Глава 5.
Наступила зима. По радио ежедневно передавали Шульженко и Русланову, и Арина Сергеевна наизусть выучила почти весь их репертуар. Жизнь её текла без особых забот, и она, не привыкшая к однообразию, иронически именовала себя «запечной пенсионеркой». Женя целые дни отдавала работе, а вернувшись домой, садилась за учебники и корпела над ними до поздней ночи.
Иногда, оставаясь одна, Арина Сергеевна перебирала их, но названия все были мудрёные, и она с сожалением откладывала книги в сторону. В эти дни стала она прихварывать и всё чаще с какой-то тоской вспоминала Надюшку.
С того дня, как Яков переехал, прошло почти три месяца. Несколько раз Арина Сергеевна выбиралась в город к бывшей гостинице, но зайти туда не решалась, подолгу простаивая неподалеку. Ноги её зябли, на ресницах серебрился иней, но она ещё упрямей сжимала в руке узелок с гостинцами и не покидала своего поста.
Однажды в воскресенье Яков вынес девчушку и на саночках повёз её к городскому парку над Волгой. Она засеменила за ними, но в последний миг оробела и издали следила за тем, как они скрываются за поворотом. После этого случая она больше променадов не устраивала, продолжая хранить в памяти Надюшкин лепет и смех.
Дочери её не забывали, старые друзья навещали частенько, но самыми постоянными гостями были всё- таки пионеры. Сосредоточенные, румяные, они расспрашивали её об Акиме, о годах немецкой оккупации, о партизанском подполье, и всё услышанное записывали в толстые клеенчатые тетради. На её вопросы, зачем им это, ребятня улыбалась и говорила о военной тайне. Она не настаивала, но после их ухода доставала из сундучка посмертный Акимов орден и три свои медали и снова рассматривала их. В памяти всплывало далёкое и близкое, и она опять переживала и худое и хорошее, возвращая всё, что вершилось когда-то, на круги своя.
Медленно падал снег, пела Шульженко, и под щемящие нежные звуки, как на чёртовом колесе, кружились огни далёких теплоходов, довоенные пляжи Крыма, и хохочущее лицо Акима, возникающее из пенистых волн. Стремительно и зыбко всё это проносилось стороной, а на смену приходили будни оккупации и тот февральский день сорок второго, от которого столько лет она не может ни уйти, ни забыться.
…Железные пальцы Хлыстуна впивались ей в плечи, и его хриплый пропитый голос взрывался в мозгу:
-Смотри, сука… смотри! Всех вас так! За страдания наши… за муки!
Собрав последние силы, она кровью харкнула ему в лицо и потеряла сознание под коваными сапогами эсэсовцев. А когда очнулась, было поздно. Вскинув глаза к виселице, увидела качающегося Акима и закричала дико,- по-звериному, не переводя дыхания.
А на следующий день Венька пропал. Гестапо и полиция сбились с ног и наконец обнаружили новоявленного бургомистра в одном из окраинных колодцев. Через неделю та же участь постигла и главу полицаев, а через месяц сам штурмбанфюрер Редлих взлетел на воздух вместе со своим «мерседесом».
Никто не знал, чья это работа, а она знала, потому что руководитель Окраинского подполья скрывался в её доме. С первых дней оккупации лежал он здесь, раненый, и она, после смерти Акима, стала главным связующим звеном между ним и отрядом. Обо всём этом люди узнали лишь после освобождения, когда в газетах появился Указ о посмертном награждении Акима орденом Отечественной войны, а её медалью «За боевые заслуги». Затем, уже в конце сорок пятого ей вручили ещё две – «Партизану Великой Отечественной войны» и «За победу над Германией».
Пела Шульженко, кружились снежинки, а она сидела за столом, в сотый раз разглядывая наградные удостоверения, и вдруг услышала гудок. Откинув занавеску, с удивлением разглядела длинный лакированный «ЗИС», гадая, кто бы и к кому бы это могли приехать. Однако долго гадать не пришлось. По заснеженной дорожке к её крыльцу направлялся секретарь горкома партии Уваров. Она быстрым взглядом окинула горницу. спрятала награды и, набросив на плечи шубейку. вышла навстречу гостю.
Это был невысокий, рыхлый, прихрамывающий человек лет сорока с небольшим. Глядя на него, как-то не верилось, что совсем недавно его имя наводила ужас на гитлеровцев и их приспешников..Он вечно чем-то болел, но воля его была несокрушима. Эта воля подчиняла себе всех, и многие, знавшие его до войны, поражались перемене, произошедшей в нём за последние годы.
После войны он просился на свою старую журналистскую работу в «Волжскую правду», но в обкоме решили иначе и рекомендовали его на должность первого секретаря горкома ВКП/б/. Он безропотно взвалил на себя эту ношу, и железная воля его снова подчинила себе всех, от кого зависело быстрейшее восстановление города.
До войны в Окраинске секретарствовал Морозов, высокий видный мужчина с иерихонским басом и властными манерами. Подражая руководству, он любил работать по ночам, имел крепкие связи, и даже сам начальник райНКВД опасался ему перечить. Морозов брал за горло, нахрапом добивался своего любыми путями. А Уваров действовал тихой сапой, никогда не повышая голоса и не стуча кулаком по столу. Но всегда получалось, что желаемого он достигал. И народ, и актив присмотрелись к нему, поверили, и на следующей партконференции переизбрали единогласно. Так и остался он секретарствовать на второй срок, и уже не мыслил себя в иной должности, как не мыслил когда- то, сугубо штатский человек, стать командиром знаменитого партизанского отряда.
-Здорово, мать!- неожиданно тонким голосом крикнул он, пожимая руку хозяйки и тщательно отряхивая снег с белых фетровых бурок.- День деньской , как белка в колесе, а дел всё не убывает. Насилу к тебе вырвался. Ну, как ты живёшь сейчас, Сергеевна?
-Да как, Лексей Петрович, старая баба живёт?- улыбнулась Арина.- Ни шатко, ни валко, как Бог на душу положит.
-Ээээ, Бога ты не очень-то жалуешь,- засмеялся он, проходя за ней в комнату и снимая на ходу свой потёртый кожаный реглан.- А ведь я у тебя в доме первый раз! Скажи кому, кто знает, не поверят. Почти полгода на чердаке скрывался, а в хату не удосужился заглянуть.
-А и верно,- удивилась она.- Как сошёл с чердака, так сразу и в лес… Ну, ничего, первый раз – не последний.
-Как знать,- усмехнулся он, одёргивая гимнастёрку и подсаживаясь к столу.- Может и последним оказаться.
-Чего ж так? Али уезжаешь куда?
-Нет. Кто меня отсюда отпустит. Дело не в этом.- Он ещё раз огляделся по сторонам, пожевал губами.- Решили мы тебя, мать, переселить отсюда. В городе как раз первый дом сдаётся и одна из квартир в этом доме – ваша. Там тебе и балкон, и ванна с горячей водой, и всё остальное. А здесь мы мемориал Акима Шмакова устроим. Музей нашей народной партизанской славы!
-Спасибо.- Арина Сергеевна поднялась и низко поклонилась Уварову.- Спасибо за заботу, Лексей Петрович. Уважил ты меня, старую, большой почёт оказал. Только никуда я отселева не пойду. Здесь жизнь прожила, здесь и помирать буду. Людей нуждающихся в городе много, с малышами, со старцами… им квартиры давай. А насчёт музея – дело хорошее. Только время ли сейчас?
-Время!- решительно ответил Уваров.- Раньше надо было, да… сама понимаешь…
-Ну, что ж,- вздохнула она.- Ежели так, то я тебе опора во всём. Душу положу, чтобы дело вышло. Да и за уборщицу постараюсь… как- никак, родной дом.
Она снова села напротив него, положив на скатерть постаревшие тёмные руки с набухающими суставами и венами. Уваров бережно взял эти руки в свои и, склонившись над ними, поцеловал.
-Спасибо, мать…
Через несколько дней во двор Шмаковых въехала телега. Трое рабочих с кряканьем стащили с неё дубовое распятие и вкопали неподалеку от крыльца, там, где указал им приехавший с ними инженер из стройконторы. Сергеевна ни о чём их не расспрашивала, и они ничего ей не говорили, а на вопросы подошедших соседей отвечали кратко:
-Постановление обкома партии. Партизанский мемориал строить будем. И вообще – музей!
Это известие вскоре стало достоянием всей Слободки. И старые и малые спешили к Арининому дому, чтобы лично убедиться в том и разузнать последние новости. Попутно тётка Бурлачиха приволокла на себе Лесовика, когда-то выдолбленного Акимом из горелого пня. Глядя на неё , старик Сугубый по прозвищу «Митютя», припёр с внучатами каменного выродка неизвестных мастей. А горбатый дружок Акимов Прохор Малых самолично привёз на тачке Морскую Царевну.
-Шедевра!- объяснил он Арине, вышедшей к нему и с удивлением разглядывавшей эту незнакомую ей работу.- Он ишшо с тобой не гулял, когда выточил статуй. Сидел у нас в сарае и резал. резал… У меня тут искусствоведша одна квартировала. Дак она как увидела – с ума сошла. Продай, говорит. Прохор Лукич, никаких денег не пожалею! Но на что мне деньги, ежли это есть память. Столько лет хранил, а теперь… бери! Тебе принадлежит!
Арина Сергеевна оглядела фигуру, и какой-то внезапный холодок опахнул её сердце. Что-то полузабытое проступало в чистых девичьих чертах, в царственном наклоне головы, в искусно вырезанной короне волос.
-Истинно – царевна,- улыбнулась она, и тут же вздрогнула от неожиданного резкого Прошкиного смеха.
-Ца-а-аревна!- заходился горбун, хлопая себя ладонями по тонким елозистым ляжкам.- Немеяна-а-а! Да ить это он тебя такой изобразил! Шамаханской принцессой, царевной – лебедью!
-А и впрямь,- ахнула заглянувшая во двор бабка Василиса.- Истинно ты. Аришка, как есть ты!
Арина Сергеевна склонила голову набок и осторожно прикоснулась к скульптуре. Холодное дерево ничем не отозвалось на её ласку, но в её душе вновь что-то дрогнуло. Значит, ещё тогда, до первой их встречи, Аким думал и мечтал о ней. Сколько времени прошло, а лишь слегка потемнел берёзовый лик да годовые кольца, будто волны, расплылись на нём.
-Несмеяна,- прошептала она и вдруг задохнулась, заплакала в голос.
Это было так неожиданно и непривычно, что даже видавшая виды Бурлачиха опешила и бросилась к ней с утешениями.
-Ну, будя, будя, не то подол отсыреет,- торопливо приговаривала она, удивляясь проснувшемуся в себе сочувствию и оттого тайно гордясь собой. Она цыкнула на стрекотавших у крыльца ребятишек, извинилась перед соседками и увела Арину в дом.
Сергеевна отвела от себя кружку с водой, концом платка осушила ресницы.
-Спасибо, я сама… А ты иди, иди… отошло уже…
-Как знаешь.- неохотно поднялась со стула Бурлачиха.- Мы к тебе со всей душой, хочь ты и шумишь на нас. Ну да дело житейское, бывает. Ежели помочь чем – скажи. Мы завсегда тут…
-Спасибо. Понадобится – покличу…
Все последующие дни она провела в хлопотах. На месте сожжённого Венькой сарая строители возводили каменное здание для экспозиции. Нужно было и за ними приглядеть, и на стройуправление нажать, чтобы работы не затягивались.
Потом приехал представитель из облмузея, привёз инструкции и штатное расписание. Арину Сергеевну хранительницей назначили, а в научные работники девушку Свету произвели, историка начинающего. Девчушка сразу включилась в работу. Регистрировала поступающие фонды, вела картотеку, а когда здание построили, принялась оборудовать стенды.
Экспонатов было много. Различное оружие , гитлеровские ордена и мундиры, партизанские листовки, ротатор, мины самодельные обезвреженные, карты, фотографии, вещи, принадлежащие героям, вырезки из газет, архивные материалы – и наши, и немецкие. Кое-что областной музей прислал, кое-что пионеры принесли. Они как бы шефство над мемориалом взяли. Помогали художникам экспозицию разворачивать, инвентарные номерки на экспонаты наклеивали.
Приезжал Уваров, поторапливал.
-К маю нужно открыться. Лиха беда – начало. Со временем мы такой музеище отгрохаем, куда там Корбюзье! А пока этот необходим.
Приходили люди, смотрели, молчали. То ли прошлое вспоминали, то ли о будущем думали. А однажды корреспондент нагрянул.
Света прибежала. доложила Сергеевне.
-Из газеты товарищ… вас спрашивает!
Думали и вправду корреспондент, а он Петькой Хватовым оказался, сыном Дарьи и Мокея Хватовых с северной окраины Слободки. В городской газете от Университета практику проходил. Извинившись за вторжение, он достал блокнот и авторучку, и принялся расспрашивать хозяйку об Акиме и днях оккупации.
Сергеевне не до него. Ожидала в тот день комиссию из культотдела, да и блокнот раскрытый смущал. Она тянула фразы, косясь на чистые глянцевые листы, и рассказ получился неживой, казённый.
Пётр кряхтел, раздумывая, как из этого стереотипа организовать героический материал на два подвала. На его счастье возвратилась с работы Жены. Увидев гостя, франтоватого, в модном сером костюме и галстуке, обрадовалась. Как же, друг детства, вместе росли! Пётр и про задание забыл. Смотрел на неё так, словно впервые увидел.
-Же-е-енька! Да ты ж – Любовь Орлова! Марика Рёкк!
-Эк, тебя занесло!- рассмеялась Женя.- Сразу видно – писатель!
Через неделю очерк был закончен и пошёл в «Волжской правде». Затем его с сокращениями «Красная Звезда» перепечатала. А Пётр адресок не забывает.
-Книгу хочу написать о партизанском подполье. Документальную повесть!
Арине Сергеевне ясно, что к чему. А Женя не реагирует.
-Перестань , мама! Мне не к спеху….
-Так ты в монастырь постригись,- осерчала мать.
-А что? Это идея…
Видя, что слова не помогают, Сергеевна пожаловалась Свете.
-Хоть бы ты на неё повлияла. У всех дочки как дочки, а у меня чёрт те что.
-Ну, зачем же так,- не согласилась Света.- Женя – девушка умная, знает, как поступить. Только если сердце не лежит, что поделаешь?
Арина ничего не ответила. Смутная ходила весь день, пока соседка Тася , санитарка больничная, не навестила её.
-Твой-то квартирант, Аринушка, девчушку свою к нам положил!
-Надюшку?- ахнула Сергеевна.- Что с ней?
-Пневмония… воспаление лёгких. Не уберёг. Теперь днюёт и ночует в больнице.
-Что ж ты мне раньше-то не сказала?
-Ни к чему,- думала. Человек он вам посторонний, какой резон?.. А одеваешься ты зря. Всё одно не пустят. Кризис у неё должен произойти. Кризис! Тогда всё и прояснится…
…Ещё с вечера, забрав Надюшку из яслей, Яков заметил в ней какую-то перемену. Девочка была вялой, отказалась от молока, и на игрушки смотрела с отвращением. Он уложил её в постель, надеясь, что к утру всё наладится, а ночью проснулся от прерывающихся булькающих хрипов у неё в груди.
-Что это?- испугался он, торопливо натягивая сапоги.- Что с тобой, маленькая? Где болит?
-Гоёвка,- в полузабытье лепетала девчушка, запекшимися губёнками жадно хватая воздух.- Жа-а-айко…
Он намочил полотенце, приложил его к её пылающей головёнке.
-Сейчас лучше станет… сейчас полегчает…
В доме все давно уже спали. Преодолевая неловкость, Яков вышел в коридор и постучался в первую соседскую дверь. Заспанная Мария Аркадьевна, жена капитана Зорина, показалась на пороге.
-Что это вы в такую рань? – недоуменно спросила она, запахивая на груди жёлтый атласный халат.- Мой на дежурстве… Да, уж не случилось ли чего?- вдруг вскрикнула она, вглядываясь в его изменившееся белое лицо.
-Надюшка,- пробормотал он.- Заболела. Надо за врачом, а побыть с ней некому.
-Бог с вами!- всплеснула руками Мария Аркадьевна.- Идите, я посижу.
Она плотнее запахнула халат и вышла из комнаты.
-Я быстро,- забежав к себе, Яков схватил шинель и бросился к лестнице.- Водичка там… в стакане!
-Бегите, бегите!- шёпотом поторопила его женщина.- Не теряйте времени! А проще позвоните. Телефон у нас внизу на вахте.
-Да нет, пока на «Скорой» заказ примут, пока приедут… я уж лучше сам.
Так будет надёжнее…
Стараясь не греметь сапогами по гулкому коридору, Яков выскочил на улицу. Горели фонари. Грязный мартовский снег хлюпал под ногами, превращаясь в жидкую холодную размазню. У «Гастронома» на узких ступеньках дремал сторож. закутанный в старый овчинный тулуп.
-Который час?- бдительно спросил он, высунув из воротника нос и провожая раннего прохожего настороженным взглядом.
-Половина четвёртого.- на бегу крикнул Яков.
-Однако!- вздохнул старик и, помедлив, снова спрятался в свою овчину.
Станция городской «Скорой помощи» находилась неподалеку от бывшей гостиницы. И спустя пятнадцать минут Яков уже ехал в спецмашине, пристроившись на стоящих посреди салона носилках. Рядом, опершись на сундучок с лекарствами, клевал носом старичок- фельдшер, а в кабине устало покачивалась пожилая женщина – врач.
Мария Аркадьевна встретила их на пороге.
-Скорее, доктор… ей совсем плохо!
Врач сняла пальто, подошла к кроватке и склонилась над девочкой.
-Спирту, протереть мне руки,- приказала она фельдшеру.- И шприц! Быстрее!
Фельдшер засуетился, достал шприц и стал наполнять его какой-то жидкостью.
-Да скорее же,- поторопила его женщина и протянула руку.- Дайте, я сама…- Привычно сделав укол, она приложила стетоскоп к хрипящей груди девочки и, прослушивая её, обратилась к Марии Аркадьевне.- Вы – мать?
-Д-да… то-есть, нет!- испуганно пролепетала капитанша, панически боящаяся врачей и всего с ними связанного.- Я соседка.
-Матери у нас нет,- глухо сказал Яков.
-Понятно…- Врач свернула стетоскоп и спрятала его в карман.- Девочку придётся госпитализировать. Поедете с нами?
-Конечно,- заторопился он.- А что… это опасно?
-Опасно. Организм неустойчивый, всякое может быть. Что-то тёплое у вас найдётся?
-Вот…- Яков снял шинель и расстелил её у себя на кровати.- Закутаю и никакой мороз не страшен.
- А сами?
-А сам…так.- смутился он.- Обойдусь…
-Я мужнее пальто принесу!- рванулась к двери Мария Аркадьевна, но он остановил её.
-Не надо. У меня есть и бушлат. А вас я и так обеспокоил. Спасибо!
Бережно закутав Надюшку в одеяльце, а потом в шинель, он взял её на руки и, прижимая к себе, осторожно понёс в машину…