Романова П. И

Александр Захваткин
РОМАНОВА ПРАСКОВЬЯ ИВАНОВНА
24 сентября 1695 - 8 октября 1731

Прасковья Ивановна родилась 24 сентября 1695 года в Москве в семье царя Ивана Алексеевича (1666 – 1696) соправителя Петра I и Прасковьи Федоровны Салтыковой (1664 – 1723).

По случаю её рождения Василий Уланов (? – 1726) написал «мерную» икону, по росту новорожденной 44 см, «Параскева преподобная» в честь тезоименный святой Праскевы Римской сестры Фотины Самарянки  - женщины, у которой Иисус Христос попросил воды из колодца Иакова, и которая возвестила людям той местности (Самария-Сихарь) о его мессианских действиях. История её встречи с Иисусом описана в Евангелии от Иоанна. При гонениях на христиан императором Нероном Праскева жестоко пострадала вместе со своими сестрами за исповедование христианства.
Считается, что традицию писания на рождение ребенка «мерной» иконы ввел Иван Грозный (1530 – 1584) в связи с рождением сына Ивана (1554 – 1581).

Отец Прасковьи Ивановны, Иван Алексеевич, средний из трех сыновей царя Алексее Федоровича Тишайшего, был коронован вместе с братом Петром в результате стрелецкого бунта в 1682 г, но в силу не способности к государственному управлению фактически в исполнении своих царственных обязанностей участия не принимал.

Прасковья Федоровна Салтыкова дочь стольника и воеводы Фёдора (Александра) Петровича Салтыкова (? - 1697) от его 1-го брака с Екатериной Федоровной, чья девичья фамилия неизвестна. Также встречается указание, что она - дочь его 2-й жены Анны Михайловны, урождённой Татищевой (? - 1702).
Прасковья Федоровна довольно плохо овладела грамотой, поэтому не особо заботилась о грамотности своих дочерей. Сама она выросла в предрассудках и суеверии; верила колдунам, чудесам, вещунам и строго выполняла пустые обряды, не вникая в их сущность и значение. Это сформировало ту среду, в которой, впоследствии, росли её дочери.

Прасковья Ивановна была младшей дочерью в семье. Мать Прасковья Федоровна по-разному относилась к своим дочерям. Старшую Екатерину любила, среднюю Анна просто ненавидела, а к младшей Прасковье была равнодушна.
Из всех дочерей Прасковья была самая слабая здоровьем и постоянно болела.

Прасковья Ивановна появилась на свет в Крестовой палате царицынских покоев Московского Кремля, которая ко времени родов царицы по традиции убиралась с особым великолепием (в настоящее время не сохранилась): стены и потолок обивали атласом, златоткаными обоями и редкостной красоты тисненой золоченой кожей с изображениями фантастических птиц, животных, трав, деревьев. За 18 дней до этого в палатах Прасковьи Федоровны начали служить молебен о благополучном разрешении родов. Когда начались схватки «государыня села на место» (была перенесена на родильную кровать).
В обычное время Крестовая палата царицынских покоев использовалась как молельня, но на время родов туда переносили царскую кровать с «постелей лебяжьей, взголовье лебяжье ж, на него пуховик — пух чижевою, подушка атлас, червчат». В ногах роженицы лежало одеяло пуховое «по белой земле травки золотые».
Для обряда Крестовая палата заранее была специально украшена: «лавки наряжены полавошники бархат рытой; взяты полавочники из Истопничей палаты…». Наряд лавок говорит о том, что церемония происходила в присутствии боярынь и прочих высоких чинов царицына двора. Но самое важное свидетельство – о том, что «местом», на котором восседала государыня царица, было в данном случае не кресло, а кровать. Именно наряд этой кровати описан особенно подробно: «ковер кызылбашский… постеля лебяжья… одеяло отлас золотной на пупках собольих». Был приготовлен и запасной ковер, который лежал «по указу в Казенной избе». Хотя и не уточняется, по чьему указу это было сделано, это говорит о том, что обряд готовился очень тщательно, под личным присмотром посланных царицей боярынь. Весьма многозначительно и упоминание о Казенной избе. Ведь именно в этом помещении хранилась царская сокровищница, в том числе государственные регалии, включая шапку Мономаха. Не исключено, что ковры были те же, которые использовались во время торжественных выходов государя.

По указанию Петра I, после смерти Ивана Алексеевича, его семья переезжает на постоянное жительство в село Измайлово, где прошли детские годы Прасковьи Ивановны. Тут были оранжереи с тропическими растениями, цветники с заморскими «тулпанами», большой птичник и зверинец. Алексей Михайлович развел в Измайлове тутовый сад и виноградник, который даже плодоносил. Во дворце был маленький театр, и там впервые ставили пьесы, играл оркестр и, как пишет секретарь австрийского посольства Иоаган Корб (1672 – 1741), побывавший в Измайлове в 1698 – 1699 гг., нежные мелодии флейт и труб «соединялись с тихим шелестом ветра, который медленно стекал с вершин деревьев».

До переезда в Измайлово Прасковья Федоровна как действующая царица имела 263 человека мужского чина, которые обслуживали её с дочерьми. Став вдовствующей царевной её штат был значительно сокращен,  тем не менее, царица, сообразно своему сану, все еще держала ключника, подключника, подьячих, стряпчих, конюхов, сторожей, истопников и всяких других служителей. Женский царицын чин был, разумеется, еще многочисленнее.
Помимо всей этой нужной и ненужной челяди царица, удовлетворяя своему личному вкусу, усвоенному с детства, окружала себя целой толпой дармоедов другого рода: нищие богомольцы и богомолицы, ханжи, гадальщицы, всякие калеки, уроды, до того скромно проживавшие в подклетях ее Кремлевских хором и являвшиеся только по зову, теперь свободно разгуливали по Измайловскому дворцу в своих грязных изодранных рубищах, выставляя напоказ свои увечья и раны, гнусливо тянули свои песни, плясали, проделывали разные шутки. Только при посещении Петра, не терпевшего этих остатков старины, они прятались в дальние чуланы. Число их было так велико, что денщик Петра I Татищев А.Д. (1697 – 1760), не раз лично посещавший Прасковью Федоровну, говорит, что двор царицы был госпиталь для уродов, юродов, ханжей и шалунов.
Из них наибольшим уважением царицы пользовался полупомешанный подьячий Тимофей Архипович, выдававший себя за святого и пророка. Некогда он занимался иконописанием, но потом бросил, стал «юродствовать миру» - и прожил при дворе Прасковьи Федоровны 28 лет. Прасковья Федоровна вместе со своим другом, боярыней Настасьей Александровной Нарышкиной, поручала ему раздачи милостыни и другие благочестивые дела. «Меня, - сообщает Татищев, - Тимофей Архипыч не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал. Однажды, перед отъездом в Сибирь, я приехал проститься с царицей; она, жалуя меня, спросила оного шалуна: скоро ли я возврачусь? Он ответил на это: «Руды много накопаешь, да и самого закопают»». Пророчество это не сбылось.

Прасковья Федоровна проводила большую часть дня в полной праздности, занимаясь главным образом исполнением религиозных обрядов, мало обращая внимания на безурядицу и грязь, которые царили в ее доме. По известиям иностранцев, кушанья за обедом царицы Прасковьи бывали дурно приготовлены, заправлены большею частью, по русскому обычаю, маслом из грецких орехов или льняного семени и подавались кое-как, но зато кушаньев было много и в изобилии. Кроме рыбы, мяса, разных холодных и горячих блюд, блинов и пирогов, неизбежною принадлежностью ее стола, как и всех достаточных людей того времени, были орехи, ягоды, яблоки, дыни сырые, моченые и вареные в меду. Многочисленных гостей Прасковья Федоровна принимала приветливо, угощала пивом и медами, сама подносила вино в золоченых рюмках или поручала своим дочерям.

Особенно хорошо бывало Измайлово летом, когда в окна теремов заглядывала зелень и свежий воздух вносил прохладу в низенькие царские хоромы, запертые наглухо целую зиму. Выходили тогда царицы и царевны в сад, подолгу гуляли. В праздники собирались хороводы перед дворцом; царевны раздавали крестьянкам пряники, куски маковой избойни и серебряные копеечки.

За царевнами ухаживало множество мамушек и нянек; они гуляли с ними в тенистых садах, посещали хозяйственные заведения, стеклянный за-вод, славный своими изделиями; молились по церквам, забавлялись на прудах, которых насчитывалось до двадцати. Царевны пускали туда щук и стерлядей с золотыми сережками и сзывали рыбу на корм по колокольчику (Некоторые исследователи считают, что окольцованная золотыми серьгами рыба плавала в измайловских прудах еще со времен Ивана Грозного). Подрастая, они привыкали в теремах своих к шитью и вышиванию шелком и золотом, но рукоделье не далось им; по крайней мере, нет известий, чтоб какая-нибудь из трех сестер сделалась искусницей в этом деле.

Первоначальное обучение Прасковьи Ивановны было вверено одной из так называемых дворцовых «учительниц» или мастериц, на обязанности которых лежало преподавание грамоты малолетним царевнам.
Прасковья Федоровна на этот случай уже заблаговременно запаслась книгой. В 1693 году, «по ее изволению и повелению», иеромонах Карион Истомин (1648 – 1717), составитель учебников для царевича Алексея Петровича, поднес ей второй экземпляр «Букваря славенороссийских письмен со образованиями вещей и со нравоучительными стихами», писанный красками и золотом. Букварь этот перечитывался столько раз, что царевны выучили его наизусть.
Учение молодых царевен в основном сводилось к обучению их чтению и письму, и особенно в читании рукописных текстов. Далее полагалось чтение Библии и Нового завета. Хотя грамматика появилась в России очень рано, но правила изучались больше практически, как было удобно учителю; в правописании, прежде всего, требовалось различать «ять» с «естем» и где какие ударения ставить. Сообщались также кое-какие сведения из истории и географии, но, конечно, в крайне извращенном и отрывочном виде. Каллиграфия заключалась в копировании прописей, состоявших из кратких двустиший нравственного и религиозного содержания.

В 1701 г. в качестве учителя немецкого языка и гувернера Прасковьи Ивановны и её сестёр принят на службу заезжий немец Иоганн-Христофор-Дитрих Остерман (1683 – 1757), старший брат знаменитого впоследствии кабинет-министра. Но это близкое родство с человеком замечательным не отразилось на уме Иоганна-Христофора. Это был немец бездарный, ни к чему не способный. Петр не употребил его к какому-либо важному делу, и даже Андрей Остерман, его младший брат, при всем своем значении, не находил возможным дать ход Иоганну. «Старший Остерман, — так отзывались люди, близко знавшие его, — был величайший глупец, что не мешало ему, однако, считать себя человеком с большими способностями, вследствие чего он всегда говорил загадками. Жил он очень уединенно и не пользовался уважением».
Но, кроме немца, для полного, в соответствии с требованиями нового времени, развития дочерей необходим был француз, и царица позаботилась призвать в 1703 году француза Стефана Рамбурха, танцмейстера училища Эрнста Глюка (1652 – 1705).
Рамбурху было обещано 300 рублей в год с тем, чтобы он всех трех царевен «танцу учил и показывал зачало и основание языка французского». За аккуратное вознаграждение учителя поручился Иоганн Остерман.
Новый наставник, как видно из собственноручных его писем, знал французский язык довольно плохо, но это не мешало ему обучать царевен в течение пяти лет, до 1708 года. Но «зачало и основание французского языка» не привилось царевнам: ни одна из них не овладела языком настолько, чтоб писать, даже и объяснялись на нем плохо. Что же касается до танцев, то к ним они оказались положительно неспособными, в особенности царевна Прасковья.
Не смотря на обещанное вознаграждение Рамбурх в течение пяти лет ни разу не получил следуемого жалованья, не увидел его и потом после «долголетних докук царице, царевнам и государю».

В 1703 г. Петр I пригласил в Россию голландского живописца де Бруин (1652 – 1727), которому было поручено написать портреты дочерей Прасковьи Федоровны. Портреты, на которых царевны были изображены в немецких платьях, очень понравились царице; она подарила живописцу кошелек с золотом и просила нарисовать для нее вторично портреты ее дочерей, так как первые были сделаны для Меншикова (1673 – 1729) по приказу царя.

В 1705 г. семья Прасковьи Федоровны справляла новоселье молодых царевен, для которых в измайловском дворце была построена специальная пристройка, где у каждой были свои покои, в том числе и у младшей Прасковьи.
В первой комнате (покоях Екатерины), по случаю новоселья, пол был устлан сеном; направо стоял огромный стол, уставленный большими и малыми хлебами, принесенными по случаю справляемого торжества; на некоторых были щепотки соли, на других - серебряные солонки. Стены комнаты вверху над окошками и дверьми были украшены семнадцатью иконами. Брат царицы, Василий Федорович Салтыков (1675 – 1751), со священниками и вельможами находился в конце комнаты, где служили молебен; царица со множеством дам и дочерьми во время службы стояла в третьей комнате (покоях Прасковьи).

После смерти своей любимой тетки Татьяны Михайловны (1636 – 1706) Петр I все более настойчиво стал приглашать семью старшего брата переехать в Петербург. Но только 22 марта 1708 года бесконечные вереницы колымаг, повозок и подвод с царицами, царевнами, боярами и боярынями, с громадной прислугой и обозами с вещами потянулись в Петербург.
Конец путешествия совершен был водою из угождения царю, страст-ному любителю путешествий водою.
20 апреля 1708 года в Шлиссельбурге бесконечная флотилия встречена была державным хозяином. «Я приучаю мою семью к воде, - говорил царь Петр Апраксину, - чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, окруженного водой. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на воде». Лишь 25 апреля весь многочисленный царский обоз прибыл в Петербург. Царица с дочерьми осталась ночевать в губернаторском доме.
Путешественницы, утомленные дорогой и пиром, крепко и долго спали. В десятом часу утра 26 апреля их разбудил крик: «Пожар, пожар!». Губернаторский дом, довольно ветхий и деревянной постройки, был охвачен пламенем. Все бывшие в доме спаслись; но большая половина верхнего жилья сгорела со многими вещами и пожитками. Тринадцатилетняя Прасковья Ивановна была очень напугана этим происшествием, и может быть поэтому не любила Петербург; при первой же возможности она ездила с матерью в Москву и жила там по нескольку месяцев, время от времени принимая там то одну, то другую сестру.
Невеселое и недешевое житье было в Петербурге, особенно первые годы. Город и его окрестности опустошались пожарами, моровою язвою, наконец, голодом, так как за неустройством путей сообщения подвоз провианта был крайне затруднителен, и цены на все стояли непомерные. Волки забегали в дома, скот падал, люди, опухшие от голода и холода, мерли до такой степени, что в городских домах да в избах окрестных деревень оставалось в живых не более двух-трех душ. Все это неприятно контрастировало с житьем в Измайлове и отложило особый отпечаток в душе Прасковьи Ивановны.

За всеми хлопотами нового житья у Прасковьи Федоровна болела душа о судьбе дочерей; она боялась, что они разделят судьбу всех московских царевн и никогда не выйдут замуж. В 1665 г. Григорий Котошихин (? – 1667) относительно замужества московских царевн писал:
«А государства своего за князей и за бояр замуж выдавати их не повелось, потому что князи и бояре их есть холопи и в челобитье своем пишутся холопьми. И то поставлено в вечный позор, ежели за раба выдать госпожу. А иных государств за королевичей и за князей давати не повелось для того, что не одной веры и веры своей оставить не хотят, то ставят своей вере в поругание». Но Петр I решительно ломал старый уклад русской жизни, в том числе и в вопросе династических браков.

В октябре 1709 года Пётр I встретился с королём Фридрихом Вильгельмом I в Мариенвердере и на волне полтавского успеха добился от короля согласия на брак юного герцога с одной из представительниц русской царской семьи. Выбор пал на потомство брата Петра царя Ивана V. Точную кандидатуру Пётр предложил выбрать самой царице Прасковье, которая, из трёх своих дочерей, назвала среднюю дочь - Анну. Причина, по которой она приняла такое решение, была связана с отношением Прасковьи Федоровны к Фридриху Вильгельму, которого считала недостойным её любимицы Екатерины, ну а Прасковья в это время была еще слишком юна, ей едва исполнилось 14 лет. Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, но молодые не торопись покинуть Россию и переехать в Курляндию. Только через год Анна с герцогом отправились в путь. Но не успели они выехать из Петербурга, молодой супруг умер от неумеренной попойки, которую ему устроил Петр I в связи с проводами, поэтому Анна вновь отложила свой отъезд.
Пребывание в Петербурге всего семейства старшего брата стало раздражать Петра, и он дал указание Сенату:
«Понеже невестка наша, царица Прасковья Федоровна, с детьми своими в скором времени поедет отселе в Курляндию и будет там жить; а понеже у них людей мало, для того отпустите к ним Михайлу Салтыкова с женою, и чтоб он ехал с Москвы прямо в Ригу, не мешкав».
Но Прасковья Федоровна с отъездом не торопилась, тем более что для этого была весьма важная причина свадьба императора, на которой Прасковья Федоровна была посаженною матерью, а ближайшими девицами - ее дочери: Катерина и Прасковья.

В январе 1716 года к Петру I посол герцога Мекленбургского советник Габихсталь  передал грамоту, в которой герцог в самых выспренних выражениях просил руки одной из царских племянниц, а именно вдовствующей герцогини Анны Ивановны. Теперь уже решение относительно судьбы сестер принимал сам Петр, который из трех выбрал Екатерину.

Судьба Прасковьи Ивановны мало интересовала Петра I, так как по свидетельству современников, хотя она и была, несомненно, красивой, но в то же время слаба здоровьем и не очень умна. Поэтому ей пришлось решать свою судьбу самой. Как только её мать 13 октября 1723 года умерла, Прасковья Ивановна начинает встречаться с любимцем Петра I Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым старшим (1680 – 1730).
На момент кончины Прасковьи Федоровна старших дочерей уже не было в России и все хлопоты по разделу имущества и имений царицы пали на плечи Прасковьи Ивановны.
Прежде всего, она стала давать взятки приближенным Екатерины I, как это впоследствии выяснилось из ее собственных показаний в процессе Виллима Монса (1688 – 1724).
Сестру его, Матрену Ивановну Балк (Модеста Монс, ? – 1726), она жаловала полотном и запасами; Виллима Монса, кроме посылки съестных припасов, наградила псковскими деревнями «для того, што все в нем искали штобы (был) добр». Награждала она и Егора Столетова, секретаря Монса, за то, «чтоб он приводил Монса, а тот государыню императрицу, чтоб та ее содержать в милости своей изволила и домашнее бы им (царевнам) определение учинила».
Оставаясь, долгие годы неразлучно при крутой и суровой матери, Прасковья Ивановна мало-помалу привыкла к рабскому подчинению ее воле и утратила всякую самостоятельность, поэтому с такой легкостью она отдалась в объятья первого оказавшегося рядом мужчины. Нельзя исключать, что этому поспособствовала Екатерина I. Этим объясняется мягкость решения Петра в этом вопросе и последующее особое расположение Екатерины к Ивану Ильичу.

Иван Ильич отличился в сражениях под Нарвой (1700, 1704), при Лесной (1708), Полтавской битве 1709, участник Прутского похода 1711, в 1717-24 руководитель канцелярии, занимавшейся расследованием  по делу князя М. П. Гагарина и связанных с ним лиц, а также по злоупотреблениям сибирской администрации; в 1718 участник Верховного суда над царевичем Алексеем Петровичем, в 1719-23 советник Военной коллегии, один из составителей «Воинского регламента», член Вышнего суда (1723-26), член Комиссии по редактированию проекта Табели о рангах 1722; в ходе Персидского похода 1722-23 командовал гвардией, руководитель канцелярии (1723-1725), занимавшейся вопросами строительства Кронштадта и следствием по злоупотреблениям в ходе его строительства в 1719-22, сенатор (1726).
В 1721 г. по завершению Северной войны он был награжден Петром I конфискованными деревнями численностью до тысячи душ, и возведен в звание генерал-майора. В 1722 г. Иван Ильич принимает активное участие в Персидском походе и 23 августа первым входит в Дербент. В 1723 г. Петр поручает Ивану Ильичу провести замену наградных медалей «За поход на Баку» (позже её называли «Наградная медаль для казаков 1723 г.») с серебряных на золотые. В письме к графу Брюсу от 23 февраля 1723 г. он упоминает указ императора о раздачи новых медалей в связи с заменой «офицерам Преображенского, Семёновского, Ингерманландского и Астраханского полков, бывшим в низовом походе…»

Встречи Прасковьи Ивановны и Ивана Ильича носили тайный характер, в результате которых в 1724 году у них появляется ребенок.
Незаконно рожденный ребенок в царской семье по тем временам дело неслыханное, и уж без внимания Петра I такое событие остаться не могло.

Петр I проводит дознание. В первых числах октября 1724 г. Петр в своих личных покоях трижды проводит допрос с применением пыток отставного (1722) майора Василия Макарова близкого друга Ивана Ильича. На допрос также вызываются: личный секретарь Перта I Алексей Макаров (1675 – 1740) и кабинет-министр Андрей Остерман (1686 – 1747).
Оценив возникшую ситуацию, Петр принимает решение разрешить Прасковье Ивановне вступить в первый в российской истории морганатический брак с Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым. Но даже своего любимца в этом случае Петр не может оставить без наказания, разжалуя его в поручика при Кавалергардском корпусе, который был образован для коронации императрицы Екатерины Алексеевны.
В качестве свадебного подарка Петр I преподнёс племяннице двух-этажный дворец (материал неизвестен) на берегу Мойки с парадным выходом на реку. За дворцом был разбит обширный парк, доходивший до реки Кривуши (канал Грибоедова). Фрагмент парка сохранился у дома № 21 по улице Декабристов. В 1726 году (очевидно с переездом в Москву) царевна подарила свое имение за Синим мостом лейб-гвардии Семеновскому полку. В 1736 г. дворец был снесен.

Екатерина I очень хорошо относилась к Прасковье Ивановне и уже в мае 1725 г., в день учреждения ордена Святого Александра Невского, в числе первых 19 кавалеров пожаловала им Ивана Ильича. В 1726 г. она назначает его сенатором, а в декабре того же года производит в генерал-поручики. При Петре II Иван Ильич, из-за его близости к Меньшикову, попадает в немилость и становится подполковником лейб-гвардии Преображенского полка. Лефорт высказал даже предположение, что Мамонов будет арестован. Тотчас же начали распространяться слухи о почетном удалении Мамонова из Петербурга и о назначении его на разные должности. Однако ни на одно из назначений «Его Величество резолюции объявить не изволил».

Содержание Прасковьи Ивановны в 1723–1724 годах было следующим: в год на комнаты отпускалось 9000 руб.; на конские кормы, дрова и починку карет - 3203 руб. 84 к.; чиновным, боярыням, казначеям, постельницам, девицам, истопникам, сторожам, крестовым дьякам, портомоям и портомоянным сторожам - 953 руб. 60 к. Дворовым, конюшенным и верховым людям - 1740 руб. 73 1/2 к., итого - 14 898 руб. 17 1/2 коп. В эту смету включались расходы по приему двора Екатерины Ивановны во время её пребывания в России.
В смете на 1725 год последовали некоторые перемены к уменьшению содержания царицыных дворов; на конские кормы, на дрова и починку карет — 1601 руб. 92 коп.; чиновным служительницам и крестовым дьякам — 476 руб. 80 коп., дворовым и конюшенного чина людям — 870 руб. 36 1/2 коп.; да на рожь и овес — 3380 руб.; итого 6329 руб 8 1/2 коп.

Не смотря на то, муж Прасковьи Ивановна попадает в немилость при Петре II, материальное положение её самой значительно улучшается. В это время для неё образуется особый «двор», и она пользуется на своё прожитье весьма значительными по тому времени субсидиями из государственной казны: так, в 1728 г. на содержание её двора отпускается из казны 12 тысяч рублей в год, а через год это содержание достигает 17 тысяч. В этом же году ей пожалован в Москве дом, из принадлежавших князю Меньшикову и отписанных после его опалы в казну.

В феврале 1730 г. на российский престол восходит сестра Прасковьи Ивановны Анна.
Екатерина и Прасковья встречали Анну в Москве и обе участвовали в её короновании. Но что-то в это время между ними произошло. Так как всего через месяц после этого, посол Пруссии сообщает в донесении, «что герцогиня Мекленбургская Екатерина Ивановна и сестра ее великая княжна Прасковья Ивановна тайно стараются образовать себе партию, противную их сестре императрице».
Но внешне все было хорошо. Иван Ильич участвует в торжественной встрече новой императрицы, а 28 апреля 1730 г. он был произведен в гене-рал-аншефы.
24 мая 1730 г. Анна Ивановна отправилась в Измайлово в сопровождении Ивана Ильича, который сопровождал её карету верхом и, не доезжая села, пятидесятилетний боевой генерал падает с коня замертво.
Очевидно, в это время умирает и шестилетний сын Прасковьи Ивановны. А год спустя, 8 октября 1731, в возрасте 37 лет умирает и сама Прасковья Ивановна. Похоронена она в пантеоне Вознесенского монастыря Московского кремля.
Надпись на её надгробии гласила (в настоящее время утеряна):
«Великаго государя царя и великаго князя Иоанна Алексеевича всея России самодержца дщерь самодержавнейшей же Всероссийской государыни императрицы Анна Иоанновны сестра родная благоверная государыня царевна и великая княжна Параскева Иоанновна, родилася сентября 24 дня 1695 году по долговременных болезнех на вечный неразрушаемый живота покой с великою милостию Божиею и упованием преселися в лето от Рождества Животодавца 1731 октября 9 дня то есть в пятом по полудни в первом часу а погребена ноября 1 дня тогож 1731 году: поживе 36 лет и 10 дней: блажени мертвии умирающие о господе апокалипсис гл. 14».