Апрель, 1971 год
Урал
- 1 -
Стоял, на удивление, тёплый апрельский день. Пели птицы, цвели подснежники, проклюнулись "кукушкины слёзки" и весна вошла в свои права. Солнце слепило глаза, и было не понятно: то ли от его ярких лучей, то ли от горя, у Риммы, идущей за гробом матери, текли слёзы. Для мамы так лучше. Единственный способ избавления от тяжёлой неизлечимой болезни - смерть. Страшно об этом вспоминать, но Римма последние месяцы часто об этом думала. Даже соглашалась с матерью, когда та у Господа просила призвать её на небеса к мужу Николаю, отцу Риммы. Мать прожила тяжёлую жизнь, полную испытаний, разочарований и несбывшегося ожидания встречи с любимыми людьми.
К кладбищу рядом с Риммой, шли самые родные ей люди: старшая сестра Флора и брат Филипп. Но они были для неё совсем чужими, поэтому она держала под руку тётю Полю, жену младшего брата отца – дяди Глеба. Сестру она видит впервые в жизни, а Филиппа помнит только в раннем детстве. Так случилось, что ещё до её рождения, уже взрослая сестра, а в скорости и брат, покинули родительский дом и вернулись, спустя много лет, лишь по извещению о смерти матери.
С большим интересом Римма бросала взгляд в сторону троих незнакомых мужчин, приехавших на похороны. Мальчишка с другой улицы привел их с автобусной остановки к дому в момент выноса гроба. К ним сразу подошёл дядя Глеб. Поздоровавшись и коротко переговорив, все вместе присоединились к траурной процессии. Дядя Глеб, подойдя к Римме, обронил:
- Римма, к вам гости.
- К нам? А кто они? – удивилась она.
- Всё потом. Я их уведу к себе. После поминок придём, - и отошёл.
На кладбище мужчины подошли к гробу. Односельчане, стоявшие рядом, отстранились, как по команде. Склонив головы, незнакомцы, молча, с видимым напряжением на лицах, всматривались в пожелтевшее лицо покойницы. А все присутствовавшие в это время – не сводили с чужаков глаз. Никто не знал, кто они и откуда. Старший из них, сощурив глаза, как будто что-то вспоминая, покачал головой, погладил её по плечу, перекрестился и, плотно сжав губы, отошёл в сторону. Другие мужчины сделали то же самое и последовали за ним. В какой-то момент Римме показалось, что младшего она уже где-то видела, но вспомнить не могла. Их странные длинные черные плащи настораживали. В маленьком уральском селе таких не носили, и эти люди вызывали недоверие. Но, простившись с покойницей и извинившись, они покинули кладбище в сопровождении дяди Глеба.
Римма, измотанная и выбившаяся из сил за последние дни, не особенно внимательно прислушивалась к надгробным речам и соболезнованиям. В голове вертелись мысли: как бы что-нибудь не забыть сделать, чему учили старушки, и чтоб хватило на поминки еды да водки. Тётя Поля поддерживала её и подсказывала: что, где, и как должно быть. Стоя рядом и сочувственно поглаживая Римму по руке, шептала:
- Теперь ты хозяйка в доме, но всё должно быть, как при маме. Видишь, сколько наехало гостей издалека, и ты должна их принять, как родных. Ведь мама очень ждала всех. Ждала последние четверть века. Не дожила, а как она всех увидеть хотела! – и, вздохнув тяжело, незаметно перекрестилась. Устало склонив голову, и чуть заметно шевеля губами, она выглядела покорной служительницей добра и смирения. Но от её, всё ещё зорких глаз, не ускользнуло, как в их сторону смотрят Флора и Филипп.
"Что ж, дорогие брат и сестра, полюбуйтесь, какая у вас сестрёнка выросла! Где же вы были все эти годы? И мать свою не пощадили. От тоски по детушкам страдала больше, чем от болезни, и умерла", - мысленно разговаривала с ними тётя Поля.
"Флорка, ты же прикатила только для того, чтобы со своей души камень скинуть. Чтобы, не глядя в глаза матери, над свеженасыпанным могильным бугорком сказать казённое «прости», за молчание на многочисленные письма, за то, что обидела не только её, но и покойного отца. А вышло-то иначе! Время всё расставило по местам. Ты не права, Флора, и не зря на Римку глаза пялишь: видишь, какая красавица выросла! А ты Филя, чего за сестрой увязался? Ну да, она и тебе портфель от компартии приготовила. Слышали, что вы в передовиках партийных работников ходите. Ну-ну! Ты, Филя, Риммочку-то нянчил, когда она была ещё мала. Неужто душой не прикипел к ней? Не захотел все эти годы её увидеть? Ох, и хохотушка была! Да и сейчас сестрёнка ваша в селе у нас для всех как палочка-выручалочка, да и сестра милосердия она. От матери у неё это! От матери! Славная женщина была, матушка ваша. Пусть земля ей будет пухом!"
Вдруг она вздрогнула, и поток её мыслей оборвался. Гроб уже опустили, и по нему застучала брошенная в могилу земля. Громче запричитали женщины, и тётя Поля тоже заголосила:
- Ох, подруженька моя, Мария дорогая! На кого же ты меня покинула? Тяжко и пусто будет мне без твоего голоса. Ох, как жалею тебя! Старшие детушки тебя покинули. А теперь ты от младшенькой доченьки ушла сама. На кого только оставила? Покойся с миром, дорогая! Свидимся, все свидимся там, на небесах! - ни на кого не глядя, перекрестившись, она наклонилась, взяла жменю земли, бросила на гроб и, не дожидаясь завершения работы могильщиков, медленно пошла по кладбищу между могил. Остановившись возле железного памятника со звездою, на котором была надпись: "Житнев Николай Петрович, 11.02.1898 - 24.11.1945", сложила руки и прошептала:
- Ну, вот и всё, Николай. Ты же сверху всё видишь? Дождись сорокового дня, и встретитесь. Теперь Мария с тобой будет! В пояс ей кланяйся, Коля…, как и я – тебе! - и, отвесив поклон до самой могильной земли, зашаркала с кладбища прочь.
- 2 -
Поминки не затянулись. На односельчан отрицательно подействовали высокопоставленные родственники Риммы из крайкома партии. Старшая сестра взяла правление поминками в свои руки, и всё довольно быстро закончилось. Даже копатели могилы, не дождавшись третьей рюмки, распрощались и ушли.
- Римма, кончай возиться на кухне. Садись, поговорим, - нервным голосом в приказном тоне сказала старшая сестра.
- О чём, Флора Николаевна? - спросила Римма, назвав сестру по имени отчеству, но та этого не заметила. Они даже с мужем, высокопоставленным чиновником, дома так называли друг друга.
- О твоём будущем. Не собираешься же ты всю жизнь здесь прозябать? Поедешь с нами. Мы тебе устроим высшее образование, выйдешь замуж за приличного человека.
- Я не могу. У меня дом, хозяйство, работа, да и Вадим с сессии скоро приедет. Он заочно в сельхозтехникуме учится.
- Ха! А Вадим – это кто? Тракторист? Выходить замуж нужно за достойных! А дом? Кому нужна эта развалюха? Оставишь трактористу. Ха-ха! - развеселилась она своей шутке и тут же очень серьёзно спросила. - Надеюсь, ты комсомолка?
- Да.
- Хорошо! Отправим учиться по партийной линии. А почему в партию не вступаешь?
- Да некогда мне, Флора Николаевна. Я же работаю на двух работах. В садике медсестрой и в школе - старшей пионервожатой.
- Римма, очнись, о чём ты говоришь? - закатила она глаза. - С такими профессиями ты в люди не выйдешь. Филипп Николаевич, образумь её. Что ты молчишь, как в рот воды набрал? У тебя опыта намного больше. Расскажи, что с помощью необходимых людей намного легче к вершинам шагать, - с явным намёком, обратилась она к брату. Но тот только пожал плечами.
Дверь распахнулась, вошла тётя Поля и, окинув всех взглядом, сказала:
- Флор, там подошла за вами машина. Распорядись, чтоб не ждали. Айда все к нам, там ещё гости есть, - пригласила она.
- Тёть Поль, какая я Вам « Флор»? Я тридцать лет, как Флора Николаевна, и не привыкла к такому обращению. Скажите шофёру, что у меня беседа еще не закончена. Пусть ждёт.
- Сама скажи, я тебе не секретарь. А с кем ты тут беседы ведёшь?
- Вот с ней, - она махнула рукою в сторону Риммы. - Филипп Николаевич, выйди к шофёру, скажи, что через час будем готовы.
- А что так торопитесь? Я думала, вы заночуете. Ужин для всех гостей приготовила. Вон, сколько понаехало!
- Так дел тут особых не осталось. Чемодан её соберём, хату закроем – и в город.
- А как же завтра, на могилу матери не пойдёте? В кои веки приехали, так погостите хотя бы недельку в родительском доме, - доброжелательно начала уговаривать тётя Поля. - Конечно, это не городские хоромы. Но не побрезгуйте! У матери вашей, да у сестры бельё всегда белоснежное, полы выскоблены и печка побелена. А как вкусно Римка готовит! Объедение! Молодчина, сестра ваша младшенькая. Если бы не она, мать совсем бы затосковала. Золото, а не девка!
- Ладно, тёть Поль! - вставая со стула, более строго сказала Флора. - Я думаю, мы во всём сами разберёмся, - и тётя Поля встретила её колючий взгляд. – В каких родственных отношениях мы с сестрой состоим – тоже знаем. Понятно?
- Флорка, что это с тобой? А ты, какая злюка была, такая и осталась. Сейчас-то кто тебе не угодил? Остынь девонька, и пошли к нам.
- Я не собираюсь с Вами, дорогая тё-тя, выяснять родственные отношения. Вы - жена брата нашего отца, с которым мы не желаем родниться. А теперь Вы нам мешаете собираться. До свидания.
Наступила тишина. Римма ничего не понимала. Филипп виновато опустил голову, и не посмел перечить старшей сестре, своей покровительнице. Тётя Поля, не поверив, что её выгоняют из дома, прикрыла ладошкой открывшийся от удивления рот, на глаза навернулись слёзы, и повернулась к Римме. Она как бы искала у неё защиты.
- Тётя Поля, что случилось? Почему она в ссоре с дядей Глебом?
Казалось, тётю Полю оглушили. Она отрицательно трясла головой и шептала:
- Деточки, не ссорьтесь. Вы же – самые родные, что остались после отца и матери.
- Тёть Поль, насколько мы родные, я знаю. А Вы не встревайте.
И вдруг, как будто боясь упустить самое важное, и ей не дадут высказаться, тетку, словно прорвало:
- Риммочка, девочка моя, не слушай ты эту высокопоставленную дуру. Она не смеет! Она не знает всего, что было. Кроме меня, поверь, никто не знает. Не было ничего дурного. По незнанию, по глупым домыслам, она клевещет на самых близких людей, - и резко развернувшись, тётя Поля уже кричала, призывая старшую племянницу одуматься.
- Флорка, побойся Бога, дух матери витает ещё в комнатах, а ты оскверняешь её память! Господи! Спаси и сохрани её чистейшую душу! Флорка, опомнись и угомонись, умоляю тебя! - она сложила руки и подошла к ней.
- Не играйте здесь комедию, тётя Поля, - зло процедила Флора сквозь зубы.
Тётя Поля остановилась перед Флорой и Филиппом, перекрестилась и сказала хриплым голосом:
- Клянусь! Клянусь вам своим единственным сыном, здоровьем своим клянусь, что Римма вам родная сестра! Она – дочь Николая. Да посмотрите же, как она похожа на него! Ты не смеешь ни отца, ни мать в чём-то упрекнуть. Я, слышите, я во всём виновата! Ваша мать, всю жизнь любила только вашего отца… - и тётя Поля разрыдалась.
- Тёть Поль, успокойтесь, - настойчиво, но уже более мягко, сказала Флора плачущей женщине. - Мы здесь все взрослые люди, поэтому что-то скрывать нет смысла. Вас там и близко не было. А я сама слышала голоса из коридора, и видела как дядя Глеб, натягивал штаны, застёгивал ширинку брюк, выходя из сеновала. А потом оттуда же вышла моя мать и, обогнув сарай, как будто с огорода, вошла в летнюю кухню. А больной отец в это время, тяжело дыша, сидел за баней на чурбачке. Вы же знаете, что после войны он вернулся из госпиталя с тяжёлым ранением. Осколки у него застряли. Через пару месяцев ему резко стало хуже, и он умер. А мать осталась беременна. Мне тогда было двадцать три. Я сама была на фронте, и многое повидала. Но от родного дядьки и матери – такого предательства не ожидала. Она мне сестра по матери, поэтому я приехала на похороны и позабочусь о её будущем.
- Флора, делай что хочешь, но не бери грех на душу, не говори о покойнице, о родной матери, так плохо. То я была я! Не мать, меня ты видела. Кофточки и платки у нас в тот день были одинаковые одеты.
- Ещё скажите, что Вы были с собственным мужем у нас на сеновале, - и она рассмеялась. Сквозь клокочущий в груди смех, старшая сестра строго прикрикнула на младшую: - Ну, что стоишь? Собирай свой чемодан! Тебе здесь делать нечего!
- Никуда я с Вами не поеду, - крикнула Римма и выбежала в дверь.
- Стой! Куда? Это обсуждению не подлежит! - приказала Флора. - Филипп Николаевич, верни её, - и Филипп побежал следом.
- Флора, - понизив голос, зашептала тётя Поля. - Это мы с твоим отцом были в бане, и я потом убежала через сеновал. Я его уговорила единственный раз быть со мной, чтобы тоже заиметь ребёнка. Ну, не мог Глеб иметь детей, а мне очень хотелось. А Николай, всё-таки родной брат. И у меня родился сын. Я и назвала его в честь отца - Колей. Флора, я молюсь за свой грех, прости и ты меня, - и тётка поклонилась ей. - А Мария, и вправду, вошла в летнюю кухню с огорода. В это время Глеб шёл с работы, и ему приспичило по нужде. Он зашёл к вам со стороны сеновала, опростался и, когда надевал штаны, ты его и увидела. Всё случилось за одну-две минуты, но разошлись мы друг с другом незамеченные. Флора, умоляю тебя!
- Ну и семейка! Вот это новость! Значит, Колька – мой брат? - презрительно сузив глаза, подняла Флора руку…
Но в следующее мгновение дверь отворилась, вернулись Римма с Филиппом, потом из коридора в комнату вошёл дядя Глеб и следом ещё трое чужаков. Мужчины поздоровались и остались стоять у двери.
- Флора, Филипп, Римма, тут такое дело…, - заговорил дядя Глеб. - Эти мужчины - родные братья вашей матери. Они приехали из Канады. Хотели успеть ещё к живой…, но оформление документов продлилось слишком долго. Вот такие дела, - и, увидев онемевшие лица, обратился к мужчинам. - Проходите, садитесь. Дети тоже не знали, что у матери есть ещё родственники.
Когда мужчины сели на длинную скамью возле печки, первым заговорил Филипп:
- Нет! Это ошибка! У нашей матери никогда и никого не было.
- Подожди, Филипп Николаевич. Так, товарищи, покажите мне ваши документы, - остановив брата, потребовала Флора.
- Флора, всё в порядке. Я все документы уже на сто рядов смотрел и сверял, - стараясь сгладить тон племянницы, сказал Глеб. - И раннее фото матери у них тоже есть.
- Дядя Глеб, это братья нашей матери, и мы хотим удостовериться.
- Да, да! Конечно, пожалуйста. Вот наши паспорта, - полезли они в карманы. - И мы привезли свидетельство о рождении нашей старшей сестры, вашей матери. Она ушла из дома с вашим отцом без документов. Они очень любили друг друга и сбежали без благословения родителей, - сказал старший. - Отец был против их женитьбы. Мы тогда в 1922 году были готовы к переезду в Германию, но она не захотела. Мы с моим отцом приезжали за ней в дом вашего отца, но они уже зарегистрировались, и у неё родилась маленькая девочка Флора.
- Она была семнадцатилетняя девчонка, когда отец на ней женился и привёз в родительский дом. После войны больной папка мне рассказывал, что он её без ума любил. Она была из села, где почти все от оспы вымерли. Деревня, какой-то …Лог" называлась, - сказал Филипп.
- Да, да! Правильно! "Болший Лог". У нас вокруг три село било. "Далний Лог", "Малий Лог" и "Болший Лог", - с акцентом сказал младший и улыбнулся как-то на одну сторону, потянув губу. Опешившая от неожиданной новости, Римма тряхнула головой и вспомнила похожую улыбку матери. Так вот чем на кладбище этот мужчина показался ей знаком - маминой улыбкой!
Флора, несколько раз просмотрев все документы, пренебрежительно бросила их на стол и, тоже скривив губы, но в ехидной улыбке, с дрожащей нижней губой, зло выплеснула:
- Значит вы все - Беренг? А мать у нас Береговая? Филипп Николаевич, ты только посмотри! С ума можно сойти! Эти все и наша драгоценная мать - нем-цы!
Воцарилось молчание. Глеб мягко отдёрнул племянницу: - Фло-ра?!
- Что Флора? - от злости у неё расширились глаза. - Или может быть, Вы знали, что мать – немка?
- Нет, - затряс он головой. - Да и Николай, наверное, не знал.
- Знал. И я знала, - как будто бросая Флоре вызов, твёрдо сказала тётя Поля.- Знала ещё до войны. Флора, она твоя мать! Перестань так говорить!
- Уж не слишком ли Вы много знаете, дорогая тётя Поля? Теперь мне ясно, почему у матери не было документов, а в свидетельстве о браке какое-то пятно стояло на её фамилии. Как раз на буквах "говая", Беренг-овая, и размазано. Отец, наверное, сам и дописал фамилию. Ну, надо же, какая любовь! Пригрели… Как же вы, тётя Поля, пережили войну-то рядом с немкой? А?
- Флора Николаевна, перестань. Теперь это не имеет значения, - попросил брат.
- Имеет! Теперь мне понятно, откуда у нас такие изысканные имена: Фло-ра, Фи-липп, Рим-ма! Превосходно! Я никогда не скрывала, что ненавижу эту нацию!
- Флора, да как ты можешь?! - взмолилась тётя Поля, но она не унималась.
- Я всю войну этих гадов била, стреляла и уничтожала. А тут выходит… Кошмар, какой! Нет, я ума лишусь!
Братья матери, не совсем понимая, что происходит, в недоумении переглядывались, а старший – уже встал и хотел возмутиться.
- Флора, прекрати истерику, - строго сказал Глеб. - Эти люди не причём…
- Да пошёл ты! Это Вы у нас, оказывается ни при чём… - махнула она рукою на дядьку и многозначительно посмотрела на тётю Полю.
- Извините, но Вы Флора, говорите неправильно. Мы не те немцы-фашисты. Мы из Канады… Мы не воевали… И наша сестра – не фашистка.
- Немцы – они везде фашисты! - и перешла в наступление на канадцев. - Вы? Вы немчура, когда ехали к нам из этой, вашей Канады, вы думали, чем это обернётся для нас? Родственников искали, да? Осчастливили! На кой нам такие родственнички? Буржуи!! Вы знаете, чем грозит ваше появление для меня лично? Вы поставили под сомнение мою преданность Коммунистической партии. А она может на мне поставить крест! Вы уничтожили моё прошлое и разрушили настоящее. А будущего уже не будет ни у меня, и у них тоже, - она махнула рукой в сторону Филиппа и Риммы. - Вы нас сделали предателями. Кто вас сюда звал? Кто вас вообще пустил в нашу страну? - и она, обхватив руками голову, резко опустилась на стул. В следующее мгновение Флора уже стояла перед дверью и кричала: - Мы уезжаем. Сию минуту! Я здесь не была. Я всех вас не знаю, никогда не видела и ни о ком не слышала. Филипп Николаевич, чего сидишь? В машину! - размахивая руками, злобно кричала она.
- Я сегодня с Вами, Флора Николаевна, не поеду. Остаюсь с младшей сестрой. У нас мама умерла. Если помните - сегодня похоронили. Извините.
Из уст Филиппа прозвучал неожиданный ответ, и все увидели, как Флора, открытым от возмущения ртом, стала хватать воздух. Но, лишь крикнув "Пожалеешь!" - выскочила на улицу, и мотор ждавшей её машины, тут же загудел.
-3-
Молчание затянулось. Наконец Филипп, обдумав свои дальнейшие слова, откашлялся, встал, и обратился к новым родственникам:
- Я вспомнил. По бумагам Вы, кажется, Карл Яковлевич, - он показал на старшего из братьев. - Вы - Петр Яковлевич и Вы - Яков Яковлевич Беренг.
- Да-да! – Мужчины повставали с мест и, постояв, снова сели на скамью.
- Это я оформлял ваши документы, а Флора Николаевна ничего не знала. Она была в отъезде. Прошло уже около года. Не вспомнил я сразу. Да-а. Не хорошо, что всё так получилось. Ну, кто же знал, что Вы – наши родственники? В сопроводительных документах значилось, что вы направляетесь в наш район, в село "Заячья горка", к сестре - Беренг Марии Яковлевне. А наша мать - Житнева. А девичья - Береговая Мария Яковлевна. Да тогда о фамилии матери я и не думал, знал точно, что она русская. Я навёл справки в "Горках": есть несколько семей с фамилией Беренг. Помню, я тогда ещё подумал: "Да пусть бывшие россияне приедут, хоть на родине побывают". Флора Николаевна никогда бы не разрешила немцам в наш район приехать. И не стал долго ковыряться во всей подноготной. Пока её нет, проверил, что есть там такая Беренг Мария Яковлевна, подписал документы и отправил в Москву, - Филипп замолчал, а потом, вздохнув, тихо добавил. - Оказалась не та Мария Яковлевна... Мы же уехали оттуда в Березники ещё с отцом, ещё до войны, - и, махнув рукой, сел на стул и задумался. Все смотрели на его поникшую голову и тоже молчали. Вдруг Филипп поднял голову и спросил:
- А с какой целью Вы приехали? Ведь столько лет прошло!
- Я своей матери, вашей бабушке, перед её смертью обещал, что найду старшую сестру и отдам ей "материнское благословение", которое она сорок три года назад приготовила, - сказал Карл Яковлевич, достал из внутреннего кармана маленький свёрток и положил его на стол. – Мама всё хотела сама поехать. Она переживала за единственную дочь, - и, наклонив голову, как будто за что-то извиняясь, добавил: - И, знаете, мне на Родине очень побывать хотелось. Мои младшие братья тогда ещё совсем маленькими были, но тоже оформили документы, и поехали Советский Союз, Россию посмотреть, - и он замолчал.
Филипп обвёл взглядом всех присутствующих, подошёл к Римме и встал совсем рядом так, что она почувствовала тепло его плеча. Он думал сейчас только о том, чтобы не оборвалась между ними эта хрупкая родственная ниточка, как когда-то у его матери с братьями. В голове пролетела мысль: "Как ей было одной тоскливо и тяжело…", и услышал:
- Отец много и часто вспоминал о Родине. Больше всех скучал, - заговорил Пётр Яковлевич. - У него часто были грустные глаза. Иногда, когда выпьет, растянет гармонику и громко запоёт: "Сторона моя - Русь родная! Лгал себе самому я, тебя покидая!" Отец рано умер. Мы тогда ещё не понимали значения этих слов. Дома он по-русски разговаривал часто. Говорил, тыкая мне пальцем в грудь: "Ты обязан знать язык, на котором мать говорит, а родной язык забыть не смеешь. Родной - от слова Родина! А Родину, как и мать, не выбирают», – поучал он нас, - и тоже смолк, опустив голову.
Наступило тяжёлое молчание. Всем хотелось сгладить обстановку и что-то сказать... Но, что?
Нарушила эту гнетущую тишину Римма:
- Тёть Поль, дядя Глеб, и вы - дяденьки мои, - она повернулась, и посмотрела на своих новых родственников. - Можно я вас дядями буду называть? Вы же все проголодались?
Мужчин охватило волнение. Они засуетились, все разом закивали, заулыбались и заговорили:
- Конечно, называй! Мы же и есть ваши дяди!
- Господи, да как же иначе? Дяди, дяди мы вам!
- С радостью! Ну, наконец-то, признала!
От нахлынувших чувств они повставали, начали Римме и Филиппу пожимать руки, обнимать и старший дядя Карл даже прослезился.
- Ужинать пойдём к нам. У меня давно всё готово,- вспомнила тётя Поля, зачем пришла в этот дом, и стала всех поторапливать.
- 4 -
После затянувшегося ужина Римма и Филипп вернулись в родительский дом, а приезжих гостей на ночлег оставили у себя тётя Поля и дядя Глеб. У них дом большой, а Кольки всё равно нет дома, он учится в Пермском институте на юрфаке.
Не снимая пальто, на кухне за столом сидел Филипп, разглядывал комнату и наблюдал, как Римма ловко растапливала печь. Несколько дней её не топили, и в доме было холодно. К горлу подкатил ком сожаления, что все эти годы не появлялся в родительском доме. Больше двадцати лет он не видел маму и младшую сестру. Она выросла без него, и у них нет ничего общего, о чём можно было бы поговорить. Он хотел ей помочь по хозяйству, но получил твёрдый отказ, и сестра, как заводная, бегала в сарай, во двор и по комнатам. Филипп немного рассказал о своей семье, пытался задавать вопросы, но она вместо ответов только кивала и улыбалась красивыми ямочками на щеках. Он рассказал, как катал её на плечах, играл с ней в догонялки и прятки, но она этого не помнила.
- Филя, я только помню, когда ты уезжал в большой город, ты сказал, что скоро вернёшься и привезёшь мне сладкий горошек и куклу с косичками. А ещё помню, что мама плакала, - сказала Римма, подсаживаясь к нему за стол.
- Да. И я сейчас вспомнил о своём обещании. Прости меня, сестрёнка.
- Ах Филя, не переживай, мама мне потом купила куклу. Правда, у неё не было длинных волос. Она всё ещё живёт на чердаке. Вот, посмотри, это привёз Карл Яковлевич для мамы, - и она показала свёрток, который остался лежать на столе.
- "Материнское благословение". Теперь, оно принадлежит тебе. Ты же выходишь замуж? Когда твой, кажется, Вадим, с сессии приедет? Посмотри, что там?
- Филя, неудобно!
- Давай, я открою, - и он снял целлофановую упаковку, затем газетный обрывок.
- Ого! Что это такое? Тяжёлое! - разглядывая на своей ладони большой серый комок, он повернул его другой стороной, где были видны залитые воском уголки иконы. - Вот это да! - и он поцарапал ногтём воск.
- Филя, может, без новых дядек не будем распаковывать?
- Смотри, здесь залито ещё что-то. Наверное, кольца? Ха-ха, сестрёнка, да тут драгоценности! Дай мне нож.
- Нет-нет, Филя! Завтра, только с дядьками. Они же мне это ещё не отдали.
- Хорошо, хорошо! Пусть они его тебе сами подарят! - и он, снова заворачивая, увидел, как внимательно смотрит на него сестра.
- Филя, у тебя есть два сына. А почему у Флоры с мужем нет детей?
- У них на детей не хватило времени. Они всю жизнь - большими начальниками были. Партийная работа для избранных, умеющих жертвовать личным.
- А у меня будут дети. Я даже маме успела рассказать, что она бабушкой станет.
- Рим, ты что, беременна? - заглянул он ей в лицо. Её ямочки на щеках подчеркнули обворожительную улыбку, глаза засветились, и без слов стало понятно, насколько она счастлива.
- Вот это да! А отец-то кто, Вадим? Он знает?
Она утвердительно кивнула, подпёрла кулачками подбородок и на него посмотрели такие родные, такие знакомые отцовские глаза. В груди защемило, и в голове пролетела мысль: "Как хорошо, что она есть! Вот она - моя сестрёнка! А могла бы и не быть…".
- Филя, я поставлю чайник. Пирожки с капустой будешь? - спросила Римма.
- Угу, - ответил старший брат, а у самого поплыли воспоминания…
- 5 -
После отцовских похорон, через неделю ему исполнилось четырнадцать. Казалось, уже взрослый парень, но тогда, в военные годы, от постоянного недоедания и недомогания, он выглядел больным десятилетним подростком. Постоянно тихо плачущая мать, подошла к нему, поздравила и, поцеловав в макушку, сказала:
- Филиппушка, на завтра я договорилась с подводой. С утра пораньше запряжёшь, и поедем в Усолье. Мне надо там тётку Лукерью повидать. Дождёшься меня на улице, и вернёмся домой. – Но, отойдя, перекрестилась и прошептала: «Господи, прости меня грешную!» - и снова заплакала.
Сын посмотрел с жалостью на мать и вспомнил, как вчера вечером на кухне старшая сестра на высоких тонах ругалась с матерью, и требовала немедленно поехать в Усолье. Грозилась покинуть родительский дом от стыда подальше. Мать плакала, возражала, что-то говорила об отце, но Флора, хлопнув дверью, крикнула напоследок:
- Смогла понести, сможешь и освободиться. Не марай честь и память об отце.
Что обозначает понести, Филипп знал – мать беременна, но причём тут честь отца? Поразмыслив, понял, что сестра требует от матери избавиться от ребёнка.
- Мам, мы в объезд или через Каму поедем?
- Ох, и не знаю? - вытерла она слёзы. - Говорят, Кама уже вся схвачена льдом. Морозы-то уже под тридцать были, да и вода в реке подо льдом отступила. Поедем напрямик. Хоть бы ещё сильней не похолодало.
Рано утром встал вопрос: во что потеплее одеться? Мать достала из сундука отцовы вещи: полушубок, ватные штаны и тельняшку, которые были Филе явно велики. Но ничего, что они велики. Нужно будет ещё во что-нибудь укутаться, потому что на санях придётся долго сидеть. Шапка спадала на глаза, но мать крепко завязала её под подбородком, а большие овчинные рукавицы выглядели, как новые. В довершение всего, мать поставила перед Филей довоенные огромные старые отцовские кирзовые сапоги, у которых впереди, в местах, где находится большой палец, зияли дыры, а бока истёрлись в мелкую сеточку.
- Мам, можно я свои обую? - взмолился он.
- Нет, сынок, в твои сапоги портянки не влезут. Главное, чтобы было тепло. С твоим здоровьем надо подстраховаться. Кто знает, сколько ждать будешь? - и она принесла две пары портянок, намотала ему на ноги, поверх надела отцовы толстые вязаные носки и его нога скользнула в дырявое временное убежище.
Выехали затемно. Проехав по улицам Березников, Филипп понял, что кобыла пуглива и плохо слушается управления. Он остановил её, осмотрел всё ли в порядке и, ничего не заметив, стал медленно спускаться по крутому берегу к реке. Можно было бы в километре отсюда проехать по накатанной дороге, а потом через мост, но Филипп знал это место, и повёл лошадь под уздцы. Мария, измученная своими тяжёлыми мыслями, сидела в санях и боязливо охала. Съехали благополучно. Лёд был покрыт снегом, словно ровным белым покрывалом, который выпал ещё с вечера.
- Сынок, садись, да поедем. Пока до того берега…, - услышал Филя голос матери, как вдруг передняя нога лошади провалилась в припорошенную сверху снегом слегка замёршую лунку, упала на второе колено, резко поднялась и напуганная, что есть силы, дёрнула вперёд. Филю, державшего её под уздцы, лошадь с силой потянула за собой, и он угодил обеими ногами прямо в прорубь, провалившись туда до самого пояса.
Лошадь понесла. Мать упала, но удержалась в санях. Пытаясь нащупать вожжи, шарила руками по саням, пока не обнаружила, что сын их привязал к передку саней. Остановив кобылу, и не видя в темноте, в какую сторону ей двигаться, она погладила дрожащее животное и, взяв под уздцы, повела назад по следу, оставленному санями. Что случилось с сыном, Мария не знала и начала кричать. Через несколько минут услышала голос, и, сев в сани, быстро вернулась на зов. Во всём своём одеянии Филя плотно застрял в неширокой ледяной окружности, и не мог из неё вылезти. Подбежав к сыну и увидев, что он неподвижно стоит в проруби, она бросилась перед ним на колени.
- Сынок, что же ты стоишь и не вылезаешь? Примёрз, что ли?
- Пробовал, но никак! Мам, ноги такие тяжёлые, что поднять не могу.
- Да они вмёрзли у тебя. Давай, давай руку! - и она с силой потянула его на лёд. - Господи, да что же ты такой неподъёмный?
- Это не я, сапоги такие...
- Филя, ну давай, а то застудишься до смерти. Сынок, снимай скорей полушубок.
Мария стянула с него верхнюю одежду, но не тут-то было. Ей пришлось подхватить его под мышки и приложить усилие, чтобы вытащить на лёд. Филя стоял, дрожа всем телом, а из всех дыр в сапогах фонтаном струилась вода, которая впиталась в носки, портянки и ватные штаны.
- Скорей, скорей в сани, - накидывая на сына полушубок, торопила мать. Ледяная вода смачно хлюпала из всех дыр. Мария с большим трудом стянула с ног сына огромные сапоги и выбросила их в снег. Сняв своё пальто, она укутала ему ноги и поспешила развернуть лошадь в сторону дома.
- Мам, так мы за речку не поедем?
- Нет, не поедем. Держись крепче, сынок! Но-о! Поспешай, милая! - крикнула Мария на нерасторопную лошадь.
- Мам, а сапоги?
- А что сапоги? Они нам уже службу сослужили! Теперь, главное - не заболеть!
- Филя, снимай пальто, уже стало теплее, - сказала Римма, неподвижно смотревшего в одну точку старшему брату. - Пирожки разогрела и чай подоспел.
- Ох! Как хорошо! - и он с облегчением глубоко вздохнул.
- Что хорошо, Филя?
- Сестрёнка, дорогая! Хорошо, что сапоги дырявые были! - улыбнувшись, ответил брат на удивлённый взгляд ничего не понимавшей младшей сестры. А потом, ещё громче и веселее добавил. – Хорошо! Ох, как хорошо, что ты у меня есть.
12.02.2013