Ох, и бомбили же фашисты тогда наш маленький городок, и покоя нам не было от налётов ни днём, ни ночью. Уж больно им наша железнодорожная станция нужна была, стоявшая на окраине города «Н», окружённая большим сосновым бором. Она хоть и маленькая, а разъездные пути во всех направлениях разбегаются. Вот и хотели фашисты ею воспользоваться, чтобы вглубь страны быстрее проникнуть. Всё вокруг разбомбили в пух и прах, а станция стоит, подъездные пути целы и невредимы и склады не тронуты. Оставалось только удивляться, как ювелирно работали «крестоносцы» – фашистские лётчики. Так прозвали их соседский мальчик Толик и моя внучка Людочка.
Внучку трёхгодовалым ребёнком привезли к нам сын со снохою, можно сказать, на сохранность, сразу же в первые дни войны, перед тем, как сами они ушли на фронт.
Кто же тогда знал, что через год и до нас война докатится. Плотным кольцом окружили станцию фашисты, а войска Красной Армии стояли насмерть, не подпускали их. Мы иногда не знали, кто в городе: всё ещё свои или уже фрицы хозяйничают. Сутками не покидали горожане бомбоубежище, столько страху нагнали на жителей. Самолёты по головам ходили с шумовой психической сиреной, чтобы запугать, сломить и прорвать оборону. Мы должны были удержать фашистский натиск, защитить нашу станцию, на которой я тогда уже третий десяток лет дорабатывала. И муж мой Трофим почти всю жизнь проработал начальником, да вот только погиб он. Погиб после первого же фашистского налёта, не узнав ужасов войны, которые пришлось испытать позже нам с внучкой.
Тогда мы ещё не видели и не знали, что это такое – война, воющие самолёты над головой, рёв летящих бомб, оглушительные взрывы, испуганные, плачущие дети в бомбоубежище, и в тот день особого страха не ощущали. Пока мы знали о войне по радиосводкам да из газет. Первый раз «крестоносцы» прорвались к станции, очень высоко в небе покружили, покружили и, улетая, чтобы напугать наш маленький городок, сбросили в разных местах три бомбы.
Может быть оттого, что мы не знали ещё в лицо войну, и произошла эта трагедия с моим мужем. А может быть, виновата я. Опоздала его вовремя окликнуть. В чём себя до сих пор виню.
Раннее-раннее утро ворвалось через маленькое окно комнатушки резким гудком проходившего мимо грузового состава, и мы с внучкой проснулись. Мы знали, что мой муж, а её дед Трофим, дежуривший по станции каждую ночь, очень устал и ещё не ложился. После того, как этот товарняк, гружённый военной техникой, проследует в юго-западном направлении, он скоро войдёт в комнату, чтобы хотя бы с часок поспать. Людочка зевнула и, повернувшись на другой бок, опять уснула. Вошёл Трофим, я быстро встала с топчана, освобождая нагретое место возле внучки, оделась и, как всегда, сменила его на посту начальника станции.
Ещё не рассвело, и жизнь на станции только-только начинала просыпаться. А на привокзальной площади уже заливисто пели соловьи, спрятавшись в пышной кроне дуба. Каждое утро, задержавшись на минутку, я вслушивалась в удивительное пение, и мне казалось: я ещё не проснулась, это сон, нет войны и поэтому над моей головой так звонко разливается пение птиц. «Хорошо вам, птахи, поётся и война нипочём!» – подумала я, входя в каморку начальника станции, и резко остановилась, услышав по радио леденящий душу голос Левитана, который заканчивал фразу: «…страна в опасности и враг наступает в юго-западном направлении».
«Так это же фашист к нам движется. А вчера, когда «крестоносцы» летали над городом и сбросили три бомбы, это их разведка была», – вспомнился мне тот неожиданный свистящий гул в небе и три далёких взрыва. «Хорошо, что никто не пострадал. Правда, связи с городом нет, но ничего, починят. Наши войска всё равно их сюда не пропустят», – успокоила я себя, и быстро пробежала глазами по графику поездов на сегодня.
С первыми лучами солнца на привокзальную площадь повалил испуганный народ. Говорили, что линия фронта совсем рядом и надо покидать город.
А через час к Трофиму прибежал мальчишка-стрелочник и сказал, что нашёл рядом с дорогой неразорвавшуюся бомбу. Женщины, живущие на станции, по этой дороге ходят на водокачку, и там же недалеко стоят железнодорожные складские помещения. Трофим взволнованно посмотрел в мою сторону и быстро заговорил:
– В те склады вчера сложили провизию, привезённую на грузовиках для армии. Сегодня ночью прибудут солдаты, загрузят всё в вагоны, и целый состав отправится на передовую.
Потом ободряюще кивнул нам с внучкой, улыбнулся уголками губ и сказал за ним не ходить. Внучка, сидевшая рядом с ним за столом и чиркавшая что-то карандашом на газете, подняла на него карие глазёнки и спросила:
– Деда, ты пойдёшь взрывать бомбу? Не ходи, я знаю, она сама может, мне Толик рассказывал.
– Нет, нет, Люда, я не умею взрывать, я скоро приду, – и ушёл.
Мальчишка показал Трофиму, в каком месте нашёл бомбу, а тот, отсылая пацана подальше за бугор, приказал:
– А ну-ка, что есть духу беги на разъезд, может там сапёры есть?
Осмотревшись вокруг, понаблюдал за бомбой, которая спокойно лежала, перевалившись через сухое бревно, остриём вниз. И как её обезвредить, кто бы знал? В любой момент может взорваться, и неизвестно кто окажется рядом. Женщину с вёдрами обратно отослал, да железнодорожниц предупредил. А тут ещё мальчишки с окраины города услышали, что где-то бомба лежит, и как грачи налетели. Им захотелось посмотреть на настоящую бомбу и, возможно, поиграть с ней в войнушку. Но Трофим всех отправлял за насыпной бугор.
Мальчуган вернулся без сапёров, и тогда вопрос встал ребром: как эту смертоносную игрушку обезвредить? Трофим знал, что в ней стержень какой-то должен быть и его надо выкрутить, да только если никогда не видел и не делал этого, то страшновато со смертью играть – каждую секунду может рвануть.
В помощники к Трофиму напросился дед Василий – одноногий старик на костылях, знакомый ему с детства. Он был одинок и жил в крайней хате на последней улице городка. Переговорили они и решили: хоть бомба и тяжеловатая, но сначала надо её положить. Стали издалека, прячась за деревьями, в неё камнями кидать, пока не сбили. Она соскользнула с бревна, упала на землю, но не взорвалась.
– Дядя Василь, а может она пустая? Сколько раз мы в неё попадали, а она не хочет?
– Нет, Трофим Матвеевич, не пустая. Давай её днище ещё поколотим, – и, целясь в место, где должен по их понятиям быть стержень, снова стали кидать в неё камнями. Бомба, затаившись, молчала и ждала момента, чтобы рвануть. Два часа промучились, теперь и дед соглашался, что она пустая. Бабы с вёдрами за бугром собрались и ждали, когда можно будет пройти. Вокруг них суетились любопытные ребятишки, поглядывая в сторону опасной игрушки.
– Дядь Вась, раз бомба не реагирует на наши побои, то она, возможно, ещё спокойно полежит, а я выкручу стержень – саму взрывчатку.
– Возможно, возможно, – задумавшись и потирая щетинистый подбородок, протянул дед. – Подай-ка мне вон ту длинную палку.
– Эту? А что ты надумал?
– Нет, вон ту, покрепче, чтоб я на неё мог опереться, – показал он рукою на лежащую в стороне толстую сухую ветку. – Если меня рванёт, так чтоб костыли целыми остались: после войны пригодятся ещё другим. Так ты говоришь, там что-то надо выкрутить, стержень у неё в днище есть?
– Дядя Вася, подожди. Не ходи. Я сам, я знаю, как.
– Да откуда ж ты, мил человек, знаешь? Ты же, как и я, такую бандуру первый раз в жизни видишь. Пойду я. И не спорь, ты мне в сыны годишься. От меня толку нет, я старый, ногу ещё в гражданскую потерял. А ты живи, станцию нашу береги, фрицу не отдавай, – сильно покачиваясь и подпрыгивая на одной ноге, он направился через дорогу к бомбе, опираясь на сухую ветку.
Дед Василий присел перед бомбой на сухое бревно, перекрестился сам, а потом и бомбу перекрестил. Прислушался к ней – молчит, не тикает. Дотронулся до неё – холодная, как из погреба. Попробовал пошевелить – тяжеловата, но не реагирует. Ну а потом, уж осмелев, покачал её из стороны в сторону, оглянулся на Трофима и, победно улыбнувшись, подмигнул ему:
– Ах ты, железяка смертоносная, – и ругнулся на неё, как положено, по матушке. – Заставляешь видавшего виды человека робеть перед собой. Не стоишь ты того, – и он резко повернул её днище на себя. – Ну-ка, дай я в твою утробу загляну, чего в тебя там фрицы напихали? – и, прищурив плохо видящие глаза, попробовал несколько раз что-то нащупать и с силой открутить, но не смог. Придавив большой опасный кусок железа своей единственной худой ногой, он напрягся так, что побагровел лицом, а кончики пальцев побелели, но расшевелить что-либо в днище не получалось. Он пытался ещё и ещё раз ударами кулака заставить что-либо двигаться, но все усилия были бесполезны. В кровь избитые руки скользили по бомбе, и онемевшие кончики пальцев обессилели.
Но он не сдавался, раз за разом повторяя попытку обезвредить страшную игрушку:
– Ах ты, железная поганка! Взрываться не хочешь? Я тебя всё равно одолею, – его тревожный взгляд скользнул в сторону стоящего возле дерева Трофима, который готов был прийти ему на помощь.
– Нет, я сам, – с вызовом крикнул дед, взял камень и стукнул по днищу, но бомба предательски молчала.
– Стой, стой, Трофим Матвеевич, не подходи. Слышишь, не подходи, сынок, – просил старик. – Погоди. Я уже знаю, как надо, – продолжал уговаривать он, стараясь убедить Трофима не двигаться в его сторону.
– Что же ты молчишь, ржавая фашистская тварь, – с трудом приподнял он бомбу за острый конец. – Вот я, убей меня! – и с силой бросил её на землю, но взрыва не последовало. – Ах, ты меня не хочешь? Тьфу, на тебя! – и смачно сплюнул на лежавшее перед ним орудие смерти. – Ну, давай, давай, что медлишь? – гневным голосом кричал он. Трясущимися руками схватил большой камень и, разъярённый, много раз с силой ударил в разных местах по бомбе, ожидая взрыва каждую секунду. Не веря, что ещё жив, сделал несколько сильных ударов, а она опять не взорвалась. Глухой крик, срывающийся на рычание, вырвался из его горла:
– Вот тебе! Вот тебе, паршивая смерть! Не боюсь, не боюсь тебя, будь ты трижды всеми проклята во веки веков! Не запугаешь! Не боюсь! Какая же ты смерть, если не можешь меня убить? Я, я тебя уничтожу, уничтожу! – не останавливаясь, старик яростно колотил и колотил по ней. Потрясённый случившимся, изнемогая от крика, он уже шипел, теряя последние силы.
За время, что Трофима на станции не было, зазвонил телефон, и я получила сообщение из города, что повреждённые линии восстановлены, и срочно запросила на станцию сапёров. Выбежав на перрон, замешкалась, ища внучку в людской толпе, бегущей к подходившему поезду. Там было много желающих, как можно скорее и подальше уехать от приближавшихся вражеских войск. Нашла Людочку возле дуба, взяла её за ручку, завела к Полине на развилку, а сама – бегом к складам, предупредить мужа.
Увидев истерику старика, Трофим вышел из-за дерева и, не говоря ни слова, пошёл к деду Василию. Обессилевший и измотанный чувством собственного поражения перед этим вражеским куском железа, дед Василий, тяжело дыша, прекратил колотить по бомбе. Вытерев рукой пот со лба, старик оставил на нём кровавый след. Согнувшись вперёд, он устало положил руку на ноющий обрубыш ноги и молча погладил его. Подняв на идущего Трофима печальные, слезившиеся от солёного пота и изнеможения глаза, он извиняющимся жестом приложил окровавленную руку к груди. И когда Трофим поравнялся с ним, дед Василий прошептал:
– Прости Трофим Матвеевич, ослабел я, хотел, но не осилил вперёд тебя умереть.
Я подбежала к ребятне и бабам, которые замерли на месте, вытянув шеи в одну сторону. Они с выражением ужаса на лице, наблюдали через бугор, как сражался с бомбою дед Василий и как болезненно переживал своё поражение. Остановившись и тяжело дыша, я молча смотрела на старика и мужа. А вокруг такая немая тишина, так глухо, что слышны далёкие голоса птиц из рощи и как в груди моей громко колотится сердце. Эта обманчивая тишина напомнила мне затишье перед сильной грозой. У меня перехватило дыхание, закололо в груди. Предчувствуя беду, пытаясь что-то предотвратить, я как можно громче закричала:
– Трофим, погоди! Трофим, из города сапёры едут, – он оглянулся на крик и увидел, как я сбегаю с бугра. Подняв предупреждающе руки кверху, он что есть силы закричал:
– Стой! Сюда нельзя! Ст-о-о-й! – и в этот момент раздался оглушительный взрыв, разлетевшийся по всей округе, нарушая неправдоподобную тишину.
Упала я на колени, склонившись до самой травы, и чувствую, как с небесной высоты на меня падают куски земли, а в ушах стоит гул: «У-у-у-у». Это бабы разом заголосили.
Сил нет. Дрожь во всём теле. Не могу заставить себя голову поднять, чтобы посмотреть, что там… Лишь из души рвётся: «О-поз-да-ла! Опозда-ла-а-а! Господи, на минуточку опоздала я! А-а-а!»