За такое короткое время он ужасно поправился. Непонятно откуда на нем, словно на благодатной почве, начали прорастать признаки солидности и статности: костюм дорогого покроя, внушительных размеров наручные часы, и что самое страшное, лицо; лицо, резко переменившееся с испуганного окружающим миром олененка, на морду самоуверенного и самодовольного лиса.
Вот он шел, то и дело поправляя на себе пиджак, который, казалось, так и норовил на нем лопнуть. Ремень надежно удерживал рубашку и изрядно нависающий живот. Вкупе с легкой небритостью и излишне сально уложенными гелем волосами, он смотрелся скорее вызывающе, нежели располагающе к доверию, – некое подражание мафиозной элите, ничем не подкрепленное на деле.
Ему было девятнадцать, максимум двадцать, но он уже преуспел во многих грязных делишках.
Многие отзывались о нем весьма прескверно и не без оснований: за напыщенностью и пафосом стояло непреоборимое желание самоутвердиться, и что печально – любой ценой, пусть даже за счет кого-либо.
Тяга к легким деньгам губила его, как и многих других выходцев провинциальных городков, но до сего момента судьба относилась к нему более чем благосклонно, и все его начинания окупались сторицей.
Его большие амбиции росли и дулись, подобно жабе, и ему даже удавалось находить себе сообщников и последователей. Он был сыт и оттого нахален; сыт не в очевидном и буквальном понимании вещей – он, скорее, был поглощен своими внезапно открывшимися возможностями, а оттого пренебрегал всем, на что ему, казалось, обращать внимание больше не по статусу.
Помимо склонности к азарту как к средству самообеспечения, он также не брезговал требовать взяток, пускай и полупрозрачными, но довольно внятными намеками, – казалось, жизнь удалась, занимаемая должность как нельзя лучше упрощала его и без того не сильно обремененную заботами жизнь, и его прельщало быть в равной мере как поводом для чьей-то зависти, так и гордости, но за неимением достоверной о нем информации, чаще случалось первое (в противном же случае не возникало даже этого).
Но вот однажды раздался звонок. Он деловито нажал кнопку принятия вызова и слегка сощурился, прежде чем протянуть:
– Да, я слушаю.
По ту сторону телефона грузно молчали. Чувствовалось легкое саднящее напряжение, от которого словно в горле пересохло. Но он оставался непоколебимо-равнодушным.
– Послушай, мне нужна твоя помощь.
«А это уже интересно,» – он ухмыльнулся на уголок и закурил.
– Я весь во внимании. В чем суть вопроса?
Он соврал. Внимание его было рассредоточено, и он знал наверняка, что не будет даже пытаться что-то предпринять. Но занимаемое им положение в обществе требовало выдержки и строгого этикета, потому маска деловой осведомленности и напускной безотказности плотно прилипла к его физиономии.
– Ты же знаешь, я крупно влип. Мне очень нужны деньги. Да, конечно, я понимаю, что прошу слишком многого, но у меня нет другого выбора. Я все верну, правда, поверь…
Голос в телефоне монотонно фонил в его голове, но он машинально кивал воображаемому собеседнику, создавая непомерно разумный и понимающий взгляд.
– Да-да, я понял. Я попытаюсь что-нибудь предпринять, но ничего не обещаю. Ты же знаешь, это слишком большие деньги, и на земле они не валяются.
Даже здесь он юлил, избегая откровенного «нет». Хотя все друг друга прекрасно поняли.
Он выключил телефон и повертел его в руках. Новый, без единой царапинки и следов использования, он радовал его душу. Грани красиво поблескивали, заставляя вновь и вновь заглядываться на это чудо техники.
В этот день он предал, возможно, единственного своего друга. Но ничто его не тревожило. Сытая жизнь усыпила в нем всякое чувство долга и ответственности, а где-то там, откуда звонили в последней надежде, мучился и практически погибал человек.