В общении с подростками (сын вполне может считаться за нескольких, иногда с успехом заменяет толпу) больше всего меня раздражает фраза «не знаю».
Зачем ты это сделал? – Не знаю.
Почему ты этого не сделал? – Не знаю.
Ты знаешь, что перед тем, как что-то отрицательно гениальное сделать, надо подумать? – Не знаю.
Это такая фраза паразит, давным-давно потерявшая своё изначальное значение и используется как приемлемый аналог «отстань». Когда человек включает режим «не знаю», на третьем вопросе хочется или врезать, или махнуть рукой. Врезать каратисту выше себя ростом – гиблое дело, да и руками он тебя перемашет. Поэтому вздыхаешь тяжко и ждёшь, пока его отпустит и он перейдёт на новый холостой по результативности режим «я забыл».
Ладно, можно в угаре юношества забыть школьную спортивную форму дома, и в четверг первой парой позвонить маме и попросить прыгнуть в машину, которую она только что покинула, и вернуться в школу с формой. «А ты её в понедельник в стирку бросил, чтобы к четвергу она, стираная и глаженая, опять оказалась в спортивной сумке?» - «Я забыл.»
Оказывается, можно забыть почистить зубы утром, забыть о запрете играть на компьютере в будние дни, забыть, что первый драфт сочинения по английскому – не последний. Верхнюю строчку хитпарада занимает пойти в душ и выйти из него, забыв смыть с волос шампунь.
Избирательная память его жизнь очень облегчает, утяжеляя её мне и заинтересованным окружающим.
«Мам, а ты что, никогда ничего не забываешь?!»
Нет. Я никогда ничего не забываю! Хотелось бы мне ответить...
Я здесь на неделю забыла фамилию Хаммер. Вообще никаких ассоциаций не возникало, пока я мучительно перетряхивала память. Помнила только, что на «ш». Нашла в гугле в результате, но сильно «после драки», когда информация о торговле русским искусством молодой Советской Республикой была донесена до мужа мычанием на пальцах. Блеснуть именами Виктора и Арманда Хаммеров, вывезших с согласия вчерашних революционеров пол Эрмитажа и треть Русского музея, вовремя не получилось. На языке крутился Сорос, но «при чем здесь Вульф, дура, Вульф не виноват!»
Положа руку на сердце, были пара моментов в жизни, когда память меня стыдно кинула. Так мучительно стыдно, что сама же подробности и затёрла, чтобы ни посторонним, ни себе рассказать было нельзя. Ну и слава богу, я так считаю.
А по мелочи она меня подводит часто: то слово вылетит, то три раза ходишь в магазин за батарейкам, то лицо человека с именем в голове не пересекаются. Последнее часто происходит, я уже научилась улыбаться так, что имена, в общем, формальность: «мы так близки, что слов не нужно», любовь и радость от встречи всё компенсируют.
В нашей деревне живёт полно народу. Ну, ближайших по географии и душевному притяжению соседей я, конечно, знаю по именам и некоторых даже по фамилиям – мы их посылки бесконечно у почтальона забираем, когда тех дома нет. Но на деревенских праздниках, когда собираются почти в полном составе, приходится улыбаться до боли в ушах: столько раз уже все друг другу представлялись, а обратиться к человеку можешь только объятием.
Например, один из любимых соседей –Принц. Он иранец, давным-давно живущий в Германии. У него милейшая немецкая жена, взрослая дочь, воспитанная красавица-собака и большой дом. Он собаку гуляет не спеша и любезно и с ним всегда можно с удовольствием поболтать, даже если и на неприятную тему недавних ограблений соседей. Он раз пять мне сообщал, как его зовут. Что-то очень красивое, наверняка, в переводе с фарси означающее «бесстрашный воин, повергший кинжалом льва». Но для моего русского уха не очень привычное. Не застряло. Поэтому все называют его «Принц», чему также способствует его какое-то очень непростое происхождение. Я не пробовала обратиться к нему так в лицо. Просто улыбаюсь при встрече, потому что он мне очень нравится.
Есть ещё один сосед, приятный во всех отношениях. По истечение трёх лет я могу даже сообщить, что его зовут Терек. Но долгое время сознание отказывалось ассоциировать высокого смешливого чернокожего красавца с лермонтовским Тереком, который «воет, дик и злобен, меж утёсистых громад». Поэтому он проходил под именем «gay black guy”. Его вторая половина соответственно звалась «gay pilot”. Имя пилота, кстати, я ещё не выучила. Потому что Тереку приходят посылки часто, а пилоту – никогда.
В некоторых ситуациях такая амнезия на имена объяснима.
Вот у нас среди соседей есть Ханс, Хорст и Хенри.
Помните анекдот про Вовочку? «Оказывается, Карл Маркс и Фридрих Энгельс –это не муж и жена, а четыре разных человека!» В данном случае три, но, при встрече с каждым из них, у меня всплывало триединство Ханс-Хорст-Хенри. Опять же, долго широко улыбалась. Пока не научилась их идентифицировать.
Первым обрёл имя Хорст . До этого он был «дедушка с патиссонами».
В первую нашу осень в этом доме мы часто видели на соседней улице пожилого человека. Он что-то делал за оградой в своём саду, иногда общался с соседями и неизменно приветствовал проезжающие машины. Однажды он остановил нас по дороге домой и, немного смущаясь, вручил нам пакет с цукини и патиссонами: понимаете, урожай выдался щедрый, нам столько не съесть, берите! Мы с благодарностью взяли и съели. С тех пор останавливались поболтать, встречались на местных праздниках, но имя высокого дедушки из памяти вымывалось пивом и вытрясывалось танцами. И вдруг дедушка пропал: у забора не стоит, не машет и на очередную деревенскую тусовку не явился. Соседи сказали – в больнице. Мы забеспокоились: когда человек в 82 года оказывается надолго в больнице, это тревожно. К счастью, он вернулся и на праздновании Хэлловина вокруг большого костра муж, обнимая его и поздравляя с выздоровлением, назвал его Хенри. «Хенри – это мой сын. А я Хорст. Как «гнездо». (По-немецки Horst помимо имени ещё и гнездо хищной птицы). Когда тебе человек даёт такую зацепку, уже некогда не забудешь, что он Хорст-гнездо хищной птицы. И имя ему страшно подходит: высокий, прямой, по-прежнему красивый, он похож на какого-нибудь орла или ястреба. И гнездо – тоже про него.
Потому что:
На этой же улице, буквально через дорогу стоит дом Хенри, сына Хорста. Он тоже высок и прям, красив и молод, ему сорок лет. У него есть жена, два маленьких сыночка и почти взрослая дочь жены от предыдущей жизни. Каждое утро, возвращаясь из школы, я вижу, как Хенри выкатывает коляску с сидящим в ней годовалым Лукой, трёхлетний сын стоит на основе коляски во весь рост, а высокий папа толкает эту конструкцию через дорогу к дому отца. Получается симпатичный дракон с тремя головами, выстроенными по росту, направляющийся на завтрак к дедушке. Родители работают и оставляют малышню у Хорста, который в этом смысле абсолютное гнездо.
Одна из соседок, которую никто не любит за бесконечные доносы в полицию, недавно устроила локальный скандал, накатав очередную жалобу в социальные службы: Хенри-де бросает детей на полдня на старого деда, попирая тем самым отцовские обязанности и подвергая их здоровье и жизнь опасности. Якобы, старый Хорст не в состоянии обеспечить внукам надлежащий уход. Я всегда считала жену Хенри, невестку Хорста, милой и мягкой женщиной. Но как она орала на доносчицу любо-дорого было послушать (смотреть никто не отважился, но слышно было хорошо). Кстати, имя склочной соседки мы тоже не знаем, все её зовут «Ведьма», чего вполне достаточно.
Так что Хорст-гнездо – отец Хенри-отца. И оба прекрасны.
С Хансом дело было сложнее. Он живёт в другой стороне, мимо него мы редко проезжаем, а он редко проезжает мимо нас, поэтому встречались в основном на праздниках и тусовках. Дяденька лет 70-ти, приветливый и улыбчивый. Больше добавить было нечего.
Тут недавно зимой мы ехали на машине, а он катил на велосипеде. Мы остановились поздороваться и в результате он с женой пришли к нам в гости в субботу. Вечер был замечательный, теперь мы никогда не назовём Ханса никак иначе. Но встреча началась с неудобного момента, с запинки.
Люди первый раз пришли к нам в дом, с цветами бабе и конфетами детям. И пока Йося откупоривал шампанское, оглядывались по сторонам. А у нас по сторонам много фотографий расставлено в рамочках. И они их изучали. За столом, с бокалами, потекла непринуждённая беседа, начавшаяся неожиданно: гости заявили, что они неженаты. Дескать, живём вместе 16 лет, но не расписаны. Я несколько оторопела: к чему эта информация, какое отношение она имеет к распитию? Ан, знаете, не скажите! Мы, говорят, однажды также пришли в гости к паре, людям верующим и глубоких моральных устоев, и когда выяснилось, что мы живём во грехе, нас буквально из дома выставили: в доме дети, а тут такой разврат! Теперь мы всегда честно сразу говорим, чтобы потом обвинений во враньё не прозвучало.
Мы, сильно удивлённые, их успокоили: оставайтесь, нам ваш матримониальный статус неактуален.
Потом Ханс аккуратно указал на одну из фотографий и спросил: кем вам приходится этот человек?
Тут другая история, коротко рассказываю: мы по-понедельникам и пятницам ходим обедать в один ресторанчик. Всех завсегдатаев знаем, здороваемся, обмениваемся приветствиями и шутим. Среди них был херр Клеменс, неизменно сидевший за одним и тем же столиком у двери с поллитрами розового вина. Как приятели, мы даже побывали на приёме по поводу его свадьбы в мае того года. Короче, общались дважды в неделю. В октябре он попал в больницу: потерял сознание в ванной. Ему поставили диагноз, успокоили, что это не сердце, выдали таблетки пить и отправили домой. Херр Клеменс так обрадовался, что сердце стучит по инструкции, что таблетки проигнорировал и опять угнездился за свой угловой столик с полулитром розового. Мы ехали на осенние каникулы, встретились перед отъездом, посмеялись и даже его зачем-то сфотографировали, хотя такой странной привычки всех фотографировать за нами не водится. По приезде нам официанты сообщили, что возрасте 62-х лет херр Клеменс скончался.
Йося распечатал фотографию и хотел было передать её молодой жене, с которой мы формально познакомились на свадьбе. Но супругу мы не видели и ресторанная публика тоже с ней связи не имеет. Поэтому фотография херра Клеменса осела между нашими свадебными фотографиями и детьми в разные периоды их окукливания.
И вот пришедший к нам Ханс задаёт вопрос: кем вам приходится этот человек? И мы, довольно бестолково историю выше ему рассказываем. А что, вы его знаете? Да, отвечает Ханс, знаю. Он тридцать лет назад увёл мою жену и сбежал с моими шестьюдесятью тысячами марок.
Тут, что называется, немая сцена.
Они были партнёрами по ресторанному бизнесу. В результате доверчивый Ханс потерял жену и деньги, но никого не убил и даже в суд не подал. Это сделал третий их партнёр. В результате чего херр Клеменс немножко посидел в тюрьме. Жена Ханса его преданно ждала, после выхода на свободу он её не сразу бросил.
Вот такая история.
Я мужу сказала: срочно все посторонние фотографии убираем! А то придётся выплачивать чужие долги и воспитывать чужих внебрачных детей. А у нас этого добра и своего хватает.
Так как текст про память, то нельзя не констатировать, что у семидесятилетнего Ханса отличная память на события тридцатилетней давности. Не забывается такое никогда.
Теперь вывод: если бы Арманд Хаммер мне лично рассказал, как они морем уплывали Репина из Третьяковки, я бы его имя не забыла. Когда за словом стоит история, она укореняется надолго, пока Альцгеймер и маразм не разлучит нас.
Меня зовут Катя. Если что.