тремя знаками с точностью до второго знака после запятой, а линия ползла куда-то, питаясь какими-то внутренними резервами застоя, подчиняясь законам физики, не ведая того, что станет дальше. Алексей откатился на стуле на расстояние вытянутых ног и неотрывно смотрел на эту гадину, как он тогда называл зелёную линию тренда. График чуть зарябил травой и вдруг рванул вверх за экран... затем упал почти вертикально вниз - сразу и до нуля, безжизненно потянулся вдоль оси ординат. Алексей выдохнул и, лохматя руками волосы, развернулся на стуле, – ёё... бах... просто бах..., – он встал и задумчиво пошёл на кухню, сел напротив телевизора, что висел над кухонным столом и машинально включил. Там что-то говорили о курсе рубля, о ценах на нефть и очередном нащупанном донышке экономики.
“Вставай! Вставай!! Вставай!!!” – заорал Люсин телефон. Вздрогнуло оконное стекло от звуков ритмичной музыки – это Люся врубила свою побудку, и закрутилось утро понедельника: душ, турка, кофе, тосты, глазунья, всё рационально, быстро, как в танце, и кошка, забравшись на спинку кресла, подозрительно жмурила свои ореховые глаза на происходящее.
За маленьким столиком в маленькой светлой кухоньке, где всё под рукой, они ели глазунью. – Лёшка, ты хоть жуй... алё, ты где? - Алексей смотрел, не отрываясь, на плиту и ждал. Люся тоже повернула голову. Там, как загадка природы, стояла турка с вибрирующим клапаном – тихо и только этот клапан вибрирует всё сильнее и сильнее... Пш...ш - клапан сработал, выброшенный давлением. Ой.
– А если бы не сработал? – задумчиво спросил Лёха.
- Мы бы не пили кофе, - Люся сняла турку и разлила кофе, - а ты сомневался? Алё, Лёш, не спи. - Алексей подмигнул Люсе, - сработал же.
В лифте они ехали одни – она головой щекотила ему подбородок, а он спрятал её у себя на груди и смотрел на светодиоды, что бежали вниз. Из подъезда они выскочили на мокрый от раннего дождика асфальт и побежали каждый к своей машине. Через мгновение они сорвались: “восьмёрка” повернула к химическому комбинату – это за город, на встречу дышащим на горизонте трубам и блестящим колоннам, голубая японка рванула в редакцию журнала – это в центр города.

***
Через пятнадцать минут, успев до пробок, Люся со скрипом тормозов вкатила в уютный дворик купеческого модерна и припарковалась среди новеньких “тайот” и “киа” - пик-пик сигналка, и Люся уже взбежала по ступеням к высоким входным дверям с солидной вывеской: “Пульс города”. Стуча каблучками, разбрасывая улыбки и приветы, она пробежала по узкому проходу к своему столу и уселась – зеркальце, непокорная прядь за ухо, подмигнула себе. Open space – не расслабишься.
За соседним столом маялся над клавиатурой сосед – вся урна в смятой бумаге, короче творческий тупик.
- Что, так с пятницы и трудишься, - вытянув губки и, строя мордочку в зеркальце, поинтересовалась Люся.
- Да, задолбали меня эти технические термины... Бред! Система противоаварийной защиты, дублирование... Консультант хренов, - в изнеможении ворчал коллега.
- Это ты о ком?
- Старпёр с завода... Во! – и покрутил указательным пальцем у виска.
- У нас главное, что? Главное, чтобы без экс-цес-сов. Так что пиши, старайся, – Люся ещё раз критично осмотрела себя в зеркальце, - а мы сегодня на абордаж идём, - и, вдавив кнопку питания на компьютере, ввела пароль, - поехали. На экране появился какой-то моложавый деятель. Люся пробежала глазами по тексту, выделила цветом важные моменты, и вернулась к фото: мордастый, холеный, идеальная стрижка, глаза с тренированным прищуром, типично славянская внешность – парень из нашего города, который сделал себя сам. Тихонько запел телефон. Одной рукой взяв трубку, другой продолжая гнать текст, Люся ответила: Да. Уже лечу, – нажала “print” и сама себе, - весело, с улыбочкой... Ху! - выдохнула, спокойно встала и пошла между столов. По дороге ловко выхватила листы из принтера и вперёд в кабинет главного редактора. Сосед, распустив телячьи губы, восхищённо смотрел ей в след.
В кабинете главного редактора Люсю охватила свежесть гоняемого кондиционером воздуха вперемешку с запахом кофе. В торце огромного редакторского стола, утонув в кресле, поворачиваясь с ним, то влево, то вправо, Марго слушала городские сплетни от Натали - начальника отдела по связям с общественностью. Разбитная, миловидная бабёнка из тех, кому всегда за тридцать истекала словами. Рассказ Натали слушал, сидевший напротив, фоторепортёр Толик - из тех, кому всегда за двадцать. Участниками заседания штаба как бы были строители небоскрёба, рассевшиеся позавтракать над Нью-Йорком на огромной чёрно-белой фотографии, что висела на стене редакторского кабинета напротив окон и Президент Российской Федерации, висевший за Марго в дорогой деревянной рамочке.  Натали была в творческом порыве, - ... там всё схвачено. Управляющий спит и видит себя в заксобрании. - Люся помедлила у двери, не решаясь нарушить экстаз завотдела. Марго интенсивно махнула ей рукой, показывая на место рядом с Толиком, а Натали продолжала рассказывать о каком-то топе, - ему просто не терпится похвастаться... Короче, встреча состоится завтра... раскрутим, - тут же повернувшись к Люсе и без перехода, заговорила о предстоящем сегодня деле, - пропуск вам с Толиком заказан. Держи карточку на парковку, - и, достав из сумочки пластиковую карточку, легко толкнула её по лакированной столешнице в самые руки Люси, - паркуйся рядом с крузаками, не жмись с краю... Ты неплохо будешь смотреться. Марго, не уловив перехода, спросила Наталью, - как там встреча с директором хим. комбината?
- Ну, так я уже ж начала. Всё чики поп. Ждёт сегодня... Ну, такой мен!!! Толик, растворишься. Тебя просто не должно быть.
- Это как? – округлил глаза, всегда готовый ко всему Толик.
Но Наталья пропустила это мимо ушей, - я пойду с вами... Толик, ты должен постараться... Такой конь... ооо.
- Люси, у тебя на него что-то есть? – спросила Марго.
- Google, в контакте, родился, учился... Он наш. Учился в универе, бухгалтер, комсомольская юность, MBA.
- А, что он любит? Рыбалка там, охота, семья?
- Баб он любит, - с растяжкой и, поджав в конце губки, констатировала Наталья.
После минутной паузы Толик спросил, - может мне губы покрасить?
- Толик! Он женщин, понимаешь, женщин любит.
- Давайте серьёзнее, - сведя брови к носу, осадила Марго, -Люси, материал пойдёт в “Формацию лидеров”. Завтра в газете, а потом повторим в журнале в рамках проекта «Карьера”. Так что всё выдавать не надо. Забросишь наживку, а всё выложишь в журнале. Инновации, инновации и проще... проще, без технических деталей... Толь, сделай без буржуазного лоска... ну, чтоб глаза горели... Всё. Работаем. Сегодня вечером у меня... Вперёд.

***
Алексей степенно ехал в веренице машин к своему химическому комбинату. Комбинат, конечно, был не его, но он почему-то называл его своим – наверно это из-за отца - тот когда-то называл завод так. Мимо тянулись уже наизусть заученные придорожные кусты, машину покачивали знакомые ямки и трещины, а на горизонте, куда стекала дорога, на фоне повисшего в тучах солнца стоял комбинат. Каждое утро в любую погоду Алексей катил по этой дороге и живая, в поднимающихся струйках пара железная громада сосала его глаза впереди вот уже семь лет после окончания политеха. Огромные, перевёрнутые вёдра градирен парили в небо, а дальше эстакады с трубами тянулись через дороги и пространство. Издали всё казалось красивым, мощным, расставленным в строгом порядке, но Алексей знал, как это железо работает и где у него болит, потому и глядел на своего идола всегда с цепочкой дел в голове. Нет-нет, он не радел уже за это предприятие с отделами и службами, его не волновало маячащее место главного технолога, его не волновала тут карьера, ему было наплевать на уровень прибыли, тем более что и уровню прибыли было наплевать на него – ему интересно было само железо. Когда-то, когда ещё был жив отец, Лёха услышал от него слова, сразу не понятые, а теперь ставшие его правилом: служи делу, а не человеку. Вот так и проник Алексей внутрь выбранного когда-то им дела и знал каждый клапан и байпас на плетях труб, и каждый насос, и компрессор, гнавших материю на переработку - конечно, не каждый, но самые главные знал до последнего сварочного шва и гайки, затянутой на фланце.
Вот и площадь перед зданием заводоуправления, - белым домом, как когда-то прилипло в начале девяностых, - крутые автомобили начальства, дальше проходная и спешащие на смену рабочие.
Пройдя через проходную, Алексей потопал вместе со всеми по асфальтированной дорожке, идущей мимо древнего производственного корпуса, стоящего среди таких же древних тополей. Издали казалось всё точным и надёжным - вблизи же над головами тянулись трубы в ржавой, мятой изоляции, да лохмотья минваты свисали с голых кусков чёрных труб.  Дорожка упёрлась в уютное кирпичное здание семидесятых годов кладки с вывеской у двери: “Конструкторское Бюро Комбината”. Алексей поднялся на третий этаж в большой зал, где когда-то величественно стояли кульманы с наколотыми белоснежными листами ватмана, а сейчас стояли столы из ламинированного ДСП и мониторы компьютеров. Ремонт тут не делался с доперестроечных времён. Люминесцентные лампы вяло мигали, уже не надеясь, что им заменят дроссель. Пройдя между столов по старому линолеуму, Алексей уселся за свой огромный прочный стол ещё устиновских времён, который спас когда-то от сожжения. Всегда, глядя на линолеум под ногами, Алексею хотелось оторвать хоть кончик и посмотреть на старый паркет, – может ещё жив? Включив компьютер, Алексей погнал почту – сегодня селектор и надо бы вникнуть в текущий момент.
Селекторное совещание началось ровно в 9:00. ГИПы, - главные инженеры проекта, - собрались в кабинете начальника КБ вдоль длинного стола, который возглавлял хозяин - без года пенсионер Борис Фролович Папченко, седой, в аккуратном, уже не новом костюме с навсегда завязанным галстуком. Он сидел, скрестив руки на груди, величаво опустив ресницы – может быть, он просто заснул?
 Старики, помнившие старые времена, внимательно слушали голос из динамика, Алексей – самый молодой из присутствующих, просто сполз со стула, протянув свои длиннющие ноги на другую сторону стола - он рисовал что-то на листочке карандашом и в пол уха следил за логикой проходившего совещания.
Из динамика звучал знакомый голос главного инженера комбината – Владимира Михайловича Шурова. Если бы участники селекторного совещания могли сейчас видеть своего главного инженера, то все бы увидели человека 55-ти лет, внешне полностью оправдывающего своё отчество. Шуров сидел за рабочим столом из массива дерева прекрасной работы на небольшом, вёртком и прочном офисном стуле. Его руки были скрещены на огромном животе, покрытом свежайшей белой рубашкой. Галстук был чуть растянут, но не небрежно. Шуров имел уже все решения и сейчас, поворачиваясь вправо-влево, только уточнял детали и упражнял подчинённых. Так было на каждом селекторе, и Алексей знал, что будет спрошено и даже что отвечено. Когда Шуровский бас спросил про батарей для источников бесперебойного питания, Алексей уже знал, что ответят автоматчики, - заказаны.
- Как дела у конструкторов? – донеслось из динамика, - вы нам спецификацию выдаёте? Снабжение уж извелось, им деньги жгут ляжку. Проект потом дорисуете. Когда будет спецификация?!
Папченко чуть со стула не упал. Его уже давно не спрашивали на селекторах, всё решали в рабочем порядке.
- Будет, - с готовностью пролепетал начальник отдела.
- Когда? – как рогатиной к стенке припёр вопрос главного инженера.
  Папченко впился глазами в ГИПов. Один из стариков показал 5 пальцев.
- К пятнице выдадим.
Эх, если б Борис Фролович мог видеть сейчас Шурова. Шуров, ехидно уставясь на телефонный аппарат, как будто это и был начальник КБ, величественно поводя животом, лупанул во всю шкалу своего голоса, - вы чо, охренели там?!!! Чтобы в четверг всё было... – Селектор молчал, как муха в сети паука. – Не слышу ответа.
- Будем стараться, Владимир Михайлович.
- Не понял?!!! – всё, всё... уже был слышен хруст шейных позвонков начальника КБ.
- Всё сделаем к четвергу, - обречённо-истово ответил Папченко.
- Конец совещания, – устало сказал Шуров, нажал на нужную кнопку на аппарате и встал из-за стола - огромный, грузный, сутулый, с пуговкой, расстегнутой на пупке, – ещё повоюем, - тихо сказал он и показал куда-то в сторону огромный, сжатый в фигу кулак. Конструкторов он дёрнул без злости - так, разбудить.
Папченко выключил громкую связь, поправил очки и медленно положил руки на стол, - я думаю, всё предельно ясно..., - посмотрел на того, кто показывал свою пятерню, - к четвергу должны “нарисовать”. Все свободны.
ГИПы, скрипя стульями, начали вставать и потянулись к выходу. Алексей скомкал изрисованный лист бумаги и начал вытаскивать ноги с другой стороны стола. В этот самый момент Папченко, как   персонаж известного фильма, произнёс, - Николай Алексеевич, и ты, Алексей, прошу остаться. Алексей, не успев достать ноги, взял новый лист “снегурочки”, переглянулся с совершенно седым, опытным инженером-технологом Николаем Алексеевичем Дубиницким - в их понимающих глазах не было инициативы. 
О Дубиницком надо бы сказать хоть несколько слов. Ещё в семьдесят шестом году прошлого века, когда только строился комбинат, он, выпускник Днепропетровского политехнического института, приехал в составе пусконаладочной бригады на пуск первой технологической установки. Как быстро летали тогда его ноги по ступеням лестниц, что обнимали серебристые колонны – ещё спящие, ещё не знавшие давления, ещё не залюкованные. В голове у молодого инженера, как живая стояла технологическая схема – каждый отвод, вентиль, теплообменник, насос, назначение которых он знал и понимал. А старшие посмеивались и гоняли молодого по технологии – всё в прок, они-то знали. Вот продули и опрессовали первый трубопровод, заработал первый насос, вот пустили компрессор – как Колька Дубиницкий и молоденький машинист обнимали друг друга - это был их первый пуск. Кто на улице, там за проходной, оценит, что значит давление за двести атмосфер и температура под тысячу градусов и это впервые, как самолёт поднять в небо. Потом была большая страна, которая поднимала большую химию, и исколесил Николай всю свою страну, пуская объекты на химических гигантах и в Кемерово, и в Лисичанске, и в Горловке, и в Березниках. А потом он вернулся на свой первый завод, защитил диссертацию, написал несколько планов развития, но... тогда уже это никому было не нужно, и Николай Алексеевич тихо стал дорабатывать в КБ и почитывать лекции в местном политехническом, теперь уже университете.
Папченко кинул на стол перед инженерами папку, сам сел напротив, - вот, ребята, посмотрите.
Дубиницкий, как всегда серьёзно, раскрыл папку и, подняв очки на лоб, сощурив глаза, погрузился в документы.
- Это концепция нового производства... сложные удобрения, из Москвы... из головной компании привезли. Необходимо будет делать проект и затем внедрять. Оцените свои возможности, прикиньте сроки.
Инженеры молчали: Дубиницкий листал содержимое папки, Алексей разрисовывал новый лист, - будем велосипед изобретать? - не отрываясь от рисунка, спросил он.
- Ты не торопись Алексей. Посмотри сначала, - Папченко упёрся в Алексея поверх очков.
- Когда давать ответ? – обречённо спросил Дубиницкий.
- Вчера... Им ведь как? Нарисуй и выдай. Короче, сегодня ознакомиться, завтра обсуждаем у себя и идём к главному, – в кабинете звенела тишина. Три инженера сидели вокруг папки с описанием чьих-то намерений вперемешку с химическими формулами, и до каждого из них вдруг дошёл смысл задания. Папченко подумал – влип, до пенсии не дадут досидеть. Дубиницкий эти формулы сам не раз писал, и потому его усталые глаза говорили сидящему напротив начальнику КБ о бесконечности мироздания, а вслух старый технолог сказал, - поки розумний думае, то дурень вже робить. - Алексей же ещё по молодости пытался представить реализацию задания и на первом же листе из папки упёрся в хитрый вопрос ресурсообеспечения.
- Борис Фролович, я не ослышался, вот из этого передранного курсача надо технологию делать? – говоря это, Алексей не шутил и оба старика это понимали.
- Да. Вот и надо учесть всё, -  как можно солиднее, с паузой между слов произнёс Папченко.
- За зарплату? - вопрос Алексея повис в тишине кабинета и, кажется, от него вспучился ещё больше на полу старый линолеум.
Глаза Дубиницкого изучали содержимое папки просто потому, что он не знал, куда их деть. Повисла пауза.
- Будет премия, - с достоинством сказал Папченко, а сам матерился про себя так, как только позволяла ему натура советского инженера.
Алексей уже не мог сидеть, он вскочил и метался вдоль стола начальника, как лев в клетке. Чувство юмора, а он вообще дружил с юмором только после ста грамм, его окончательно покинуло.
– Всё наскоро..., рисуем технологию, пускаемся, в ведре показываем хозяевам полученное говно, официально оформляем задним числом и премия, – Алексей сел.
- Или, - Дубиницкий показал клетку из четырёх пальцев перед глазами.
- Я не участвую, - завершил Алексей и мирно сложил ладони над изрисованным листом бумаги.
Раз парень ещё в кабинете, может, и повоюем, - мелькнуло в голове начальника КБ, – Алексей, ты же сам всегда ворчал, что нет свежей работы... вот, берись.
- Я нормально работать хочу. Если покупать готовую буржуйскую технологию у хозяев кишка тонка, то давайте делать сами, но нормально... И не за подачки.
Папченко больше дискутировать не желал, в конце концов, он здесь был начальник, да, и что толку упражняться в дискуссии, - поработаем, - прикинул он и, твёрдо упёршись глазами в Алексея, отчеканил, - у нас свои буржуи сейчас. Всё, хватит! Нам необходимо давать ответ Шурову. Эту работу всё равно кто-то будет делать - не мы, так кто-то другой. Только тогда зачем мы? Выведут всё КБ за ворота и конец, - Папченко посмотрел в глаза Алексея и подумал, - этот парень лучше меня, он не отводит глаз и смотрит не нагло, я так не мог, а он может, и он за этим азотом, чёрт его подери, целую цепочку реакций видит... в железе, - Папченко достал пачку сигарет, готовый закурить.
- Борис, мы ж тут не курим, - подал голос Дубиницкий.
- Ааа! ..., - Папченко, мотнул головой, выдавил огонёк из зажигалки и глубоко затянулся.
- Борь, ты не прав. Просто так исполнителей не найдёшь. Ты это знаешь, - спокойно сказал Дубиницкий.
- Я знаю. Хозяева знают по-другому. Прошу ознакомиться и быть готовыми к завтра.
Делать нечего – завод - это дисциплина. Дубиницкий с Алексеем пошли к двери, а на столе остался изрисованный листок            “снегурочки” с очкастым лицом самого Папченко. На обратной же стороне листа была набросана схема – так, бочонки, линии, стрелки. Папченко, конечно, обратил на неё внимание, - чёрт, когда Блин успел?
Инженеры тем временем вышли в коридор, прошли на лестничную клетку и остановились у окна – там, на подоконнике стояла консервная банка с окурками. Закурили. За окном должен был быть всегдашний пейзаж – дорога с остатками асфальта, эстакада с нависающими трубами, что-то ещё, что никогда не видно, но всегда было там. Сейчас-же улица за окном кипела от работающей техники, стёкла звенели от очередей отбойных молотков, которыми рабочие зачем-то упорно крушили бетон прошлого века. На месте забытого навсегда проезда появлялась аккуратная дорога - в асфальт закатывали всё, даже железнодорожный путь.
- Вице-президента ждём, – Алексей показал окурком на свежий асфальт.
- Рабочие потом отковыряют, - между затяжек ответил Дубиницкий.
Инженеры потушили окурки в консервной банке и пошли на рабочие места.

***
Голубой спортивный болид подкатил к шлагбауму. Люся прижала карточку к датчику, шлагбаум открылся. Рыча трёхсотсильным двигателем, автомобиль профессионально встал в ряд с блестящими каенами, лексусами, волво и всякими там камри и из него вышли Люся, Толик с аппаратурой и Наталья, чуть задержавшись у зеркальца, сверкнув идеальными ножками. Пресса во главе с Наташкой, как звали Наталью когда-то в заводской лаборатории химкомбината, поднялась по ступеням величественного крыльца с мраморными колоннами, двери перед ними раздвинулись и все они оказались во владениях управления комбината. Они энергично поднялись по реставрированной лестнице среднемашевских времён и оказались в просторной приёмной директора комбината и главного инженера. Перед окнами слева было рабочее место секретаря директора, справа секретаря главного инженера, вдоль левой стены у директорского входа бросался в глаза огромный аквариум. Обе барышни были на месте. Наталья сразу взяла инициативу в свои руки - на столы перед девушками с достоинством упали маленькие тюбики, - здравствуйте девочки. Шведская жвачка - супер, супер. Игорь Геннадьевич нас уже ждёт?
- Спасибо, Наталья Петровна. Игорь Геннадьевич на месте..., - секретарь директора сняла трубку и после достаточной паузы с профессиональной интонацией обратилась, - Игорь Геннадьевич, к вам “Пульс” ..., - и уже Наталье, - проходите.
Наталья, уверенно подняв подбородок, шагнула на встречу с мужчиной. Пресса поторопилась за ней.
Директорский кабинет обнял гостей приятной прохладой кондиционированного воздуха и запахом воска, которым натиралась дорогая офисная мебель - длинный стол для совещаний, массивные стулья с дорогой кожей. Президент России ободряюще смотрел Люсе прямо в глаза со стены из-за директорского стола. При появлении команды СМИ директор нажал на кнопку “запись” своего диктофона, встал и с радушной улыбкой вышел им на встречу. Был он высок, лет сорока пяти, его безупречную причёску облагораживали седые
виски и белая рубашка с короткими рукавами без галстука подчёркивала активность и демократичность.
- Натали, здравствуй, - сверкнув белыми зубами, он обратился сразу к предводительнице и приобнял её за плечи, - прекрасно выглядишь. - Наталья от неожиданности даже покраснела... чуть-чуть, - что ты, Игорь Геннадьевич, я старая больная женщина, - а директор уже целовал её руку, - не прибедняйся, - и радушно уже её спутникам, - садитесь ребята, - широким жестом показал на удобные кресла, незаметно приютившиеся вокруг журнального столика где-то с краю кабинета.
Пока гости рассаживались, директор нажал на кнопку связи с секретарём, - Леночка, поухаживай за нами. - Через мгновение в кабинет вошла секретарь, - чай, кофе, - спросила она так, что Толику сразу захотелось и того и другого. Он выбрал кофе.
- Я весь в вашем распоряжении до..., - директор посмотрел на часы, - до половины двенадцатого. После обеда у меня встреча с губернатором...
- А мы брали у Александра Ивановича интервью на прошлой неделе. Он много говорил об импортозамещении, - вставила Наталья.
- Мы – импортозамещение, – без нажима, но веско сказал директор. Люся, до сих пор отдававшая инициативу Наталье, посмотрела на директора не так, как на своём компе в google. Уловив её взгляд, директор внимательно посмотрел ей в глаза..., а та и не смутилась, и глаз не отвела, а смотрела на грани наглости, как ему показалось, - что за молодёжь, - подумал он, - кто она, ровня?! - А Люсе просто стало интересно, что там под этой модельной стрижкой?
- Познакомь меня со своими коллегами, - с иронией старшего попросил директор Наталью. Та, гордо подняв подбородок, представила, - Люси Ёлохова. Наш ведущий обозреватель. Проект “Карьера” – это её проект. - Люся улыбнулась и чуть наклонила голову. - Анатолий Рощин – наш фотокор. - Толик коротко кивнул и, извинившись, пошёл искать ракурс. 
- У вас молодая команда. Мне всегда комфортнее с молодёжью. Как живётся, ребята? Весёлое сейчас время?
- Нормальное время. Крутимся, -  весело бросил Толик и встал так, чтобы вся компания выглядела как активно работающая команда.
- Я вам интересен? – Продолжил директор, уперев взгляд в глаза Люси.
- Успех всегда интересен, - без тени смущения ответила та.
- Ты работай, работай, - не дав договорить Люсе, директор подогнал Толика. Тот только расплылся добродушной улыбкой, показав выбитый передний зуб, и продолжил делать то, что любил и умел. Толик, как и Люся, относился к тому появляющемуся типу молодых людей, который не вставал в стойку перед корпоративным успехом.
- Мне тоже интересно... правда, не всегда, -  продолжил директор.
- Что же вам интересно, Игорь Геннадьевич? Ну... что заводит вас? – начала работу Люся. Натали вся извелась – коленки то в одну сторону, то в другую.
- Мне интересно, когда я чувствую, что идея, которая пришла мне в голову играет на опережение... Как только я это понимаю, меня уже ничто не останавливает вплоть до реализации.
- Это ведь риск. Как на это смотрят в компании?
- Меня понимают... Кто не рискует... Дальше вы знаете.
- А вы любите шампанское?
Директор откинулся на спинку кресла, закинув ногу на ногу, и после паузы, - я люблю процесс. А вам нравится шампанское? Девочки, вам нравится шампанское?
- О...чень..., - наконец вклинилась Наталья.
- Смотря какое, - подняла планочку Люся.
- А процесс?
- Смотря, какой процесс? – покачивая коленками, констатировала Наталья.
- Ха, ха, ха, - расхохотался директор.
Люсе не понравился его смех, ну что-то не то, как перед зеркалом. Она продолжила, - Игорь Геннадьевич, что вы считаете основными приметами статусности делового человека? Что создаёт благоприятный имидж? – Директор картинно откинулся на кресло, и тут Люся догадалась, - у, да ты боишься, дядя. О как тянется. – А директор, сдвинув брови к переносице, продолжил отвечать, как уже не раз отвечал на этот вопрос, -  способность решать вопросы.
- Считается, что бизнес-это война. Все законы войны распространяются на искусство ведения бизнеса. Согласны ли вы с этим и, если можно, какие собственные “военные хитрости” вы считаете наиболее удачными?
- Согласен. А хитрости пусть остаются моей тайной... Люси, у всех должны быть хоть маленькие тайны. Вот и у вас наверно они есть и у Натали, - и, повернувшись к фотокору, - Толя, у тебя тоже ведь есть тайны?
- Во, вот так в повороте замрите... Оп. Здорово. Конечно, Игорь Геннадьевич, как без них.
- Ты мне покажешь меня?
- Мы весь материал покажем. Игорь Геннадьевич, всё будет блеск, - пропела Наталья.
Не сомневаюсь, Наташенька.
- Как вы оцениваете условия для ведения бизнеса в нашем регионе? – продолжала Люся.
- Работать у нас хорошо. Я ведь на родине. Здесь квалифицированные кадры, традиции. Сегодня отношения нашей компании с региональными и муниципальными властями абсолютно конструктивные. А как же иначе? – директор попивал свой зелёный чай без сахара и не забывал о Толике – научился.
- Игорь Геннадьевич, вы баллотируетесь в депутаты Законодательного собрания. Что в вашем понимании безупречная и профессиональная депутатская работа?
- Самое главное, девочки, принимать обоснованные и выверенные решения, не идти на поводу у популистов самых разных мастей. Конечно же, ответственность перед своими избирателями – мы ж земляки. Обещать выполнимое, обещанное выполнять... Всё.
Когда директор говорил эти не раз проговоренные ответы, Люсе вдруг захотелось столкнуть разговор с наезженной дорожки - ну, надоело, вот и всё, - Игорь Геннадьевич, мой папа инженер...
- И у папы-технаря такая милая дочь-гуманитарий?
- Да, и мой папа, инженер-металлург, спрашивает у меня: Что мы делаем? Он спрашивает всех нас: что мы делаем? Он просто убеждён, что ничего. Нефтепереработка была построена в 60-е.  Химия, нефтехимия – 70-е. Это целые отрасли с наукой, технологическими институтами, гостами, кадрами. У меня нет ответа. Игорь Геннадьевич, что вы ответили бы моему папе? - Директор поставил пустую чашку на блюдце и очень серьёзно, не забывая о Толике, сказал: Уже третий год мы владельцы этого комбината и, наконец, наводим на нём порядок.  Вы можете сказать своему папе: мы будем заниматься только инновационными проектами... Вот, сейчас ставим перед собой задачу создания своей технологии производства новых удобрений. Всё будет нормально... Толя, как, ты уже закончил? - Толик сел рядом с Натальей, аккуратно положил аппарат на пол рядом со столиком, - да, у меня всё, - и засунул печеньку в рот. А Люся не унималась, - Игорь Геннадьевич, мы хотели бы сделать репортаж на территории комбината, взять интервью у производственников. Может быть, вы позволите присутствовать на пуске, какого-нибудь объекта?
- У вас нюх. Если не сорвут подрядчики, у нас по графику в конце лета пуск объекта после реконструкции. Наташ, спланируйте с Юрой. Скажи, что я поддерживаю.
- Да, да, я обязательно сегодня переговорю с Юрием Ивановичем, - деловито отозвалась Наталья и повернулась так, что её круглые коленки оказались в таком ракурсе, что стало видно и повыше.
В кабинет заглянула секретарша, - Игорь Геннадьевич, уже 11:30
- Спасибо, Леночка. Ребята, с вами хорошо, но мне уже пора, - с сожалением подытожил директор. Он, чуть бодрее, чем достаточно для непринуждённости, встал с кресла, подошёл к рабочему столу и нажал на кнопку “стоп” диктофона, - лови Юру в приёмной - наверняка там ошивается, - сказал Наталье, чуть дольше сжимая её выгнутую ладонь.
Они вышли в уже знакомую приёмную. Там, не молодой мужчина, присев на столе, ворковал с молоденькой секретаршей главного инженера. Наталья вся стала прямо как кошка, – Юрий Иванович, - громко, с растяжкой, как самому дорогому и желанному обратилась она к сидящему на столе дяде, - доброго здоровья. - Мужчина быстро обернулся и расплылся в самой добродушнейшей улыбке, - Натусь, здравствуй. Ты машину сменила?
- Что вы?! На “шестёрке” езжу.
Они обнялись, как старинные знакомые после долгой разлуки.
- А чья Импрэза припарковалась с моим Лексусом?
- Это Люси. Любит гонять... Моя “Зум-зум” меня пока устраивает. Знакомьтесь, Юрий Иванович, наша команда.
- Орлы, - оглядев хитрым прищуренным взглядом ребят, констатировал Юрий Иванович.
- Это Юрий Иванович Непишев, - уже по-деловому Наталья представила дядьку, вставшего у стола секретарши, - правая рука Игоря Геннадьевича. Всё знает, всё может.
- Всё могу, Натусь, но ты меня захвалила.
- ...И просто дуу-шевный человек.
- Скажи просто: чо надо?
- У вас установка после реконструкции выходит. На пуске хотим поснимать. Игорь Геннадьевич поддерживает.
- Пригласим. Сама за главную?
- Люси. Это её тема. Я, конечно, буду... осенять.
Юрий Иванович небрежно достал визитницу и, сжимая указательным и безымянным пальцами картонку с корпоративной символикой, протянул её Люсе, - свяжитесь со мной через месяц, раньше не стоит. Обговорим детали. - Люся в ответ протянула свою визитку и улыбнулась, - спасибо, я позвоню.
- ... На дороге осторожнее, - и уже без рисовки, как бы ко всем, - дочка у меня вот такая же.
- Постараюсь, Юрий Иванович. До свидания.
Миссия была выполнена, и они вышли из приёмной в недавно отремонтированный коридор со странными гравюрами по стенам. Когда они входили сюда час назад, они не обратили на гравюры внимания, а сейчас вдруг у всех возник вопрос: что это? Под ногой у Толика загуляла плитка, - узнаю южных товарищей... Чо за мен?
- Сколько на заводе бываю, он всегда где-то в приёмной, а какая у него должность не знаю. Люсь, дай визитку, - Наталья взяла в свои пальцы с длинными предлинными ноготками визитку Непишева и, прищурившись, стала читать вслух: помощник ген. директора по... О, ёкарный бабай, это я никогда не запомню. Но все сплетни он знает. Обязательно поговори с ним.
На встречу “Пульсу...” по коридору чуть боком плыла уже не молодая высокая дама с длинными волосами цвета блонд в брючном костюме и с озабоченностью в каждом шаге.  Наталья сразу расплылась в сладчайшей улыбке, - Ольга Васильевна, здравствуйте. Как дела? Вы вся в заботах, в хлопотах. Тяжела профсоюзная нива? Ребята, идите, я догоню.
- Наташенька?! – глаза профсоюзной деятельницы загорелись неподдельной радостью, но, услышав про хлопоты, глаза снова подёрнулись деловой грустью, -  здравствуй милочка. Да, ты знаешь, столько дел, всем что-то надо. Но ничего, держимся. Работа, работа. Как мамочка?
- Пенсия... Что тут скажешь? Потихоньку. Дача, внучка...
- Внучка. Прелесть. Сколько ей лет?
- Осенью в школу пойдёт.
- Как время летит... как летит..., - и полные грусти глаза закатились куда-то к датчику пожарной сигнализации, потом вдруг вернулись, - передавай привет мамочке. А как ты? Где трудишься? Муж?
- Друг, работа. Полный комплект. Работаю в журнале, начальник отдела.
- Ну и хорошо. Я рада за тебя. Есть кабинет, персональный компьютер... Это главное.
- До свидания, Ольга Васильевна, будьте здоровы.
- До свидания. Кланяйся мамочке.
Они поцеловались и пошли в разные стороны: Ольга Васильевна поплыла к своему профсоюзному кабинету, а Наталья модельной походкой догонять коллег, про себя вспоминая то время, когда трудилась в заводской лаборатории, и белый халатик на ней был круче “маленького чёрного платья”. Она догнала ребят уже в скверике перед парадным крыльцом. Они стояли у скамейки, и Толик не находил себе места без курева – среди зелени белел плакат с перечёркнутой сигаретой и твёрдой надписью: no smoking.      
- Ну, как фабрика? – подходя, спросила Наталья.
- Посмотрим... Чо за шаланда? – спросил Толик.
- А ... я у неё в заводской лаборатории работала. Её в профсоюз сплавили, а я в журналистику ушла. Три года после универа отпахала, не считая практик. Не, завод - это не для меня. Огромный и вонючий.
У Люси запел сотовый телефон, как часто бывает не вовремя. Ещё вся в минувшей встрече, Люся ответила. Её лицо последовательно изобразило удивление, радость, смятение.
- Здравствуй... Завтра? Это во сколько? Аэрофлотовским рейсом... Встречу, только отпрошусь в журнале... Фред, официальное письмо? ... Как всё серьёзно... нет проблем, встречу... Скинь на мыло... Куда, куда – на mail. До встречи.
И всё, и телефон, как вестник неожиданного события, полетел в сумочку.
- Это кто? – уловив серьёзность разговора, спросила Наталья.
- Это? Это пресс служба одной очень известной компании.
- Марго знает?
- Ещё нет. Ну что, погнали?
- Девочки, уже хочется жрать, но давайте объедем вокруг этого большого и вонючего чудища – пофоткать надо, - попросил Толик.
Толику возражать было невозможно, и они погнали по круговой дороге вдоль забора из бетонных плит, украшенных спиралью блестящей колючей проволоки. Наталья сидела на переднем сидении с открытым стеклом, ветерок без запаха лета холодил ей лицо, – отец приходил с работы вот с таким же запахом, - думала она, - и меня по своей дорожке направил... Да, точно чудище. Сколько людей отпахали тут и ушли..., - Наталья вспомнила старые чёрно-белые фото в отцовском альбоме: отец в операторной с телефоном, отец с товарищами у пускающейся установки, флаги, все в телогрейках, радостные и... никого уже нет.
Когда-то в далёкие времена первой молодости комбината фотографы местной газеты любили снимать ветку цветущей яблони на фоне какого-нибудь химического реактора. Тогда слова экология не знали, но чутьё кого-то из них первого подсказывало, что рядом с химической бочкой должна быть жизнь. Потом это все стали повторять. Сейчас завод пролетал мимо как особая территория, живущая по законам физики и химии, а люди при ней. 
   
***
В глухом шуме зала заводской столовой, посреди очереди на раздачу стояли Алексей и Дубиницкий - всё по трудовому   распорядку, законный обед сорок восемь минут. Многие из этой очереди так стояли, кучкуясь со знакомыми, в одно и то же время, изо дня в день много лет - обед, как маленькая жизнь. Набрав, что хотели, инженеры устремились к только что освободившемуся столику и, поставив тарелки, уселись. Они не будут спешить, у них ещё осталось 30 минут на себя.
- Что-то ты сегодня смурной. От начальственной дури? – спросил Алексей, разгоняя ложку сметаны по окрошке.
- ... я привык.
Мимо столика с подносом проходил высокий, белобрысый мужчина, с зачёсанной лысиной. Это был главный метролог комбината – Владимир Павлович Звягинцев. Дубиницкий, чтобы прекратить невесёлый разговор, бодро пригласил его присесть, - Владимир Павлович, паркуйся к нам.
- Привет, химики, - Звягинцев сел, с аппетитом рассмотрел содержимое своего подноса и, пожелав всем приятного аппетита, принялся за обед.
- Как батареи-то, Владимир Павлович? – спросил Алексей, запомнив поднятый на селекторе вопрос по источнику бесперебойного питания. 
- Найдём, - отвечал Звягинцев, отхлёбывая компот. – Старые пока поставим. Ха..., они ещё в операторской штукатурят, а нам уже станции ставить надо. Вот это проблема.
- Автоматчики всегда последний штрих делают. За то и любят вас, – подхвалил Звягинцева Дубиницкий.
- Ага... любят. Тааак любят, – и Звягинцев с удовольствием опустил свою ложку в тарелку с окрошкой.
Владимир Павлович был человеком жизнелюбивым и к своим пятидесяти годам он уже четверть века оттрудился на комбинате, знал все заводские закоулки, и был необходимым винтиком в цепочке производства. Природное жизнелюбие приучило его радоваться малому и не огорчаться на всё вокруг. Солдат спит, а служба идёт – это была его любимая поговорка. Нет, он не спал, напротив, слыл ценным кадром – он, как старый речник, плыл по течению, зная все мели и косые валы и, при случае, непременно подставлял под начальственный гнев зад энергетиков или механиков, умело руля своим. В прочем, те делали то же самое.
- Владимир Павлович, клапаны на антипомпаж твоя служба отхлопывает? – спросил Алексей, вдруг вспомнив свой утренний кофе.
- Ещё этого нам не хватало... Не, это маханики... Схему отхлопаем, а клапан не наш. А чо спрашиваешь?
- Да так... А их вообще-то проверяют?
- Вот видно, Алексей, что ты не производственник. Что в наряде есть и за что платят – делают. Не платят – не делают... Не, не это у механиков. – Звягинцев с аппетитом хлебал окрошку и нахваливал, - всё-таки наш общепит держит марку. Квас холодный, огурчики, лучок, сметанка - хорошо. Ты Лёш про клапан спросил, а чего ж про печки не спросил? Раньше футеровку печам меняли каждый год и то экологи на весь город визжали. Сейчас раз в четыре года и молчат. Ха, ха, ха... Лёш, меньше думай.
Алексей, конечно, знал про печи, но говорить уже не хотелось. Дубиницкий же сейчас просто хотел выйти на улицу – так стало ему лень, что языком повернуть не хотелось, а как подумал, что надо идти за свой стол – чуть не завыл. - Николай Алексеевич, ты папочку ту по сложным удобрениям смотришь? - добил его Алексей. - Смотрю, - выдавил Дубиницкий совсем уж без сил, встал и, кивнув Звягинцеву, пошёл с подносом к транспортёрной ленте. А Алексей смотрел на его усталую спину и подумал, – как будто несёт не поднос перед собой, а своё больное сердце.
- Приятного аппетита, Владимир Палыч, - сказал Алексей
- Салют, - ответил тот, думая уже о своём.
Алексей догнал Дубиницкого у курилки в тени старой ивы. Они сели на лавку, Дубиницкий закурил, Алексей не стал. 
- Да что смотреть-то там? – глубоко затягиваясь, продолжил Дубиницкий разговор о документах Папченко, - всё уж смотрено пересмотрено. Надо было лет тридцать назад подгонять... Клоуны.
Инженеры молчали - Алексей смотрел на нависшую над округой гран-башню, Дубиницкий смотрел через синий дым сигареты на куст шиповника, горевший розочками, за спиной Алексея.
Алексей, обведя округу, глянул в умные глаза Дубиницкого в сетке морщин, -  как так, у него уже всё? – подумал он, а Дубиницкий понял его и упёрся глазами в землю.
- Ты же классный химик. Можно ещё рвануть...
- У Антонины старые родители тут... Мои уж умерли. В Горловке и дома-то нашего наверно нет. Звоню сестре в Житомир по-русски, а она мне по-украински, я ей по–русски, а она по-украински. О, как ... Я устал.
У Алексея мысль о своём рванула как вздох в лёгкие у пловца из глубины, - всё, Николай Алексеевич. Ухожу я с комбината.
- Где работу нашёл?
- Займусь своей фирмой. Наработки есть. Пора начинать.
- Предпринимательство, инновации... Ну, правильно... договоры уже есть?
- Не...а.
- Смело.
- Немцы заинтересовались. До товара работу доводить надо, а денег нет. Договорились в Москве встретиться.
- А наши слово НИОКР не знают?
- Кто, наши то?
Дубиницкий молчал. Пепел длинной обугленной палкой навис над его ботинком готовый упасть и рассыпаться.
- Что будет дальше, не знаю... Но сегодня меня ведут в театр. Вот это я точно знаю, – бодро объявил Алексей.
Пепел упал на ботинок и Дубиницкий шумно топнул, сбивая его на землю, - на что идёте?
- Рревизорр. В театр “У ворот”.
- Очень своевременная пьеса.
- Самое главное редкая.

***
На тесных театральных подмостках точкой в истории повисла немая сцена. Занавес не опускали, и зал как будто чего-то ждал, даже подростки, которых вывели на культурное мероприятие, связанное со школьной программой, тихо сидели. В звенящей тишине послышались робкие хлопки и замолкли. Зрители, молча, потянулись на выход, а на сцене продолжал стоять Городничий со своей компанией – так и опустел зал, свет не гасили. Какой-то мальчишка заглянул в зал, – может что-то ещё будет? Нет, стоят. Мальчишка тихо прикрыл дверь.
Зрители выходили в маленький, уютный, окружённый зданиями дореволюционной постройки дворик. Вечернее небо кусками голубело среди раскидистых старых лип. Алексей с Люсей вышли со всеми за чугунную ограду на узкую горбатую улочку старого города. Сумерки дышали свежестью и липовым цветом, липы закрывали город, раскинувшийся огнями внизу.
- Как тихо и липами пахнет, - сказала Люся, прижавшись к Алексею. На ней было платьице в белый горошек и Алексею нестерпимо захотелось обнять ёё – не так просто рукой за талию, а крепко-крепко, чтоб растворилась в нём. Он прижал её.
- Лёх, ты чего? – она выскользнула как лепесток цветка между пальцев, – как постановка?
- Я бы сцену сделал на площади. Вон там, в центре, - и он показал на город, где между двух сливающихся рек автомобилей чернело пространство. – Я бы вообще мюзикл сделал. Рок оперу...
- И все увидели бы, как ты талантлив.
Алексей промолчал. Его всегда колола Люськина интонация, когда он ненароком забегал на её территорию. Но она таскала его на премьеры, на какие-то просмотры элитарных фильмов, после которых всегда был трёп, и её многословные знакомые с матом и пузырями у рта что-то доказывали. Очень редко, когда уж совсем доставало, Алексей встревал с короткой репликой, после которой обычно говорить было уже нечего, и наступала раздражённая тишина. Тогда Люся спешно уводила его и долго что-то объясняла с той интонацией, которая Лёху и колола. Он просто спрашивал её: а чего они матерятся? После этого наступала немая сцена и разрыв навсегда... до прихожей. 
- Лёш, не обижайся, - прижавшись щекой к плечу Алексея, тихо извинилась Люся.
- А чо они там на сцене застыли? – спросил Алексей через несколько шагов.
- Наверно, чтобы мы спросили: что дальше? 
Шли молча мимо огромных светлых, почти от самого тротуара окон кафе. За стеклом никого не было - свободные столики под белыми скатертями.
- Давай зайдём, - предложила Люся.
Они встали перед уютным крыльцом, накрытым листвой старой липы.
- Там, где чисто и светло... Зайдём, - Алексей распахнул лёгкую дверь и, пропустив вперёд Люсю, зашёл следом. Запах ванили сразу охватил их. Захотелось чего-то вкусненького. Они прошли к самому лучшему столику у окна и с удовольствием сели, осмотрелись. Вдоль стен стояли стеллажи с толстыми книгами, в простенках висели гравюры дореволюционного Города, фотографии старого завода – того, вокруг которого когда-то и строился Город. Барная стойка вообще была оформлена под балкон купчины - в общем, наворотили тут дизайнеры. У “балкона” сидел неприметно одинокий посетитель.
- Мы не одни, - сказала Люся, рассматривая заведение.
- Раньше это было кафе “Мечта”, и мы отмечали тут начало первой сессии..., “кровавая мери” под пельмешки, - вспомнил Алексей.       
К ним подошла молоденькая официантка в длинном тёмном отглаженном платье с белым строчёным воротником – то ли учительница, то ли курсистка позапрошлого века – не хватало только очков-велосипед на аккуратном носике. Алексей даже посмотрел - не торчит ли из складок платья рукоятка нагана. Присев, официантка положила на стол книжки-меню, - добрый вечер, меня зовут Вера, - мило улыбнулась.
Люся раскрыла томик меню. Жёсткие страницы под её пальцами переворачивались по одной – солидная книжка.
- Барышня, тут у вас библиотека или модный салон? – продолжая искать наган, спросил Алексей.
- Библиотека, - снова заученно присев, ответила девушка.
- Мило. Люсь, чо читать будем?
Люся показала пальчиков в меню, - мне вот это пирожное и зелёный чай.
- А мне, Верочка, что-нибудь от Николая Васильевича. И чайник зелёного чаю.
- Лёх, лопнешь.
- Нормально. Только чай без добавок. Просто чай, пожалуйста.
Официантка хлопала длиннющими ресницами, готовая приседать под каждое слово, - извините, Николай Васильевич у нас не работает.
- Точно не работает? – Официантка кивала. - А жаль, - Алексей нахмурил брови, - жаль... Несите пироженку, самую вкусную, какая вам нравится.
- Вот эта мне нравится, – прощебетала девушка и, присев, показала пальцем в страницу.
- Несите, несите.
Официантка исчезла, а они, облокотясь на столик, глядели друг в друга.
- Тут не хватает музыки, - сказал Алексей.
- Смотри, - Люся показала глазами на стенку за спиной Алексея, - твои прапрадеды.
Алексей обернулся. На стене висела большая, чёрно-белая фотография в рамочке, под стеклом: машина с паровым приводом, а пред ней группа инженеров в кителях и фуражках, - да, музыки парового молота тут не хватает.
Люся улыбнулась, - а мне тут нравится.
Они снова замолчали. Алексей был спокоен, даже расслаблен, как всегда, когда задумывал что-то новенькое.
- Люсь, я решил уйти с фабрики.
- Решил?! Лёш, ты молодец... Я знаю, у вас получится. Сейчас столько говорят об инновациях, это так важно...! – Она ещё говорила, часто повторяя “инновации”, “предпринимательство”, “малый бизнес” и, если бы не ехидная улыбка Алексея, её бы занесло и в “нанотехнологии”. Алексей слушал Люсю и улыбался, как, наверное–бы, улыбался ребёнку, рассуждающему о космосе. Поразительно, - думал он, - они готовы говорить о том, чего не только не понимают, но даже и почувствовать не могут, причём одинаково много и убеждённо и со знаком плюс, и со знаком минус. При этом под “они” Алексей представлял каких-то других людей, от которых уже хотелось заткнуть уши. Люся же для него была любимой – вот и всё.
- Лёш, ты чего? – почти обиделась Люся.
- Так..., я просто представил, как положу завтра на стол начальнику заявление.
В это время Вера принесла Люсе чай с пироженкой и, заученно присев, удалилась.
- Комбинат заинтересовался твоей темой? – кусая розовое лакомство, спросила Люся.
- Там один хрюн спросил: разве холдинг ставил перед нами такую задачу? А сегодня велят рожать для них технологию по новым удобрениям... Умники.
- И куда же ты?
- Оживим свою компанию, и вперёд. Я исследовал востребованность математического моделирования техпроцессов... в яблочко. До товара довести надо.
- Я, Лёх, так понимаю, для комбината это должно быть интересным.
- Умница. Но... через несколько лет их технологии будут не актуальны, что дальше? К старым кастрюлям автоматику приделывают... забугорную. Реконструкторы хреновы... Смех. Просто наши хозяева всё выжмут, набьют карманы и свалят.
- Сегодня я брала интервью у вашего Игоря Геннадьевича.
- И чо?
- Представь себе, интересно. Энергичный, ещё молодой руководитель, который способен решать... Масса планов.
- Ох..., -  выдохнул Алексей, - этот бухгалтер что-то понимает в химическом производстве?
- Лёш, может быть ты что-то не улавливаешь? Мне кажется ты не прав.
- Я инженер, я облазил и рассчитал все самовары на комбинате...
- Ну не дураки же они!
- Не, они не дураки... я тоже... Сегодня утром по своей модели обкатал крайние режимы кислотной установки... Я в одном месте ввёл коэффициент износа... только в одном... Бах! Просто бах.
- Это же виртуальный бах. Ошибка в формуле.
- Может и ошибка, - Алексей навалился на спинку стула, раскинув руки в стороны. Официантка с подносом шарахнулась в сторону, - оп..., извините, извините, - Алексей вскочил со стула, взял у девушки с подноса фарфоровый горячий чайник и блюдо с пирожными, - сейчас полакомимся. Люсь, вон то пышное смотрит прямо на тебя. - Она не выдержала, и крем забелел на её носике.
- Лёш, а мне доверили руководство проектом. Издание на подъёме. Мне интересно.
- Люсь, что интересного? – думая ещё о производстве, чёрт бы его побрал, простонал Алексей, – тупик.
- Лёш, ты не слышишь... у меня проект. Я пишу, в общем, об интересных людях. - Алексей взял салфетку и вытер ей нос. – Спасибо.
- Я рад за тебя... Ты же историк... Пусть у вас ещё в университете растворили позвоночник и отучили думать, но ты же умная, загляни вперёд. Ну что интересного? Что может быть интересного в глянцевом журнале?!... Как богатые ****и прожирают страну?
- Лёш, ты злой сегодня, - Люсины глаза глядели в его глаза удивлённо и даже со страхом, – ты просто не хочешь ничего замечать.
- Ага, в городе открылся новый супермаркет, уж не помню какой по счёту, а перед ним каналью несколько лет рвёт, а эти идиоты не хотят задуматься – почему рвёт... Ваш журнал об это пишет? Нее, наши хозяйчики очень умные. Они деньги осваивают, тарифы моделируют. Даже вон, на Дне Победы наживаются.
- Блин, не зли меня..., – Люся засунула в рот оставшийся большой кусок пирожного, -  у нас респектабельный журнал для обеспеченных людей. Да его просто приятно взять в руки, - активно прожёвывая пирожное, явно уже не чувствуя его вкус, промычала Люся. Понеслось, и круче чем на трассе.
- Взять может быть и приятно... в руки. Использовать нет, – бледный, как Пьеро ответил Алексей.
- Вся элита нашего города его читает! – почти плакала в ответ Люся и от этого разозлилась ужасно.
- Сами заказывают, сами и читают.
- Блин!!! – Люся бросила чайную ложечку на блюдце так звонко, что одинокий посетитель у “балкона” оглянулся и вытянул шею, а Вера выглянула из-за портьеры. Всё, нет слов, и как последний аргумент – трах кулачком по столу, как по капоту. Только блюдца с чайником подпрыгнули и запели. Прядь волос со лба тонкой ладонью, сумочку через плечо и прочь по испанской плитке к дверям. Как Лёха обожал её – от тонкой шеи в тёмно-русых завитках до мятежной попки под тонким крепдешином. Он рванул за ней, а она юлой повернулась и каблучком вдарила так, что искры, кажется, осветили “библиотеку”, - Блин, я убью тебя! -  и, вся раскрасневшаяся, сквозь слёзы прожгла Алексея взглядом. 
Уже на улице он пытался остановить её, а она оттолкнула его, прыгнула в жёлто-чёрный Rio с шашечками и улетела. Он остался один под старыми липами в свете огромных окон кафе – стоял, засунув руки в карманы, покачиваясь с каблуков на носки.
- Люська уехала к родителям, и соваться туда беспал, - рассуждал Алексей, - убью, Блин, - передразнил Люську, уселся на бордюр и вспомнил бомжа, вот также сидевшего на бордюре сегодня утром в их дворе, - сейчас рассчитаюсь и уйду, - бессмысленно проговорил Лёха, встал, машинально отряхнул джинсы и направился в кафе. У столика его встретила встревоженная Вера с прижатым к животу подносиком.
 – Барышня, счёт, - бодро попросил Алексей и уселся допивать свой чайник.
Одинокий посетитель, восхищённо наблюдавший произошедшую сцену, вдруг подал голос от “балкона”, - Испания!
- Африка, – тихо ответил Алексей.
- Если вы надумаете продолжить здесь вечер, позвольте присоединиться?
Алексей, ещё мгновение назад желавший уйти, вдруг выпалил, - валяйте, у меня окно.
Одинокий посетитель встал со своего места, взял графинчик беленькой и направился к столику Алексея. Это был уже очень немолодой человек среднего роста, сухощавый, в светло-сером костюме Горбачёвских времён, на ногах сандалии сквозь которые были видны светло-серые носки. Он подошёл к столику, с достоинством поставил графинчик в центр стола, уселся и представился, – Краснов Игорь Петрович – физик.
- Алексей Блинов – химик, -  в тон ему представился Лёха.
- В таком случае, молодой человек, предлагаю выпить.
- В “библиотеке”?
- Мы, молодой человек, в русской библиотеке эпохи Aple и Google... Верочка, рюмочки нам принесите... пожалуйста, - и, импозантно повернувшись в след уже удаляющейся официантке, мягко, - Верочка, рыжики с луком и сметаной принесите и хлеба “бородинского”, - и, обернувшись к Алексею, -  Алексей, вы же видите, я не запивший лаборант. Я доктор физико-математических наук, продолжаю ещё преподавать, много работаю, - он говорил это, как говорят в таких случаях люди пожилого возраста, достигшие определённого статуса и желающие доказать себе свою значимость. Краснову доказывать никому и тем более себе не было необходимости, но каждый раз, когда приходилось говорить о себе, какой-то гнутый тип произносил за него эти блеющие слова, как оправдание своего существования. Краснов бешено злился на это, ненавидел себя и сжимал каждый раз побелевшими пальцами то, что было под рукой. Сейчас он сжал под собой сиденье венского стула,
- Сегодня я сделал для себя маленькое открытие и по этому случаю вот здесь, - Краснов отпустил стул и попытался выглядеть проще.
- Поздравляю, Игорь Петрович, - это Игорь Петрович прозвучало от Алексея абсолютно естественно. Сначала у него готово было сорваться Игорь, но он, глянув на старика, понял, что это   пошло.
- Вы действительно химик? – заинтересованно спросил Краснов, рассматривая Алексея.
- Химик-технолог. Работаю на комбинате.
Они смотрели друг в друга, словно определяя “свой-чужой” – “свой”, - решили они.
Подошедшая официантка попыталась разлить водку.
- Спасибо, Верочка. Мы сами, - Краснов не торопясь разлил водку из пузатого графинчика, - давайте, Алексей, выпьем за науку. За знакомство пить не будем. Давайте за неё, родимую. Чтобы светлые мысли иногда посещали нас. - Они выпили, после тихого дзынь. Краснов с удовольствием закусил рыжиком, отломил от тонкого ломтика “бородинског” кусочек и понюхал, наслаждаясь, – у меня, молодой человек, сейчас такое счастливое время, когда я могу позволить себе заняться исследованием любой темы. Я послал свой родной университет далеко-далеко, читаю только курс общей физики юным балбесам в политехе и увлёкся... менеджментом.
- Чем? – Алексей скосил взгляд на пустую рюмку.
- Не удивляйтесь. Правильно, без рюмки тут не разберёшься, - из графинчика снова булькнуло... выпили. – Заставить людей делать то, что считаешь необходимым и при этом, чтобы они ещё и были готовы делать это больше, лучше, да ещё и вкладывали в это душу, талант - вот задача. Задача. Давайте, Алексей, за Россию.
- Ууу... она большая, - сказал Алексей, а про себя подумал, - сейчас начнётся, - давайте просто за знакомство, -  крякнули, – хорошо пошла... и как же это вас угораздило, Игорь Петрович?
- Без менеджмента... с ба...альшой буквы нам пи..., в общем, плохо будет. Правда, вопрос – ради чего заставлять? Меня достали “фурсики”, которые ползут за дипломами о высшем образовании.
- Игорь Петрович, переведите?
- Да, по фамилии министра образования мы их прозвали.
- Сейчас кажется новый.
- Посмотрим. Может быть такая же рыба, луп-луп глазами. У меня внук нынче ЕГЭ сдавал... Лёш, это не школа, это просто ИТУ: шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству, прыжок на месте - провокация. Ребятишки уже заранее воры.
- Ну и как, сдал внук, - Алексей без спроса разлил водку. Выпили молча.
- Спрашиваешь. Моя школа... Я сейчас приду, – Краснов вышел из-за стола и лёгкой походкой, шлёпая сандалиями по плитке, направился к туалету.
Алексей думал, - чо это меня понесло? – а пустота тянула... тянула, кружила, и хотелось найти что-то, ответ, что ли. Он поднял глаза от блюдца с рыжиками и упёрся в старинную фотографию с инженерами: чо, братцы смотрите? Выпить и вы горазды были.
Краснов бодро вернулся из туалета, потирая влажные руки и без перерыва, как будто и не уходил, продолжил, - вообще, если цель определена правильно и для достижения её необходимы знания, а не бумажка, то и коррупция в образовании сама собой отпадёт... Будет запрос на специалистов, да просто на грамотных людей и они появятся и даже быстро. Но, это другая тема... Так вот, о менеджменте. Моя дочь..., у неё ООО, занимается оптимизацией бизнес-процессов. Улавливаете? – Алексей дисциплинированно кивнул. - Моя дочь подкинула мне задачку - исследовать процесс подготовки проведения капитального ремонта на промышленном предприятии... Вам наверно это близко?
- О...чень.
- Понимаю ваш сарказм – вы производственник. Я физик, и стал копать эту тему настоящим образом. Мне пришлось перечитать кучу литературы, всё англоязычная, в подлиннике. Я жил в интернете и библиотеке. Жена, наконец, перестала таскать меня на дачу... Счастье.
- Игорь...
- Петрович.
- Игорь Петрович, это настолько мне близко, это так меня трогает... Наливайте.
- Я сделал работу. Я выдал Юльке по всем нормам советской высшей школы оформленный труд, - Краснов снова разломил “бородинский”, - я был горд своими выводами и ждал признания... дочь спрятала мою работу в стол и сказала: спасибо, пап, это сейчас не актуально... Я пошёл в “библиотеку”, – Краснов склонился к “бородинскому” и понюхал. Алексею даже стало жаль его седину.         
- Чо, так пробило?
- Да... всё как-то, - Краснов положил кусочек “бородинского” в рот.
- Ху, - хмыкнул Алексей, - сейчас манагерам на хер ничего не надо... да и всем.
- Понимаете, Алексей, если целью действительно является улучшение управления, то управленцев можно сократить минимум на 50%. IT-технологии просто перечёркивают теперешние управленческие процессы. Сокращение в разы! Это моё личное открытие в результате исследования реального процесса. Я всё просчитал. Всё становится прозрачным – функционал, ответственность. Алексей, ведь до чего доходит – до 18 уровней управления. Пи... в общем, плохо очень.
- Хи, хи, хи, – это хи, хи, хи у Алексея получилось особенно ехидно, потому что он выпил, а от этого у него проснулось, обычно дремавшее, ехидство, - кто ж себя будет сокращать? Они роботяг сократят – “мясо”. У нас на комбинате директор по развитию – юрист. Он считает так: внедрил автоматику – сократи человека. Следит за правильностью выполнения процедуры тендеров и сроками. Этого любителя iPhone в юротдел бы загнать, да отправить на аутсорсинг, а он учит, - Алексей сказал это грустно, а Краснов расхохотался, - вы, Алексей, чем занимаетесь?
- У меня своя компания... помимо завода. Всякие штучки новые пытаемся делать. Как сейчас говорят – инновационная компания.
- Ну и почём нынче инновации?
- Да баловство одно. Бизнесом по совместительству заниматься нельзя. Если бы я торговал, скажем, запчастями к иномаркам, то на комбинате бы не работал.
- Чего ж не занимаетесь?
- Скучно.
- Везде успеваете?
- На комбинате делают вид, что платят, а я делаю вид, что работаю. Они ж и задачи толком поставить не могут, - Алексей выжал последние миллилитры водки из графинчика, – давайте, Игорь Петрович на посошок.
- Уже всё...? – грустно удивился Краснов.
Вот и всё, пора.
- А девчонка у тебя огонь. Ух, хороша! – Краснов поставил рюмку, замолчал, как пропал..., – в деньгах, что ли всё? А, Лёх? Пойдём домой.
Они вышли на улицу. Свежий ветерок ласково обнял их, снизу долетал шум города. Пожали руки.
- Игорь Петрович, вас подвезти?
- Нет, Лёша, я пешком, тут близко, - он повернулся и неуклюже зашагал по асфальту... вдруг повернулся к глядевшему ему в след Алексею и рывком, как в последний раз подошёл, а в глазах слёзы и заговорил твёрдо, чеканя слова.
- Они “Кружилиху” валят... Со мной, Лёш, всё. Мне в клинике лекарств выписали тысяч на пятнадцать - аденома, дэобэт... На хер. Денег нет, что есть, пропиваю... Лёш, всё, всё протрепали! На научных советах, за чаем, на кухнях. Песенки дебильные у костров выли. Стыдно. Я внуку в глаза смотреть не могу. Понимаешь?! Страну по хребту ломать будут. Вот тут! – Краснов показал указательным пальцем под ноги. – Мне сон стал один сниться: иду, я ещё мальчишка, вдоль строя солдат, в глаза им гляжу. Они стоят, молча, в шинелях. Я руками трогаю их, а шинели колючие. Ремни тугие трогаю, всё иду вдоль строя и в глаза им смотрю. И вижу, стоят бойцы в белых маскхалатах. Я подхожу к ним и радость вдруг такая меня охватила - отца увидел живого. Ору, захлёбываюсь от радости, а он смотрит куда-то вперёд и не слышит меня, и я себя не слышу, но ору..., как через стекло, потом просыпаюсь. Если б кто меня подвёл сейчас к той амбразуре... Матросова, да и не сейчас, а тогда, если б вернуть, исправить ... Я б лёг. Прощай. – Краснов положил руку Алексею на грудь, слегка хлопнул, развернулся и пошёл в тень по горбатой аллее.
Алексей смотрел ему вслед и злоехидное слово – дэобэт... дэобэт - кружило в его голове как мусор. И ещё какая-то “Кружилиха”.

***
Белые ночи закончились - стало совсем темно. На смену тополиному пуху город покрыл липовый цвет, и сладкий запах кружил голову.
Алексей ехал в такси, машинально назвав какой-то адрес. Медовый ветерок от цветущих лип трепал волосы. Мимо пролетали огни рекламы, в уютных двориках среди листвы светили фонари, на площади перед драмтеатром пацаны летали на роликах.
- А вечером-то город хорош, - подумал Алексей.
- Я люблю в такое время работать летом... или даже ночью, - словно услышав его, сказал уже не молодой таксист, - хорошо у нас. Алексей промолчал, ему действительно было хорошо, засыпающий город успокаивал. Сейчас пролетим видимую со всех сторон колокольню, дальше мимо новых домов ... - говорил про себя Алексей, -  еду к маме... вот так, как всегда... Сейчас будет канава. - Автомобиль свернул во двор и, действительно, встал перед раскопанными коммуникациями.
- Здравствуй, вот и я... Сколько с меня? - Алексей расплатился и вышел в родном районе. Пройдя через арку в доме, он попал в большой двор, освещённый горящими окнами “брежневок” и фонарями вокруг футбольного поля. Алексей закинул голову и стал искать то окно, из которого на него когда-то смотрела бабушка, потом ждала мама – вот оно, горит. Проходя мимо сидящих у подъезда бабулек, он поздоровался, - живы, это хорошо, – подумал он, вглядываясь в знакомые лица.
- Здравствуешь, Алёша. Мамочка-то заждалась, - услышал он вслед знакомый голос.
Лифт. Зажигаются цифры этажей, Алексей, как в детстве, считает про себя до 25-ти, родной этаж, двери лифта, помнившие ещё массовое заселение, раздвигаются, вот и родительская дверь, знакомый звук звонка, шаги матери - дверь распахивается.
- Алёшка! Как хорошо, что ты приехал. Я только что с дачи.
- Привет, ма.
Стоят в маленьком коридорчике – знакомый запах, лампочка, выключатель барахлит. Поцелуй в щёку.
- Ты выпил?
- Да, но голова светлая, я соображаю – это самое главное. И, ваще, всё нормально, – Алексей скинул туфли, прошёл в гостиную и плюхнулся на диван.
- Да не снимай. У меня не прибрано, - мать всплеснула руками.
Она села на стул напротив - долго смотрят друг на друга.
- Ма, ну чо ты на меня смотришь?
- Так. Всё хочу насмотреться, поговорить.
- Давай говорить.
- Даже не верится. У тебя есть время?
- Есть, - Алексей кивнул головой, стукнув себя подбородком по груди, - у меня сегодня есть время.
- Ну, тогда пойдём пить чай.
Алексей протянул ей руку, - подними меня, пожалуйста. Она обеими руками взяла руку сына и потянула на себя, а он сделал вид, что с трудом встаёт. Маленькие, жёсткие руки изо всех сил тянули его. Он встал и накрыл второй рукой руки матери.
- Мажу кремом, а ничего не помогает. В земле всё вожусь, - смутилась мать и тут же с радостью, - я тебя таким чаем напою! М ... м, садовый, летний.
Зазвенели чашки, из термоса струится желтоватый настой и китайский рисунок на термосе, как окошко в то время, когда ещё все были.   
- Чувствуешь аромат?
Алексей, зажмурившись, отпил из чашки, - мне сейчас как раз такой нужен.
- Сын, что случилось? Как Люся?
- Люська вулканирует... я помирюсь. А так, всё в штатном режиме.
- Я же вижу. Алексей, что-то случилось?
Действительно, вот уже много лет он торопился и всё только по телефону. Сейчас он попивал чаёк и смотрел на мать - смотрел, а она ждала, - что, постарела?
- Нет.
Она махнула рукой, мол, брось врать и поправила волосы.
- Ма, чо такое Кружилиха?
- Это ж наш пушечный завод? Вспомнил... сейчас. – Мать вышла в гостиную, послышался звук отодвигаемого стекла на полке книжного шкафа, через минуту вернулась - в руках она держала старую книгу, – вот, смотри.   
- “Кружилиха”, – прочитал Алексей и раскрыл книгу.
- Твой прадед до войны там работал, и дед на этом заводе инженером стал. Он любил эту книгу.
Алексей закрыл книгу, - я возьму почитать?
- Бери, – а глаза матери спрашивали.
- Всё нормально, ма. Я ухожу с фабрики.
- Ты хорошо подумал? Люсе это говорил?
- Говорил. Как ты?
- Режим штатный, как отец твой говорил. Рассказывай всё.
- С чего начать? Ты же знаешь, я наработал библиотеку технологических процессов... ну математические модели. Немцы заинтересовались, вроде намерены дать денег на доработку. Вот всё. Будем поднимать своё ООО. На фабрике... душно.
Мать перебирала белоснежное полотенце натруженными садовой работой пальцами, они выделялись на свежем льне. Решительно расправила складки, - я не понимаю, причём тут немцы, и как ваше ООО будет с ними работать? Как ты говоришь, “фабрика” почему не заинтересовалась твоей работой?
- Они у немцев скорее купят.
- Почему же не у вас, ведь это так естественно и было бы дешевле? – пыталась дойти до сути мать.
- Ма, я не знаю, - устало ответил Алексей и представил кабинеты и лица “фабричных” покупщиков, а потом московских...- даже языком стало лень ворочать, - мне необходима эта работа... Мне многому надо научиться. Знаешь...
- Алёша, может быть кого из наших найдёшь?
- А какая разница.
- Я по прошлому, я не понимаю... Ты решил – делай.
- Спасибо, ма, - спокойно стало Алексею и сердце легло на свой нормальный ритм.
- Алёша, ты не сказал ничего о Люсе. Почему вулканирует?
- Люська пишет всякую фигню о местных бонзах, гоняет на японском бешеном поросёнке, платит кредит и всем довольна.
- Пожалей ты её. Ну зачем гоняет? Ведь из-за тебя. И сам тоже!
- Завтра пойду мириться.
- А дальше что? – мать смотрела в его глаза своими голубыми глазами и ждала, как будто вот сейчас завертится жизнь, забегают внуки и пройдёт эта бесконечная свобода.
Тишина, только часы тикали над кухонным столиком и фонари от футбольного поля горели через оконные занавески. Мать потрепала рукой волосы сына, - делай, делай, побеждай, Алексей...
Алексей вышел во двор – над светящимся футбольным полем стоял шум игры и крики толпившихся по краям. Алексей встал у беговой дорожки со вспучившимся асфальтом, что тянулась по краю. Он вдруг вспомнил свой детский вопрос: почему большинство бегают вокруг поля против часовой стрелки, а некоторые по? Справа от Алексея чёрноголовый, по пояс голый парень в вытянутых на коленях трениках что-то быстро-быстро говорил по мобильному телефону на своём языке, слева группа ребят и девчонок громко болели за всех играющих, посасывая между криками пиво. Играли гости из ближнего зарубежья.
- Рустам, навесь, навесь... Ё…мать. Там пусто, - орал волосатый мужик товарищу, ведущему мяч по другому краю поля.
- Так и здесь пусто, - отвечал Рустам между короткими рывками, не желая отдавать мяч. Наконец упёрся и перебросил мяч кому-то в центр. Смуглый, жилистый парень без майки рванул с мячом к воротам, и из тёмной, полупьяной толпы визгливо проорало, - в...би им, Алишерчик. Алишерчик ударил по воротам, - Гоол, - разнеслось по двору. Кто-то врубил восточную музыку с бубном, а черноголовый продолжал громко болтать по мобильнику на своём родном языке и нашем мате. Алексей смотрел на действо и от криков морщился - он вообще был не большой любитель футбола, всегда больше любил индивидуальные виды спорта. Постоял и ушёл прочь, держа под мышкой книгу.

***
Люся долго жала в звонок родительской двери – её не ждали. Наконец дверь открылась. Мама обрадованно втянула её за руку в коридорчик, обняла, отстранила, посмотрела в глаза, - а где Алексей? – и тут же, не ожидая ответа, - какая ты красивая? – Повернула дочь вправо, влево, - платьице супер.
В коридор вышел раскрасневшийся отец, – доча, привет, а у нас гость, - в коридор выглянул Павел – Люсин двоюродный брат по отцу, взрослый, большой мужик. Он как птенчика сгрёб Люську в объятья, - сеструха!!!..., – и туфельки заболтались над полом, - а я думал, что не увидимся нынче.
- Поставь на место, - со смехом протестовала Люся, а сама была рада, что Пашка приехал, и матери не придётся отвечать на нудные вопросы. Но та всё ж таки снова спросила быстро, - Алексей – то где?
- Мам, всё нормально, работает, -  в растяжку ответила Люся и чмокнула отца в щёку. Тот поплыл от радости, как... отец.
Стол был накрыт на любимой кухоньке, под оранжевым шаром люстры. Люсю усадили спиной к телевизору, что висел на стенке у окна – звук был почти выключен, шли Вести 24. Мать без разговоров поставила перед дочкой тарелку и наполнила её картофельным пюре, а на горку водрузила две замечательных котлеты. – Ну, ма! – возмутилась дочь, - но было уже поздно, она попала. Её никто не услышал, разговор тёк о самом главном. Пашка возвышался над столом и рассказывал о житье-бытье в их родном Вятском селе: о собаке Тумане, с которым шатался по лесу, о знакомых мужиках, мотающихся по северным вахтам, о больничке, в которой работала его мать и которую оптимизировали, а мать отправили на пенсию, обо всём, что случилось дома с тех пор, как он вернулся с Печёры и остался.   
- Больше не поеду. Отработал вахту, а мне хрен за работу. Мне, трактористу в третьем поколении... Ну, я разобрался, конечно. Вот, они у меня завели катерпиллер свой, - Пашка гордо показал любимый свой жест на 50%, - управляющий прибежал: Паша, бульдозер не заводится, - просюсюкал Павел, передразнивая управляющего, - а я ему – вот расчёт, - важно сказал, и кулаком по столу между тарелок бац..., но не сильно, - c телегой разберусь, но деньги вперёд, говорю... Мошенники... Заплатили.
- Сейчас-то чем занимаешься, - спросила Люся, оставив надежды отказаться от котлет.
- Э…х, всем хочу заняться. Набегался... Мамка на задах огорода пять сосенок вырастила, из семечек – это когда ещё в армию уходил сажала... уж большенькие подросли – до пояса есть. Я их по осени на волю выпущу - местечко присмотрел. Знаешь где, дядь Вань? Над Николиным Увалом.
- Да…а. Место красивое, спокойное, - протяжно, выдохнув из себя воздух, ответил отец Люси, -  клубники там... как платком накинуто и дорог нет.
- Точно, дорог нет, там тихо, только ветерок тянет по верху. Ничо, сосенкам это не помеха, я их аккуратненько, стайкой выпущу, друг дружку поддержат. - Все замолчали, вспоминая места, где научились ходить. Пашка долго молчать не смог – его так и распирало поделиться своими задумками, а задумок его было шибко много, обо всех и не расскажешь, но одной он решил поделиться.
Долго, всё время пока работал у нефтяников, он мечтал о своей усадьбе. Его не вдохновляло богатство будущего дома, выпендрёж ему был неведом. Ему сильно-сильно, до самого края захотелось построить дом, чтобы там было так, как он захочет. Однажды, после смены, вернувшись в двухэтажный барак общаги, упав на свою койку и унимая дрожь в руках, он увидел свой дом: крыша, труба из красного кирпича, окна и широкая ограда... и чисто. С тех пор в любую свободную минутку он рисовал этот дом на любом клочке бумаги. Потом он завёл блокнот и стал рисовать уже детально, соображая о связях одного с другим: какой фундамент, какие проёмы окон, а как балки класть, как канализацию с водой подвести и самое главное, как отцовский дом переделывать – он ведь из него собрался делать свой и жить придётся пока в нём.    
- Я надумал избу перестраивать, - объявил Пашка родственникам, - всё перестрою – фундамент, сенки буду расширять, мансарду, крышу, в ограде пол надо постелить. Продумал всё, как положено, проектик сделал, расписал чего надо..., – Павел примолк, поджав губы и насупив брови, как бы считая в уме, - финансов хватит по календарному плану.
- Паш, ты и бизнес-план сделал? – спросила Люся.
- А как же. Я и конструктор, и прораб, и бетонщик в одном лице... ха, ещё и инвестор.
- Это самое главное, Пашка. Ты нас-то не забывай. Деньжатами поможем, я сам с удовольствием топором потюкаю, зови, – энергично предложил Люсин отец, а мать подложила на Пашкину тарелку ещё котлет. - Как Тася-то? - спросила она о матери Павла.
- Мать нормально. Огород ей велик, так я тепличку поставил - три на шесть. Там возится. Да ещё бабы к ней по старой памяти приходят лечиться – давление меряет, уколы ставит, а больше советует.
- Таська, она советчица, - со смехом сказал про сестру отец, - ты её поцелуй от нас, да в гости пусть едет.
- Поцелую, передам, приедет, - отрапортовал Пашка.
- Ну, давай дальше, как стройка? – спросил отец.
- Стройка, - хмыкнул Павел, - решил начать с леса. Его много понадобится – и доски и кругляк... Пошёл, как отец делал, в лесничество просить разрешение на рубку. А мне во, на 50%, - Пашка опять показал свой любимый жест, - дед мой лес садил, отец садил, я садил... В школе с классом, с Анной Михайловной... Помнишь классную нашу, дядь Вань?... Ходили липки садить, сосенки. А мне сейчас болт!
- Не дали? – тихо, почти шёпотом, спросила мать Люси.
- Дали. На загон для Борьки не хватит... поросёнка я завёл – Борькой назвал, надо было буржуем назвать.
- А, что, берегут так лес лесники-то? – съехидничал отец.
- Какой берегут! Гектарами на рубку отдают. Выбривают наш лесок. Как напоследок рубят! Лесовозы не успевают вывозить, брёвна прямо на делянках гниют.
- Это что – ж, чёрные лесорубы?
- Да нет между ними разницы. Заплати, и будешь белым. Ей богу, хоть снова в свой танк садись, да по ним прямой наводкой...  Лес рубят, а куда деньги текут? Без трактора по области фиг проедешь. Люсь, в вашем журнале про это пишут?
Отец при этих словах встал и вышел из кухни – вернулся скоро, с журналом в руках и с очками на носу.
- О, Дядь Вань нам сейчас процитирует.
- Процитирую, - он раскрыл журнал и, прицелившись сквозь очки, стал быстро листать страницы, напевая песенку Высоцкого: мимо носа носят чачу, мимо рота алычу... - вот нашёл, - отец с нажимом развернул по шире журнал, блеснувший мелованной бумагой, - вот, Люсь, цитирую ваши перлы: Господин Кузнецов В.А., финансовый директор ту…ту…ту, занимаясь в фитнес-центре ту…ту…ту, сделал для себя открытие: жизненные силы он не тратит, он их накапливает... И так далее. И фото есть... О как. Прям перпетум мобиле... Не ты писала?
-Пап! Не я это писала.
- Там ещё рекламка Форекса.
- Пап, опять ты! – Люся уже готова была взорваться и попыталась встать, чтобы уйти, но отец посмотрел на неё сквозь очки так беззащитно, что она села.
Тишину прервал свисток чайника. Мать вскочила заваривать чай. Люся, дотянувшись до разделочного стола, взяла с него приготовленные чашки с блюдцами, стала расставлять их и убирать ненужную посуду. Голос Пашки вернул всех к беседе.
- Ничо. Мы с мужиками производство пенобетона освоили. Вот, компрессор привезу, и будем кирпичи штамповать... Я ведь зачем приехал?  Я за компрессором приехал. Завтра куплю, погружусь и к себе.
- Какой компрессор-то? - как технарь поинтересовался отец.
- Да, не мудрёный... китайский. Послужит.
Мать открыла блюдо, до поры накрытое полотенцем и в кухне запахло свежей выпечкой.
- Тёть Валь, шаньги! – Пашка даже слюнки сглотнул.
- Это её фирменное, – c гордостью добавил отец.
- Мам, я умру, – радуясь и возмущаясь, почти сквозь слёзы пискнула Люся.
- Я на скору руку... да подсушила... – оправдывалась, как всегда, мать.
Блюдо с золотистыми шаньгами проплыло перед поднятыми носами собравшихся, и руки матери поставили его в центр стола. Она не успела сесть, подняла голову к телевизору, а там Басурин давал свой отчёт по Донецку. Все посмотрели на экран, звука не было.
- Вань, добавь, – попросила мать.
Отец, поискав лентяйку, добавил звук. Сухие слова, цифры, обстрелы, ОБСЕ, жертвы... усталость - как бетонная плита придавила и не вырваться, только терпеть. А так бы зарычать в небо всей глоткой, собрать силы, оторвать эту плиту, сбросить её и растоптать в прах. Все слушали отчёт Басурина и молчали.
Перед сном мать зашла к Люсе в комнату, села на край кровати. Люся отложила книгу.
- Чего вы боитесь? – голос матери прозвучал как в детстве, когда Люся училась плавать.
- Мы не боимся... Если бы он... Мам, я не знаю. Бегу, бегу.  Вроде так надо. Остановиться боюсь.
- А хочешь?
- Хочу.

***
С утра, после просмотра сводок в диспетчерской, Владимир Михайлович Шуров собирал у себя в кабинете совещание по проекту производства новых удобрений. Кабинет у главного инженера был огромный, как и его хозяин и всегда в нём было свежо, даже холодно. Шуров не мёрз – всегда в белой рубашке с приспущенным галстуком и пуговкой, вот незадача, расстёгнутой на пупке. Сейчас Шуров сидел, откинувшись в кресле, за своим просторным столом, ждал приглашённых и смотрел на план комбината, который вытянулся по стене вдоль стола для переговоров.
На комбинат Шуров попал, как в ссылку, два года назад. Ему светила заманчивая карьера в Москве, в штаб-квартире корпорации, но он не уловил политики партии, кого-то приколол точным эпитетом и ... прощай столица и стол с видом на Москву-реку. Всю свою первую половину трудовой жизнь Шуров шёл играючи – легко принимал решения, брал ответственность на себя, фантазировал, строил планы, громил, доказывал. Не имея специального образования по экономике и маркетингу, он глубоко занимался самообразованием и всегда знал, а точнее чувствовал, куда необходимо разворачивать технологию предприятия. Поставив один кубик, он знал, что на него следом он выставит другой кубик, а затем третий и, упреждая потребность рынка, получит товар необходимый завтра, потому, что там, где-то планируется строить, допустим, металлургический завод, и для него будет нужен их новый продукт и надо успеть: технология, производство, логистика - успеть, успеть, успеть!!! Долетев сходу до главного инженера завода и, попав в Москву, он вдруг потерялся. Вокруг, как он про себя говорил, были тупые финансисты с юристами, которые не способны были понять даже предмета и верх познаний которых в химии заканчивался на уровне кислотно-щелочного баланса в рекламе зубной пасты. Это Шуров ещё бы простил, наконец, объяснил, но и цифры прогноза прибыли они не воспринимали – там работали какие-то иные законы.
   Сейчас он смотрел на план своего хозяйства, мысленно материл себя и всех, кого он считал нужным и шептал, - за всё ответь, а рычагов нет. Зачем я тут?  Первый раз он ясно произнёс этот вопрос - раньше он был только в его голове.    
Шумно открыв дверь, в кабинет вошёл директор по развитию - Виталий Иванович Пальцев. Он на пороге бойко ещё договорил что-то с секретаршей и вошёл живчиком с высоко поднятой головой.
- Доброе утро, Владимир Михалыч. Показывал девчонкам, как сканировать. Каждый документ должен иметь электронную копию, - говорил Пальцев, ступая к столу Шурова. Шуров вышел ему на встречу, и они встретились посреди кабинета - медведь в белой рубашке и человечек в тёмном костюме с висящим, как собачий хвост галстуком. Шуров пожал ручку Пальцева своей ручищей и показал сесть за стол для совещаний, - присаживайся, Виталий Иванович.
- А где наши академики, - с нажимом спросил Пальцев, подходя к своему месту, - опаздывают.
В это время дверь открылась, и в кабинет вошли Папченко с Дубиницким.
- Здравствуйте, уважаемые, садитесь, - Шуров пожал инженерам руки и уселся на стул во главе стола. Пальцев, пожав руки, сел справа от Шурова и, тут же вынув свой йотафон, положил его на стол перед собой. Интересно он делал рукопожатие – гордо развернув плечики и вытянув руку далеко вперёд, словно хотел казаться выше и значительнее, но пожатие его было всегда вялым, как у тряпичной куклы. В прочем, трудно сказать, как он пожимал руки, допустим, членам совета директоров.
- Ты свою игрушку убери, - бросил Шуров Пальцеву, - а где Блинов?
Папченко съёжился, чувствуя свой промах и промямлил, - он, Владимир Михайлович, увольняется. - Шуров даже поперхнулся, нахмурил брови, - так ведь ещё не уволился... Я просил приходить с ним, – Шуров неожиданно быстро встал, подошёл к своему столу, нажал кнопку связи с секретарём и веско и доходчиво сказал, - Блинова ко мне, сейчас! Вика, чтоб бегом! – и, ссутулясь над столом, застыл, рассматривая что-то за огромным стеклопакетом – там градирни, трубы, как два столба в небо, - Борис Фролович, стареешь? – сощурив, и так свои татарские глаза, резанул начальнику КБ и вернулся к собравшимся, – докладывай, что время тянуть.
- Мы тут изучили документы, - начал тихо Папченко, - полагаю необходимо заложить проведение опытно-исследовательских мероприятий. Это займёт не менее полугода... Проект опытной установки с регламентом, думаю можно выдать к маю будущего года. - Брови над глазами Пальцева, кажется, достали до потолка, – какой май? Вы что?! Компетиторы не спят. Нам необходимо получить первую товарную продукцию в марте и с минимальным костом. У нас есть аппараты, которые можно переориентировать, доработать. Есть теплообменники, насосы. На опытно-исследовательский этап не более трёх месяцев! В ноябре должна быть схема опытной установки и регламент, – йотафон он так и не убрал со стола, и всё время передвигал пальцем на его экране и высматривал что-то важное для совещания или ещё для какой-то другой задачи, в которую он вовлечён. Папченко молчал. Он всё сказал, а на разъяснение у него уже не хватало духу и он, сжав губы, смотрел в стол.
- Мы имеем только концепцию..., – начал Дубиницкий, но его сразу оборвал Пальцев, - вам передали инновационную разработку. Из Москвы! А вы не в состоянии применить её. К весне мы должны вывести продукт на рынок.
- Эта ваша инновационная разработка уж лет пятнадцать как была темой дипломной работы моего студента, - спокойно ответил Дубиницкий. Над столом повисла тишина. Начальник КБ молчал, что-то рассматривая на столе, потому что ему до пенсии остался год. Дубиницкий откинулся на спинку кресла и тоже молчал потому, что понимал, что Пальцев ничего не понимает. Пальцев, забыв опустить брови, сжигал сидящих напротив круглыми глазами.
– Коллеги, вы, похоже, не понимаете серьёзность задания. Москва доверяет нашему заводу инновационную задачу, потому что считает, что у нас лучшие специалисты. Мы просто обязаны справиться, - агитировал зам по развитию. Главный инженер сидел, скрестив руки на выдающемся животе, отодвинувшись от стола, и его глаза были хитро прищурены. Распахнулась дверь кабинета, и выступление Пальцева прервал голос Алексея, - разрешите?
- Проходи, садись, - пригласил Шуров.
Алексей уселся рядом с Дубиницким.
- Смотрел? – Шуров показал глазами на папку, лежащую перед Папченко.
- Смотрел, - сдерживая дыхание, ответил Алексей.
- Вот твои коллеги заявляют, что проект опытной установки смогут выдать почти через год. Нам продукт нужен к весне. Что предлагаешь?
- Продукцию к весне…?! Владимир Михайлович, вы же всё понимаете... Технологию надо делать. Надо же все режимы обкатать.
- Я знаю, у тебя есть инструментарий для моделирования процессов. Может применим? – в это “применим” Шуров вложил огромный смысл, который Алексей понимал и потому ответил, чуть помедлив, – он же сырой... Откуда вы знаете?
- На то я и технический директор, чтобы всё знать.
- Да инструментарий есть. Испытать его было бы интересно, - Алексей после этих слов сделал паузу и чертыхнулся про себя, вспомнив о Пальцеве, - но адекватность модели всё равно необходимо проверить на пилотной установке. Время мы сэкономим, но не настолько же. Необходим нормальный проект. В конце концов, проект должен пройти экспертизу... Самовар на коленке тут не прокатит.
Пальцев, оторвался от своего йотафона и, ухватившись за слова об экономии времени, продолжил агитацию, - Блинов, какой самовар?! У нас есть оборудование. Руки надо приложить. Руки и голову, – о каком инструментарии идёт речь он не понял, но отложил это в голове, надеясь ещё понять по разговору и в нужный момент использовать.
- Так прикладывайте, – посмотрев Пальцеву в глаза, ответил Алексей.
У директора по развитию вытянулось и покраснело лицо. Он уже открыл рот, чтобы одёрнуть инженера. Но тут вмешался главный инженер, – стоп, стоп, стоп... Заводу действительно необходимо максимально быстро вывести продукцию на рынок. Коллеги, - Шуров смотрел на тех, кто сидел слева от него, - вы же классные технологи. Ведь это же ваш завод... – Шуров, говоря это, смотрел на план комбината, - что можно сделать?
- Владимир Михайлович, вы не боитесь? Если грохнет, кто будет отвечать? – спросил Дубиницкий.
- Надо сделать так, чтобы не грохнуло... Всё предусмотреть, – Шуров придвинулся к столу и весомо положил руки на столешницу.
- Экспертизы, сертификацию, разумеется, проведём... позже. За это не беспокойтесь. Всё оформим, как положено, – почувствовав, что что-то, может быть, получится, загорелся Пальцев.
- Борис Фролович, надо приступать к работе. Уже сегодня... – начал ставить задачу Шуров.
Алексей слушал этот разговор, откинувшись на спинку стула, беседа приобретала до боли знакомое направление – сейчас определят сроки, назначат ответственного, запрягут и поедут.
Он сначала хотел отмолчаться – увольняется ведь, но всегдашний его бесёнок вдруг царапнул рожками, – Владимир Михайлович, я за зарплату работать не буду, - вежливо, но определённо сказал Алексей главному инженеру.
- Не понял... Будет премия. А что тебе надо? – Шуров сыграл удивление. На самом деле он ждал этот вопрос от Алексея.
- Кто за Королёва будет?
- Хм... ты. Коллеги, не возражаете? – Шуров даже обрадовался такому повороту.
- Я не возражаю, - успокоился Папченко. Его это абсолютно устраивало.
- Меня устраивает, - кивнул Дубиницкий.
Пальцев молчал, что-то перебирая на йотофоне.
- Виталий Иванович, да убери ты эту игрушку. Ты согласен? – Шуров вывел Пальцева из деловой озабоченности.
- Посмотрим, не будет справляться – заменим.
- Это само собой, – Шуров посмотрел на Алексея и начальственно продолжил, - ну вот, коллеги не возражают. Будешь руководить проектом.
- Тогда я подберу рабочую группу – человек пять. Заводскую лабораторию в моё распоряжение, комплектация без волокиты по моему требованию. Зарплата по 10 000 евро... в месяц. И чтоб из “белого дома” никто не мешался. 
В кабинете повисла тишина.
- Алёша, а морда не треснет? – сощурив ехидно глаза, поинтересовался Шуров.
- Технология, проект, полный пакет документации, испытания... При заявленных сроках наша работа стоит, пожалуй, больше. У Казале, например, покупать будет значительно дороже.
Шуров спрятал восхищённую улыбку, наклонив свою громадную голову почти к самому столу, потом стёр это выражение лица и прямо глядя Алексею в глаза, строго сказал, - не смею задерживать.
- Желаю успехов, - Алексей отъехал от стола, встал и направился к двери. В этот момент ему единственно было неудобно перед Папченко и Дубиницким, – ничего, переживут, сейчас выйду за эту дверь и всё, - думал он, шагая по паркету на выход. Его движение прервал голос Пальцева, - инструментарий для моделирования передай Борису Фроловичу, как положено.   
Алексей остановился, как будто наткнулся на стенку - такого поворота он не ожидал. Сделав усилие над собой, чтобы не нагрубить, он без нажима, даже весело ответил, - покупайте.
Пальцев, очень серьёзно смотрел на Алексея – было видно, что у него включились инстинкты его первой профессии. Чётко расставляя слова, как выступая в присутственном месте, он сформулировал требование, – в соответствии с коллективным договором все разработки, сделанные работником компании, принадлежат компании. Так что вы обязаны всё передать своим коллегам по акту.
Алексей до самого позвоночника ощутил железную хватку законника, ему было понятно, что тот принципиально начнёт тяжбу и тут вопрос уже не человеческой справедливости, а в борьбе статей, параграфов и изощрённости юриста. Он ответил максимально спокойно и исчерпывающе, – это касается разработок, сделанных на рабочем месте, по распоряжению руководства. Виталий Иванович, вы сможете сформулировать то, что вы хотите получить по акту? – Алексей сделал паузу, смотря в глаза Пальцеву, - инструментарий, как вы сказали, запатентован и принадлежит мне. На комбинате и компьютеров таких нет... впрочем, если появятся вопросы, обращайтесь к моему адвокату, - тут, как понимал Алексей, его понесло, - плевать, - подумал он, - до свидания, – при этих словах Алексей посмотрел на Шурова - тот сидел, скрестив руки на груди и по его лицу нельзя было понять ничего. Алексей вышел из кабинета.   
В приёмной он вздохнул, словно всплыл с глубины. Симпатичные секретарши – две золотые рыбки, мирно делали своё дело, шумел чайник, и в огромном аквариуме у директорского кабинета тоже текла жизнь. Алексей побарабанил по стеклу - огромная рыбина подплыла к его пальцам и начала жадно хватать ртом по стеклу, мелкие, серебристые рыбки стайкой метнулись куда-то в тень. Мерно гудел компрессор, накачивая воздух.
- И что, не выпрыгивают они? – спросил Алексей.
- Куда же им выпрыгивать? Сверху крышка, – ответила директорская секретарша, кладя телефонную трубку.
- А...а, точно, крышка. И воздух компрессор качает. Всё продумано, – Алексей ещё немного понаблюдал за жителями аквариума, стало скучно, - ну ладно, девочки, всего хорошего, – он вышел из приёмной и направился по длинному коридору, мимо странных гравюр на выход - идти за свой рабочий стол не хотелось. Алексей медленно спускался по ступеням парадной лестницы, рука скользила по дубовым перилам..., – пойду на завод, - решил он и уже знал, куда именно.

***
На производственной площадке кипела работа – кислотная установка встала на плановый ремонт и в эти последние денёчки, как всегда, необходимо было сделать всё и ещё что-то успеть. Алексей шёл по двору, мимо возвышающихся слева колонн, вдоль эстакад. Народ был занят: сварщики сыпали искрами с высоты, кран разгружал новенькие трубы на бетонную площадку, монтажники, активно работая огромными гаечными ключами, уже люковали ёмкости. Алексей прошёл мимо одноэтажного здания насосной, к примыкающему к нему операторскому помещению. На крыльце стояли знакомые операторы.
Здорово, начальник где? – спросил он у рабочих. 
- Да где-то по установке бегает, - cхитрил молодой - пусть управленец тут тоже полазит.
- Чо ему бегать. Лёх, иди в кабинет. Там они, - направил Алексея оператор постарше, здороваясь с ним за руку.
Алексей зашёл в здание и по продуваемому насквозь коридору прошёл в кабинет начальника установки.
Кабинет начальника технологической установки – это место, где когда-то принимались решения, маленькие, но совершенно конкретные. В высоких кабинетах определялись сроки, выделялось финансирование, назначались ответственные. В кабинете же начальника установки жили и живут “полевые командиры”.
Тянется синий дымок от сигареты, пепел падает на лист бумаги и карандаш чёткими линиями, без соблюдений ГОСТов, но очень понятно выводит эскиз – внизу дата, подпись, в работу. Или, уж после смены, сидит хозяин такого кабинета, чешет затылок и считает какой-нибудь теплообменник – на столе справочник, институтский учебник и кружка растворимого кофе. Тихо, отшумел трудовой день, молчат телефоны, и начальство разъехалось по домам – можно спокойно подумать. Встанет, подойдёт к окну – там, в сумерках двор, блестят на бетоне осыпаемые дождём лужи, словно в кисее стоят аппараты, подсвеченные окнами операторной. И ему кажется, что он сделал самое сейчас важное. Это не сегодня, это картинка тридцатилетней давности. Так было. Тот, кто глушил кружками кофе, стимулируя творческий азарт, сейчас на пенсии, или лёг в могилу от сердечного приступа, а тут хозяевами стали свеженькие бакалавры - они законы термодинамики уж не знают. Может и правильно, есть начальство – пусть думают наверху. Новенькие также глушат кофе, но пишут уже с ошибками и матерятся как-то... не интересно.
В кабинете Алексей застал начальника установки Димку Верещагина и механика Игоря Подборцева - обоим по 25 и оба закончили местный политехнический в один год, только разные специальности. На столах, что стояли вдоль стены, кипами была разложена проектная документация и два бакалавра черкались по очереди на эскизе, решая какую-то проблему,
- Здорово, мужики. Помешаю вам работать, – вклинился в спор Алексей, здороваясь за руку.
- Здравствуй, Алексей Палыч. Зашиваемся. Ремонт сокращают, гонят, успеваем только подлататься да дыры залепить, - отрываясь от разговора, посетовал Димка, – кофе хочешь?
- Не, я недолго.
Игорь встал и включил чайник - всё равно прервались, надо по кофейку вдарить. Алексей сел на стул напротив хозяев, посмотрел в глаза молодым – с чего начать? – гляньте антипомпажные клапаны на компрессорах.
- Кому смотреть-то. Когда? – почти взвыл Дмитрий, закуривая.
- В дефектовке этих работ нет, – тут же запел механик.
- ... Когда пуститесь, работайте на средней загрузке. На обкатке поспокойнее.
- Ты чо, Палыч? – удивился Димка. Сыпанул две столовые ложки Нестле с горкой в свою чёрную изнутри кружку, залил кипятком, бухнул сахару и быстро-быстро начал размешивать.
- Так... Может и ошибаюсь. Старичка успевают отремонтировать?
- Должны. Турбину напылили, шлифуют, завтра обещают вернуть, – отчитался Игорь о ремонте компрессора. Потом, видно продолжая думать о клапане, добавил, – ну, ты подумай, Палыч, клапан – это ж не утюг... некогда нам. Мы ж только подлататься встали, нам из дефектовки всё повырезали.
- Секвестировали, - отхлёбывая чёрное сусло, поправил Дмитрий.
- По возможности не давите сразу. Понаблюдайте, – Алексей встал, подошёл к окну... постоял и пошёл прочь из кабинета. Уже на пороге бросил, - байпас приоткройте.
Парни недоумённо смотрели ему вслед, по кабинету разносился звон ложки о стенки стакана.
Алексей быстро прошёл мимо возвышающихся колонн, он почти бежал, не оглядываясь, – всё, сюда я больше не приду. Быстрее, быстрее, - торопил он себя и бил подошвой по бетону. На площадке между печами он встал и оглянулся – в глазах его отразилась вся громада технологии, колонны рвались в небо... А оно голубое. 
 
***
Двери бесшумно раздвинулись, и Фрэд вышел на крыльцо аэровокзала. Раннее утро прорывалось узкой полоской солнца сквозь сизые тучи, но дождя не было и было тепло. За забитыми автомобильными стоянками тянулись зелёные поля, переходящие в лесистые холмы, пахло чем-то очень Фреду знакомым, но он не мог вспомнить, чем. Он встал под навесом – белобрысый, загорелый, в белоснежном пуловере, с дорожной кожаной сумкой через плечо и осматривал пространство вокруг себя как гость, ступивший на землю, с которой когда-то уплыл. Бомбилы подходили и отходили, а он мотал головой, отказывая им, и продолжал ждать.
К шлагбауму подлетел голубой болид, стекло опустилось, тонкая рука вытянулась к кнопке управления шлагбаумом, и через мгновение путь был открыт. С рёвом трёхсот сильного двигателя чудо автомобильной мысли подкатило к Фрэду, и на асфальт вышла Люся.
- Уау, - только и сказал Фрэд. 
- Чо, уау? С добрым утром, Федя. Кидай мешок и поехали.
Глаза парня стали большие-пребольшие, и речная синь закружила голову Люсе. Фрэд вдруг прислушался и спросил, - погоди, это что?
- Петухи, - ответил, стоящий рядом, бомбила.
- А чем пахнет?
- Навозом...
- Уау...
- Садись уже, - поторопила Люся и улыбнулась, отметив про себя, что Фрэд, как инородное пятнышко - вроде все сейчас с европейским прикидом, а этот, как из пробирки.
Фрэд уселся рядом с Люсей и очень правильно сказал, -  доброе утро, Люся.
- Наконец-то. Поехали, - Фреда вжало в сиденье, через минуту они уже летели по шоссе.
- Какие планы? В редакцию? – переключая скорости и топя педаль газа, спросила Люся.
Фрэд молчал. Он крутил головой, смотрел вокруг, даже открыл окно и смотрел, смотрел, жмурясь от ветра , словно узнавал знакомые места, где давно не был. А мимо тянулись незасеянные поля, уже распроданные под застройку логистических центров, молов и иных точек роста, как части пазл, точно встающие на пересечении транспортных потоков.
- Подожди... поехали вон туда, – попросил Фрэд и показал рукой в сторону сереющих из зарослей борщевика крыш, куда отворачивала дорога с разбитым асфальтом.
Люся свернула в забытый краешек прошлого века и, не сбавляя скорости, в облаке пыли, полетела по улице когда-то центральной усадьбы какого-то колхоза. Когда перед глазами Фрэда замелькали вросшие в землю избы с проваленными крышами и заколоченными окнами, да заросшие крапивой очертания нижних венцов, он, стуча зубами в такт работы подвески, попросил остановить. Пыль медленно осела, потом движения не стало, и тишина накрыла этот уголок. Дома, как принято в Уральских деревнях, стояли с одной стороны улицы, старые тополя бросали на них свои сухие ветви, лебеда да крапива пировала в палисадниках. Постепенно тишина наполнилась стрекотанием кузнечиков.
- Нам дым отечества и сладок, и приятен, - невольно вырвалось у Люси.
- Кажется это навоз? – спросил Фрэд.
- Это с откормочного цеха. Вон, там, смотри, - Люся показала в сторону белеющего у лесистых холмов куба, – когда ветер с востока – тянет навозом, а когда с запада – аммиачком, - и она показала за избы. На горизонте, сквозь утреннюю дымку, были видны протыкающие небо колонны и трубы.
Между изб вилась едва заметная тропинка, и Фрэд предложил пройти, как он сказал, - туда, - махнув рукой за дома. Шарахаясь от сине-зелёных крапивных лесин, они пошли по явно хоженой тропинке, а кузнечики стали орать так сильно, словно предупреждали здешнего хозяина о приближении чужаков. Вот зелёное буйство расступилось, и любопытным глазам открылась лужайка с ухоженным костерищем у блестевшей весёлой речки. Ни завода, ни откормочного цеха отсюда не было видно – поля, лесистые холмы на горизонте, да, если присмотреться, разрезающее холмы шоссе с бегущими по нему машинами. Восток за холмами полыхал встающим солнцем, отгоняя сизые тучи, и граница между зарёй и мраком легла твёрдо, как проведённая отточенным карандашом.
- Уау, - снова мяукнул Фред.
- Обалдеть. Даже Лёха тут не бывал, - тихо сказала Люся.
Фрэд скрестил руки на затылке, до хруста расправил плечи. Откуда-то, как из вчера, донёсся крик петуха. Фрэд, словно желая разглядеть караульщика, подошёл к самой речке и тут за крапивой, вдалеке увидел край заводских строений.            
- Это химический комбинат, - пояснила Люся, уже ловя горизонт фотокамерой, - ну, что? Как тебе земля предков?
Фрэд молчал и вдруг выдал – безголосо и без мелодии, c козлиным дрожанием: зоря-зоряница, красная девица, врата запирала, по полю гуляла, ключи потеряла, месяц видел, а солнце скрало, – конец он спел почти шёпотом. Тут у Люси чуть не вырвалось - уау, но она, когда всё вокруг снова наполнилось стрёкотом, просто сказала, - поехали в редакцию.
- Не хочу... Покажи лучше свой город.
- Ну, хитёр. За командировочные решил экскурсию совершить.
- Нет. Я в отпуске.
- Интересно. А что я в редакции скажу?
- Дашь им письмо с моим автографом, подаришь сувенир от меня..., фотографию мою на фоне вот этого, - Фрэд махнул рукой на горящие холмы и завод, - думаю, это достаточно, - он улыбнулся как мальчишка.
- Зачем ты приехал? – спросила Люся, не в силах возмутиться пренебрежением к почти родной редакции.
- Потянуло... Тебя лучше узнать.
- Не хрена себе из Лондона тянет... Узнавальщик. Какой сувенир ты дарить собрался?
- Дорогой. Ну, надоели мне разговоры. Везде одинаковые эти слова, - Фрэд ладонью провёл по лицу, словно стирая что-то, -  не хочу.
- Поехали, – Люся засунула камеру в футляр и энергично пошла по тропе к машине, - ты в какой гостинице будешь останавливаться? – в ответ было молчание. Люся вышла к машине, завела и, открыв дверь, стала ждать, готовая вдавить кулачок в клаксон, но почему-то не вдавила – прошло заведённое всегдашней спешкой нетерпение, вдруг расхотелось сигналить, и наступило просто время, меняющее цифры на дисплее. Из зарослей крапивы появился Фрэд. По ушам вдруг ударил свистящий гул пронёсшегося над головой военного самолёта.
- Поехали, - тихо сказал Фрэд.
Они голубой молнией влетели в город и, соблюдая правила, покатили по улицам. Фрэд прилип к окну и всю дорогу что-то тихо бубнил, словно, узнав знакомые места, хвалил свою память – было впечатление, что он знал город. На кольце он попросил ехать к проспекту и по нему к Храму, что стоял у Реки - Люсе оставалось только следовать его указаниям.
- Мы не в гостиницу? - спросила она.
- Там, рядом, давай сначала к Храму.
Парковаться было негде, и они, не доехав до места, едва втиснулись, выехав на тротуар у выставочного зала. Город встретил Фрэда спокойно – прохожие шли мимо, блестели стёкла витрин, и из открытой двери итальянского ресторанчика пахло не по-русски пряным. Вот и шпиль колокольни стоит, вытянувшись над улицей, смотрит на Фрэда, как ему показалось, с опаской.
Как подхваченный ветром, задрав голову, Фрэд пошёл к Храму. Люся медленно пошла следом.
У широких ступеней крыльца под белыми колоннами Фрэд встал, степенно перекрестился и поклонился. Долго так он стоял с опущенной головой - стоялось спокойно, и плечи согнулись, и глаза ловили лиги протоптанных ступеней. Люся стояла в тени лип у чугунной ограды сквера и не могла понять, что происходит, а перед её глазами что-то происходило, она это видела и ждала.
Фрэд стоял, склонив плечи перед колокольней, а память переворачивала страницы дневника прадеда, и Фрэд шептал, - здравствуй, вот и я, я здесь. - Последним ветерком, сорвавшим его в дорогу, стала встреча с Люсей, - Боже, она из того Города, - твердил он себе и уже не мог ждать – пружина сжалась.

***
О том, что Фрэд походит на прадеда, ему сказала вынянчившая его старая тётя Аня, когда он вернулся с военной службы в ВВС соединённого Королевства после 3-х годичного контракта. Встретив его, она, маленькая, прижалась к его лётной куртке и сказала: Феденька, Фёдор Фёдорович... Ты живой Фёдор Фёдорович, - и долго плакала.
Когда-то с ней маленький Фрэд играл в “Зорю-зореницу” – ходил вокруг няни на цыпочках и громко радовался, когда успевал схватить ключ, или клубок ниток, или оловянного солдатика, лежащего за спиной няни, прежде, чем та успевала повернуться.
От няни Фрэд и узнал о Городе на большой Реке и о колокольне, хранящей Город. В семье не рассказывали историю прадеда, как будто они появились в Соединённом Королевстве из холодной России сразу и естественно, спасаясь от нашествия или чумы. Без объяснений все в семье принимали это молчание – только Фрэду всё время казалось, что взрослые молчат от того, что боятся в чем-то признаться, как будто что-то было скверное там, и смотреть назад не хотят.
Фрэду необходимо было встать на ступени хоть одним коленом, но он не стал этого делать при Люсе и стоял, склонив плечи, пока память тянула кусочек старой плёнки. Когда громкий голос мамаши, зовущий малыша на велосипеде, остановил старые кадры, он сказал камню, - я приду позже, один..., - и пошёл к Люсе. Пока он шёл, она прогнала с лица удивление и просто смотрела на него, как на гостя их города.
- Река там? - спросил Фрэд, обернувшись в сторону синевы, поднимающейся между лип над чёрными перилами фигурной ковки.
- Она там.
Они вышли на смотровую площадку. Изумрудный простор, играя под солнцем, живой лентой двигался мимо. Ветер, которым дышала Река, обнял их и всё..., и глаз не оторвать – так стоять и смотреть, дышать этим запахом, ловить движение, да провожать редкие теплоходы и завидовать тем, кто там, на палубе. 
Фрэд стоял, вцепившись руками в нагретые солнцем чугунные перила, и молчал. Люся ждала, что он опять скажет своё “уау”, а он молчал, смотрел на Реку, как заколдованный.
Колдовство разорвал гудок тепловоза и следом платформы, гружённые щебнем, и цистерны, с известным всей России названием компании на боках, понеслись по железной дороге под их ногами, у самой Реки.
- Тут у вас мост должен быть, - спросил Фрэд.
- Их даже три.
- Железнодорожный.
- Он там, - Люся махнула рукой по течению, -  отсюда железнодорожный мост не виден...
- А пешком можно дойти?
- Пошли, время есть.
Идти было не близко. Фрэд шагал быстро, но, вспоминая о том, что с ним Люся, останавливался, извинялся, подходил к краю тротуара, смотрел на Реку, спрашивал Люсю, - далеко ли ещё, - и снова срывался как мальчишка на свидание. Куда-то пропала его европейская раскованность, надменная уверенность успешного человека сменилась искренней жаждой встречи. Наконец, за листвой в голубой дымке им открылся мост, пересекающий горбатыми пролетами речную гладь. Фрэд встал у скамейки и смотрел, смотрел на мост, а по мосту шёл состав и, кажется, был слышен летучий стук колёс, и чугунная ковка под рукой Фрэда мелко дрожала.
- Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, - считал пальцем пролёты Фрэд.
- Все на месте? – усмехнулась Люся.
- Да, - абсолютно серьёзно ответил он, - вон тот, второй слева пролёт взорвал мой прадед... в девятнадцатом, - вдруг сказал Фрэд.
Люся подняла на него глаза, и посмотрела так, как наверно бы русский посмотрел на правнука Дантеса... хотя, и не знала, что их мост взрывали.
Прадед Фрэда, по-инженерному точно, описал в дневнике родной город и всё, что было, когда он был таким же молодым, как Фрэд – почти век назад. Фрэд отсканировал жёлтые страницы дневника, исписанные чётким почерком выпускника реального училища, и сейчас это богатство хранилось в его “буке”, который был всегда с ним.   

***
Серёжка Паутов первым увидел в рассветном горизонте чёрную линию наступающей казачьей лавы, когда в хрустальной тишине предновогоднего утра ноги почувствовали дробь лошадиных копыт по промёрзшему Сибирскому тракту.
Город, покрытый серебром куржевины, ещё спал, ещё не загорелись золотом купола церквей в свете всходящего солнца, и только-только стали видны санные колеи, да зарозовели сугробы вдоль улиц. Берёзы склонили свои плакучие ветви над чёрными избёнками, не роняя ни льдистой искорки, ни снежинки. Столбы белого дыма поднимались в небо над покрытой снежными одеялами рабочей окраиной.
Серёжка, забыв про свой карабин, побежал будить заставу. Первым он растолкал Ивана Матвеевича – формовщика из литейного цеха, а там уж все повскакивали и, расхватав винтовки из пирамид, на ходу натягивая полушубки, вывалили на тракт. Они не слышали ещё казачьего гиканья, но блеск горящих в первых лучах солнца шашек колол уже им глаза - по промёрзшему тракту, сквозь смертельную стужу и колючие снега, сделав ночной бросок через Уральские горы, на Город двигался корпус полковника Пепеляева.
Красногвардейцы деловито выкатили пулемёт на дорогу, сами устроились по сторонам, взяв на прицел низину, с которой тракт подходил к заставе. Эти двенадцать рабочих с Кружилихи, а на самом деле двенадцать мужиков, гонимые голодом 12-го года и лютой нуждой, пришли в рабочие бараки из деревень с необъятных просторов Предуралья и Вятской губернии, даже представить себе не могли, что такое казачья атака. Они только Серёжку отослали предупредить командира. - Шибче беги Серьга, да “манлихер” свой не забудь, - крикнул ему вслед Иван Матвеевич. Серёжка не успел добежать до ротного – с каланчи, в спину красногвардейцам ударил пулемёт. – Да что же это, - плакал Серёжка, подняв голову к небу, - дядя Ваня!!! - Серёжка стоял в мёртвой зоне, над головой трещал “максим”, а на дороге в лужах замерзающей крови вытягивались с последним стоном мужики, с которыми он ещё прошлым вечером ел кашу. Он сорвал с плеча свой карабин, но не успел и прицелиться – чьи-то руки схватили его сзади за полушубок и втолкнули в скрипучую дверь ограды деревянного дома, что стоял за спиной. В кромешной темноте Серёжка, совсем очумев, стал вырываться и сильно толкнул того, кто был сзади – тот охнул и упал на дощатый пол. Если бы не это бабье “ох” он бы начал колотить темноту прикладом, как дубиной... “Оох” и он опустил винтовку – из темноты на Сергея смотрели блестящие женские глаза, - не ходи, - неожиданно прозвучал срывающийся на плач голос, и пар застыл у лица. Она сама встала и закрыла собой дверной проём. Перед Сергеем стояла тётка лет сорока в стёганой безрукавке, волосы выбились из тёмного полушалка, длинная юбка, и ещё Сергей успел заметить в свете щели жилистые руки, как у матери. А мимо по улице с гиканьем и отчаянной удалью уже неслись казаки, и Город дрожал от этого гона. За казаками шёл штурмовой батальон Енисейского полка.
Перевалив через Уральский хребет, корпус полковника Пепеляева словно прожог собой ледяную пустыню и огненным шаром вкатился в Город. Победа, справедливость, порядок, месть – всё это горело у них на штыках, и их задубелые на морозе шинели были как непробиваемые латы. По переулкам ещё сыпались ружейные выстрелы красных, ещё отчаянно крутили телефонные ручки комиссары, пытаясь хоть что-то сделать, но Город уже был за белыми. Пушки Красных казарм вели огонь по железнодорожной станции, где ещё оборонялись последние защитники Города. К утру следующего дня всё было закончено, и Город, сбросив революционный кумач, запестрел бело-зелёными флагами Пепеляевцев. Звон колоколов всех городских церквей разлился в морозном воздухе пасхальной радостью. Главная колокольня Города стояла покрытая морозной фатою, а внизу на Кунгурскую улицу вышли горожане, под валенками хрустел снег, люди обнимались, снимали шапки, смотрели в голубое небо, а там металось разбуженное кладбищенское вороньё. Люди выбегали на Реку – великая ледяная дорога сияла на солнце, и всем было радостно, и казалось впереди только счастье.
Горожане не видели, как выше по течению уже рубили проруби - ледяные братские купели. Колокольня всё видела и застыла в ожидании.   

***
- А кто стрелял с каланчи? – вдруг спросила Люся.
- Штабс-капитан Александр Углёв. Друг моего прадеда. На тот момент он командовал караульной ротой у красных, - глядя в асфальт, ответил Фрэд, - понимаешь, бывших офицеров не бывает. Мой прадед, Фёдор Борщёв, захватил тогда с товарищами пушки в Красных казармах, и они очень точно расстреливали из тех орудий железнодорожный вокзал. Им даже корректировщики были не нужны.
Люся молчала, она вспомнила, как в детстве с отцом они частенько ездили за грибами на электричке, как рано утром с корзинками спешили с автобуса по привокзальной площади, и она, задрав голову, смотрела на огромные часы на здании вокзала, а потом они бежали по большим ступеням всё вверх и вверх.      
- Мои предки жили по Вознесенской улице, в третьем номере. На бронзовой табличке у двери было написано: Инженер Борщёв Ф.И. Фёдор Иванович - это мой пра-пра-дед. 
Слова Фрэда вернули Люсю из детства, и она спросила себя, - а кто же её пра-пра-дед? Да Бог его знает... Приехали с Вятки –  крестьяне.
- Отвези меня на Вознесенку, - попросил Фрэд, - это сейчас Луначарского у вас.
- Куда там?
- Поближе к рынку...ээ, к проспекту, - поправился Фрэд.
Они вернулись к машине и покатили по Городу.
- Ты к предкам на сколько? – выворачивая под стрелку, спросила Люся. Она уже прокручивала в голове план возможной статьи, и вообще, как любой профи, сделала стойку. 
- У меня сутки... Тебе не скучно будет со мной?
- Посмотрим.
От её глаз у Фрэда закружилась голова. Он это почувствовал физически, хотя, может быть он просто был голодным.
- Ты в гостиницу думаешь устраиваться?
- Сейчас на Вознесенку, потом в гостиницу.
Они удачно въехали в карман после магазина одежды для толстых, и вышли на промокший тротуар. Солнце, пробивающееся с утра, так и не обласкало город – тучи, кажется навсегда, закрыли небо, мелкая морось мочила лицо и волосы. Фрэд, как фокусник щёлкнул, и у него в руках раскрылся чёрный купол зонта. Вот так, прижимаясь друг к дружке, они пошли по бывшей Вознесенской улице. Фрэд, ступая по тротуару, подошвами своих ботинок подтверждал себе – я тут, здесь те же улицы и перекрёстки. Ещё эта девушка – круг замкнулся.
               
***
Алексей добивал последние минуты рабочего дня интернетом, но, когда по заводскому радио отпикало 17:00, он понял, что не хочет вставать, не хочет идти на проходную, не хочет никуда ехать. Сегодня он уже сто раз звонил Люсе, и каждый раз она сбрасывала. Если бы к нему не подошёл Дубиницкий с, ещё помнившим рейсфедеры и тушь, Пал Палычем, он бы, наверно, так и усох за монитором.
- Поехали, сынок, - просто позвал Пал Палыч.
- Поехали, - Алексей откатился от стола, качнувшись на дырах линолеума, - мужики, не сетуйте на меня... ооо, - он провёл ладонью по горлу.
- Да ладно, отвальная с тебя, - Пал Палыч похлопал Алексея по плечу, и Алексей почувствовал тонкий аромат одеколона. Этот дядька всегда носил отлично завязанный галстук с заколкой, безупречно выглаженную рубашку, брюки со стрелками и зеркального блеска туфли. После любого запоя он появлялся на рабочем месте, из синя, выбритым и мог без линейки и циркуля начертить карандашом, например, эскиз фланца... с размерами. Не менее виртуозно Палыч владел и компьютером, но такой спец уже был последним на пространстве отечественной конструкторской мысли и дорабатывал последние денёчки.
- Вот сдам пропуск – соберёмся, - пообещал Алексей, - предлагаю собраться в “библиотеке”.
- Где это? – поинтересовался Дубиницкий.
- Это бывшая рюмочная “Мечта”, - со знанием дела пояснил Пал Палыч.
Уже за проходной, у приткнутых на разъезженной обочине автомобилей, их догнал Папченко. - Не догнать, разбежались, - проворчал он, доставая ключи от своего “Фокуса”, - Алексей, может ещё передумаешь? Но, наткнувшись на скучные Блиновские глаза, махнул рукой, - а! .... Вот так, старики, доработаем, и гори всё синим пламенем, - сел в машину и уже сквозь рокот двигателя крикнул в пассажирское окошко, - кто со мной?
– Езжай, Борис Фролович, мы с Алексеем, - нагнувшись к окну,  сказал Дубиницкий.  Папченко вырулил с обочины и встал у выезда на шоссе. В зеркало заднего вида он смотрел на трёх инженеров своего отдела, и ему вдруг захотелось сейчас оказаться в их машине... но образовалось окно, и он, вырулив на трассу, поехал домой. Пал Палыч, ехидно улыбаясь, махал ему в след.            
Алексей сдал назад свою “восьмёрку”, и старики, как обычно, забрались к нему – Дубиницкий рядом с водителем, Пал Палыч сзади.
Они неспешно катили по промышленной улице, вдоль которой вытянулись производственные помещения заводов и заводиков, да пыльные тополя. Пал Палыч, развалившись посередине заднего сидения, смотрел куда-то в потолок, - Лёх, ты почему машину не меняешь? – завозившись, вдруг спросил он. Салон при этом наполнился его одеколонным запахом.
- Боевая подруга... любовь до гроба, - глянув в зеркало заднего вида, объяснил Алексей.    
Пал Палыч провёл пальцем по старой пластмассе, - советская эпоха... ездит. Лёх, не скучно?
- Да у него кроме кузова ничего от той эпохи тут нет. Лёх, что у тебя тут внутри? – спросил Дубиницкий.
Алексей включил приёмник – салон заполнила ритмичная музыка. С руля убавил громкость.
- Двигатель Ауди от А4, ну и так, по мелочам... коробка передач, трансмиссия, дополнительные рёбра жёсткости, амортизаторы, тормоза.
- Сколько уже нагонял? – снова поинтересовался Пал Палыч.
- Я наездил сотню, да было почти двести тысяч. Двигатель миллионник – ему пахать и пахать.
- Лёх, покажь, - попросил Пал Палыч.
- Чо казать-то?
- Ну, втопи.
- Э...э...э, Палыч, ты думай, что просишь, -  заволновался Дубиницкий,- тут на лежачих полицейских язык прикусишь.
- Сейчас, Пал Палыч... сверну на “пьяную” ... проветримся, - Алексей в сплошном потоке заводских авто легко перестроился в левый ряд, при этом ещё помахал знакомым девчонкам из заводской лаборатории и...
- Палыч, держись, - успел сказать Дубиницкий.
Пал Палыч при этом почему-то стал затягивать и поправлять галстук... Стариков вдавило в спинки сидений. Мимо полетела пыльная обочина..., - ё...о, - пропел Палыч. А мимо уже неслись мичуринские сады – родимые пятня социализма, да нелепые щиты с простыми и ясными буквами – ЛДПР. Обгоняемых машин они не заметили. - Всё, хорошего помаленьку, ДПС не дремлет, - Алексей мягко сбросил скорость и вполне законопослушно поехал в правом ряду с предписанной скоростью 40 км\ч. Все молчали. Первым подал голос Палыч, - знаете, что я подумал? Мой внук от компьютера не вылазит - тоже гоняет..., наверно отупел..., безвозвратно, а я ещё что-то хочу..., только не долго.
Они проехали затаившихся на подъёме ДПСников, снова ускорились и вот, уже мимо летели многоэтажки, светофоры и бдительные видеокамеры.
- Кого куда? – спросил Алексей.
- Высади у “трёх помидорок”, - пробурчал сзади Палыч, - Дубиницкий, пошли? – Дубиницкий молчал.
- Это где?
- Да вон в тот карман заезжай, - Палыч показал, где тормознуть. “Восьмёрка” встала.
– До завтра, Алексей, спасибо, - попрощался Дубиницкий.
– Во – “три помидорки”, - Палыч ткнул пальцем в витрину с тремя красными помидорками над входом в овощной магазин. Сейчас тут уже конечно был супермаркет, но они-то ещё помнили овощной. Старики, кряхтя, выбрались из машины, перешагнули через девственной чистоты бордюр – Город был в ожидании московского гостя, встали на недавно заасфальтированный тротуар, потоптались и пошли вниз по чистой дороге.
Алексей смотрел вслед этим двум старым инженерам, а они шли, переговариваясь, Палыч показал Дубиницкому, что у него штанина запачкалась, и тот стал её отряхивать, потом они снова шли – мимо ларьков с бананами к шатру летнего кафе под названием “Старый мельник”.
Он набрал номер Люси - длинные гудки, затем короткие. Снова набрал и снова короткие.

***
В это время Люся с Фрэдом заходили в чешский ресторанчик, на Вознесенке, как уже называла Люся, и она, проходя в дверь, активно сбросила вызов на своём iPhone – как отмахнулась от назойливой мухи. Фрэд уже несколько раз видел этот жест Люси и молчал, - как бы я не хотел, чтобы вот также она сбрасывала мои звонки, - подумал он тогда.
Они зашли в зал и, не дождавшись метрдотеля, расположились за столиком, который посмотрел на них приветливее других – было ещё рано, и посетителей почти не было. После противной мороси на городских улицах, тут казалось уютно, и они с удовольствием опустились в обширные мягкие кресла. Люся откинулась на спинку и, наконец, расслабилась -  сегодня она находились по Городу, устала и хотела есть. Переведя дух, она встала, - я сейчас, - сказала Фрэду и ушла навести марафет. Когда она вернулась, Фрэд уже делал заказ.
– Пиво будешь? – Спросил он.
– Буду, - махнула она рукой.
Время текло в разговоре, ресторан наполнился гомоном соседей, музыка вдруг заставила говорить громче, и всё не кончалось пиво. Они говорили о журнале, она сетовала на то, что они не зашли в редакцию, и шефиня проглотит её, если она не родит важнецкую статью о сегодняшней встрече. Люся пыталась начать разговор о предках Фрэда, но он только сказал, - не надо важнецкой статьи. Но она всё ж таки добилась от него нескольких слов.
- Семья наша уехала из России и никогда, никто с тех пор не бывал тут, но мы все выросли в прадедовской библиотеке, и там висит портрет мальчика – сына младшей сестры прадеда Ольги, который погиб в авиационном бою над Баренцевым морем в 42м году,- сказал исчерпывающе Фрэд и допил кружку Крушовицы.
Больше ничего она не могла из Фрэда выдавить. Грустную паузу сменили разговоры о Лондоне и Гааге, о противной и любимой работе, о погоде и тёплом океане. Когда бархатное спокойствие с горчинкой на языке совсем закружило им голову, она услышала, - поедем со мной.
– Не поняла, - с глупой улыбкой спросила Люся.
– Я хочу увезти тебя с собой, – повторил он.
- Хочешь увезти сувенир с земли предков?
- Зачем ты так? Да, я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы говорила мне вот так, как говорят тут у вас в Городе, - сказав это, Фрэд замолчал и через минуту уже как житель Европы добавил, - ты могла бы работать в пресс-службе Shell.   
- Заманчиво... но у меня далеко не британское произношение.
- Это придёт со временем.
- Тогда я разучусь говорить по-нашему.
Фрэд посмотрел в глаза Люсе, а там... а чёрт его знает, что там. Перед ним сидела женщина, которую он хотел сделать своей, но вдруг что-то стало иным, как будто сменилась погода.               

***
На скамейке у последнего подъезда хрущёвской пятиэтажки сидел Алексей. Он перестал набирать Люськин номер и просто сидел в тени старой яблони, вытянув ноги, и ждал. Он звонил ей по домашнему – взяла трубку мать: а Люся сегодня работает с каким-то англичанином... Лёш, заходи. - Он сказал, что в другой раз и ждал, и ругал всё Соединённое Королевство, и Люську, и себя. Уже стали загораться окна в домах, разошлись старики по квартирам и двор тихо встретил сумерки. Алексей знал этот заросший тополями двор с детства – мимо этого дома когда-то его вела бабушка в первый класс, в этом дворе они с пацанами ходили в подвал качаться, мучали отцовский мотоцикл. Потом они с родителями переехали на другой край города, и случились большие перемены, но он всё приходил в этот двор, а Люська росла, и однажды он угнал её на своей Хонде. Сейчас, сидя под помнящей всё яблоней, он вспоминал Люськину щёку, прильнувшую к его спине и её руки, сжимающие его грудь.
Вдруг двор заговорил голосом мужчины и женщины. Алексей поднял голову и увидел в полумраке двора два силуэта, идущих плечом к плечу. Они шли и говорили как давно знакомые, и влажный вечер усиливал их слова.       
- Ты когда улетаешь? – донесся до Алексея её голос, и сердце бешено застучало - вопрос не тебе..., не тебе. Её плечи, шея, поворот головы, руки, голос... Я сижу тут. Сижу, сижу, сижу! – сжимая кулаки, орал про себя Алексей.       
- Завтра утром, - послышался ответ, - я хочу увезти тебя отсюда... Ты подумала? - как ржавой пилой по горлу рвануло Алексея. Он не услышал её ответа – встал и вышел на встречу,
- Люся.
- Привет. Знакомься, это Фрэд. - Алексей не заметил смущения в Люсиных глазах, не почувствовал ничего в её голосе – только информация. Она знала, что он сидит тут, под яблоней.
 Тот, кого она назвала Фрэдом, был высок и спокойно смотрел на Алексея. Алексей его не рассматривал – он видел только Люсю и не ответил на её “привет” и “знакомься”.
- Фрэд, это тот самый Алексей, - продолжала она пытку.
- Что значит тот самый? – спросил Алексей, изо всех сил придавая своему голосу непринуждённость.
- Тот самый, который, даже кипятя воду в чайнике, думает о давлении под крышкой, - съязвила она.
Алексей промолчал, а Фрэд протянул ему свою руку. Это была не обычная, ватная формальность, которую протягивают не понятно для чего – к своему разочарованию Алексей почувствовал в своей руке жёсткую, уверенную ладонь.
- Приятно познакомиться. Жаль, нет времени поговорить, утром улетаю, - сквозь полумрак донесся до Алексея голос незнакомца с едва заметным акцентом - при этом перед Алексеем забелела визитка.
- У меня нет, - машинально ответил Алексей и поднёс к глазам плотный, солидный кусочек картона, но ничего не разглядел.
Они молча стояли у подъезда, и пауза затянулась на столько, что каждый начал испытывать упрямое желание узнать, что же будет дальше? Первым проявил вежливость Фрэд – он был раздосадован прерванным разговором, но, решив, что все, что хочет, сможет сказать Люсе завтра перед вылетом, он стал раскланиваться, попросил Люсю вызвать такси и вдруг из него вышли слова, которые он приготовил на завтра, а сказал сейчас, – Люси, я в твоей машине оставил бумаги.
- Не страшно, завтра заберёшь их.
- Это приглашение на работу... контракт. Там осталось только поставить твою signature...ммм подпись.
И всё, и бездна... Алексея сорвало с резьбы. Он сгрёб британца, растягивая его тонкий, белый пуловер - перед глазами подбородок, зубы, нос, – въебу... бу...бу, - колоколом гудело в ушах. Он уже готов был разнести всё то, что было у него перед глазами своим лбом, но Люся влетела в эту схватку, кулачками не сдерживаясь стала колотить Алексея по спине – колотила не чувствуя боли, с размахом, с выдохом. Алексей разжал пальцы на тонкой шерсти и сделал шаг назад. Свет из окна упал на лицо британца..., - чо, рожа-то у него русская? – пронеслось в голове. А Фрэд стоял, беззащитно раскрыв глаза - он просто не знал, что так бывает.
Пуловер повис вытянутыми титьками на груди Фрэда, а Люся всё колотила кулачками по плечам, по рукам Алексея, сталкивая его с тротуара.
Сердце бухало так, что Алексею даже стало совестно, что оно разбудит двор...
– Не повезу я тебя в аэропорт, - вдруг услышал Алексей сквозь качки крови в ушах. - Чо смотришь! - это уже она кричала ему в лицо, - сейчас увезёшь его в гостиницу, а утром в аэропорт. Я не хочу переживать за него - забредёт куда-нибудь на Вторую Мещанскую..., телефон ему свой дай, - развернулась и унеслась в свой подъезд. Они оба услышали её летучие, уносящиеся вверх по ступенькам шаги, потом донёсся едва слышный звонок, хлопнула дверь, и стало тихо. Алексей выдохнул первым, подошёл к скамейке, сел.
- Может тебе ещё ключи дать от квартиры? – спросил он у Фрэда.
- Не надо, деньги у меня есть, - услышал в ответ. Британец нелепо белел в свете окон. Фрэд медленно приходил в себя. Он начал поправлять свой пуловер, трогал руками пузыри, отвисшие на груди, потом бросил и пошёл. Алексей плюнул, - чёрт, - и пошёл за ним. Он догнал Фрэда на выходе из двора – тот стоял, не зная, куда повернуть.
- Отвезу, - сказал Алексей, поравнявшись с ним.
Дальше шли рядом. Проходя мимо куста боярышника, Алексей вспомнил про водяную колонку, которая скрывалась за колючими ветками уже столько, сколько Алексей себя знал, и ему вдруг дико захотелось пить. Он свернул на неприметную тропинку и вот она, чернеет столбиком не тронутая временем – эти колонки уж давно убрали, а про эту верно забыли, а двор её не выдал. Алексей нажал рычаг, из чугунного горла хлынула ледяная струя и он, склонившись, стал второй рукой хватать воду и пил, пил, пил до тех пор, как не почувствовал, что жать на рычаг не надо. Брызги летели в стороны, заливая джинсы.  Он схватил пригоршню воды и хлестанул ей в лицо, - чо держишь? Пошли, - как мог грубее сказал Фрэду. - Фрэд держал рычаг, как прикованный, а вода лилась и лилась.
– Я тоже хочу.
Алексей взялся за рычаг рядом с Фрэдом, а тот не отпускает, - да пусти, ты, поплывём. - Фрэд отпустил рычаг, бережно взял пригоршню воды, медленно выпил, размазал воду по лицу, капли заблестели на его бровях и ресницах, и он смотрел куда-то в небо, поверх горящих окон “хрущовок”.
Ехали молча. Алексей гнал дворами, выбирая самый оптимальный путь до гостиницы. На поворотах он жал на газ, вытягивая “восьмёрку” с юза – вся манера его езды сейчас говорила, - отвязаться бы. Больше всего он не хотел увидеть на лице британца кислую мину по отношению к его “подруге”, поэтому он не глядел на пассажира и ещё сильнее гнал по городским задворкам. На пересечении с Екатерининской они встали на светофоре, и Алексей невольно посмотрел в сторону Фрэда. Если бы он заметил только намёк презрения, он бы взорвался и выгнал бы из-под капота всех лошадей разом, так, чтобы британца размазало по сидению, но тот прильнул к стеклу и смотрел на прохожих, на размытые дождём огни города и блестевший под дождём асфальт. Дворники размазывали морось по стеклу, и огни фонарей становились с каждым взмахом яснее, потом снова стекали вниз. Алексей тронул газ, и они вкатили в объятья широкой, горящей улицы. – Broadway, - выдохнул Фрэд. Потом, обходя блестящий под дождём табун автомобилей, они свернули ещё и ещё раз, и, перед последним поворотом к гостинице, им открылась вся в тонких ниточках дождя Колокольня. Снова Фрэду показалось, что она выглядывает на него из-за двухэтажного здания с опаской, как на блудного сына. Когда они встали у входа в гостиницу, Алексей достал ручку и точным, рубленым почерком написал на листке номер своего телефона. Расстались молча, как и ехали. Фрэд хотел что-то сказать Алексею вслед, но тот уже развернул машину на выезд – так и вошёл в раздвинувшиеся двери с поднятой для вопроса рукой.
         
***
Дверь Люсе открыла Мать. Её глаза светились вопросом, а Люся не знала, что и сказать. Сначала она хотела сразу уйти в свою комнату, но на середине гостиной у гладильной доски, за которой мать только что гладила бельё, остановилась и села на диван, сгорбив плечи. Через мгновение она достала из сумочки телефон, включила его и, стала смотреть в книжный шкаф, заставленный с детства знакомыми книгами. Люся закрыла лицо ладонями – тишина, только часы не терпели пауз, они шли и шли без остановки – тик, так. Мать присела рядом, Люся почувствовала это по движению дивана.
- Я гадина! Гадина, Гадина, - вдруг с ужасом услышала Люся свой голос и почувствовала, как мать прижала её к себе. Из кухни вышел отец, - доча! ... – запнулся на полуслове, а мать только посмотрела на него и не прогнала, как обычно при их женских разговорах.
- Я не знаю, как жить..., - сквозь пальцы сказала дочь. - Мать с отцом смотрели друг на друга, а дочь сжалась в комочек и не плакала.
Тишину разорвал домашний телефон. Трубку взял отец, - да, здравствуй, Алексей, - посмотрел на дочь.
Дочь смотрела на него, - зачем я выключила телефон! – корила себя Люся, - ах да, уже ж включила.
- Лёш, я сейчас Люсе дам трубку, - и почему-то шёпотом и лицом призывая дочь подойти, сказал, - доча, Алексей...
Люся подошла к отцу, взяла телефонную трубку, - я сейчас спущусь, - когда она надевала кроссовки, в прихожую вышли мать с отцом – метр на два, и никуда не спрячешься от родительских глаз. 
Она спускалась по лестнице, а свет зажигался на каждом этаже и гас, когда она проходила. Дверь подъезда была открыта, светлый квадрат освещал ступеньки крыльца – кто-то открыл замок и подпёр дверь кирпичом. Мгновение, и она шагнула на улицу. Ещё несколько часов назад они б побежали от противной мороси в его машину и унеслись бы, куда глаза глядят, наверно она сама сейчас схватила бы его обеими руками и прижалась... но он стоял высокий и тёмный и молчал – мгновение просыпалось. 
- Прости ты меня. Злой я какой-то стал, - донёсся до Люси его хриплый голос.
- Ты о вчера? Я не обиделась.
Рос, рос между ними хрустальный забор – вопрос, ответ, глаза в глаза.
- Поехали домой.
Она откинула с глаз прядь своих тёмных волос. Если б раньше на несколько вздохов она это сделала, если б, когда выходила!
- Лёшка, мы никогда не врали друг другу..., дай время... чуть-чуть.
- Нет у нас этого времени, - он вдруг остро осознал вслед словам – времени нет, - ты это из-за того типа? Кто он?
- Пресс-служба Shell.
Алексей засунул руки в карманы и, круто повернувшись, сел на скамейку – мокрая, пофиг, - увезу тебя я в тундру, увезу тебя одну... Ха! Поехали домой! – он встал и шагнул к Люсе. Она отступила и, вытянув руку, пальцем показала, чтобы он остановился у вот этой черты, – cтой.
- Господи, какая у неё рука!
Они стояли в свете дверного проёма - маленькая, изящная, вытянувшаяся в струнку девушка и длинный, застывший Алексей.
- Лёшка..., чуть-чуть.
Он развернулся и пошёл в темноту двора, побежал. Его бег она слышала и вытирала рукой с лица дождевую пыль.

***
 Дома, на четвёртом этаже пятиэтажной хрущовки в большой комнате переживали мать с отцом. Мать механически гладила бельё, отец мотался по ковру туда-сюда.
- Что будет? Что будет? - причитала мать и быстро-быстро водила утюгом по полотенцу.
- Всё нормально. Надо всё менять и надо меняться, - в такт своим шагам убеждал себя отец.
- Петь, ну что ты говоришь?
- Да, надо всё менять. Закисли мы тут... в демократии. Люська наша. Всё нормально.
- Ну, причём здесь демократия?! Что ты глупости говоришь!
- Я, Валюха, о многом, обо всём. Самое интересное впереди... Жутко хочу с медвежатами повозиться... Сил бы хватило. 
- То-то и оно. А Люся с Алексеем опять разбежались.
- Вот сейчас всё и случится. Будут медвежатки! - Отец встал посреди комнаты и сильно махнул рукой вниз, - мы ещё пригодимся, силы есть. Мы будем много ходить пешком. Ходить, ходить, ходить.
- Ага, до луны и обратно. Туда, сюда.
- Не до луны, а под луной. По вечерам очень полезно. Ты знаешь, я могу десять раз отжаться. Смотри, - отец быстро лёг на ковёр, - считай.
- Да не буду я считать, - улыбнулась мать.
- Считай! – потребовал отец с ковра и начал отжиматься.   
- Раз, два, три... – считала мать.
- Могу и больше, - кряхтел с ковра отец.

***
Фрэд шёл по холлу гостиницы мимо охранника, мимо группы китайцев с чемоданами и, как не тянул он шаги, ресепшн становился всё ближе и ближе. Вот сейчас он возьмёт ключ, поднимется на этаж, и всё - пустой номер, как песок через пальцы время сбежало. Поднимаясь в лифте, он почти с ненавистью смотрел на себя в зеркало напротив и, если бы не поднимавшаяся с ним пожилая пара, он бы наверно плюнул в своё лицо. В номере его дожидалась сумка и чёрный квадрат телевизора на стене. Дождь размазывал по стеклу морды макак, зовущих посетить зоопарк через дорогу.
– Что за лето тут? Дома говорили – сиреневый город... Сирень отцвела и дождь почти беспрерывно. Что ты ждал?! – скрипя зубами, спрашивал себя Фрэд. Наверно, как тот волк, в клетке напротив, он оглядел четыре угла своего номера и, задыхаясь от типовой пустоты, побежал прочь. Нашёл он себя уже у барной стойки под вопросительным взглядом бармена. Фрэд посмотрел на свои вытянутые указательный и средний пальцы, добавил безымянный и твёрдо сказал, – водки, сто грамм.
– Закусывать будете, - поинтересовался бармен, - есть... Фрэд всё пропустил, только когда до его уха долетели слова – селёдка под шубой, - он кивнул, - давайте селёдку. – Кажется, никогда в жизни он не ел ничего вкуснее. Поверх льдистого, обжигающего глотка он брал вилкой с тарелки что-то свекольно блестевшее и с наслаждением ловил языком редкие кусочки селёдки... Стало тепло, и никого вокруг, и руками он сжал свою голову, и пальцы вплелись в пшеничные волосы, – такси..., вызовите мне такси.
Через десять минут он уже говорил таксисту адрес, - Вознесенская 3, - потом они ещё пару минут приходили с шофёром к консенсусу по нужной точке на навигаторе, и вот, уже Кунгурская летела огненной рекой вниз. Потом были повороты, огни окон в тёмных дворах, тени мокрых домов, и потом их путь упёрся в перекрёсток, а за ним сад... нет, не сад – сквер, старые деревья, вознёсшиеся в тёмное небо, огоньки фонарей средь листвы и череда жавшихся друг к дружке последних деревянных двухэтажных домов через дорогу. Такси остановилось на обочине напротив третьего номера. – Приехали, - объявил шафёр. - Фрэд уже знал это. Он видел фото этого дома с детства – крыльцо под балконом, резные наличники на высоких окнах, и сирень кипит по бокам. Он вышел в мокрые сумерки, отпустил такси и смотрел через дорогу на едва светящиеся окна - в доме ещё жили. Он перешёл через дорогу и встал у светящегося, высокого окна на первом этаже – широкий наличник с вырезанным простым узором оказался у него перед глазами. Фрэд протянул руку и потрогал узор рукой – поверхность была шершавой и тёплой. – Здравствуй, - вдруг услышал Фрэд свой голос. Он поднял голову и посмотрел налево, туда, где чернел гнилыми балясинами балкон на фоне мутного неба. И так захотелось войти, стучать, стучать в дверь, что б открыли... Фрэд поднялся на скрипучее крыльцо и уже поднял руку, чтобы ударить, но увидел, болтающуюся на проводе, кнопку звонка, фанерную заплату на замочной скважине и почувствовал запах старости, когда дальше уже ничего нет. Рука его опустилась, он сошёл с крыльца, сделал несколько шагов вдоль заросшего забора и когда, может быть в последний раз, оглянулся на дом, вдруг захлебнулся запахом сирени. – Где ты?! - Фрэд сделал шаг к мокрому, сгнившему штакетнику и стал искать глазами то, что уловил нос..., – вот ты, - среди неухоженного, обломанного кустарника глаза увидели отцветшую кисточку сирени – она уже почти закрылась, но ещё жила.

***
31 декабря 1918 года - день в суете и ожидании перевалил на закат. На Сибирской горожане, сделав последние покупки, торопливо хрустели к своим ёлкам. Над Городом поднимались столбами дымы из натопленных печей, и оранжевое солнце подрумянило заваленные снегом улицы.
С крыльца «Кулинарии” весело, держа в руках бумажные кули с новогодней едой и мандаринами, сбежали два офицера. Из карманов их длинных офицерских шинелей серебрились головки шампанского. Их шинели были хоть и потёрты, но щёгольски затянуты в блестящие портупеи и на рукавах пестрели новенькие бело-зелёные шевроны Пепеляевского корпуса Сибирской армии Колчака. Как только их начищенные, по-фронтовому сбитые гармонью сапоги коснулись заледенелого тротуара, к ним подкатил извозчик,
– Куда изволите, господа? – по-военному молодцевато гаркнул извозчик.
- Геспеда изволят на Вознесенку, - с нажимом сказал тот, у которого из-за башлыка виднелись аккуратно подстриженные пшеничные волосы.
Офицеры с достоинством ступили в санки и расположились на лавке, покрытой цветастым ковриком - мужик на облучке только придержал тихо матерком своего норовистого кормильца.
– Кати к саду, - уже без пафоса, по-свойски сказал пшеничный оглянувшемуся извозчику.
- Калёные, – успел рассмотреть их извозчик, хлестнул вожжами, зычно крикнул, - но, - и дорога полетела под полозья, словно смазанная маслом.
- На каком фронте воевал, -  спросил в спину извозчику тот, у которого были аккуратные, чёрные усики, - он тоже рассмотрел мужика.
- На каком, на каком... на ерманском, - оглянувшись, с недоброй искоркой, ответил извозчик. - Вона, мне и награду дали, - мужик показал на железный костыль, приделанный у него с той стороны, где должна была быть нога.
- Как с конём-то управляешься? – спросил чернявый.
- А баба на чо? Да и сынок помогает.
- Сынку-то сколько лет? – спросил пшеничный.
- Пять годков, аккурат перед войной с Марусей заделали.
Так они скользили по городу под темнеющим небом, мимо горящих окон, в которых уже сверкали наряженные ёлки и говорили, как солдаты одной страны и одной армии. До наступления 1919 года оставались считанные часы.
Когда санки лихо развернулись и встали у крыльца с балконом, распахнулись двери, и на улицу встречать гостей выбежала девушка в одном длинном платье со строчёным воротником, а следом торопилась нянька с шалью в руках, - Оля, Ольга Фёдоровна, накиньте шаль. Но Оля, быстро простучав каблучками по широким ступеням, ловко сбежала на метёную дорожку и с разбегу повисла на пшеничном, обвив своими тонкими руками его шею поверх башлыка. – Феденька! Ждали, ждали, ждали..., - она говорила и целовала в щёки пшеничного, как бы не замечая его товарища. Няня суетилась за ней с шалью и широко улыбалась добрейшим лицом своему Феде и поздравляла его с наступающим годом.  А пшеничный стоял, раскинув руки с бумажными кульками по сторонам, - сестрёнка, задушишь... Нюра, с наступающим!! - На крыльцо, тем временем, вышла старшая сестра Лиза в накинутой на плечи тёмной шубке. За руку она держала укутанную в тулупчик дочку, которая увидев незнакомых мужчин, крепко-крепко прижалась к матери. – Лизонька! Нюша! – воскликнул Фёдор, - вот и мы.       
Второй офицер расплатился с возницей, а когда тот уже готов был стегнуть лошадь и укатить, вдруг сказал, - подожди, - и выложил в безразмерный карман мужика чуть не половину кулька мандарин. – Благодарствуем, барин, - сказал мужик, но не как раньше, а добрее, как ровне.
- Знакомьтесь, - прогудел над улицей голос Фёдора, - мой друг, штабс-капитан Александр Иванович Углёв. – Встречающие притихли и посмотрели на второго офицера. Оля встала на землю, наконец, накинула на плечи шаль из рук няни и, расправив плечи под шалью, посмотрела на Углёва.  А он хлопнул извозчика по плечу, - пошёл! – и повернулся к семье друга.
- С наступающим, Александр Иванович, - чуть поклонившись громко пропела нянька, - пойдёмте в дом, заморозите моих девонек. - А штабс-капитан смотрел на всех, а видел только Олю под белой шалью и молчал, как проглотил язык. Прижавшаяся к Лизе дочка, вдруг развеселилась и закричала, - не молчи! – и этот детский крик расколдовал его. Он поклонился и оставшиеся в куле мандарины покатились под ноги, прямо в снег. Ах! Он, привстав на колено, стал поднимать, а Оля кинулась к нему помогать, и он рассмотрел её тонкие пальцы и волосы цвета льна.
Потом все весело заторопились по деревянным ступеням в дом, в тепло, к печке и елке. У двери мимо глаз Углёва проплыла бронзовая табличка, на которой он успел прочесть: Инженер-механик Борщёв Ф.И.
В широкой прихожей перед лестницей на второй этаж их встретил сам Фёдор Иванович – коренастый седой мужчина с блестящими радостью глазами. Он протянул руки к сыну и всё смотрел, словно хотел рассмотреть что-то новое и запомнить. Они обнялись, поцеловались, и нянька улыбалась, глядя на них, и радовалась, словно это её сын вернулся домой, и улыбка её была простая, простая – всё бы отдала она за каждого в этом доме и себя всю до последней капельки.
- Дома! – Со слезами на глазах выразительно сказал Фёдор Иванович и, отстранясь от сына, разглядывал его лицо, как будто раньше, когда сын прибегал домой со службы из Красных казарм, он был вроде не дома, а сейчас дома. – За стол, за стол, родные мои! – Фёдор Иванович распахнул двери гостиной, а там жаркая печь в белом кафеле, ёлка с шарами, стол с новогодней едой и часы, по которым детей Борщёвых учили времени.
Офицеры стали раздеваться, запахло шинелями, каким-то одеколоном и вдруг ах, и мандарины снова повалились на пол и Углёв растерянно кинулся их собирать, а Оля ему помогала и все смеялись и маленькая Нюша больше всех.
Все уселись за Борщёвским столом. До нового года оставалось чуть – поговорить и поесть, провожая старый год. Нянька поспешила на кухню принести из холодного чулана дожидающийся под полотенцем холодец. Вот уже лоток на столе, холодец при всех режут, мужчины разливают водку ещё из старорежимного запаса.
– А налейте мне тоже водки, - махнув рукой, попросила Лиза. Ей налили. – А мне, а мне, - болтая ножками, запросила Нюша и протянула свою кружку. – А тебе морс, он сладкий и полезный. Оле и Нюше налили морс из Борщёвской чёрной смородины. Стол притих, как-бы собираясь с мыслями, формулируя самое главное. Вдруг, стоявшая у кухни нянька сквозь слёзы сказала, -  вот-бы Александра Николавна видела. – Фёдор Иванович сдвинул брови, - Санечка видит... Нюра, садись с нами. Мы должны быть все вместе. – Все заговорили, – садись Нюра, садись. – Фёдор подставил стул. Маленькая Нюша потащила няньку за руку – та села. Фёдор Иванович поднял рюмку, уж было сорвалось у него с губ - господа... он сделал паузу и сказал,
- Родные мои. Я хочу, чтобы эта чума непонимания прошла... Да, чтобы чума чудовищного непонимания прошла. Чтобы мы, наконец, принялись за работу. Мы, русские, не убивали бы друг друга, а сели б за общий стол и решили, как дальше жить. Так много необходимо сделать для нашей Родины, - Фёдор Иванович посмотрел на заледеневшее в узорах окно, мотнул головой, прогоняя минутную слабость, - Фёдор, Александр, вы наши герои. Волей Божьей, мужеством и дерзостью армии русской город наш освобождён. Будем же милостивы к заблудшим. Россия такая красивая... такая большая... нам столько надо успеть. Очень хочу работать. Давайте выпьем за Россию, - все, и маленькая Нюша, выпили. Нянька, чуть пригубив, вся сморщилась, прикрыв губы концом головного платка.
Фёдор слушал отца и видел, что стар он. Слова эти он слышал от отца уже не раз, но всё катилось не так, - а как-то по-другому? Как?! - Фёдору надоело задавать себе этот вопрос, да и не к месту сейчас, хотелось просто посидеть со своими. Отец же смотрел на всех и старость свою увидел по Фёдору, и слов своих, действительно уже говорённых, ему стало жаль. - Боюсь, отец, до того чтобы нам сесть за общий стол ещё долго придётся идти, - услышал он Фёдора и промолчал.
– Мы не ожидали, что так быстро красные сдадут Город, - отпив морса, сказала Оленька.
Углёв смотрел на неё, а она другая. Не та, которая помогала ему собирать мандарины, - она похожа на отца, - думал он, - они все похожи, но она больше – глаза серьёзные, не пускают близко.
- Ротами сдавались, - подхватил разговор Фёдор, - я с мальчишками из Алексеевского училища батарею в Красных казармах разоружил без единого выстрела, - Фёдор поддел с блюда вилкой солёный рыжик и с удовольствием проглотил его поверх водки, - Нюра, узнаю твои “хохловские” рыжики... Вот так если пойдём – летом в Москве будем, - говоря это, он посмотрел на отца и, как всегда бывало, почувствовал, что отец как-бы закрылся, – чужой в доме, - объяснил себе Фёдор, - потом потолкуем.
– А вы как думаете, Александр?  - спросила Углёва Оля.
Тот от неожиданного вопроса вскинул свои чёрные глаза, а у самого закружилась голова от её голоса. Он отогревался среди родных друга, волнения последних дней осели и сейчас он думал только об Оле. Её вопрос снова бросил его в то морозное утро и всё, что застыло с того времени в его голове выплеснулось в ответе. - В то утро я расстрелял отделение своей роты... это были рабочие с Кружилихи. Стрелял в спину..., извините, у меня это не выходит из головы... Я стрелял так, как если бы это были немцы. - За столом повисла тишина. Лиза прижала к себе Нюшу и часто-часто целовала в головку. Александр навалился на стол, упёрся глазами в скатерть, боясь смотреть в глаза сидящих за столом и главное в глаза этой девушки напротив, - извините, война, - выдавил он пошлое объяснение и заставил себя поднять глаза на Олю. Девушка смотрела на Углёва, и только жалость, которая не унижает, а согревает, была в её глазах.
– Александр, - Оля говорила ему так, как бы говорила это ему его мать, таким же тоном, - вы ведь защищаете правду... ведь правду?
- Оля! – выкрикнул Фёдор Иванович... и замолчал.
– Да, - ответил Углёв. Вопрос о правде он для себя решил давно, ещё на фронте и, сказав да, он откинул, как и раньше подробности.
- Скажите, что значат ваши бело-зелёные шевроны на рукавах. Ведь это знаки не Русской армии... не той армии, - продолжала задавать вопросы Оля.
- Это знаки Сибирского корпуса полковника Пепеляева, - ответил Углёв.
- Анатолия Николаевича уже произвели в генерал-лейтенанты, - уточнил Фёдор.
- Что же вы будете делать, когда ваша армия победит? – по- инженерному, вытягивая причину и следствие, спрашивала Оля.
Вот тут у Углёва оставался вопрос, на который он не находил ответов, и бело-зелёная лента, как кусочек их бело-зелёного знамени, была одной из тех подробностей, которые он гнал.
- Разберёмся... Самостийной Сибири, конечно, не будет... да и Анатолий Николаевич это должен понять, - твёрдо ответил за Углёва Фёдор, - надо ещё победить. 
– Расскажите, как вы подружились с Федей, вы ведь не из нашего города, - вступила в разговор Лиза.
 – Мы с Александром у красных познакомились, - опередив Углёва, начал Фёдор, - помнишь, у них в конторе? Тебе тогда комендантскую роту дали, а меня в Красные казармы фортификацией заниматься.
– Да, это так, - ответил Углёв, - смотрел на тебя и думал, кто же ты?
– Я тоже смотрел на тебя, - в тон ему ответил Фёдор, - а уж когда завертелось в городе, Александр сильно помог нам. Ты когда успел отряд-то сколотить?
- Несколько человек из своей роты... кого наганом, кого словом, и горожане пришли.
- Сами пришли? – Спросила Лиза.
- Да, с десяток чиновников у меня было.
- Эти пальтишки, “пирожки”, валенки... а реалисты просто дети, - снова заговорил Фёдор, - когда я скомандовал им – равняйсь, один так повернул голову, что обратно уж не мог... И смех, и грех.
- Александр, всё-таки, вы откуда? – спросила Лиза.
В это время прижимавшаяся к матери Нюша подошла к дедушке и забралась к нему на колени – она, верно, тоже почувствовала его молчание. Фёдор Иванович погладил девочку по голове и крепко-крепко прижал её своими руками к груди.
- Я из Ярославля. Дед заработал дворянство трудами на железной дороге. Отец тоже всю жизнь трудился на чугунке. Я учился в Петербургском институте путей сообщения... один год. С 15 го на фронте.
- Путейцев ведь не мобилизовали, - спросил Иван Фёдорович.
- Я ушёл добровольцем.
- А как попали в наш Город? – продолжала расспрос Лиза.
- Воевал в Северной области, был ранен, направлен долечиваться в Город, – Александр говорил, как докладывал, и смотрел на Олю. Она ж не смущалась – смотрела на него серыми глазами и может быть в этой тёплой гостиной, в доме инженера Борщёва стрелки на часах показывали мгновения, о которых Ольга будет рассказывать своему сыну, и которые будет помнить до конца своих дней. И это видели все.
Нюра вдруг вспомнила про горячее, - ох, про горячее-то я забыла! – всплеснула руками и метнулась на кухню. На горячее было мясо томлёное с картошкой прямо из печи - Нюра торжественно вынесла его на огромном блюде под восхищенное запахом “ммм” и поставила в центр стола.
Новогодний ужин продолжался, время летело к полночи, разговор сменился о прошлом, о том, ещё до войны. Вспомнили, как Фёдор учился в реальном училище, как готовился к поступлению в Петербургский политехнический, о Петербурге...
- Ой, - вдруг воскликнула Оля, - Александр, вы не видели, как рисует наш Федя. Сейчас я принесу. Пап, Федины рисунки у тебя? – Отец, весь в воспоминаниях, поднял руку и пальцем показал на дверь своего кабинета, глотая подступивший к горлу комок, сказал, - там, в секретере, на верхней полке. – Оля быстро вошла в отцовский кабинет, а Александр наблюдал в открытую дверь, как она вся вытянувшись, на цыпочках ищет в секретере рисунки брата.
Вот она вернулась с большой картонной папкой и положила её на колени отца - тесёмки развязаны, папка открыта и вслед за учебным натюрмортом и головой римского героя все увидели улицы
Города, дома с высокими окнами, автомобиль у губернаторского дома, ротонду в городском саду и сирень. Предпоследним был акварельный рисунок, на котором перед окном стояла корзина с букетом сирени, а за окном был сад.
– Вот это окно, - сказала Оля и показала на окно в центре гостиной, - обычно перед ним стоит стол.
Пройдёт война, потом ещё одна война, этот рисунок попадёт городскому художнику, и корзина с сиренью перед окном станет картиной, написанной масляными красками и появится в домах у горожан.
Последним был рисунок железнодорожного моста – на нём были выписаны тушью мельчайшие подробности конструкции. Это была курсовая работа Феди в реальном училище.
Вдруг что-то щёлкнуло, часы проснулись, и по дому разлился звон - часы пробили двенадцать.
- Опоздали, боже, опоздали, - заговорила Оля. Все радостно засуетились. Фёдор быстро-быстро разлил шампанское и общий взгляд на часы - звон фужеров, тишина и надежда. Только маленькая Нюша широко зевала на коленях у Нюры.
– Нюша! – Лиза присела у дочки, - тебе уж спать пора, наступил новый год.
- А стихи? – раскрыв широко глаза, пролепетала девочка.
- Ну давай, расскажешь стихи, и спать, - Лиза провела ладонью по волосам дочки и поцеловала в лоб, - вчера весь вечер и сегодня утром учили стихи про новый год, давайте послушаем, - уже всех попросила Лиза.
Фёдор взял племянницу на руки и поставил на стул перед печью. Все смотрели на девочку, а она на всех. Нюша набрала воздуха в грудь, выдохнула, поправила своё серебристое платьице. – Баская, - улыбаясь, сказала Нюра. Нюша снова набрала воздух, оглядела всех, а особенно военных, и начала:
- Скажи-ка дядя, ведь недаром, Москва, спалённая пожаром, французу отдана, ведь были ж схватки боевые, да говорят ещё какие. Недаром помнит вся Россия про день Бородина...
В комнате звенел детский голос, а взрослые удивлённо и восхищённо слушали неожиданные стихи Лермонтова. Александр вытянулся в струнку и, кажется, у него дрогнули губы, Фёдор Иванович слушал, и глаза его блестели от слёз, и капля катилась по щеке. Лиза сидела, наклонив голову. Отзвучали последние строки, девочка поклонилась, аплодисменты.
– Милая ты моя, золото, золото, - воскликнул Фёдор, подошёл, взял девочку на руки и расцеловал, - Нюш, а кто это тебя научил?
- Папа.
- А где же твой папа? – допытывался Фёдор, раскачивая племянницу в объятиях. Девочка молчала. – Лиза, от Кости есть, что-нибудь? Он пишет? Где он? - Лиза, наконец, встала и тихо сказала, - Константин у Блюхера. - В гостиной повисла неловкая тишина. Нюра подошла к Фёдору, протянула руки к Нюше, - пойдём ка, красавица, спать. – Девочке не хотелось уходить, она прижалась к дядьке, а тот носом уткнулся в её головку и раскачивал девочку вправо-влево.
 – Нюшенька, я с тобой в зорю-зореницу сыграю, разочек, - уговаривала нянька девочку. Та сразу вся вытянулась, выскользнула из рук Фёдора и бросилась в ласковые руки няньки, - пойдём, пойдём. – Они ушли, и Нюше никто не сказал, чтобы она пожелала всем спокойной ночи.
От напряжения в сети или от невысказанного возмущения вперемешку с удивлением, в абажуре над столом вдруг ярко вспыхнула и погасла лампочка, в гостиной стало мрачно, и даже накрахмаленная белая скатерть жёлтой простынёй лежала на столе.
– Я принесу, отец, где у нас лампочки? – бодро повернувшись на каблуках, спросил Фёдор.
– Они в моём секретере, справа, внизу, - подсказал сыну Фёдор Иванович.
Фёдор ушёл в отцовский кабинет, а в гостиной его, молча, ждали. Он вернулся с лампочкой в гофрированном картоне, - да будет свет! – с этими словами он достал лампочку и как бывший студент-электрик посмотрел на то, что было написано на стекле, - 40 ватт, Филипс и К... Ха, ха, ха. Антоша Филипс ловко подъехал к столичным вельможам, - смеясь, Фёдор дотянулся до абажура, выкрутил старую лампочку и вкрутил новую, - вот и всё, нам остаётся вкручивать лампочки и наслаждаться светом. Давайте выпьем, господа... водка у нас ещё есть, - Фёдор подхватил со стола графинчик беленькой и принялся разливать.
– А Александр Николаевич Лодыгин работает в Соединённых Штатах, - грустно сказал Фёдор Иванович, - и их лампочки, по-видимому, нам нужны для того, чтобы не промазать... друг в друга.
– Папка! Зачем ты?! – Оля пушинкой метнулась к отцу и обняла за плечи, - папка, не надо. - Так наступил для них 1919 год.

***         
В это время Серёга Паутов ступил на лёд. Перед ним, сколько глаз мог видеть, вправо и влево, накрытая ночным мраком и ледяным туманом, хрустальной дорогой лежала Река. Ледяной ветер гнал позёмку по той дороге, впереди чёрнела полоска леса, а над головой горел разворошённым костром Млечный путь.
В ту зиму на запах человеческого мяса и крови волки подошли к Городу и обложили его кольцом. Ночами даже в центре на Кунгурской слышали волчий вой, и собаки прятались в подворотнях.
Серёга перекрестился, достал из валенка нож лучшей кружилинской стали, зажал его в рукавице и пошёл. Свой манлихер он оставил на ответственное хранение той женщине, которая несколько дней назад спасла его от казацкой шашки. Уходя из города, он так и сказал ей: оставляю вам ружьё на ответственное хранение.
Под Большой и Малой Медведицей, вспоминая отца и мать, всю-всю свою родню и мужиков, кто остался лежать на Сибирском тракту, Серёга Паутов шёл по Реке. Сверху, если кто-то на него смотрел, то видел крохотного человечка, который захотел жить, чтобы построить счастье для всех.  Может быть, этот кто-то пожалел Сергея – ведь должен же Он, наконец, что-то сделать для них, для тех, кто вечно глядит в небо и ждёт от него милости.
Сергей, глотая густой ветер, видел мать и брата Толика. Как они приехали из вятской деревни просить отца вернуться, как ждали их у заводской проходной тихо и безнадежно – глаза матери, прижавшегося к подолу брата и отцовское нет. Отец тогда стал получать на заводе больше денег и надеялся скопить. Отец с Сергеем ушли из деревни осенью 11-го, когда стало ясно, что до весны еды не хватит, и с палатей блестели на отца голодные глаза Толика и младшей сестры. Сестра умерла той же зимой, а весной 12-го умерли от голода дед и бабушка. Сергей с трудом вспоминал их, лучше деда с огромной бородой и церковной книгой в руках, а бабушку, как размытое пятно, только белый платок. Ветер рвал полушубок, стеной вставал на пути, а впереди был путь без конца и память и злость.
В 15_м, когда завод выполнял военный заказ, в литейке случилась авария, и отец держал лебёдку один и не мог крикнуть. Его заматывало, а он держал... держал до крови из носу, потому что внизу были люди. Отцу раздробило ноги и начальство выделило ему “пензию”, как говорил отец. С тех пор рокот подшипников от его тележки, да стук утюгов по дороге был слышен от их барака до заводской проходной каждое утро, и отец был горд, – у меня “пензия”.
В 17¬_м, когда на собрании выбирали совет, отец выкатил к трибуне, и, стуча утюгами по металлическим плитам, кричал, - Антихристы! Что вы делаете! – и его прогнали. Он колотил утюгами по плитам всё сильнее, сильнее и катил прочь, мимо людей, которые что-то орали ему и не помнили, за что он потерял свои ноги. Сергей не догнал его, а стоял в толпе, опустив глаза.    Ночью он нашёл отца в кабаке – тот лежал под столом, весь в блевотине и моче. Сергей волок его на себе, а отец бормотал ему, - утюги, утюги. - У самого барака отец попросил опустить его и, проскрипев до колонки, стал умываться, а Сергей жал рычаг. Отец умывался долго, а потом покатил к бараку и остановился у чёрной дыры, и плечи его затряслись. Таким и стоял в глазах Сергея отец.       
Сергей был уже на середине Реки, когда вдруг, закрыв небо и звёзды, белая мгла навалилась на Реку. Позёмка вздыбилась, и метель заплясала, как тысяча ведьм. Ветер колючими иглами забил глаза, нос, рот – не вздохнуть, задушит, унесёт, раздавит по льду в кровь. Сергей встал на четвереньки, потом лёг, и его медленно поволокло назад, к Городу. Тогда он начал зарубаться ножом и ползти, отмечая каждым ударом метр за метром свою дорогу к красным, на запад от Города. И думал Сергей, колотя ножом в лёд, что в Городе чума, оспа, тиф и он, ученик формовщика из литейного цеха, обязательно вернётся и отмоет свой Город и сделает всё по справедливости, каждому по делам его.
Стая волков не учуяла человека – прижимаясь, друг к дружке, они лежали в снегу и ждали тишины.               
         
***
Засунув руки в карманы, ступая, по мокрому асфальту, Фрэд шёл по Екатерининской, – это та же Екатерининская, по которой ходили они, ну и пусть себе стоят тут эти страшные многоэтажки... жуть, но вот она земля-то, - Фрэд даже топнул по тротуару, - та же. Он шёл, и сердце клокотало от будущего, от тревоги, страха и жажды ожидаемого, жадно ожидаемого будущего. Тут ещё самоедство точило нож, а улица вела Фрэда к новым и новым воспоминаниям прадеда. Толстая тетрадь перелистывалась страница за страницей, перекрёсток за перекрёстком.

***
Фёдор смог придти домой уж только после крещенской недели. Ему очень хотелось поговорить с отцом, но формирование офицерского полка, строительство укреплений, к которому Фёдора подключили как инженера, не оставляло времени на встречу. Наконец, вечером он ушёл из казармы домой.
Странно, он, уже давно самостоятельный человек, фронтовик, сверял себя по тому, что думал о нём отец, и в тот вечер, идя в родной дом, он тревожился за то, о чём отец молчал в новогоднюю ночь.
В прихожей его встретила Нюра. Привычно он отдал ей башлык, фуражку, скинул на руки шинель и услышал в ответ, - ждёт. В гостиной он встретил Лизу с Нюшей за пианино и тоже поймал плещущие тревогой глаза сестры. Сзади его обхватили нежные руки Оли, - Федя..., папа ждёт. - Фёдор вошёл в кабинет отца и закрыл за собой дверь. Отец сидел за столом и что-то быстро писал. Он слышал, что пришёл сын, но не вышел навстречу и не мог просто сидеть, уставясь в дверь кабинета и ждать, когда она откроется.
– Здравствуй, отец, - бодро поздоровался Фёдор.
Иван Фёдорович положил ручку, промокнул написанное и поднял на сына глаза. Фёдора поразило что-то детское и беспомощное в этих глазах... и родное. Отец молчал. Фёдор, садясь в кресло напротив отцовского стола, доложил с пафосом - сам удивился, зачем так, - приняли присягу, в полку воодушевление, работы ... не в проворот.
- Какую же по счёту? – тихо спросил отец.
Фёдор не ответил. Они сидели друг напротив друга и молчали.
- Весь город в объявлениях, - продолжил Фёдор Иванович, - требуется кучер, требуется прислуга, требуется кухарка... На Екатерининской публичный дом открыли. На Товарной раздетые красноармейцы вагоны грузят... в одних гимнастёрках, на ногах портянки. Что вы делаете!? – Фёдор Иванович снял очки и аккуратно положил на бумаги. Близорукие глаза отца прострелили Фёдора искренним, наивным непониманием происходившего.
- Отец, ты же помнишь, как было при большевиках? Трудовая повинность, эти хамы распоряжались... нами распоряжались, - потом, помолчав, добавил, как оправдание, - Пепеляев рвётся к Вятке, фронтовики ушли из города. - Отец как не слышал последнее, - эти хамы просто начали считать.
- Да, да, именно, считать и делить... вот это самое главное было у них.
- Да, делить! Чтобы у каждого ребёнка было молоко! – у Фёдора Ивановича даже сорвался голос, - они люди, а мы их в присутственных местах их темнотою об стол возили, а они стояли без шапок и кланялись... Эти хамы дали вам оружие... под честное слово... Под честное слово!!! А вы им в спину?!
- Отец, я не ожидал от тебя. Они убили царя, семью его, убили великого князя Михаила Александровича...
Отец перебил сына, - что-то я не знал среди вас ни одного монархиста. Где же вы были?! Вас целый полк офицерский собрался. Измена, измена, алчность и глупость, вот что гонит нас против своего же народа... Мы мужика и по отчеству-то не знаем... Не верю я, что большевики семью царскую расстреляли. Думать же надо, сын! Ты инженер – думай! Им сейчас много денег будет надо – царь это деньги. А вот почему ваши вожди царя русского бросили – это вопрос. 
- Отец! – вскипел Фёдор, - что они с попами сделали?
- Не нам судить. На Екатерининской девки за буханку хлеба офицерам отдаются.
- Нет, ты ответь, отец. Что они сделали с отцом Андроником?!
- Я сейчас постоянно думаю, что будет, если победите вы? Страшно. Мракобесие и спесь. Отец Андроник призывал их вешать! А жидов и за людей не считал...
- Вот они его живым в землю и закопали...
- А вы поминки по нему справляете?! Выйди на Реку, сын. На Реку выйди...ии, - Фёдор Иванович говорил это уже рыдая.
Фёдор, не имея мочи продолжать разговор, встал и вышел из кабинета. Навстречу ему бросилась Оля, - Федя! Давайте не будем ссориться, - сестра говорила громко, чтобы слышал отец, - давайте пить чай. Папа, Лиза, Нюша, давайте пить чай. Нюра, приготовь чай... а почему не пришёл Александр?
- Их батальон направили к Кунгуру, - едва сдерживая удары сердца, ответил Фёдор и тут же посмотрел на Лизу. Сестра встала у пианино и, как показалось Фёдору, посерела, и губы её дрожали, и ладонь нажала на клавиши, разрывая человеческую речь.

***               
Утром, в самое крещение, Фёдор Иванович ехал на завод в санках, раскладывая день свой по намеченным делам. Накануне он всё точно продумал, нарисовал даже эпюру распределения усилий на грани резца и наметил провести испытания нового инструмента с самого утра. Санки легко скользили, мимо летели улицы, прохожие спешили на завод, настроение у Фёдора Ивановича было превосходное. Светлеющее небо и всё вокруг вдруг наполнилось перезвоном к заутрене. Фёдор Иванович снял шапку начал креститься и кланяться проплывающим мимо знакомым с завода, и ему в ответ кланялись, узнавая инженера. - Боже, как хорошо! – говорил себе Фёдор Иванович, - счастье, вот же счастье!
Проехав проходную, он тут же направился в токарный цех, раскрасневшийся прошёл между станков к тому, на котором намерен был провести испытание. Инженера уже ждали два токаря. Рабочие почтительно поклонились. Фёдор Иванович поздоровался с каждым за руку, - ну что, с Божьей помощью примемся? – Инженеру передали на чистой тряпице заготовку резца, Фёдор Иванович взял её в руку, подошёл к металлическому листу и, рисуя мелком результат своих домашних бдений, стал объяснять, как надо сделать заточку. У станка собрались все токаря цеха. На инженера смотрели умные глаза, - они всё понимают, мы понимаем друг друга и хотим сделать хорошо, и ещё лучше, и ещё, и ещё..., - думал Фёдор Иванович, глядя на рабочих.
В это время к станку подбежал мальчишка-подсобник и, перебив инженера, зычно крикнул, - там... красных по Реке ведут. – Сначала, цыкнув на парня, рабочие дали пацану подзатыльник. А тот, разрывая все правила, закричал, - их к прорубям ведут! – Мальчишеский голос прозвенел по цеху, оборвав работу станков, движение железа - тишина..., и топот ног по металлическим плитам. Фёдор Иванович вместе с токарями выбежал на цеховой двор, солнечное сияние, усиленное снегом и льдом, заставило зажмурить, все побежали на берег. Река - ледяная дорога сверкала на солнце, и дымы дальних изб столбами поднимались в синее небо.
Топкий снег, хрип перехваченных морозом глоток и пар из хватающих ледяной воздух ртов. Выше по течению люди увидели пленных красноармейцев, идущих белой колонной, и серых солдат по бокам с колючими штыками. Утопая в снегу, заводские кинулись на самый край летящего в небо берега.
Забыв о сердце, Фёдор Иванович бежал со всеми, он падал, вставал и снова бросался в снежную зыбь - вот и край. В расстёгнутой шубе, с болтающимся по сторонам шарфом Фёдор Иванович встал над Рекой.
В звенящей тишине, по Реке вели пленных – раненых, избитых. Белое нательное бельё уже промёрзло, покрылось серебром инея, и пятна крови горели как дыры в телах. Фёдор Иванович всё повторял, - белый, красный, голубой, белый, красный, голубой ...
Колонна красноармейцев всё тянулась и тянулась, а до берега долетал скрип их шагов, мат конвойных, да храп казацких лошадей. Красноармейцев было не меньше роты. Гнали их к огромной чёрной дыре, и лёд там был красным.
Опираясь на товарищей, в колонне шёл Васька Косожихин - гармонист, матершинник и любимец на любой заводской вечёрке. Частушки из Васьки лились как написанные, он ещё и сам на ходу их придумывал. Посмотришь Ваське в глаза - добрее и вернее парня не сыскать, за друга последнюю рубаху отдаст и жизнь. Он и его товарищи были с Очёрского механического завода - вместе ушли добровольцами к красным, вместе сейчас шли на смерть.
Мимо парней деловито просеменил поп с крестом в руке, из под чёрной рясы блестели на снегу сапоги из дорогого хрома.
– Куда спешишь, вошь Христова? – крикнул ему в спину Васька. Поп даже не оглянулся на него, так и пробежал вперёд к проруби.  Тут Васька, сощурив глаза, посмотрев небо и, то ли завыл, то ли запел - тихо, как бы из далека, набирал силу его голос: как по нашей речке плыли три дошечки..., – и во всё горло, набрав в грудь напоследок мороза, грянули парни, - эх, ёб твою мать, плыли три дошечки, - и снова, - эх, ёб твою мать, плыли три дошечки!!! – захлёбываясь ледяным ветром, уже орала вся колонна и крик этот, утверждая жизнь, нёсся над Рекою.
На колокольне, отзвонив к праздничной заутрене, стоял молоденький звонарь, прижимая к груди верёвки - он любил после перезвона потоптаться по звоннице, посмотреть на Город. В ушах у монаха ещё стоял звон, когда утро разорвали далёкие пулемётные очереди. Звонарь шагнул к перилам и увидел то, что не могли видеть горожане – за морозной дымкой, там, где вставало над Рекой солнце, с трёх санных тачанок расстреливали мечущихся по льду людей. Казаки не догоняли тех, кто бежал, бежал, бежал, куда-то по льду – всё равно замёрзнут на пир волкам. Монашек, заметался по звоннице, как потерянный, упал на колени, снял шапку и быстро-быстро закрестился, потом обнял перед собой балясины и так стоял долго, долго, глядя вниз... и Кунгурская поплыла в слезах.
Васька лежал на спине и смотрел в небо. Над ним кто-то склонился и стал срывать с груди нательный крестик.
– Не трожь, бля... не ты весил, - выдавили губы. И всё... и, синь поплыла, и густая, чёрная вода петлёй захлестнула горло.
Фёдор Иванович стоял в снегу, а в глазах было черным-черно.
- Покойники-то весной всплывут... у Сарапула, - донеслось до него, - вот тогда мужики-то поломят.

***
Город светился огнями реклам, фонари подпирали чёрное небо, манекены застыли в витринах, светофоры мигали по заведённой программе, а людей и машин не было. Фрэд вышел на Кунгурскую и потопал к Колокольне. Войдя в тень лип, он встал напротив крыльца – подойти сразу к Колокольне он почему-то не смог. Постояв с минуту, он вышел, посмотрел в проткнутое иглой колокольни ночное небо и медленно перекрестился, – вот, где-то тут, может быть, на этих ступенях, умер мой прапрадед, - сказал вслух Фрэд. Он подошёл к крыльцу, сел на ступени, посидел, - чего ж я говно-то такое? - Фрэд провёл ладонями по мокрому камню, посмотрел в сторону Реки – идти туда не хотелось. Он достал мобильник, набрал Алексея, позвонил, - плевать, что уже третий час ночи. Неожиданно быстро в трубке прохрипел голос Блинова, - у телефона.
– Это Фрэд. Надо встретиться, - ответил Фрэд.
- Валяй, - дальше был адрес, и связь прервалась.
Прибежав в номер, Фрэд вызвал такси, схватил так и не разобранную сумку, скатился по лестнице в холл и уже через пятнадцать минут давил на кнопку домофона Блиновкого подъезда – тирлинь-тирлинь, и дверь открылась. Поднимаясь в лифте, Фрэд всё думал, - что я скажу? Зачем? – но лифт, не спрашивая зачем, поднял его на одиннадцатый этаж и пригласил выйти. Дверь квартиры была уже приоткрыта, и Фрэд тихо вошёл в прихожую. В проёме прохода в гостиную, закрывая свет настольной лампы, стояла долговязая фигура Алексея – тёмное лицо, майка, скрещённые на груди руки.
- Дверь закрой, - услышал Фрэд. Он аккуратно прикрыл дверь.
- Захлопни. - Фрэд сильно хлопнул до щелчка, повернулся к Алексею – тихо, тихо, они одни.
В тишине Фрэд услышал, - проходи... водки нет.
Фрэд вошёл за хозяином в гостиную, провалился в диван, Алексей сел верхом на стул, повернувшись спиной к горящему экрану монитора.
- С чего начать..., зачем я тут, - крутилось в голове Фрэда, - я сейчас ходил по Городу. Город, понимаешь, он тот-же, всё, как написал прадед, только сирени нет... - Часы размечали тишину равномерным ходом. - Я тут меньше суток, а когда говорю, то слова, как пью, не напьюсь. Говорок тут, как у моей бабушки Ани. Когда я увидел... услышал Люсю на выставке, узнал, что она отсюда – решил приехать. Я давно собирался, а тут решил, - не останавливаясь, словно боясь что-то забыть, говорил Фрэд.
- Здрасьте, внучёк, - сонно съязвил Алексей.
Фрэд стянул свой вытянутый на груди пуловер, бросил в угол дивана, – мне уже за тридцать, - Фрэд посмотрел устало на Алексея, - если можно, налей чаю, и я пойду.
Алексей ушёл на кухню – было слышно, как он включил чайник, звенел чашками. Фрэд сидел в диване, невольно обводя глазами полутёмную комнату. Монитор светился схемой химического реактора с бегущими цифрами. На краю стола лежала “Кружилиха”. На стене, рядом с рабочим столом он увидел портрет Люси – стоит в сквере перед Исаакием и смеётся безоглядно от счастья. Вошёл Алексей с чайником, чашками, сахарницей, вывалил всё на журнальный столик, заварил пакетики.
- Это ведь в Ленинграде? – размешивая сахар, спросил Фрэд.
- Это в Санкт-Петербурге... в прошлом году.
- Уже не успею порвать контракт, я отпишу Люсе, что предложение аннулирую.
- Ну, ты и тип. Хочешь, чтобы я Люську шанса лишил?!
- А если вы вместе приедете работать? Люся говорила, что ты серьёзно работаешь в химических технологиях, - Фрэд кивнул на монитор. Алексей смотрел на Фрэда как на сказавшего глупость маленького мальчика. Фрэд поймал этот взгляд, но не почувствовал себя слабым или униженным – он, скорее, понял свою двойственность. Вот уже почти сутки он не включал, как обычно, броневую защиту, не играл полифонией своего классического английского – он просто сидел без шлема, без лат, распахнутый на встречу всему. Нет, нет, он не капитулировал – просто это был редчайший случай, когда ему не нужны были всякие железки, он говорил без прикида, на русском, не следил, как звучит то, что он говорил, не искал второго, третьего смысла, и каждое мгновение упирался в себя самого.
- Я уезжаю.
- Вали.
- Опять..., - Фрэд сгорбился над чашкой с чаем и языком разрывал безуспешно верхнее нёбо, - вали..., - звучало в ушах и часы гремели секундами, - я вырос под это “вали”. Мой прапрадед умер у вашей Колокольни в 19м. Он шёл с завода...
- Мне-то зачем это? – перебил Фрэда Алексей, отхлёбывая с удовольствием горячий, сладкий чай.
- Ты, я вижу, историю хочешь знать, - Фрэд показал глазами на лежащую на столе “Кружилиху”, А я не хочу валить из России... как говно.

***               
Фёдор Иванович, вышел за заводскую проходную до вечернего гудка. Он не взял извозчика, потому что хотел пройтись без толпы по улочкам, подёрнутым зелёным пушком, подышать смолистым майским воздухом. Шёл он бодро, распахнув пальто, раскинув шарф, обводя глазами блаженную округу и, иногда прицелившись, давил кончиком своей трости упавшие под ноги тополиные почки. Вдали он увидел цепь солдат, перегородивших улицу. Он ещё отметил, - уже без шинелей... значит весна. Из любопытства Фёдор Иванович подошёл к солдатам и спросил унтера, - что тут происходит?
- Да, политических контрразведка арестовывает, вы бы отошли вон туда, ваше благородие, - ответил унтер и показал рукой на небольшую толпу зевак на другой стороне улицы. Фёдор Иванович, глядя за цепь, медленно отошёл к людям. Ему кланялись, снимали шапки, узнавая инженера. Он тоже увидел знакомых. Все замерли в ожидании – как будто ждали открытия занавеса и начала спектакля. Фёдор Иванович сразу узнал дом, возле которого крутились шпики в штатском. Это была начальная школа, в которой учились и его рабочие - деревянный одноэтажный дом под железной крышей с высоким крыльцом и прибранным к весне палисадником. Ближе к дому под старым зеленеющим тополем стояли несколько офицеров. В одном из них Фёдор Иванович узнал Углёва. Как показалось ему, тот стоял хотя и рядом, но как-то отстранённо от других, словно подчёркивая, что он не с ними.
В последнее время, вернувшись с фронта в Город на переформировку батальона, Александр часто бывал в их доме. Он приходил с Фёдором, иногда один и все в доме знали, что он приходит к Оле.
Фёдор Иванович помирился с сыном и успокоился, объясняя себе всё случившееся смутой и ещё много чем, о чём думал каждую свободную минуту, – в конце концов, дни идут так привычно, нам необходимо пережить это, перетерпеть и зажить как всегда, - говорил он себе. Он стал чаще ходить в церковь – его успокаивала служба, но почему-то, когда начинали петь, его душили слёзы, - старый стал, - думал он о себе.
Отношения Оли и Александра радовали Фёдора Ивановича и тревожили. Ему казалось, что вот-вот сказка закончится и придёт что-то настоящее. Они играли с Углёвым в шахматы, иногда поболеть за игроков собиралась вся семья, даже Нюша становилась коленками на стул посмотреть за игрой деда с женихом тёти Оли, и Нюра вставала, прислонясь к косяку кухонной двери порадоваться, что все вместе. Наверно это было счастье, но это было только сейчас, под тиканье семейных часов. Оля стала как самый милый цветок, и счастье лилось из её серых глаз и плескало на отца, брата, сестру, Нюшу, Нюру. Когда приходил Углёв, то отцу хотелось встать у дверей часовым и не пускать в дом время. Они говорили обо всём на свете, но никогда о будущем.
С крыльца сбежал шпик, держа в руке, затянутой в перчатку, книжку журнального формата и протянул её одному из офицеров. Тот небрежно раскрыл журнал, побежал глазами по строчкам, и тут до глазеющих горожан и до Фёдора Ивановича донеслось то, что сказал офицер товарищам.
- Господа, полюбуйтесь, сочинения Максима Горького, - он перекинул несколько страниц, потом ещё полистал, - вот послушайте, господа: Когда я пьян... мне все нравится, - начал читать офицер с ленивой хрипотцой, -
 Н-да... Он - молится?
Прекрасно! Человек может верить и не верить... это его дело! Человек – свободен! ...
В это время из дома доносились глухие звуки, вроде тех, что раздаются при выбивании ковров и тихие стоны вслед за каждым ударом. Офицер продолжал читать, -
он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за всё платит сам, и потому он свободен!
- Господа, ведь надо же так пудрить мозги..., - офицер оторвался от чтения, посмотрел на товарищей, подмигнул шпику и продолжал декламировать:
 Человек - вот правда!
Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! - это ты, я, они,
старик, Наполеон, Магомет... в одном! Понимаешь? -
В это время из дома на крыльцо два крепыша в штатском выволокли за руки мужчину и по ступеням потащили на проезжую часть к телеге. Голова мужчины запрокинулась к дороге и все собравшиеся смотрели на глядящее в небо лицо. Фёдор же Иванович не мог оторвать глаз от тела, белевшего из дерущих по земле брюк. Белая полоса становилась всё шире, шире... и человека, подхватив за штанины, бросили в телегу. А офицер продолжал с ленивой растяжкой:
 Это - огромно! В этом - все начала и концы... Всё – в человеке, всё для человека! Существует только человек, все же остальное дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это - великолепно! Это звучит... гордо!
Че-ло-век! Надо уважать человека!
Офицер оторвался от журнала и, сдвинув фуражку на затылок, с пафосом спросил, - понимаете, господа? ... Дочитались..., дотрепались!!! – офицер поискал глазами потерянную строчку и продолжил декламировать:
- Работать? Для чего? ... чтобы быть сытым? Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми... Не в этом дело, Барон! Не в этом дело! Человек – выше! Человек – выше сытости! ...
- Офицер закончил читать, опустил руку с журналом, и после паузы глянул на Углёва и спросил, - капитан, вы не согласны, что все эти русские литераторы... особенно вот этот, - офицер помахал в воздухе журналом, -  просто-напросто растлители.
Углёв стоял и молчал, не зная, как отвечать – серьёзно, так как он думал, или послать поручика. После паузы он ответил, - поручик, вы боитесь за степень своей сытости? – Поручик побледнел, - не забывайтесь, капитан... это уже попахивает... каким-то большевизмом. – Углёв же совершенно спокойно глядя в глаза контрразведчику ответил, - мне чихать, чем это попахивает и срал я на всех этих жидов-большевиков.  – Эта пикировка могла бы закончиться скверно, если бы другой офицер не вмешался и не перевел всё в шутку. - Капитан, как грубо, не литературно. Ха, ха, ха, - офицер рассмеялся, хлопая Углёва по плечу. – В окопах так веселее, - в тон ему ответил Углёв.
Этот разговор Фёдор Иванович не слышал. Он и все собравшиеся смотрели на крыльцо, на которое вывели девушку. На девушке была строгая белая блузка, тёмная длинная юбка, волосы были аккуратно зачёсаны и собраны красивой копной на затылке. Да, да!!! Все видели сейчас ещё совсем молодую учительницу начальной школы всё той же строгой и гордой, какой привыкли видеть всегда, несмотря на то, что сейчас у неё было разбито лицо, что её накрахмаленная блузка была разорвана на груди до пояса, и свежие пятна крови горели на белом, и она тонкой рукой поправляла свои прилипшие ко лбу в запёкшейся крови светлые волосы. Учительница ступала по ступенькам с высоко поднятой головой, и всегдашняя её улыбка жила в её серых глазах. Она посмотрела на людей, и сама пошла к телеге. Боком, боком её потянуло к палисаднику, но она всё же встала прямо и так пошла дальше.
– Как её зовут? Как же её зовут?! – пытался вспомнить Фёдор Иванович... и, наконец, вспомнил, - Лидия Ивановна, Лида. Так к ней обращались рабочие, когда она как-то пришла на завод и после митинга читала им стихи Некрасова. - Надо запомнить, на всю жизнь... Лида, Лида, - повторял Фёдор Иванович.
- Офицер, который читал Горького, проводил учительницу глазами, а когда она с тихим стоном села в телегу, сказал, глянув на глазевший народ, - в стойло! В стойло всех этих лапотников, - и швырнул журнал в телегу. - Поручик не подозревал, что был на волосок от смерти. Углёв тоже смотрел на учительницу, и у него невольно возник порыв помочь ей, но тут же он понял, как мерзко это подавать руку для шага в ад.  Углёв до боли сжимал в левом кармане галифе свой кастет, и если бы контрразведчик сказал хоть что-то сальное в адрес учительницы, то он разбил бы ему череп одним ударом... Углёв давно уже жил одним днём.
Фёдор Иванович пошёл вдоль дороги за трясущейся по земле телегой и не мог поспеть – телега с арестантами катила вперёд, и уже не видно было за казацким конвоем белой кофточки и копны волос.
– Барин, садитесь, - услышал Фёдор Иванович справа над головой. Молодой извозчик, быстро спрыгнул на землю, и, не дожидаясь ответа, помог инженеру Борщёву сесть. Застучали копыта по не мощёной улице, поплыло небо и ветви зеленеющих тополей. – Лида, - шептал Борщёв и смотрел куда-то вверх, - до конца жизни запомню... Зачем всё? Мне ведь ничего не надо... ничегошеньки... только б ..., а что только б? -
Извозчик не спросил куда ехать – он знал инженера и катил прямо к его дому. При въезде на Вознесенскую Фёдор Иванович вдруг попросил проехать до Кунгурской и, когда коляска встала у въезда на базарную площадь, он сам вышел на мостовую и подал парню бумажку. – Барин! – Ахнул извозчик, - много это, барин, мне и полтинника хватит, - а Фёдор Иванович не слушал его и шёл уже сквозь толпу к Реке. Извозчик всё шёл за ним, пытаясь сунуть деньгу в карман, а инженер откидывал его руку и упрямо шёл.
В это время Нюра рядилась с молочницей и когда услышала это громкое, - барин! – сразу увидела Фёдора Ивановича. Тот широко шагал на подгибающихся ногах, словно был готов упасть с размаху на площадь. Свою шляпу он держал в левой руке, а тростью тыкал как слепой в землю. Нюра, забыв про сметану, кинулась к Фёдору Ивановичу, а молочница ещё что-то громко доказывала ей в след и потом, молча, смотрела, как та подхватила барина под руку, прижала к себе, чтобы тот не упал.   
- Фёдор Иванович!? – Нюра смотрела в глаза хозяину, а он её сразу узнал и тоже смотрел в её серые в мелких морщинах глаза.      
– Анна, - в первый раз он назвал её полным именем и вдруг стал целовать её жилистые руки, а она не отдёрнула рук, ей захотелось погладить его растрёпанные майским ветром, седые волосы.
- Переведи меня через площадь... туда, - он показал глазами на стоящую над улицей Колокольню, - что-то воздуха мало стало.
Изловчившись, извозчик сунул бумажку и карман пальто – Фёдор Иванович и не заметил, Нюра отдала парню, сколько нужно и они медленно пошли мимо людей по изогнутому лучу улицы – сначала вниз, а потом вверх.
- Пусто как-то тут, - Фёдор Иванович приложил шляпу к груди, - как по лабиринту хожу – туда нельзя, туда страшно... кто построил лабиринт-то этот? ... Шёл, шёл и пришёл. Я всю жизнь делал железо... разное железо. Я пальцами могу различать его... без анализа... для чего?! – он сказал это всей грудью, набрав воздух в лёгкие, через бухающее сердце. Сказал и встал, глядя в глаза Анне, - только функции, цифры, дебет и кредит в конторских книжках... унижение, успех..., как плата за первое. Ты меня понимаешь, Анна? – Анна видела, как ему плохо и уже рвалась искать извозчика, - домой, Фёдор Иванович, вам надо.
– Не надо, Аня. Ты меня до Реки доведи. Вон глянь, Колокольня-то, как смотрит... ждёт.
Они пересекли в это время Петропавловскую, и шли мимо ещё до войны выстроенного кирпичного дома. Фёдор Иванович остановился у стены, провёл ладонью по кладке, - этот всё переживёт... а кирпич-то уж тёплый... солнышко. Пошли. – Фёдор Иванович упрямо переставлял ноги, крепко сжимая руку Анны, и пот заливал лицо инженера. Они поднимались к Колокольне совсем медленно – шаг и стоят.
- Лиза с Нюшей, Оленька, Фёдор уйдут с армией... на восток... может и совсем уедут... Хотя, может Лиза с Нюшей и останутся. Анна, ты не уходи с ними.
- Я с вами, Фёдор Иванович, останусь.
- Вот и славно... за могилками присмотришь.
Анна ничего не ответила, только смотрела испуганно на родного человека – так она сейчас поняла.
Они перешли Монастырскую. Тихо было – базар остался позади, извозчиков не было, даже вороны притихли на Колокольне. Когда поднялись к Колокольне, с Реки им в лицо ударил ветер, и нищие истово закрестились, заглядывали в глаза, тянули руки, а Анна вела сквозь них Фёдора Ивановича и отталкивала эти руки. Фёдор Иванович посмотрел на упёршийся в небо шпиль, медленно перекрестился.
- Большевики победят, потому что им нужно всё, а нам только сытость. Мы и богу-то молимся из страха потерять, - твёрдо сказал он, помолчал, глядя на Колокольню, - а человеком-то быть не просто... по процедуре не получится, - и закрыл глаза.
Потом качнулась земля, и он повис на руках Анны, а она тащила его к чугунной ограде, и полушалок её разметался, и ветер нёс весеннюю влагу с Реки, и так ему хотелось жить – неистово хотелось жить, дышать, видеть..., но всё неслось куда-то, и, уже хватая ртом последний глоток ветра, он сказал, - Ань...
Похоронили Фёдора Ивановича на Егошихинском кладбище рядом с женой. У могилы стояла его семья, чертёжник из конструкторского бюро, несколько рабочих, да два инженера – его старые друзья. Никого от администрации завода не было.

***
Алексей давно допил свой чай, а Фрэд так и не притронулся к своей чашке.
- Ты не искал их могил?
- Я найду... ещё приеду. Как-то всё по-сволочному получается. Будто клин вбили. Уж почти сто лет прошло, а доказывают, лгут... но ведь всё просто... Россия-то вот, - Фрэд показал рукой на окно, за которым уже светилось небо, - я в России первый раз... Москва не в счёт. Ещё приеду... не выгоните.
- Так перебирайся жить, - с хитринкой предложил Алексей.
- А что я здесь буду делать?
Утренний ветерок колыхал занавеску перед приоткрытой балконной дверью. Настающее утро заполняло комнату, и горящая настольная лампа уже стала лишней.
- Пойдём, покурим, - предложил Алексей, - иногда люблю побаловаться крепкими, - он достал из стола коробочку с сигарилками и, не дожидаясь гостя, вышел на балкон, навалился руками на перила. Тихо и пусто во дворе, птицы только начинали шуметь, а солнце где-то... да Бог его знает где, уж месяц прячется. Закурил. Подошёл Фрэд.
- А дальше белых даванули красные, и вы оказались в Англии? - сквозь пахучий дым по учебнику истории констатировал Алексей.
- Да. Оказались, - глядя на блестевшие в доме напротив окна, ответил Фрэд, - Углёв кулаками забрал тачанку в полку и от села Култаево гнал на вокзал, чтобы проводить Олю. По лестнице к перрону он бежал с охапкой сирени... Длинная у вас лестница - сирень сыпалась на ступени. А потом они долго стояли у вагона... до последнего гудка. Потом была Тюмень, Ново-Николаевск, Бийск... В феврале 20го в Харбине Оля родила Сашу, там они жили почти два года.
- А что стало с Углёвым?
- В июне его рота стояла у деревни Косотуриха, это по шоссе за вашим аэропортом...
- Да ты мне-то не объясняй.
- Держали Казанский тракт. Красные атаковали. Там на поле у тракта Углёв стоял один, а сзади рота сдирала погоны. Он один стоя с парабеллумом в правой руке и кастетом в левой, а всё поле было в ромашках. Кастет он купил ещё в 15м году в Ростове перед отправкой на фронт – в окопах, когда дрались с немцами, сильно выручал..., а тут и не понадобился.
Красные шли, не пригибаясь, кумачовое знамя трепал жаркий ветер, впереди шёл комиссар в расстёгнутой косоворотке, а за ним цепью шли бойцы в линялых гимнастёрках, с винтовками Мосина наперевес и русские четырёхгранные штыки горели на солнце. Вот таким штыком кто-то и пробил Углёву под сердцем... Может быть кто-то из тех, кому он в спину стрелял накануне 19-го года.
- Значит, был Александр Углёв, а появился Саша Углёв,- гася окурок, подитожил Блинов.
- Нет, появился Саша Борщёв. Они не успели пожениться...               

***
Взрыв подбросил набравшую скорость железнодорожную платформу, когда из-за чёрного корпуса паровоза уже был виден городской вокзал. Когда прогремел взрыв и платформа, словно живая прогнулась под ногами, Фёдор Борщёв оглянулся назад – там медленно съезжал с опор второй от берега пролёт моста. Поднимая вихрь песка с железнодорожной насыпи, с Реки вдруг задул горячий ветер и ударил этим песком по рукам, сжимающим край платформы.  Тучи грозовой стеной надвигались с чужого берега – кажется, заори громко и небо порвётся и хлынет поток на землю и зальёт всех. Фёдор так и подумал – “с чужого берега”, он и смотрел на ту сторону как на чужую. Сзади суетился корреспондент с треногой, ловил мгновение, что-то зашипело, сверкнуло, - капитан, мы сделали это, услышал за спиной Фёдор, - а какая декорация, сейчас бы фильму снимать!
Платформа разогналась до крайней паровозной возможности и всех, кто был на ней, кидало по дну из стороны в сторону - они цеплялись, за что придётся и смотрели в небо. Городской вокзал пронеслись, не останавливаясь. Вот и снова Река, ветер треплет сирень во дворах, и Город дрожит и несётся, несётся, несётся мимо. Последний кадр – шпиль колокольни в небо, дом со львами белым пятном.
Фёдор стоял на коленях, прижавшись к борту, прощался и смотрел, смотрел в тающий позади Город. Когда он повернул голову навстречу ветру, то в первое мгновение подумал, что они летят в топку печи в полнеба, и все так подумали – впереди полыхала Река и даже стена надвигающегося дождя не могла бы залить ту топку. – Флотилию жгут в затоне, - услышал Борщёв у плеча, - всё, всё сжечь к чёртовой матери, чтоб ни грамма мазута, ни одного куска угля не осталось!!! – орал рядом с Фёдором унтер из вольноопределяющихся. Он орал и колотил кулаком по дну платформы как будто хотел пробить железное дно или разбить свой кулак. Тут серой стеной, даже не предупредив ни единой каплей, хлынул дождь, и платформа закипела под упругими струями. – Как оккупанты уходим, - снова услышал Фёдор у плеча, только уже шёпот. Фёдор не хотел отвечать, он молча смотрел на исчезающий за краем платформы Город. Дождь словно смывал его по холсту, вот уже и сирень потекла куда-то вниз.
Когда гавкнул выстрел, Фёдор всматривался в заблестевшую вдруг иглу Колокольни – она блеснула в прорвавшемся луче солнца и пропала за пеленой дождя. Мотаясь по сторонам в такт платформы, в воде лежал унтер. Бурое пятно становилось на его груди всё больше, потом заполнило всё под ним.
– Никогда, никогда больше!!! Всё. Это всё? – Говорил себе Фёдор, а дождь хлестал по нему, и уже не было сил шевелиться.


***       
До аэропорта ехали молча. Фрэд снова прилип к стеклу и смотрел, смотрел. Алексей вел машину не спеша, разгоняя по дороге лужи. Если бы не слова Фрэда: я обязательно приеду ещё, - было бы колючее ощущение, что история закончилась, и они уже никогда не встретятся. Алексей ловил себя на том, что даже если сейчас в аэропорту ничего не произойдёт, то он всё равно будет оглядываться на прошедший день... уже оглядывается. Простились у аэровокзала сухо,
- Бай.
- Всего, -  как вали.
Когда Фрэд с заднего сидения забирал свою сумку, то посмотрел на Алексея. Алексей увидел это в зеркале - небритый, в вытянутом пуловере и глаза цвета реки.
Алексей тронулся, прокатил к шлагбауму, приложил карточку, полосатая труба открыла дорогу, и он уже газанул к кольцу, но нажал на педаль тормоза и втиснулся между двух таксистов.
– Какого чёрта?! Зачем? - по тротуарчику с нарисованными босыми ногами Алексей вернулся, зашёл через рамку в привычно-убогий аэровокзал и в зале отыскал глазами Фрэда. Тот стоял в очереди на регистрацию, закинув сумку через плечо, и смотрел в пол. Алексей подошёл, встал рядом. Фрэд поднял голову, опустил сумку, и рыжая щетина расползлась шире ушей – глаза, как кусочки голубого неба. Уже перед входом в зал ожидания Фрэд сказал, - спасибо..., - и вдруг странное, - мне роботы во, - провёл ладонью по горлу.
- Ты про чо?
- Так... функции, процедуры... рентабельность, в общем про роботов, которых всё больше, - сказал Фрэд и протянул свою жёсткую руку. На том и простились.

***
Лето продувало как из открытой форточки вдоль Уральских гор. Дожди и морось неслись с ветрами от Новой Земли, через Ухту и Котлас до самых Оренбургских степей. Глухие тучи обложили небо и неслись гонимые ветрами, над брошенными селениями, вырубками и только ниточки железных дорог с огоньками бегущих составов стучали, что люди тут ещё есть.
Под разговоры о тенденции к потеплению пролетел июль и пришёл август - всё, лето кончилось. А начальник капстроя на комбинате всё ждал солнышка и материл за дождь подрядчиков на оперативках чтобы, наконец, они покрасили, то, что им было велено перед приездом высокого начальства.
Утром Алексей стоял безукоризненно выбритый у зеркала и завязывал галстук. Делал он это привычно, но медленно, как бы нехотя. Через три часа он должен был быть в самолёте и, как всегда перед дорогой, хандрил. Запел обычным вызовом мобильник, а Алексей всё довязывал галстук и только когда поправил узел, взял телефон, - у телефона, - пропел он в трубку. На том конце он услышал родной голос. Именно это он почувствовал в тот момент. Кажется, вечность прошла с того вечера у Люськиного подъезда, когда она сказала: ... дай мне время, чуть-чуть. “Привет”, он просто услышал - привет.
- Ты сменила симку? – спросил он.
- Да, - ответила она. Она стояла у открытой двери редакционного микроавтобуса и крепко сжимала свой мобильник, - сегодня на комбинате пуск, - спокойно заговорила, а у самой сердце колотило так, что рука с телефоном подпрыгивала.
- Мне по барабану, - так же спокойно ответил он.
- Мы делаем репортаж. Там будет куча городского начальства - с ними всё ясно. Там будут заводские топы. На кого обратить внимание?
Алексею захотелось заорать в трубку, - да пошли они в жопу, - но он спокойно ответил, - на главного инженера... на Шурова.
Потом они оба дышали в трубки и слышали стук своих сердец.
- Лёшка, ты сегодня летишь в Москву?
- Да, - выдохнул Алексей.
- Удачи тебе...
- Спасибо. Вам тоже успехов, - Алексей видел себя в зеркале и не понимал, что с ним происходит – как камень... нет, как каменная плита сдвинулась, и легко стало дышать, - Люсь, - сказал он как раньше, - я спешу. Вернусь, приду к тебе, – в ответ дыхание.
- Лёш, приезжай. Лёша, Лёшка, Лёшка! – кричала она,
но он не слышал это, он нажал красную кнопку. Короткие гудки...
Наталья высунулась из микроавтобуса и бодро заключила, - ну, всё нормально? По коням.
Толик потушил свою сигаретку и галантно предложил Люсе войти перед ним, - ты чего? - спросил он её, увидев зажатый в руке мобильник, потом смутился и, как всегда шутовски скороговоркой, - быстро, быстро, сама-сама-сама. – Люся вошла в салон и села сразу к окну. Холодное стекло приятно холодило щёку. Толик запрыгнул следом и задвинул за собой дверь. Микроавтобус просигналил три раза, оповещая редакцию, что он уехал и, разгоняя голубей, вырулил на дорогу.
Алексей сел верхом на стул, на полочке у зеркала увидел забытую Люсей помаду, – поехали, - сказал себе. Встал, взял помаду и провёл по зеркалу улыбку до ушей. Пиджак на плечи, сумку в руку..., - доброе утро, Город... - Поворот ключа зажигания, флэшка в переходник, палец в кнопку приёмника, - нормально.
В ритме орущих колонок мелькали дома, блестели умытые дождём окна, проносился родной Город. Алексей гнал не по основным магистралям, а по переулкам и проходным дворам, объезжая пробки и светофоры. О, он знал свой Город от подвалов позапрошлого века до пахнущих свежим бетоном новостроек. “Восьмёрка” вылетела на шоссе - путь в аэропорт был свободен. Педаль газа в пол, окошко открыто, ветер треплет волосы. Нет, комфорт иномарок Лёхе был не интересен. “Боевая подруга”, опрятная, и всё в ней до последнего винтика знакомо – это его. Бешеный ритм бодрил, а на горизонте проплывали силуэты колонн химического комбината.

***
На покрытом красным ковром подиуме стояли высокие гости: губернатор, мер города, директора строительных компаний, вице-президент химической корпорации, директор завода и главный инженер, а на площадке перед подиумом толпились те, кто сделал причину торжественного мероприятия – строители и монтажники. Юрий Иванович Непишев весь изсуетился – бегал, распоряжался, а больше показывал себя, хотя добился покрасить всё что было запланировано. Труженики прессы щёлкали фотоаппаратами, работало местное телевидение. Территория новостройки была прибрана под метёлку, бордюры покрашены, и старший аппаратчик Сидоров ждал сигнала к включению могучего вентилятора. К микрофону подошёл директор комбината и душевно, как лучшим друзьям стал говорить,
- Господа, вот мы и провели реконструкцию технологического объекта. Хочу сказать спасибо всем участникам этой стройки..., - стоящие на трибуне активно захлопали, колыхнулись строительные каски перед трибуной и тоже дружно захлопали, и даже кто-то крикнул, - ура!
- ...можем ведь, можем! – продолжил директор, весь охваченный уверенностью в себе, и начал говорить о том, как всё начиналось, каким дерзким и каким, “не побоюсь этого слова - инновационным”,   было решение о реконструкции. Потом он начал благодарить вице- президента и всем стало ясно, как здорово, что есть корпорация, как здорово, что они все работают в ней!
А в это время Алексей летел по шоссе и думал о предстоящей встрече, о том, что говорить или не говорить немцам. Ещё он думал о Люське, и всё было нормально, как сам себе говорил он. Трещал по ушам ритм и заводил на дело, дело, дело.
За директором перед микрофоном уже встал вице-президент корпорации – поджарый парень в чёрном плаще. Публика затихла, готовая внимать дорогому гостю. Окинув людей радушным взглядом, тот начал, - я хочу передать вам спасибо от президента нашей компании. Коллектив завода показал, что задача инновационного развития нашего предприятия вам по плечу. Мы надеемся, что это не последний объект реконструкции на заводе...
А у Алексея в это время засигналил антирадар, и он плавно снизил скорость. – Вот и вы, родимые, - улыбаясь молоденькому стражу дорог, сказал Алексей и сложил правой рукой фигу.
На заводе продолжался митинг. К микрофону, наконец, прорвался мэр Города. Надув от радости откормленные щёки, с высоко поднятой головой, сверкая стёклами очков в золотой оправе, он продолжил, - друзья, ваш завод всегда был флагманом промышленности нашего города. Сегодня вы ещё раз это подтверждаете. Реконструкция на вашем заводе – это чистый город, это успешный город, это, наконец, умный город..., - он говорил, сверкая очками с такой искренней убеждённостью, что, кажется, даже поднятый воротник его куртки поднимался всё выше и выше, а за ним и сам мер.
Алексей аккуратно проехал кольцо, свернул к аэропорту и, пробравшись мимо забивших дорогу автомобилей встречающих, свернул к стоянке – слава Богу, места были. Шлагбаум открылся, и “восьмёрка” вкатила на парковку. Сторож, серьёзный как сто инспекторов ДПС, спросил, - на сколько оставляешь?
- Сегодня ночным рейсом возвращаюсь.
- Из Москвы... Значит на сутки.
Мэр никак не мог остановиться, и только дружеская ладонь директора комбината заставила его, наконец, крикнуть, - можем ведь, можем! - При этом мэр сам расчувствовался, это видели все и хлопали тоже искренне.
Наступала торжественная минута. Директор, прервав аплодисменты, провозгласил, - господа, настал самый ответственный и торжественный момент. Мы должны нажать самую важную кнопку. – После этих слов наступила тишина и вдруг грянула душевно-патриотическая песня из советского времени. На подиум поднялась модельного вида девица в фирменной спецодежде и белой каске. В руках перед собой она держала белую пластину с большой, красной, как мухомор, кнопкой. Девица подошла к гостям и, улыбаясь большим, в цвет кнопки ртом, встала напротив вице-президента. Динамики замолчали, площадь охватила тишина, и только гул соседних технологических установок долетал до ушей собравшихся.
- А как тут без проводов сработает кнопка, -  поинтересовался вице-президент у директора?
- Wi-Fi,- даже не покраснев, без запинки ответил директор, - инновация.
Татарские глаза Шурова стали почти не видны, он едва сдерживал смех.
Репортёры избегались, выбирая ракурс. Толик снимал. Наталья с Люсей стояли, как часовые, у прохода, где должен был пройти важный гость. Мэр широко улыбался и, кажется, сам уже был готов нажать кнопку. Директор бросился помочь девице и галантно подставил свои руки рядом с её руками.  Наконец, вице-президент надавил на красный гриб...
Тут страшный грохот ударил по ушам, и земля колыхнулась под ногами. На подиуме кто-то упал, ловя равновесие, замелькали руки, на лицах растерянность, ужас... Тут второй взрыв потряс округу, и толпа сорвалась. Визг, крик и уже без разбора по асфальту и через трубы люди с глазами насмерть напуганных лошадей бежали прочь.
Суровый сторож на парковке переменился в лице, его начальственный взор слетел, и он просто выдохнул, - чо это?!
- Алексей обернулся в сторону взгляда сторожа. На горизонте чёрный дым факела заполонил небо, а правее по небу плескало зарево. И вдруг страшный гром донёсся до стоянки, и землю тряхнуло так, что на припаркованных автомобилях заорали сигнализации. – Пи...ц. – ошалело пробормотал сторож.
Алексей, не говоря ни слова, прыгнул в машину, на ручнике с рёвом развернул “восьмёрку” и рванул к шлагбауму - сторож еле успел открыть проезд. Дальше дорога неслась под колёса, ветер давил в лобовое стекло, а по всему горизонту справа тянулся чёрный дым, и оранжевое зарево металось по небу. Растерянные гаишники свернули головы, провожая “восьмёрку”, а на дороге уже толпились машины. Кто-то вставал на обочине и таращил глаза на встающее по горизонту зарево, кто-то, чуть притормозив, срывался прочь во всю мощь своих автомобилей.   
Алексей нёсся на зарево и на ходу звонил, звонил, звонил Люсе, а в ответ слышал: абонент вне зоны доступа... Он набрал другой номер – занято, -  слава Богу, - он бросил “восьмёрку” на поворот и уже не чувствуя педали газа, вдавил её в пол.
Наконец, ему ответил слабый голос, - да.
- Диспетчер? Кто там? Людмила, ты? Блинов. Что у вас случилось? – орал он в мобильник, выворачивая руль так, чтобы не влететь в залитые дождями ямы.
На столах надрывались сразу несколько телефонов. В центре обычно заполненной по утрам заводской диспетчерской у стола, с телефонной трубкой в руке стояла молодая женщина и механически отвечала, - диспетчерская... я одна, - и вдруг на срыве с плачем проорала, - одна я! – женщину трясло, и было непонятно, что ещё останавливает её в этом пустом, с вопящими телефонами помещении.
- В душу Бога...! – проорал Алексей, выворачивая с веером грязи по стерне, - не одна ты. Сядь!
Женщина послушно села, прижала к уху подскакивающую трубку, а сердце, как птица в силке трепыхалось, и ничего не поделать с ним.
- Трубку не клади!
- Нет, нет, я держу, - сквозь стук зубов отвечала она.
- Докладывай спокойно... Это на пуске хлопнуло?
- Нет. В кислотном цехе, соседняя установка. Компрессор..., - через тряску, проговаривая каждое слово, говорила она.
“Восьмёрка” ракетой вылетела на асфальт и, рыча, как самолёт на взлёте, помчалась к заводу. Чёрный дым уже был над головой.
- Как аммиачный парк? – сквозь рёв двигателя спрашивал Алексей.
- Не знаю. Там пожар, - ответила она и разрыдалась.
- Чо?!!!... Спокойно, Людк, - он специально её так назвал, - собралась! Где Шуров?
- На установке он. В операторной.
- Телефон начальника установки, городской?!... Есть, запомнил. Сиди и посылай всех по этому телефону.
Она теребила свободной рукой волосы и спрашивала, - я, как я то?
- Если ёбнет, Людк, мы смыться всё равно не успеем... Ну, ты же химик... Людка! Расслабься. Сиди и отвечай на звонки. Когда всё закончится, я тебе конфет куплю.
В пустой диспетчерской за столом сидела женщина, тушь с ресниц текла по лицу, и трубка пищала короткими гудками, – не ем я конфеты...
“Восьмёрка” подкатила к дороге, что шла на завод, а мимо, с воем сирен, раздвигая встречные машины бегущих, проносились пожарные машины – одна за другой. Алексей пристроился за последней, и только это позволило ему двигаться. Позади “восьмёрки” поток бежавших сомкнулся и, в сизом облаке выхлопа, с гудками клаксонов и матом двинулся в сторону Города. Кто больше, тот и рвал вперёд, раздвигая, топча малолитражную мелочь.
Через забор, обдираясь колючей проволокой, карабкались рабочие. Девчушки-лаборантки в белых халатиках ободранными в кровь руками хватались за край забора, размазывали слёзы, грязь и кровь по лицу и, послав всё далеко-далеко, с визгом кидались на землю.
Алексей влетел за пожарными в ворота проходной и не узнал завода – отовсюду на выход бежали люди. Он крутил головой и искал, искал, искал Люсю. Вдруг мелькнуло в толпе знакомое лицо – забыв модельную походку, Наталья бежала со всеми.
– Эта мэм работает с Люськой, - подумал Алексей и, перевалив через бордюр, припарковался у стойки эстакады. Он сначала попытался бежать к Наталье, но поняв, что не перегребёт поток людей, пронзительно свистнул ещё и ещё. Наталья повернула на свист голову и, поняв, что это её, бросилась к нему, как к самой надёжной и последней защите. Долговязый парень в наглаженном костюме, белой рубашке и галстуке, как большой корабль двинулся ей на встречу. Когда он схватил её за плечи, она не смутилась и не возмутилась, а прижалась к нему накрепко.
- Спокойно. Спокойно... Люся где?
- Они с Толиком остались там, - она глазами показала туда, откуда бежали люди, - чо делать-то?
- В толпу не лезь. Беги..., - Алексей огляделся по сторонам и показал рукой в сторону двухэтажного здания с цветочками перед входом, - в лабораторию, там есть противогазы. Сиди там. Быстро! - и легонько подтолкнул её, а сам тут же повернулся и пошёл в сторону зарева. Наталья, как замороженная смотрела ему в след, - ты куда? - крикнула ему.
- Так мне туда, - ответил он оглянувшись.
Их разорвала толпа, Наталья сначала безвольно стояла, словно потеряв что-то, потом побежала к лаборатории.
Алексей вырвался из толпы и, не оглядываясь, как сталкер, побежал по территории ему только известным, самым коротким путём.

***   
Площадка технологической установки как вымерла. Сизый, едва видимый газ стелился над бетонкой, и непривычная тишина накрывала всё вокруг. Эта тишина текла из чёрного дверного проёма компрессорной – глядеть в эту чёрную дыру было жутко.
В операторной кислотной установки собрались все, кто имел отношение к этому объекту или считал себя ответственным за него. Шуров склонился над лежащим на сдвинутых стульях Дубиницким. Тот вытянулся на подложенных фирменных куртках и на ярком их цвете казался пустым местом.
– Коль, спасибо. Если б не ты, нам бы всем... абзац пришёл, - тихо сказал Шуров и не знал, слышит тот его или нет. Сняв с себя плащ и накрыв им Дубиницкого, Шуров окинул взглядом стоявших рядом, показал рукой на длинный стол и спокойно сказал, - прошу, товарищи инженеры. – У стола, на котором была разложена технологическая схема, сели начальник установки, механик, начальник смены, командир отряда МЧС и Шуров. За их спинами встали операторы смены. Шуров, опустив свои громадные кулачищи на стол, как гора возвышался над всеми. Его прищуренные глаза зорко изучали, казалось бы, наизусть известную ему схему. В этих глазах была абсолютная уверенность в своих знаниях, злость человека, оставившего все проблемы за чертой, которую провёл сам.  Свои проблемы он будет решать потом, сейчас надо принимать решение и действовать.
В углу операторной притихли Люся и Толик – снова журналистский чёрт занес их в гиблое место. Толик смотрел в окно на стелющийся по бетонке газ и, засунув свой ужас куда-то за спину, снимал, снимал, снимал репортаж: трубы, железо, развороченная стена компрессорной, дым, лица, руки, глаза оставшихся в операторной. Эти кадры, как выстрелы и секунды летят, летят, летят.
Встал бледный начальник установки – тот самый, к которому приходил в ремонт Блинов и начал докладывать обстановку, - с утра пускали компрессор К-2. Только после капиталки. Запустили. Машинисты доложили. А через пять минут давление скакнуло и ... в разнос, - голос молодого инженера дрожал, слова звучали отрывисто и повисали в полной тишине под потолком. Люся спросила шёпотом у стоящего рядом машиниста, - чо за компрессор-то? – а сама подумала, - вот я буду всё сегодня знать и Лёхе расскажу.
- Аммиачный, резервный. Да... 76 года. Обкатать хотели после ремонта, - свистящим шёпотом ответил ей машинист.
- Секущие задвижки к булитам почему не сработали? – прогудел Шуров.
- Они ж электрические. А когда компрессор разнесло, то и подстанцию разнесло. Как стояли, так и остались стоять... Если б не Дубиницкий...
- А что он сделал? – снова шептала Люся машинисту.
- Он задвижки вручную, крючком затянул.
Люся посмотрела на сдвинутые стулья, на вытянувшегося на них человека, а стоящий рядом Толик смотрел в окно на стелющийся по бетонке газ.
- Автоматика продержалась минуты три, потом экраны погасли. Успели только реактор отсечь, - продолжал виновато свой доклад начальник установки.
- Батареи-то старые, не успели заменить, - встрял молодой механик.
- Почему не можем отсечь газ из магистрали? – глядя на схему установки, спросил Шуров.
- Задвижки не держат, – обречённо выдохнул механик.
Кто-то громко сглотнул.
- Площадь огня расширяется, - как из какого-то руководства или инструкции сказал МЧСовец, - мои ребята долго не продержатся.
Шуров посмотрел на старшего оператора установки, - Петрович, помню, врезали задвижку ещё при советах. Знаешь где?
Петрович, мужик лет пятидесяти, в зелёной корпоративной робе, замялся, глаза забегали по схеме, - там две задвижки врезали. Обе на эстакаде за этажеркой, если по схеме, то вот тут, - ткнул пальцем в трубопровод на схеме.
В это время вошёл Алексей – запыхавшийся, вспотевший, но его брюки ещё резали стрелками и запах какого-то свежего мыла разлетелся по операторной. Люся ахнула. Алексей, подмигнув ей, подошёл сразу к столу и уселся на свободное место с МЧСовцем. Он заметил Люсю в окно и сейчас садился с таким лёгким сердцем, что ему хотелось запеть, - тут, живая...ёёё...ес!!! - Все промолчали, только начальник установки сразу как-то посветлел.
- ... мне туда не добраться, - продолжал Петрович.
- Мужики, всем понятно, если не перекроем газ, пожарные не удержат огонь, а там аммиачные булиты! Склад аммиака. До Города рукой подать! – тяжёлые кулаки Шурова опустились на технологическую схему. Очень веско. Без истерики, но все вздрогнули. Толик успел сделать кадр за мгновение до этого. Повисла оглушающая тишина.
- Если бы я мог найти эти задвижки, я бы сейчас сам пошёл, - с хрипотцой завершил Шуров.
- Владимир Михайлович, я найду эти задвижки, - сказал Алексей, сходу поняв, о чём идёт речь, и, привстав над столом, показал пальцем на схему, где должны они быть и, оглядев присутствующих, съязвил, - а врезали-то без наряда, на схеме их нет.
- Как знаешь про них? – Спросил Шуров.
- Потом расскажу... Знаю.
Шуров резко встал и решительно подошёл к окну. За его спиной столпились все, кто был в операторной.
- Показывай, как пойдёшь, - Шуров не сомневался, что пойдёт Алексей.
Алексей пальцем показал на возвышающуюся громаду технологической установки, - вон там, по этажерке к трубопроводу напротив дальней колонны.
Чёрный дым застилал трубопроводную эстакаду, и языки пламени вырывались между сплетением труб – вот с этим огнём в эти минуты где-то перед обваловкой аммиачного хранилища боролись сейчас пожарные.
- По эстакаде не добраться, - определил Шуров.
- С этажерки можно перебраться, есть переход. Там метров пятнадцать, - ответил Алексей.
- Мг. Кто пойдёт с Блиновым? – Спросил Шуров и оглядел присутствующих.
- Я пойду, - уже снимая тяжелую куртку, сказал МЧСсовец.
- Может бойцов своих пошлёшь, - Шуров посмотрел на уже не молодого, лысеющего командира пожарных – лицо обычное, светлые с проседью волосы, серые глаза, сухой, невысокого роста человек.
- Сам... Напосылался уж.
Молодющий, светленький паренёк, коренастый, в зелёном комбинезоне и белоснежной футболке поднял загорелую мускулистую руку, - я пойду.
В тишине трое взяли противогазы из кучи привезённых недавно с проверки, взяли каски с очками, монтажные пояса... Все смотрели на них, даже телефоны молчали. Алексей посмотрел на свои начищенные, едва подёрнутые пылью туфли на тонкой подошве, - мужики, ботинки дайте. – Один из операторов сел прямо на пол, снял ботинки. Огромные, тяжеленные, чёрные ботинки поплыли из рук в руки через операторную к Алексею.
- Thank you, брат, – Алексей залез в ботинки и, так-как скамейка у стола была занята, а нагибаться ему не хотелось, поставил сначала одну ногу на подоконник – затянул шнурок, затем другую - затянул шнурок и завязал узлы бантиками. Потом прогромыхал по плитке к Дубиницкому, посмотрел на его закрытые глаза. ... и тут стрелка на часах за спинами собравшихся щёлк - всё, готовы.
Алексей перед выходом успел запомнить тревожные глаза Шурова и Люську - она вырывала у товарища камеру, но в последний момент повернула голову.
Дверь распахнулась, трое, не оглядываясь, вышли на территорию, а там совсем не так, как виделось из окон: воздух прохладный и ядовитый, еле заметный сине-зелёный газ лижет ботинки и штанины, чёрной дырой зияет развороченная взрывом компрессорная и непривычная тишина, только льётся вода на бетонку из разорванной трубы.
Алексей первый схватил с подставки крючок для затяжки задвижек, за ним взял крючок молодой - так про себя Алексей назвал новенького оператора. МЧСовец крючка не взял – он тащил моток верёвки. Они бежали к закрывающим полнеба колоннам, не чувствуя ни тяжёлых ботинок, ни твёрдого бетона, только противогазные сумки болтались с боку – чёрт бы их побрал.
Дверь операторной закрылась и тогда, как самое главное и единственное, Люся рванула камеру из рук Толика так, что у того лязгнули зубы, взяла оставленный кем-то на подоконнике противогаз и незамеченная никем вышла на технологический двор. Все прилипли к окнам и не видели Люськин уход, а Толик сидел на стуле, закрыв лицо руками, - зассал..., - ругал он себя.
Трое, гремя ботинками по просечке, добрались до шестой отметки “этажерки” – это шесть метров от земли. Пот заливал глаза. – Куда дальше, - через спазм в горле спросил МЧСовец. – На той стороне, - Алексей махнул в сторону трубопроводов, которые тянулись с другой стороны конструкции. До них метров двадцать, а огонь уже плещет на трубах вдоль перил. Они бегут по площадке, держась ближе к аппаратам, а чёрный дым от горящей изоляции труб поднимается сквозь просечку и перехлёстывает дыхание. Вот ещё подъём и тот, искомый переход на трубопроводную эстакаду, но огонь уже захватил его, и полыхает кабельная трасса вдоль перил. – Ёё..., - только и выдавил Алексей. – По кабелю можно проползти, - вдруг сказал молодой и махнул рукавицей в сторону висящего над огнём кабельного моста.
Они бежали и не смотрели назад, а за ними, отставая всего на один пролёт лестницы, бежала Люся и снимала, снимала, снимала. На самом деле она бежала за Лёхой и чёрт бы с ней с этой камерой, но так ей было привычнее, и застывал огонь, и железо, и люди в бездне пикселей.
МЧСовец скинул с плеча верёвку, защёлкнул карабин на монтажном поясе у молодого -  всё молча, точно. Кто идёт первым не обсуждалось – был тот уровень напряжения, когда понимают без слов. Молодой ловко забрался на кабельный мост, сначала стоял на полусогнутых ногах, балансировал, вытянув правую руку с крючком – впереди пятнадцать метров над огнём на высоте десять метров, как помнил Алексей по схеме установки. Лёгкий кабельный мост шатался, ветром тянуло между конструкций, и жарко было... Все, собрался, встал и почти бегом на ту сторону – роба нараспашку, белая футболка, соломенные волосы и горячий ветер. А Люся снимала, снимала снизу, не чувствуя острой просечки, на которую легла спиной, а тело её подбрасывало, хватая воздух и противогаз уже ей был не нужен и летело всё куда-то, и черно было в глазах.
МЧСовец умело страховал молодого, помалу травя верёвку через спину и закрепив свой конец верёвки за торчащий штурвал задвижки. Когда парень на той стороне отстегнул верёвку и привязал к перилам, МЧСовец пристегнул Алексея, - пошёл, инженер. - Нельзя сказать, чтобы Алексею было наплевать на жизнь, только когда он ступал на жиденький кабельный мост - страха не было. Мимо плыли конструкции, галстук трепал ветер, а впереди молодой смотрел в упор и держал страховку.
– Неет..., не так надо заводы строить и не такие, - говорил Алексей, деля слова на шаги. Всё, дошёл. Дальше они с молодым ползли по трубам и вниз не хотелось смотреть обоим – там метался огонь, и потоки горячего воздуха пополам с какой-то гадостью стремились вверх, нагревая ноги под штанинами и лицо.
– Вон задвижки, - крикнул Алексей, а про себя добавил, - суки, площадку пожалели сделать, но спасибо вам, старики. – Две пузатых задвижки стояли на двух соседних трубах, штурвалы раскручены до упора, клинья подняты, резьбы не видать.       
Крючки на штурвалы и нитка за ниткой поползла резьба вверх. А Люська снимала в это время, стоя коленками на просечке у края “этажерки” и если бы не эта съёмка, то наверно сама бы полетела к тем задвижкам, - держитесь, я тут, рядом... Глупо! Глупо! - но она жала на затвор как будто держала страховку и стоп-кадры фотосъёмки вырывали мгновения, протоколируя события.
Всё, клинья внизу. Газ не поступает - это Алексей с молодым почувствовали сразу по замершей вибрации труб.
– Всё? – удивлённо выдохнул молодой.
– Да, всё... назад пора, - Алексей, ещё затягивая штурвал, смотрел на то, как выходить и сейчас он понимал – назад-то пути нет. Можно было ещё вернуться на “этажерку”, но спускаться уже нельзя, внизу огонь и чёрный дым уже подобрался до их отметки и МЧСовца они уже не видели. Старым путём, держась за оставленную вдоль кабельного моста верёвку, они вернулись на “этажерку”. МЧСовец, молча, помог им выбраться на площадку, но было видно, что мужик не знал, что делать дальше, он смотрел на них, без суеты поправлял монтажный пояс и ждал.
За дымом Алексей увидел Люсю – как наваждение в ищущем выхода мозгу. Люся сидела, сжавшись в комочек на идущей снизу лестнице, держала камеру на вытянутой руке на ступеньке, и рвотные спазмы вдавливали её в перила. – Дура! Ну, дура же!!! – Алексей кинулся к ней, поднял на руки, вырвался назад на площадку и закрутился по железу, ища выход. Молодой стоял у перил и матерился, матерился, матерился..., потом замолчал и выдохнул, - по байпасу уйдём... айда на обезьянку, - и первым кинулся сквозь дым. Его вздыбленная роба пропала в чёрном дыму, лишь изредка мелькая где-то впереди между железных конструкций, и только грохот его рабочих башмаков по просечке помогал всем успевать за ним. Алексей с Люсей на руках бежал, пытаясь на бегу схватить ртом горячий воздух между клубов дыма и прижимал рукой к своему плечу Люсину голову. Каким-то чудом ему удавалось уворачиваться от, встающих на пути, конструкций, а иногда он в последнее мгновение прикрывал от удара Люсю. За спиной он слышал свистящее дыхание МЧСовца, и от этого было спокойнее.
Грохот башмаков смолк, стало слышно движение вверх, и впереди показалась идущая в небо, вертикальная лестница с железными обручами, страхующими ползущих со спины.
– Пояс! Пояс на неё наденьте, - услышал Алексей сверху крик молодого, а МЧСовец, всё понимая без слов, уже надевал свой пояс на дрожащую всем телом Люсю и вязал верёвку... По узкому горлу вертикальной лестницы, ступенька за ступенькой они ползли вверх – молодой тянул за верёвку Люсю, Алексей поднимал её снизу, последним полз МЧСовец. Холодный ветер дул в уши, и голубое небо было за плечами – ещё ступень, ещё, ещё! Наконец перед ними распахнулось голубое небо, нет огня и дыма. Молодой втянул Люсю на верхнюю площадку реактора и, не чувствуя ног и сердца, повалился на просечку и, мотая головой, рвал раскрытым ртом ветер. Следом на площадку поднялся Алексей, на четвереньках подполз к Люсе и пал рядом, увидав её раскрытые живые глаза. МЧСовец, выбравшись всем телом из узкого горла обезьянки, сел на последний обруч и пофиг ему было, что за ним пустота и нет страховки – пошарил по карманам, достал пачку сигарет, а пальцами в неё попасть не смог, так и остался сидеть с пачкой в руке...
Вокруг голубое небо и солнце, а внизу зима – там пожарные заливают пеной всё-всё и кажется, уж прошло лето и осень, а может быть год.
- Нормально, - тихо, себе сказал МЧСовец и вытер рукой лицо.
Молодой помог ему выбраться, усадил у серебристого листа изоляции, закурили.
- Виталий, - представился молодой и протянул МЧСовцу руку.
– Николай Иванович, - ответил тот, посмотрел на молодого, - где служил, Виталька?
- Дагестан. Погранвойска.
- Нормально...
Виталий скинул робу, подошёл к краю площадки, оглядел пустые дороги завода, простор неба – ветер хлестал в лицо, трепал соломенные волосы, пузырил одежду, но не холодно, было даже приятно.
На горизонте блестела лазурью Река, мосты, как всегда, соединяли землю, а по ним не торопясь двигались люди в своих автомобилях, и Город рос из земли уже на обоих берегах, и среди тополей и крыш старого Города сверкал шпиль Колокольни.
- Мужики! – Виталий показал в сторону опустевшей площади перед заводоуправлением, - смотрите... всё начальство съебалось, – ему стало весело, он выскочил на идущий по небу монтажный швеллер, ударил себя руками по ляжкам и груди и выдал настоящую уральскую топотуху, так, что гуд пошёл по перилам и проорал, мотая чубом, - Ох сад огород. Зелёныя роща. Не пойму кто виноват. Жена или тёща!!! - К нему подошли Алексей с Николаем Ивановичем – хорошо так стоять над заводом, когда ветер раздувает штанины брюк, треплет волосы, и никто не скажет, что сделано было плохо.
Люся приподнялась и сделала свой, может быть, самый главный снимок. Алексей легко взял её на руки, как ребёнка, и закружилась голова, и руками она обвила его шею, и всё..., и не найти. 



***
За рабочим столом напротив друг друга сидели Шуров и Алексей. Вечер смотрел в окна кабинета главного инженера, и напряжение дневной трагедии уже прошло.
- Как Дубиницкий, Владимир Михайлович? – навалясь на стол, спросил Алексей.
- Отвезли в больницу... жена с ним... Очень надеюсь, что обойдётся, - Шуров смутился, сказав это, - что могу – всё для него сделаю, - главный инженер говорил это и теребил приспущенный галстук, потом замолчал, глядя в стол, и сменил тему, -  мне жаль, что ты уходишь... Жаль.
Алексей смотрел на главного инженера, и ему самому было жаль этого человека и не потому, что последует расследование и, вероятно, наказание – просто самые лучшие годы инженера, последние двадцать пять лет ушли на помойку, в доказательство каким-то странным людям с пустыми глазами необходимость дела. 
- Владимир Михайлович, вы же знаете, не от работы я ухожу... Здесь всё надо менять... Каждого человека наизнанку вывернуть, выполоскать и обратно собрать и человеком оставить, - Алексей показал пальцем правой руки за спину, в сторону кабинета генерального директора, - эти не смогут... да и не хотят. Почему, не знаю. Им так хорошо... А если всё так, то я продамся повыгоднее. 
- Другой завод надо строить... Мне уж не успеть, – главный инженер стал смотреть в окно.
- До свидания, Владимир Михайлович. Меня Люська внизу ждёт... не обижайтесь.
- Хочешь конфету, - Шуров открыл стол, достал батончик Баунти и протянул Алексею, - держи, успехов.
Они пожали руки, и Алексей быстро пошёл к двери, обернулся, - дел-то ещё до чертища..., до свидания, - и вышел в пустую приёмную с аквариумом.
Шуров остался в кабинете и ещё долго смотрел в чернеющий вечер за окном.
Алексей шёл по пустому коридору управления - двери кабинетов были распахнуты, и в непривычной тишине управления он слышал только свои лёгкие шаги. Проходя мимо диспетчерской, Алексей увидел стоящую у окна Людмилу – она видимо ждала диспетчерский автобус.
- Люд, - ты золото.
Она обернулась, и что тут началось - слёзы и радость, и губы поплыли, и ноги подкосились и всё сразу. Алексей успел только её подхватить и усадить на стул, - всё, всё. Всё кончилось... держи конфету... это от Шурова, а за мной долг... Тебя довезти домой? – А та сквозь слёзы и всхлипы, - не надо, Лёша. Я с диспетчерским автобусом доберусь, - и завыла по-бабьи..., - спасибо тебе.
- Салют, - Алексей махнул ей рукой и побежал в коридор, потом по лестнице, громыхая по мраморным ступеням, на выход, где на крыльце его ждала Люся.
На площади стояли машины скорой помощи, красные, с нержавеющим блеском порогов и вентилей пожарные машины, рядом толпились люди в ожидании команды на отбой. Алексей с Люсей пошли через площадь к своей “восьмёрке”, а она стояла такая маленькая за шлагбаумом под уже желтеющей берёзой.
В это время по шоссе проехала колонна больших машин, степенно свернула к заводоуправлению и, раздвигая людей, автомобили привычно начали парковаться на своих обычных местах. Но двум молодым уже было всё равно, они и не оглянулись. Пахло осенью, и их ждал Город. Рядом, шелестя колёсами, проехал микроавтобус “Пульс Города” и встал, дверь отодвинулась, и в проёме показалось улыбающееся лицо Толика, - салют, вас до Города подкинуть?
- Не а, - Люся обрадовалась, этому автобусу, Толику, Наталье, которая выглядывала из-за плеча Толика и тоже улыбалась, - у нас своя “ласточка”. Толь, не обижайся.
- Да я чо... Тогда всего хорошего, - расплылся в улыбке Толик, и дырка от его выбитого зуба просвистела добродушно буквой с.
- Всего хорошего, ребята, счастья - успела крикнуть Наталья, и автобус укатил по лужам в Город.
Они сели в “восьмёрку” и тихонько тронулись. В зеркале ещё светились окна заводоуправления, Люся навалилась на плечо Алексея и заснула. Он смотрел на её дрожащие ресницы, осторожно переключал скорости, слегка давил на газ, и они медленно катили вдоль завода – медленно, медленно. - Вот так, не встряхнув, довезти бы Люську до дому, поднять её на руках в квартиру и заснуть под тиканье часов на стене, - думал Алексей.
Ту-ту, запел его мобильник и настойчиво пел до тех пор, пока Алексей, чертыхаясь про себя, не ответил полушёпотом, - да, - на той стороне был Фрэд.
- Алексей, здравствуй. У вас авария. Что случилось? – голос был напряжен так, что ухо заныло.
В это время Фрэд был в своём кабинете и, говоря, вышагивал по диагонали, мимо доски с накиданной фломастером схемой, - как ты?! Как Люся?! Я уверен, что вы там были. Как Город?!
Алексей не мог вставить слова, - ну, буржуины, уже знают, говорил в сторону.   
- Что ты сказал? - переспросил Фрэд.      
- Да всё нормально. Завод на месте, Город тоже... Не дождётесь.
В трубке наступило молчание, только слышно было, как Фрэд дышит. Он встал напротив огромного, от пола окна и смотрел на сверкающий у своих ног Лондон. – Я рад... Ты там был?... Я уверен. Ты там был.
- Был, был. Вот костюмчик испортил, – молчание на том конце, - ты где?
- Лёш, пошли меня по матушке, - вдруг раздалось тихо и твёрдо в трубке. Фрэд стоял, припечатав себя к стеклу.
- Не. Люська рядом.
- Дай ей трубку.
Алексей дал трубку Люсе
- Да, привет, - сонно ответила Люся, - ... всё нормально... ты волнуешься? Спасибо..., - она улыбнулась. Трубку взял снова Алексей, - чо ещё?
- Алексей, скажи, что-нибудь... Скажи, скажи ещё... – кричала трубка.
- Федь, пошёл ты в ... баню, - потом было что-то в ответ, Алексей рассмеялся, и разговор закончился. Люся прижалась к плечу Алексея и заснула, уже до самого дома. 
Фрэд застыл у окна. У его ног был ухоженный Лондон.
“Восьмёрка” катила по промышленной трассе. Мимо, с шумом и пылью понеслись пожарные машины. В одной из них Алексей увидел Николая Ивановича – тот махнул ему рукой, Алексей кивнул в ответ.
Сумерки. Слева заводские колонны горели сотнями огоньков, где-то сыпала снопом искр сварка, а по небу уже высыпали звёзды. Осеверяет, - подумал Алексей и легонько добавил газу.

КОНЕЦ.