Иван Воронов, женатый, но не старый человек, вместе с приземистым Митькой Флюгиным, трактористом нашего же колхоза, шёл в Плетенёвку. Эта деревня у нас считается трудной. Как говорит плетенёвский бригадир Ермилыч, люди там несознательные, со старой закваской и очень "языкастые", особенно бабы. Ядрёное словцо запросто любая с цепи спустить может.
Зачастили, было, в Плетенёвку учителя и другие культработники с докладами и беседами, только Ермилыч отмечал — не помогает... На прошлом собрании он заявил "авторитетно":
— Несознательная часть женского персонала продолжает лаяться...
Не подумайте, что Иван Воронов с балагуром Митькой шли в Плетенёвку народ воспитывать. Нет. Они шли своей дорогой, шли, как говорят, "по домам".
Время осеннее. Дорога вязкая.
А навстречу им, пробираясь по обочине, шла девушка.
Варю Градову, или как у нас все её называют, Варвару Павловну, Воронов и Флюгин узнали сразу. Конечно, узнал её и я. На минуту я растерялся, подумав, что меня все увидели и догадались, почему я нахожусь здесь...
Я затаил дыхание и почувствовал, как тело моё сжимается в комок.
— Митька, слушай сюда! Вот бабёха — малина, — схватив Флюгина за плечо, громко заговорил лысеющий Иван Воронов, отец трёх детей. Паскудно ухмыляясь, он утверждал, что новая фельдшерица — "та ещё", что из-за недомыслия таких растяп, как Митька, "эта баба в жизни страдает".
Слова, которые я только что услышал, меня ошарашили. Я чувствовал, как моё туловище медленно выпрямляется. Я закипал.
Но было ясно, что слова Воронова до её слуха не дошли: её отделяли от нас верных полтораста метров.
Варя шагала устало, выбирая дорогу посуше. По лицу её можно было определить, что она переживает какое-то удовлетворение или даже радость. Я понимал её состояние и разделял её радость, которая приходит к человеку в его любимом труде, при выполнении обычных дел.
А было это так.
Утром Варвара Павловна шла в Плетенёвку по своим фельдшерским делам. Она спустилась к речке. Как всегда, взгляд её остановился на высоком противоположном берегу, с которого ей, казалось, улыбался своими резными окнами большой крытый шифером дом.
Вдруг она увидела над самой серединой реки на высоких кладях девочку в красном платьице. Моросил дождь, перекладины были мокрыми и скользкими.
"Плохо, когда дети без присмотра. Надо обязательно организовать детский садик" — думала фельдшерица, убыстряя шаги.
Но она не успела. Девочка, взмахнув руками, соскользнула с бревна. Послышался всплеск воды, и в глазах Варвары Павловны застыли разлетевшиеся по сторонам серебристые брызги.
На какой-то миг она оцепенела, потом из груди её непроизвольно вырвался короткий вопль. Бешено заколотилось сердце. В висках стучало: "Нельзя медлить! Скорей!" Но что делать, она никак не могла сообразить.
Бежали секунды. Кругом — никого.
И вот уже, словно опомнившись, она резкими движениями сбрасывает с себя пальто, боты, пуховый платок.
"Где? Почему не всплывает?" — пронеслось в сознании. Раздумывать некогда, девушка прыгает в обжигающую холодом ходу.
Девочки не видно. Варя ныряет раз, другой, третий... Она то исчезает под водой, то показывается на её поверхности на одно мгновение — и опять скрывается. Время тянулось долго, может, прошло полминуты... Наконец, на воде показалось красное платье горошком.
Рывками, выгребая одной рукой и поддерживая на воде девочку — другой, Варя быстро приближалась к берегу. Случилось так, что как раз в этот момент я подбежал к берегу.
Взяв девочку на руки, я помог выбраться из воды Варваре Павловне. Голубая блузка её прилипла к груди, с головы, с рук текут ручьи. Но она не обращает на это внимания. Выбравшись на берег, она хватает девочку, опускается на колени, что-то говорит мне, требует... Я выполняю.
Странно медленно идёт время... Около нас собираются люди.
Кто-то пытается на плечи Варвары Павловны накинуть пальто, но от движения её рук оно сползает. Кто-то всхлипывает.
Ещё несколько усилий, ещё несколько движений озябших рук совершенно забывшего о себе человека — и воля и упорство побеждают. Лежащий на пуховом платке ребёнок заплакал... Спасительница улыбнулась мне добрыми глазами, посиневшие её губы почти прошептали:
— В дом... Быстрее в дом.
Прошло часа два, а женщины и ребятишки всё не расходились. Разговаривали вполголоса. Глядя на них, мне почему-то стало обидно за Ермилыча, за его последнее выступление на собрании.
Выполнив свои дела в Плетенёвке, я под вечер возвращался домой. Дождь перестал. Усталые ноги потащили меня в сторону от дороги. Я повалился на кучу хвороста, закурил. Случившееся не выходило из головы. И вот мысли мои были прерваны приближающимися мужскими голосами.
Трудно было сдержать возмущение...
Поравнявшись с мужчинами, Варвара Павловна приветливо произнесла:
— Здравствуйте, товарищи! — она хотела сказать что-то ещё, но её слабый голос заглушил грохочущий бас:
— Здравствуй, прелестная барышня! — Воронов захохотал, толкнул Митьку в плечо и нагло добавил: — Если этот осёл к тебе сегодня не зайдёт, то можешь сообщить мне, дорогая, и я, пожалуй, сам смогу уделить тебе внимание...
Я не выдержал, решительно вышел на дорогу и возмущённо закричал:
— Сволочь! Эта девушка несколько часов тому назад спасла твоего ребёнка!..
Кулак мой горел...
Воронов закачался и отошёл в сторону.