Николай ПАХОМОВ
ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ
В КУРСКЕ…
Творчество, по своей сущности, требует безусловной свободы в выборе предметов не только от критиков, но и от самого художника.
В. Белинский
КУРСКИЕ РОДОСЛОВНЫЕ КОРНИ
Откройте любой биографический справочник по отечественной литературе и увидите, что знаменитый издатель «Московского телеграфа», писатель, историк и переводчик Полевой Николай Алексеевич родился 22 июня (3 июля) 1796 года в городе Иркутске в семье известного купца и предпринимателя Алексея Евсеевича Полевого (1759-1822). При этом довольно часто отчество и годы жизни его родителя опускаются как, кстати, и принадлежность к курскому купеческому сословию.
Иногда упоминается, что Николай Алексеевич был старшим сыном в семье Алексея Полевого и братом Екатерины Алексеевны Авдеевой (1789-1865), известного в России очеркиста, автора книг по домоводству и издателя народных сказок.
Довольно часто рядом с именем Николая Алексеевича называется имя его младшего брата Ксенофонта (1801-1867), имевшего непосредственное отношение к отечественной литературной критике, журналистике и издательской деятельности. А вот имя их среднего брата Евсея Алексеевича (1799-1855), купца и предпринимателя, продолжившего дело родителя, встречается весьма редко; его нет даже в Большой Курской энциклопедии, и только в книге писателя, краеведа и ученого Юрия Александровича Бугрова «Литературные хроники Курского края» оно указывается в статье «Полевые».
В некоторых источниках, как, например, на сайте «Байкал-Инфо», где представлена газета «Копейка» от 15 февраля 2012 года со статьей «Авдеева-Полевая Екатерина», «предается гласности» еще одно имя братьев Полевых – Петра – без указания дат его жизни. В работах же курских исследователей – даже таких, как Л. Медведская, И. Баскевич, Ю. Бугров, – этого имени почему-то не встретить…
Благодаря дошедшей до нас автобиографии Николая Алексеевича, напечатанной им в 1839 году в качестве составной части большого предисловия к книге «Очерки русской литературы», потомкам стали известны многие сведения о детстве писателя, проведенном в Иркутске, его юности, выпавшей на Курск, и его родовых корнях.
Как сообщает сам Николай Алексеевич и как позже подтвердили курские краеведы, посадско-купеческий род Полевых был одним из самых старейших, почитаемых и многочисленных родов в Курске. Почему посадско-купеческий? Да потому, что жили Полевые на посаде в пределах Верхне-Троицкого мужского монастыря. На планах-реконструкциях Курска конца XVII– начала XVIII века данная территория называется Монастырской слободой, а в документах того времени – Троицкой слободой. К тому же не все Полевые, надо полагать, принадлежали к купеческому сословию, имелись и просто посадские люди (мещане).
В те времена, а речь идет, как минимум, о начале XVIII века, когда здравствовал основатель данной ветви рода – Осип Полевой, переход из сословия мещан в купцы и из купцов в мещане был делом обыденным: и те и другие, как правило, занимались мелкой торговлишкой. Все зависело от того, какое сословие населения в тот период облагалось большими государственными тяготами – налогами, пошлинами, податями. Вот и приходилось лавировать, спасаясь от лишних напастей и полного разорения… Это хорошо прослеживается по роду купцов Голиковых, основатель которого Ларион Ермолаевич Голиков (ок.1672-после 1747) по 1-й ревизской сказке (1710-1723) значился «посадским человеком Троицкой слободы», а по 2-й ревизской сказке (1744-1747) – «курским купцом, жителем Троицкой Нижней, что за Куром, слободы». Торговал же он «москательным товаром» – лаками и красками. И в 1710 году, как выяснили авторы книги «Курские купцы Голиковы…», «платил тягла с двух алтын четырех денег десятой и стрелецкой деньги 4 рубля 21 алтын 2 деньги, драгунских 2 рубля 7 алтын 2 деньги, корабельных 1 рубль 6 алтын, рекрутских 10 алтын, подводных 9 алтын 2 деньги, и так далее… Всего платил 28 рублей 19 алтын 4 деньги». А в 1722 году – платил налогов на общую сумму 17 рублей 27 алтын 5 денег.
И только окрепшие в торговых делах семьи из поколения в поколение придерживались устоявшегося статуса. К таким окрепшим в торговых делах курянам принадлежал и Осип Полевой, являвшийся, по сведениям Николая Алексеевича, «одним из богатых людей в Курске», так как «у него была каменная палатка для складывания товаров, которые вывозил он из Персии» (современного Ирана – Н.П.). Всего каменных палаток в тот период времени в Курске было две. У кого из курских купцов имелась вторая каменная палатка, неизвестно, но в те непростые времена в Курске пользовались известностью купцы Лоскутовы, также торговавшие в Персии, Климовы, Голиковы, Бесходарные, Дружинины, Мухины, Мошнины, Логачевы, Овсянниковы, Чикины, Золотаревы и прочие.
Здесь, по-видимому, необходимо дать некоторые сведения о русском купечестве и истории его становления ко времени рассматриваемых событий, чтобы читатель в дальнейшем мог ориентироваться в происходящем.
Первое упоминание о купцах относится к 10 веку.
В России с 16 века сложились купеческие корпорации: гости, гостиные сотни, суконные сотни, черные сотни. А в 17 веке появляются первые законодательные акты, прямо касающиеся интересов купечества. Это Торговый устав 1653 года и Новоторговый устав 1667 года.
В 1709 году царь Петр 1 в законодательном порядке обязал купцов платить подушную подать (налог) и нести рекрутскую (воинскую) повинность. А также предоставлять выборных служилых людей – целовальников и оценщиков. (Целовальник – лицо, торговавшее в кабаке или лавке по договоренности от государства или владельца. Название произошло от старинного обряда целования креста – клятвы верно соблюдать взятые обязательства).
В 1721 году по указу императора Петра I «все регулярные граждане», то есть все городское население, за исключением иностранных подданных, дворянства, духовенства и «подлых людей» - крепостных крестьян, чернорабочих, поденщиков – было разделено на 2 гильдии. В первую гильдию были отнесены банкиры, крупные купцы, ведшие иногороднюю и заграничную торговлю. Представители этой гильдии освобождались от личной рекрутской повинности, уплачивая за это в казну деньги.
До 1729 года купцы могли получать чины. Позже купцы 1-й гильдии (мужчины, естественно) могли носить дворянский мундир и шпагу, приезжать ко Двору, иметь звание коммерции- и мануфактур-советника. Пробывшие в гильдии беспорочно 12 лет, имели право просить императора о принятии детей на государственную службу и пансионерами в учебные заведения. (Пансионер – лицо, находящееся на государственном или частном содержании – пансионе).
При императрице Анне Иоанновне, в 1739 году, купцы первой гильдии уже могли покупать крестьян для отдачи в рекруты за себя.
В 1742 году, при императрице Елизавете Петровне, купцы разделились на три гильдии, избиравших на год старшину, старосту и его товарища. При этом выборные от младшей гильдии подчинялись выборным от старшей.
В 1775 году, во время многочисленных реформ Екатерины Великой, купечество в законодательном порядке было оформлено в городское торгово-промышленное сословие. И в соответствии с Жалованной грамотой городам, из городского купечества было выделено гильдийское.
К первой гильдии причислялись купцы с капиталом свыше 10 тыс. рублей; ко второй – от 1 тыс. до 10 тыс. рублей; к третьей – от 500 до 1000 рублей. Устанавливался гильдейский сбор в 1% от объявленной суммы капитала.
Купечество освобождалось от подушной подати. А купцы 1-ой и 2-ой гильдии освобождались еще и от рекрутской повинности.
В 1785 году размеры капитала для причисления к той или иной гильдии были повышены.
В соответствии с новым законом, к первой гильдии относились купцы, имевшие капитал от 10 до 50 тысяч рублей: ко второй – от 5 до 10 тысяч рублей: к третьей – от 1 до 5 тысяч рублей. При этом купцы первой и второй гильдии пользовались дополнительными личными правами, освобождались от телесных наказаний.
В 1807 году, при императоре Александре 1, были установлены новые размеры капиталов для гильдий.
Для купцов 1-й – 50000 рублей; для 2-й – 20000 рублей; для 3-й – 8000 рублей.
Чтобы отличить одних Полевых от других, куряне, или, как пишет Николай Алексеевич в автобиографии, курчане называли потомков Осипа Полевого по-уличному Осиповыми. Иногда подобные уличные прозвища плавно перерастали в родовую фамилию, вытеснив предыдущую. Но в данном случае на отце писателя Алексее Евсеевиче это прозвище прервалось, и его первоначальная фамилия сохранилась, перейдя к сыновьям и внукам.
У Осипа Полевого, судя по указаниям Николая Алексеевича и исследованиям курских краеведов и ученых, было несколько сыновей. Один из них (имя не называется), погиб в Персии в конце 50-х годов во время «возмущения Тахмас-Кулыхана», как пишет Николай Алексеевич, или «переворота Надир-шаха», как определяет А.В. Зорин в брошюре «Курское купечество в XVIII – начале XIX веков». Другой сын – Иван Осипович – сначала оказался на Камчатке, где стал заниматься промыслом морских животных, затем добрался до Америки и там погиб от рук восставших туземцев.
Как уже отмечалось выше, родовое «гнездо» – дом и двор Осипа Полевого – находилось на территории Монастырской слободы. По-видимому, недалеко от того места, где ныне радуют взор курян знаменитые «палаты бояр Ромодановских» или дом купца Хлопонина и Троицкая (нижняя) церковь, построенная в 1742 году на пожертвования курских купцов и мещан на месте бывшего Троицкого мужского монастыря, разграбленного и сожженного поляками в 1634 году. Впрочем, вот как об этом пишет Николай Алексеевич: «Дом этот находился против бывшего в Курске верхнего Троицкого монастыря, на высоком берегу живописной Тускори (его купил потом купец Горбунов). Однако предки наши не умели наслаждаться живописными видами: дома их строились внутри дворов, обнесенных на улицу заборами, ворота которых днем и ночью были заперты». Таким образом, дом зажиточных курян представлял собой небольшую крепость. И не мудрено: разбойные люди в те далекие времена были нередкими «гостями» в ночное время не только на дорогах, но и на городских окраинах. Автор работы «Курское купечество в XVIII – начале XIX веков» А.В. Зорин сообщает, что в 1767 году недалеко от Курска был убит рыльский купец Михаил Петрович Шелихов. По-видимому, близкий родственник Григория Ивановича Шелихова.
Годы жизни прадеда Осипа Николай Алексеевич не оглашает, как и не оглашает годы жизни деда Евсея Осиповича. Но из текста автобиографии писателя следует, что в старости прадед «устранился от всех дел, поручив их другим, ходил только к церкви божией и жил в комнатке подле бани, стоявшей на огороде его старинного дома». А до этого слыл в городе «большим начетчиком духовных книг», то есть был «грамотеем».
Вот такие житийно-бытовые сведения о родоначальнике Полевых-Осиповых сообщает Николай Алексеевич, которые, на мой взгляд, представляют большой интерес не только о родовых корнях писателя, но и в плане социального и культурного развития города Курска в первой половине XVIII века.
Что же касается деда, Евсея Осиповича, то ко времени пугачевского восстания он уже был женат, имел детей, в том числе сына Алексея, которому в 1773 году исполнилось 13 лет.
Эти указания Николая Алексеевича дают нам основания полагать, что его дед Евсей Осипович родился в начале царствования (1730-1740) императрицы Анны Иоанновны, если вообще не раньше, а в царствование (1741-1761) Елизаветы Петровны, не говоря уже о времени правления Петра Третьего и Екатерины Великой, уже самостоятельно вел торговые дела. На это косвенно указывает и время рождения его супруги.
Женат Евсей Осипович был на Пелагее Петровне Климовой (1730-1793), родная сестра которой Анна Петровна Климова (1736-1785) состояла в браке с Иваном Ларионовичем Голиковым (младшим) (1734-1805). Таким образом, роды купцов Полевых-Осиповых и Голиковых находились в родственных связях. При этом дети Евсея Осиповича доводились Ивану Ларионовичу (младшему) племянниками по его супруге, а дети Ивана Ларионовича Голикова от брака с Анной Петровной приходились племянниками Евсею Осиповичу Полевому по супруге Пелагее Петровне. Между собой дети двух этих семейств являлись двоюродными братьями и сестрами по матерям.
Некоторые курские исследователи указывают и на родственные связи Полевых с Лоскутовыми и даже рыльскими Шелиховыми. Насколько верны такие умозаключения, судить не берусь. Впрочем, ничего удивительного в родстве курских купцов не вижу. Купеческие семьи того времени были многодетными, и главы семейств старались переродниться друг с другом путем браков своих детей. Подобно королевским родам в Европе и княжеским – в России, заключавшим через браки детей политические союзы, курские купцы заключали экономические.
Если о родственных связях Полевых с другими купеческими семьями Курска и имеются некоторые сомнения и оговорки, то сомнений в том, что Евсей Осипович являлся сверстником Ивану Ларионовичу Голикову, не должно быть. Они жили и трудились в одно и то же время. А разница в возрасте в несколько лет большой роли не играла.
У Евсея Осиповича и Пелагеи Петровны, кроме сына Алексея, были и другие дети. По крайней мере, Николай Алексеевич в автобиографии называет «старшего дядю Василия», отправившегося на Камчатку за наследством Ивана Осиповича и в Курск уже не вернувшегося. А если был «старший» дядя, то есть брат отца, то должен быть и «младший»… А составители книги «Курские купцы Голиковы…» упоминают Петра Евсеевича, Елену Евсеевну(?) и Марию Евсеевну.
В примечании к основному тексту на странице 19 они пишут: «…Та же А.П. Голикова вместе со своим племянником Петром Евсеевичем Полевым, сыном ее родной сестры Пелагеи Петровны Полевой, урожденной Климовой, 20 марта 1786 года крестила Марию, дочь Ф.П. Климова. А Елена Евсеевна Полевая, родная сестра мужа П.П. Полевой, Евсея Осиповича, была замужем за курским купцом Иваном Мухиным. (Здесь, по-видимому, составители книги с отчеством Елены, сестры Евсея Осиповича, что-то напутали – Н.П.). Другой Мухин, Федор Федорович, женатый на дочери Е.О. Полевого и Пелагее Петровны, родной племяннице А.П. Голиковой, Марии Евсеевны, и его сын Иван с 1791 года служили приказчиками И.Л. Голикова и его деловыми представителями в Санкт-Петербурге».
Разобравшись с некоторыми особенностями родственных связей Полевого Евсея Осиповича и его потомков, обратимся непосредственно к Алексею Евсеевичу, отцу писателя. Итак, в 1773 году тринадцатилетний Алексей с дядей Иваном Ларионовичем Голиковым и, по-видимому, с Григорием Ивановичем Шелиховым отправляется в Сибирь и Дальний Восток – земли, успешно осваиваемые русскими, в том числе и курскими, купцами-предприни-мателями. Курскими исследователями деятельности купечества соловьиного края среди первопроходцев на Дальнем Востоке называются имена Алексея Дружинина, «ходившего в 1752 году к Алеутским островам на борту судна «Борис и Глеб» и вернувшегося с богатой добычей», Петра Дружинина, «командовавшего судном «Захария и Елисавета» и погибшего в 1763 году от рук алеутов», Семена Полевого, занимавшегося промыслом на судне «Владимир» и погибшего в стычке с алеутами в 1760 году». Надо полагать, были и другие курские купцы, жаждавшие разбогатеть на промысле морских животных.
Почему упоминается имя Григория Шелиховым? Да потому, что именно в это время, по одной из версий, он в возрасте 26 лет, спасаясь от рекрутчины, «утек» из Рыльска в Курск к Голиковым и по рекомендации последних отправился в Тобольск к Ивану Ларионовичу, «державшему питейный откуп по всей губернии». Если это событие произошло не в 1772 году (есть и такая версия), то купеческий обоз из Курска в Иркутск мог отправиться всего один раз – путь-то не близкий… Следовательно, в 1773 году и Алексей Полевой, и Иван Ларионович Голиков, и Григорий Шелихов могли путешествовать до Тобольска вместе. Впрочем, это предположение – всего лишь версия, а не аксиома…
Причиной отбытия малолетнего отрока Алексея Полевого в Сибирь явилось пребывание Евсея Осиповича в полугодовой осаде пугачевцами Оренбурге, когда от него не было никаких известий и в Курске его считали погибшим. Поэтому Пелагея Петровна слезно упросила свояка Ивана Ларионовича позаботиться о «сироте».
К этому времени, как сообщает Николай Алексеевич в автобиографии, Алексей Полевой уже был «выучен грамоте у дьячка, и бабушка посылала его торговать мелочами на Курском базаре». Данное сообщение в очередной раз свидетельствует о том, что в роду Полевых грамотность была в почете, и все Полевые старались овладеть ею в той или иной мере.
С отбытием Алексея Полевого в Сибирь открывается новая страница в биографии будущего издателя и писателя Николая Алексеевича Полевого. Но к этой теме перейдем чуть ниже. А пока несколько сведений о городе Курске конца 70-х – начале 90-х годов XVIII века. Этот вопрос интересует потому, что к курским мотивам в своих произведениях не раз будут обращаться как Николай Алексеевич Полевой, так и его сестра Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая.
О КУРСКЕ КОНЦА XVIII ВЕКА
Как известно, в 1779 году Курск стал центром курского наместничества. В августе 1781 года случился большой пожар и многие городские слободы, формировавшиеся вокруг церквей, а также центр с торговыми рядами выгорели едва ли не подчистую. Сообщая о данном бедствии, правительству и императрице Екатерине II курский губернатор Прозоровский Александр Александрович писал, что «…истреблены огнем во всех рядах каменные и деревянные лавки… и купечество спасти всех товаров не успело». Эти данные приводятся в книге «Курск. Очерки истории города», изданной в Воронеже в 1975 году. А в работе авторского коллектива – Ю. Бугрова, А. А. Бордуновой и Р. Симонян – «Города Курского края» дается справка о численности жителей Курска на 1780 год, их сословная принадлежность и трудовая занятость. Согласно данным этой справки, в Курске числилось 7590 жителей, в том числе купцов – 1883, мещан – 2230, ямщиков – 1086, чиновников – 662, военных – 922, священнослужителей – 181 и остальных – 626 человек. Кроме того, в Курске числились ремесленники: 83 сапожника, 43 плотника, 33 кожевника, 28 шапочников, 23 кузнеца, 23 масленника,17 мастеров серебряных дел, 14 портных, 14 гончаров, 13 оконешников (стекольщиков), 10 харчевников, 8 живописцев, 7 печников, 5 свечников, 4 столяра, 4 набойщика, 2 коновала и 1 мельник.
Данные, по-видимому, почерпнуты из работы прокурора Верхней расправы С.И. Ларионова «Описание Курского наместничества», изданной в Москве в 1786 году. И в них, на мой взгляд, не учитываются жители Стрелецкой и Казацкой слобод. Так как в труде губернского землемера И.Ф. Башилова «Топографическое описание Курского наместничества» примерно за то же время данные о населении значительно выше – 15291 человек. При этом в купеческом сословии числится уже 1919 мужчин и 1690 женщин, а всего – 3609 человек; мещан значится 4531 человек, в том числе мужчин – 2303 и женщин – 2228. Он же сообщает о 320 дворянах, проживающих в городе, и 766 дворовых людях, а также о 4525 однодворцах обоих полов. Приводит и другие сведения… Например, об управлении городом и уездами: «В губернском городе- правление наместническое, в котором председает генерал-губернатор, правитель наместничества, и 2 советника; палаты: казенная, уголовно¬го суда, гражданского суда, совестной суд, 2 департамента верхнего земского суда, 2 департамента верхней расправы, 2 департа¬мента губернского магистрата, уездный суд, городовой магистрат, ниж¬няя расправа, нижний земский суд, полиция или городническое правле¬ние. В уездных же городах в каждом: уездный суд, уездное казначей¬ство, народовой магистрат (где есть купечество), нижняя расправа, нижний земский суд, городническое правление...»
Он также дает сведения о том, чему обучают детей в училище, и повествует о наличии в городе аптеки.
А Ларионов пишет о наличии в Курске строений. По его данным в городе два монастыря: мужской Знаменский и женский (девичий) Троицкий. Одна каменная соборная церковь во имя Воскресения Христова и 15 приходских, из которых 11 каменных (кирпичных). Имеется также «каменного строения» городовой Магистрат, денежная кладовая, соляной амбар, губернаторский дом с деревянной пристройкой (построен купечеством в 1782 году), острог с казармами, смирительный дом, рабочий дом, дом инвалидов (сиротский), больница (строилась), почтовый дом и банковская контора.
Из деревянных строений перечисляются 6 корпусов присутственных мест «у Красной площади», дом генерал-губернатора, дом для его служб, дом «для училища в несколько разных связях», дом Межевой конторы, 2 дома богаделен – мужской и женской. Кроме них, указываются «приватные каменные строения»: 13 купеческих домов, 1 мещанский, 5 трактиров, 9 лавок, 28 кузниц. Еще строилось 10 купеческих домов.
Из деревянного зодчества называются 58 дворянских домов, 528 – купеческих, 193 – мещанских, 60 – священно- и церковнослужителей, 1081 – людей разного сословия. Имелось также 2 деревянных здания трактиров, 112 лавок, 10 харчевен, 40 кузниц, 3 торговые (общественные) бани, 23 питейных заведения (трактира), 2 водяные и 1 ветряная мельница.
Всего, по мнению Ларионова, в городе было 2111 деревянных строений и «вновь начатого множество».
А еще Ларионов, как, кстати, и Башилов, отмечает, что фабрик в городе не имеется. Зато о наличии заводов пишет следующее: «кожевенных – 36, кирпичных – 1 казенный, 5 купеческих, 6 мещанских и 3 однодворческих; известковых – 1 казенный, 4 купеческих, 1 мещанский и 1 однодворческий; 1 воскобойный, 1 гончарный, 1 сальный (по-видимому, салотопенный). Всего 61 завод». Следовательно, в Курске уже шло зарождение промышленности, пусть самой примитивной, кустарной, но промышленности.
Да, все так. Лишь необходимо сделать небольшое уточнение – это стало после того, как по генеральному плану, подписанному самой императрицей в 1782 году, Курск обзавелся кварталами и улицами, главными из которых стали Московская (ныне Ленина) и Херсонская (ныне Дзержинского). И родовой дом Осипа Полевого или то, что от него осталось после пожара, теперь значился либо по улице Троицкой, либо по улице Золотаревской (ныне Пионеров и Гайдара). Первая улица получила свое название от Троицкой церкви, а вторая – от фамилии курского купца Золотарева.
К этому стоит добавить, что в середине 80-х годов XVIII века в Курске имелось 124 больших и 94 малых садов, в которых осенью созревали яблоки, груши (дули), сливы, вишни, крыжовник и смородину. В огородах культивировались капуста, свекла, горох, бобы, петрушка, огурцы, брюква, редька, морковь, репа, картофель, кукуруза. В полях на бахче росли дыни и арбузы.
Интересные сведения о курских садах сообщает Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая в своих «Воспоминаниях о Курске». «Курск можно назвать садом России, откуда везут плоды в Москву, Петербург, Одессу, – напишет она с большой любовью о городе, в котором родилась и в котором жила несколько лет. – В конце мая и июня, когда отцветут деревья и покажется завязка плодов, приезжают торговцы и откупают сады… Трудно поверить дешевизне плодов: в урожайный год четверик яблок стоит рубль и два, смотря какого сорта яблоки; груш самых лучших не дороже от одного рубля до трех; ведро слив 40 и 50 коп…
…Что считается роскошью в столицах и требует больших издержек и трудов, в Курске вещь самая обыкновенная: это цветоводство; нежные роды цветов, розы, лилии, нарциссы, тюльпаны можно найти в каждом саду. Многие цветы, бывши однажды посажены, растут, не требуя почти никакого присмотра…»
Интересные сведения вслед за Башиловым и Ларионовым сообщают более поздние исследователи курской старины. По их данным, торговля в городе осуществлялась ежедневно, кроме праздничных и торжественных дней, в лавках «изрядно устроенных торговых рядов». А по понедельникам и пятницам проводятся расширенные торги. На них из сел и других городов заранее (на ночь) приезжают «поселяне с разными припасами».
Необходимо также отметить, что с 1785 года в Курске стала действовать так называемая зимняя Коренская ярмарка. А еще в том году были созданы новые органы городского самоуправления – общая и шестигласная думы.
Не менее интересные сведения о развитии культуры и образования сообщаются в книге «Курск. Очерки истории города». Согласно им, уже в 1782 году в Курске было 48% грамотных людей среди купцов, 26% – среди мещан. В среднем среди посадского населения мужского пола было 37% грамотного населения. Правда, грамотных женщин по-прежнему были лишь единицы.
С 1783 года в Курске стало функционировать училище для дворянских детей, которое в 1786 году преобразуется в Главное народное училище.
Таковы основные данные о городе Курске середины 80-х годов.
Что же касается основных данных развития города Курска на начало 90-х годов XVIII века, то они выглядят следующим образом: в 1792 году в Курске в здании дворянского собрания открылся первый театр и стала функционировать первая городская типография, в которой было напечатано несколько книг, в том числе «История о городе Курске». А в 1794 году на улице Херсонской строится Малое народное училище с двухлетним курсом образования.
На страже духовного здоровья населения стояли 2 монастыря, 16 церквей и 213 представителей духовенства. Население города насчитывало около 17690 человек. Из них купеческого и мещанского сословия было 8140 человек – 46% всего населения. Дворяне составляли 1,8% населения города или 136 мужчин и 184 женщины. Несколько больше было чиновников. Они вместе с семьями составляли около 3,1% населения, или 550 человек. Дворовых людей насчитывалось 766 человек – 4,4%, а крепостных крестьян – 938, или 5,3%. Остальное население города – однодворцы и крестьяне. Городской посад делился на несколько слобод, располагавшихся вокруг церквей: Солдатская, Рассыльная, Подъяческая, Городовая и Черкасская. Начали формироваться жилые массивы вокруг Преображенской, Фроловской, Николаевской, Сергеевской и других церквей. Кроме городских слобод, имелись и пригородные: Стрелецкая, Пушкарная, Казацкая и Ямская.
В городе развивалась промышленность и торговля. Как отмечают исследователи данного периода времени городской жизни, в Курске насчитывалось 11 производств, требовавших специальных зданий. Из 68 кузниц 20 располагались в каменных помещениях. Кроме кузниц, в городе имелось 36 кожевенных мастерских, что говорит также и о развитии животноводства в губернии; 15 кирпичных заводиков, 7 известковых, по 1 салотопенному, маслобойному и гончарному заводику. Из всего работного люда 685 человек числились в цеховых товариществах, в том числе 130 сапожников, 50 шапошников. Торговля осуществлялась не только внутри страны, но и за ее пределами – с Польшей и Пруссией. В самом городе имелось три Гостиных двора – Большой, Малый и Верхний. Только в Большом имелось 193 лавки, из которых 145 «красных», то есть торгующих красным товаром. Кроме того, торговля осуществлялась и вне гостиных дворов – из лавок прямо на улицах посада.
Что же касается будничной жизни и нравов курян того времени, то о них опять лучше всего сказано в произведениях Екатерины Алексеевны Авдеевой-Полевой. В том числе и в уже упоминаемой работе «Воспоминания о Курске»: «Съестные припасы в Курске не дороги. Осенью говядина продается иногда по 5 копеек за фунт, пара цыплят 40 и 50 коп., курица 40 и 50 коп., баранина и телятина также дешевы…
…Рыбы в Курске довольно; ее по большей части ловят в реке Сейме, протекающей верстах в пяти от города. Роды рыб суть следующие: карпы, лещи, язи, подлещики, волчки, щуки, лини, налимы. Раки в Курске большие, вкусные и ловятся в изобилии.
….Все девицы в Курске, выключая дворянок, ведут жизнь совершенно затворническую; не только никуда они не показываются, даже редко ходят и в церковь. …Пост строго наблюдают. Первую неделю Великого поста не едят горячего кушанья; щи, бураки и все прочее подается холодное и без масла.
…Пищу, как мы говорили, курчане употребляют самую простую, и единственные приправы ее перец, хрен, лимонный сок и уксус».
А еще она сообщала о старинной забаве курян – кулачных боях и о курских банях, когда каждый уважающий себя курянин старался иметь собственную баньку, пренебрегая общественными.
Впрочем, пора возвратиться к Алексею Евсеевичу Полевому…
СИБИРСКИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ ПОЛЕВЫХ
По распоряжению Ивана Ларионовича Голикова Алексей Полевой был «представлен к делу» сначала в Тобольске, где «вскоре был отличен хозяевами и ему поручали дела в Москве, Петербурге, Казани» и, естественно, в самом Тобольске. После 1788 года, когда между компаньонами Шелиховым и Голиковым начались тяжбы из-за финансов Русско-Американской Компании, то Алексей Евсеевич стал представлять интересы Ивана Ларионовича в Иркутске – главном центре коммерческой деятельности в Сибири и штаб-квартире Компании – и проживать в этом городе.
По свидетельству Николая Алексеевича, его отец Алексей Евсеевич в Иркутске «женился на бедной сироте». И было Алексею Евсеевичу в ту пору около 28 лет. Здесь же, в Иркутске, после того, как «уладил споры между компаньонами, получил пай в торговле Американской и сделался другом Шелихова». Данное сообщение указывает на то, что Алексей Евсеевич, наконец, выбился из-под опеки дяди и встал на самостоятельный жизненный путь.
Николай Алексеевич, к сожалению, не сообщает имя избранницы отца, то есть не называет имя своей матери. Не сообщает он и ее возраст к моменту замужества. Нет таких данных и в работах курских исследователей, дававших сведения о Полевых для краеведческого словаря-справочника «Курск» и Большой Курской энциклопедии. Не встретишь таких данных и в книгах Юрия Александровича Бугрова «Курские встречи» и «Литературные хроники курского края». Да и в «больших» энциклопедических словарях, как, например, в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона, таких сведений тоже нет.
Свадьба случилась, надо полагать, все в том же 1788 году или в начале следующего, так как уже в ноябре 1789 года у них в Курске – находились с краткосрочным визитом у курских родственников: надо же было показать «молодую» сестре и племянникам – родилась дочь Екатерина.
Впрочем, не будем фантазировать и сошлемся на данные газеты «Копейка» от 15 февраля 2012 года, обнародованные на сайте «Байкал-Инфо». «В 80-х годах XVIII века Алексей Евсеевич Полевой попал в Иркутск, где и провел он 40 лет «деятельной, трудной, разнообразной жизни», – вслед за Николаем Алексеевичем информирует своих читателей газета о жизни Алексея Евсеевича и далее дает сведения о его избраннице. – В это же время произошло еще одно важное событие в жизни Алексея Евсеевича. Его мысли заняла одна из прихожанок Знаменского женского монастыря – Наталия Ивановна Верховцева. Сироту воспитывала тетка-монахиня, противившаяся сближению молодых людей. Но Алексей Евсеевич добился разрешения на брак и повенчался с 15-летней Наталией Верховцевой в 1789 году. Алексей увез молодую жену в Курск, и в этом же году в семье Полевых родилась Екатерина, будущая первая сибирская писательница. Через некоторое время семья Полевых вернулась в Иркутск».
Итак, имя матери Николая Алексеевича известно – Наталья Ивановна. Нетрудно установить и ее год рождения – 1773/74.
Несмотря на то, что Наталья Ивановна являлась сиротой, но грамоте была обучена. Следовательно, она принадлежала к более привилегированному сословию, чем крестьяне или простые городские обыватели. Скорее всего, к купеческому. Не исключено, что доводилась родственницей супруге Григория Ивановича Шелихова – Наталье Алексеевне (около 1760-1810), – с семьей которых Алексей Евсеевич стал дружен с конца 80-х годов, когда поддержал Шелихова в борьбе с Иваном Ларионовичем Голиковы. Впрочем, это всего лишь предположение…
Авторы интернетстатьи о Екатерине Авдеевой-Полевой по данному поводу сообщают: «Супруга Алексея Полевого, Наталия Ивановна, считалась грамотной женщиной, что по тем временам было редкостью. Любила чтение, хотя, конечно, свободного времени для этого у нее было немного. В первую очередь занималась воспитанием детей».
Принимая во внимание эти свидетельства и короткие заметки Николая Алексеевича и Ксенофонта Алексеевича о любви матери к чтению романов, не трудно прийти к заключению, что первые навыки грамотности детям дала все-таки Наталья Ивановна. Особенно внимательной она была к обучению дочери Екатерины, которая, как пишет в автобиографии Николай Алексеевич, начала учить его чтению с шестилетнего возраста, то есть с 1802 года. Самой же Екатерине в ту пору было около 13 лет.
В связи с занятостью Алексея Евсеевича делами Русско-Американской Компании, улаживанием дрязг между основными компаньонами Иваном Ларионовичем Голиковым и Григорием Ивановичем Шелиховым, частыми «командировками» по городам Сибири и в Петербург, времени у него на воспитание детей было мало. Однако пребывание в Москве, Петербурге и других городах России способствовало тому, что он привозил домой много книг. И в доме Полевых образовалась одна из лучших частных библиотек Иркутска. Николай Алексеевич об этом пишет так: «Я почти не помню себя неграмотным, потому что лет шести был я, когда старшая сестра научила меня читать, а лет восьми я уже читал вслух – матери моей романы, отцу же Библию и Московские ведомости, а десяти – перечитал уже все, что было в шкапе у отца моего: Всемирный Путешествователь, Разговор о Всеобщей Истории Боссюэта, О множестве миров Фонтенеля, путешествия Ансона и Кука, Деяния и Дополнения к Деяниям Петра Великого, несколько разрозненных томов сочинений Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, Хераскова и прочее».
Здесь стоит обратить внимание на «Деяния и Дополнения к Деяниям Петра Великого» – тридцатитомное собрание сочинений Ивана Ивановича Голикова (1735-1801), племянника Ивана Ларионовича от старшего брата Ивана (1704-после 1761), изданное в типографии Николая Новикова в период с 1789 по 1796 год. Средства на издания «Деяний…» выделяли и Григорий Шелихов, и Иван Ларионович, и многие другие русские купцы. Возможно, поучаствовал в этом деле и Алексей Евсеевич Полевой…
А к вышеназванному перечню книг, прочитанных Николаем Полевым, необходимо добавить газеты и журналы – «Московские Ведомости», «Вестник Европы», «Политический Журнал» и другие, которые выписывал из столицы Алексей Евсеевич.
Обнародовали сибирские исследователи и «адреса», по которым жил с семьей Алексей Евсеевич Полевой в Иркутске. Ведя речь о детстве любимой ими писательницы Екатерины Алексеевны Авдеевой-Полевой, они пишут: «Детство ее прошло в доме, купленном отцом в приходе Чудотворской церкви, на правом берегу Ангары, где появились на свет братья – Николай, Евсевий, Ксенофонт, Петр. Позднее отец приобрел загородный дом за Ушаковкой».
Впрочем, имеются и более детальные уточнения: «Первый дом, в котором они прожили с начала 90-х гг. XVIII века до 1805 года, находился в приходе церкви свв. Прокопия и Иоанна, Устюжских Чудотворцев… Бывшая усадьба С. Петченина была вскоре обжита: построен добротный двухэтажный особняк, флигель, баня, служебные помещения. Со временем просторы усадьбы расширились за счет покупки земельных участков по соседству у мещанина М. Манькова и священника И. Попова».
В этом доме, незадолго до его продажи, в 1805 году останавливалось русское посольство, следовавшее в Китай. Посольство возглавлял граф Ю.А. Головкин. Среди делегации находился и чиновник Ф.Ф. Вигель, оставивший в своих «Записках» описание Алексея Евсеевича:
«… лет сорока с небольшим, был весьма небогат, но весьма тароват, словоохотен и любознателен...». Он же сообщает, что «жена у него красавица, хотя уже дочь выдана замуж. А еще Вигель обращает внимание, что Алексей Евсеевич «держит жену назаперти…» и рассказывает о необычайном хлебосольстве Полевых: «Я каждый день ходил обедать к послу и только вечером знал хлебосольство моих хозяев. Можно было подумать, что они меня хотят откормить. Насытясь от французского обеда, я за ужином без пощады опоражнивал русские блюда; не знаю, кого из супругов мне благодарить или бранить за сие пресыщение».
Описание домов иркутского купечества (возможно, и первого родительского) позднее дала Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая: «Обыкновенно двор обносили высоким забором, что в Иркутске называют заплот; большие ворота были заперты засовом и отпирались только для проезда экипажей; для пешеходов была сделана калитка. Передний двор вымощен бывал досками. Дома были высокие и строились в два жилья: вверху горницы, а нижнюю половину занимала кухня. Если дом был в одно жилье, то низ занимало подполье. Крыльцо делали высокое, книзу обнесенное решеткою, с дверцами; на крыльце были устроены лавочки; сени большие тоже со скамейками кругом стен и с двумя окнами. Посреди сеней была дверь в чулан, а позади чулана ход наверх. В иных домах были мезонины, которые в Иркутске называют чердаком. Горницы разделялись сенями на две половины; передняя на улицу, а задняя во двор. Из сеней входили прямо в горницу. Комната обыкновенно разделялась надвое: за перегородкой была спальня, и стоял шкаф с посудой. В задних комнатах помещались дети. Если не было кухни внизу, то она была выстроена во дворе и тогда называли ее зимовьем».
Николай Алексеевич, акцентируя внимание на родителе, о данном периоде жизни их семейства сообщает следующее: «Еще кровь его кипела деятельностью; средства казались неистощимыми. Он завел выделку морских котиков, и на небольшие деньги, какие успел собрать, решил основать в Сибири фаянсовую фабрику. Материалы нашлись близ Иркутска… Он продал свой дом в городе, занял обширное место за городом, на речке Ушаковке, построил себе там небольшой дом, завел свой фаянсовый завод и начал работать. Это было в 1805 году».
Более полную картину о доме на речке Ушаковке дает Ксенофонт Алексеевич Полевой в своих «Записках». Он писал: «Мы жили тогда на заимке, как называют в Иркутске загородные дома. Отец наш, во всем необыкновенный, не хотел жить в городе, выбрал удобное и прекрасное место, вблизи его отмежевал себе там обширное пространство, на котором в несколько лет вывел множество разных строений. Среди лугов, принадлежавших ему, протекала река Ушаковка... Там были и прекрасные виды на живописные дикие окрестности, и река роскошная для купания и рыбной ловли, и множество мест для прогулок, для охоты...»
К этому стоит добавить, что в доме Полевых на речке Ушаковке уже не было Екатерины Алексеевны. В 1804 году, едва ей исполнилось пятнадцать лет, она, по примеру раннего брака собственной матери, была отдана замуж за иркутского купца Петра Петровича Авдеева, ведшего торговые дела в Кяхте с китайцами. И стала проживать с мужем сначала в доме свекра Петра Ивановича Авдеева, весьма уважаемого в городе человека, одно время бывшего в Иркутске бургомистром городского магистрата, а также членом гласной думы и исполняющим обязанности городской головы. Позже у них появился собственный дом. Впрочем, в доме сиживать ей приходилось не так уж и много – постоянно находилась в разъездах с мужем по Сибири.
Исследователи жизни и творческой деятельности Екатерины Алексеевны отмечают, что «ее брак был счастливым, но недолгим», так как в 1815 году Петр Петрович умер, а у овдовевшей Авдеевой на руках остались пятеро детей – Александра (1808), Андрей (1809), Наталья (1813), Иннокентий (1814) и Петр (1815).
Однако мы отклонились от главной темы: детства Николая Алексеевича и начала формирования у него не только навыков чтения, но и зачатков будущей писательской деятельности. О влиянии матери на свое воспитание и о ней самой Николай Алексеевич пишет мало и скупо. Зато о характере своего отца сообщает довольно много, а главное – с любовью, нежностью и благодарностью: «Помню отца моего в ту пору, уже с сединою на голове, но еще бодрого, свежего, пылкого, горячего, деятельного, всегда в своем халате, или за делом, или с книгой в руках. Только теперь могу я оценить его необыкновенный ум, множество практических его сведений, его светлые мысли обо всем. Школа опыта и жизнь в свете ознакомили его с людьми, путешествия по пустыням Сибири – с природою. Прибавьте к этому огромное чтение (он не знал ни одного языка, кроме русского, но не знаю, чего он не читал по России в свое время), память чрезвычайную, привычку мыслить, любопытство безграничное, живость юноши даже в преклонных летах, вспыльчивый характер при младенческом сердце, умное, благородное лицо с голубыми глазами, стройность тела при некоторой тучности, веселость, дар слова – и вы очертите себе портрет отца моего».
Но на такой прекрасной характеристике родителю, которую можно отыскать только в повестях или романах, а не в частном употреблении (что-то у других русских писателей подобного о собственном родителе не встречал), Николай Алексеевич не останавливается. Несколько ниже он продолжает: «Не знал я никого другого более его добродетельного и благодетельного, не знал никогда сердца более чувствительного – сколько раз заставал я его, в старости, плачущим за романом, сколько раз видел, что последний рубль делил он с бедным, слыхал, как прощал он обиду, неблагодарность! Но в гневе он был ужасен. Мы любили его без памяти и боялись чрезвычайно, хотя он сам иногда игрывал, бегал с нами, как дитя. Пылкость и воображение неукротимые, при доверчивости к другим, всегда губили его, и тут не помогали ему ни ум, ни опытность».
Удостоив родителя такой, на мой взгляд, личностной, внутренней (для семейного пользования) характеристикой, Николай Алексеевич не забывает и об общественной: «Отец мало выезжал из дома, но гостей всегда бывало у нас много; весь город знал, любил и уважал его; с ним приходили советоваться, к нему шли мириться. Губернатор приезжал к нему запросто и требовал, чтобы он оставался в своем халате».
И, наконец, откровения Николая Алексеевича о непосредственном вкладе родителя в процесс его собственного образования: «Нельзя, однако ж, ничего вообразить страннее понятий отца моего об образовании и вследствие того о методе воспитания, какое следовало дать детям. Собственно, методы у него не было никакой. Он чувствовал пользу учения и образования, желал их, но долго надобно говорить, объясняя, что значили в его понятиях слова: деловой человек, и что такое называл он вздором. Писатель в глазах его был что-то странное, хотя он глубоко уважал Голикова, и сто раз слыхал я от него все подробности об этом любопытном Историке Петра Великого, с которым хорошо дружен был он как родственник».
Из сказанного Николаем Алексеевичем следует, что Алексей Евсеевич в процесс образования будущего писателя, впрочем, как и остальных детей, фактически не вмешивался, приняв в данном случае роль стороннего наблюдателя.
Когда Николаю Полевому было около восьми лет, то один из служащих его отца – «добрый товарищ детства» – А.А. Титов выучил его навыкам письма. И к десяти годам Николай Алексеевич, согласно его воспоминаниям, «вел уже домашнюю контору отца и писал… стихи и прозу, даже не зная, что такое стихи и проза…».
Как понимаем, это происходило не позднее 1806 года. А к 1807 году, то есть к своим одиннадцати отроческим летам, он «выпускал» газету «Азиатские Ведомости», взяв за образец «Московские Ведомости», и журнал «Друг России» – по примеру «Московского Меркурия». Кроме того, как сообщает в автобиографии, написал драму «Брак царя Алексея Михайловича», трагедию «Бланка Бурбонская», интермедию «Петр Великий в храме бессмертия». Прочитав, а то и перечитав «Деяния Петра Великого» и «Дополнения к Деяниям…» Ивана Ивановича Голикова, счел необходимым «свести их воедино». Так впервые у него зародились мысли о написании собственного труда по истории отечества и Петра Первого, которые он частично воплотит в жизнь через несколько лет.
Эти первые литературные опыты Николая Алексеевича Полевого, к сожалению, до потомков не дошли. Увлекшись чтением книг и сочинительством, талантливый (а по определению курского журналиста и литератора О.И. Качмарского – гениальный) отрок «забросил дела», и рассерженный Алексей Евсеевич сжег все эти творения, «навсегда» запретив сыну «заниматься вздором».
Но проходило время, гнев отца улетучивался, и Николай Полевой вновь принимался за чтение и сочинительство. Нередко случалось, что вместе с отцом они с нетерпением ждали прибытия с почтой новых газет и журналов. А получив их, жадно поглощали известия с театра военных действий в Европе (там шли сражения коалиционных армий с армией Наполеона). И затем горячо обсуждали эти события «на равных».
В это же время Николай Полевой принялся за обучение чтению своего брата Ксенофонта, которому исполнилось шесть лет. А среднего их брата Евсея или Евсевия, по-видимому, все-таки учила чтению их мать, Наталья Ивановна, ибо Николай Алексеевич о нем нигде не вспоминает, словно его и не было на белом свете.
Самообразованием Николай Алексеевич, как и любой нормальный человек, естественно, занимался всю жизнь. Но, как определяет сам, первый этап продолжался в Иркутске до 1811 года. Обладая феноменальной памятью, к этому времени он «наизусть выучил статьи из «Русского Вестника» вместе с «Россиядой» Хераскова, стихами из «Моих безделок» Карамзина, притчами Сумарокова и «Мыслями вслух на Красном крыльце». А также «сделался, наконец, ходячею справочной книгою отца по Географии и Истории». Память у Николая Полевого была такая, что ему «выучить наизусть целую трагедию ничего не стоило». Вместе с тем системного, упорядоченного образования, естественно, не было, о чем он сообщает с нескрываемым сожалением.
«Словом, если надо выразить умственное образование мое до 1811 года, – пишет он в автобиографии, – то оно было таково: я прочитал тысячи томов всякой всячины и помнил все, что прочитал, от стихов Карамзина и статей Вестника Европы до хронологических чисел из Библии, из которой мог наизусть перечитывать целые главы, но это был какой-то хаос мыслей и слов, когда сам я едва начинал мыслить».
В Иркутске впервые проявились и его деловые качества. Как сообщает сам, в 15 лет он «управлял отцовскими заводами (фаянсовым и водочным), вел контору, производил расчеты, ездил в город по делам и слыл там «диковинным мальчиком», с которым, как с умным человеком, рассуждал сам Губернатор и спорил Директор Гимназии».
На этом фактически закончился сибирский период жизни Николая Алексеевича и после годичного пребывания его в Москве по делам отца начался курский, не такой уж долгий по времени, но весьма важный для последующей творческой жизни писателя.
НА РОДИНЕ ОТЦА И ДЕДА
Как отмечают исследователи жизненного и творческого пути Николая Алексеевича Полевого, естественно, со ссылкой на воспоминания самого писателя и на «Записки» о нем его брата Ксенофонта, в Москве он находился недолго: с мая 1811 по август 1812 года. Время пребывания в первопрестольной «даром не терял», посещая «по три раза за неделю» театр, книжные лавки и лекции профессоров Московского университета – Страхова, Гейма и Каченовского. Накупил множество книг и написал несколько произведений. Конечно, в ущерб дела, на которое его ориентировал отец. И тот, прибыв в Москву в июне месяце (прибыл, по-видимому, один, без супруги и остальных детей, так как о них в воспоминаниях Николая Алексеевича нет и полслова), учинил сыну «разнос», запретил заниматься впредь чтением и сочинительством, а стопки листов с текстами произведений предал «всесожжению».
Развернуться отцу и сыну Полевым в Москве не дало нашествие войск Наполеона, решившего на штыках французских, итальянских, польских и прочих солдат привнести в «варварскую» Россию «европейскую цивилизацию». 26 августа все Полевые «вместе с другими беглецами» покинули Москву и двинулись по «Владимирской дороге к Арзамасу». Как вспоминали позже Николай и Ксенофонт Полевые, когда они покидали последнюю московскую городскую заставу, то в город входило ополчение, и, видя их, окруженных заплаканными женами и матерями, Алексей Евсеевич не мог сдержать слез из-за того, что не может вместе с ними сражаться с врагом.
Из Арзамаса в декабре все того же 1812 года они сначала направились в Санкт-Петербург, где Алексей Евсеевич произвел окончательные расчеты с Русско-Американской Компанией, а затем – в Курск, на родину предков.
В библиографическом словаре «Русские писатели», изданном в Москве в 1990 году, отмечается, что во время поспешного бегства семьи Полевых из Москвы, все накопления Алексея Евсеевича остались там и сгорели во время «московского пожара». Этого же мнения придерживаются и некоторые курские исследователи (Л.А. Медведская, О.П. Запорожская, И.М. Тойбин, И.З. Баскевич).
В Курск Полевые, скорее всего, прибыли в начале 1813 года, по «зимнику», ибо «в июне этого года они уже отправились из Курска на Дон – делать сахар и ром из арбузов и торговать донскою рыбою». Впрочем, в отдельных работах о жизнедеятельности Николая Алексеевича Полевого, гуляющих по просторам Интернета, сообщается о его прибытии в Курск в 1811 году, а кандидат исторических наук и доцент Курского пединститута Офелия Петровна Запорожская в своих работах на данную тему пишет о «годе нашествия Наполеона на Россию». Но данные сведения, скорее всего, ошибочны. Ведь в автобиографии Николай Алексеевич говорит все же сначала о декабрьской 1812 года поездке из Арзамаса в Петербург и только потом – из Петербурга в Курск.
Принимая во внимание, что передвижение из пункта «А» в пункт «Б» в те времена было делом долгим и хлопотливым, говорить о прибытии Полевых в Курск даже в декабре 1812 года, по-видимому, не приходится. Так что больше подходит январь-февраль 1813 года. Кстати, о том, как русские купцы перемещались из одного населенного пункта в другой, прекрасно изложено Николаем Алексеевичем в повести «Рассказы русского солдата», написанной на курских реалиях. (Последнее отмечали курские ученые – писатель-филолог И.З. Баскевич и историк Л.А. Медведская).
Отобразив в добротной прелюдии особенности передвижения на почтовых экипажах и частных ямщицких колымагах, Николай Алексеевич далее пишет: «Однако же купцы соглашаются лучше терпеть всякое притеснение, платить дороже, спорить, шуметь, кричать, а не едут на почтовых лошадях. Тут много причин. Во-первых, купец обыкновенно едет целым домом, иногда везет с собой товар, всегда деньги и кучу постелей, подушек, ковров, полстей, подстилок, одеял, запасов, припасов; на дождливое время – шинель, на холодное – тулуп, на морозное – шубу. И, кроме того, дюжину коробок, коробков, сулеек, погребцов, чемоданов, фляжек, кульков, сумм и прочее, и прочее».
Следовательно, если таким образом, или, точнее, таким обозом, перемещался Алексей Евсеевич, отягощенный большой семьей, из Арзамаса в Петербург, а затем из Петербурга в Курск, то ни о какой быстроте передвижения говорить не приходится… Ползли, как улитка.
Вместе с тем вопрос: прибыли ли с Алексеем Евсеевичем сначала в Москву, а затем и в Курск супруга его Наталья Ивановна и их дети – Евсей и Петр – остается открытым. Николай Алексеевич об этом в автобиографии не сообщает. Зато дает ясные указания на то, что брат Ксенофонт в 1814 году был с ним в Курске, и они вместе овладевали иностранными языками – французским и немецким, а также латинским и греческим, чтобы читать исторические труды греческих и итальянских философов и историков в оригинале.
«Я нашел в то время друга, с которым мог делиться моими надеждами, моими мечтами, с которым потом пошли мы по дороге жизни, рука об руку, которому одолжен я уверенностью, что дружба не мечта поэзии, но точно святой дар неба, существующий на земле: этот друг был брат мой Ксенофонт, – пишет он в автобиографии о событиях 1814 года. – Горе и опыт рано коснулись его ума, крепкого, основательного, его души, сильной, пламенной, но скрытой под холодною наружностью. Противоположность характеров еще больше сблизила нас. Раза по три в неделю я уходил после обеда из богатого дома моего хозяина (купца Андрея Петровича Баушева – Н.П.), где жил тогда, в смиренную квартирку на нижней Сергиевской улице (ныне ул. Володарского – Н.П.), где отец мой нанимал себе две-три комнатки. Ксенофонт нетерпеливо ждал меня, и пока отец отдыхал после обеда, мы уходили за крыльцо, и там, в углу, на чистом дворе, расстилали рогожу, садились на нее; я вынимал Грамматику Соколова, грамматики Французскую и Немецкую и начинал учить Ксенофонта, чему сам выучился в прошедшие два, три дня».
Как видим, никаких упоминаний о матери и братьях Евсее и Петре нет. Возможно, они оставались в Иркутске, где находились фаянсовый и водочный заводы Полевых… Хотя, с другой стороны, иркутские исследователи жизни Полевых сообщают о продаже фаянсовой мастерской еще весной 1811 года купеческому сыну Якову Солдатову. Но в Иркутске жила Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая, у которой они могли находиться, пока Алексей Евсеевич не определился окончательно с местом жительства. Вот и разберись тут…
Что же касается вопроса собственного самообразования путем самостоятельного изучения иностранных языков и параллельного с этим обучения брата Ксенофонта, то Николай Алексеевич поясняет, что на преподавателей денег не было. К тому же, надо думать, смущал и возраст – ему в ту пору было восемнадцать лет, и в этом возрасте вдруг стать школяром…
В принципе, возможность получить качественное среднее образование в Курске в то время имелось: с 1808 года действовала мужская гимназия, образованная на базе бывшего Главного народного училища. Гимназия находилась на улице Ендовищенской рядом со Знаменским монастырем (ныне это один из производственных корпусов Курского электроаппаратного завода), и в ней обучалось около 80 человек. В основном – дети дворян, но были и дети купцов. В гимназии преподавали опытные педагоги, а среди предметов были уроки иностранных языков – французского, немецкого и латинского. Но, как видим, Николаю Полевому приходилось заниматься самообразованием, что ему благодаря феноменальной памяти, целенаправленности и силе воли блестяще удалось, не прибегая к помощи педагогов, а пользуясь лишь отдельными пояснениями пленного итальянца да какого-то ссыльного поляка, знавших латинский алфавит.
Между тем, как сообщает Николай Алексеевич в своей автобиографии, новое дело, начатое Алексеем Евсеевичем на Дону по изготовлению сахара и рома, что-то не заладилось, и он, едва не разорившись, в 1814 году отбыл в Иркутск. В следующем году туда направился и Николай Алексеевич, чтобы в 1816 году вновь вернуться в Курск, как тогда казалось, на постоянное жительство. Впрочем, предоставим слово самому писателю.
«В конце 1814 года отец мой снова отправился в Иркутск, – пишет Николай Алексеевич в автобиографии. – В 1815 году я последовал за ним. Но, увы! уже около шестидесяти лет легло на плечи доброго отца моего. Остальная жизнь его и будущая участь многочисленного, беспомощного семейства терзали его. Ему не жилось в Сибири. И в начале 1816 года он отправил меня опять в Курск, а в 1817 году выехал сам из Иркутска. У него было очень немного денег; по крайней мере, был теперь собственный домик, были и дела, но я снова, однако же, занялся делами моего прежнего хозяина».
Как видим, вновь никаких сведений о приезде матери, которой на ту пору было бы около 42 лет, и братьев – семнадцатилетнего Евсея, пятнадцатилетнего Ксенофонта и Петра. Отроку Петру на ту пору могло быть лет одиннадцать-двенадцать. Не сообщает он и о смерти мужа сестры – Петра Петровича Авдеева, хотя говорит все же о терзаниях родителя за будущую участь многочисленной семьи… Но в то же время сообщает о приобретении родителем собственного домика в Курске, а не съемной квартиры, как в первый приезд. И это обстоятельство дает основание полагать, что теперь вся семья Полевых находилась в Курске.
Курские исследователи и краеведы (Медведская, Баскевич, Тойбин, Запорожская и другие) в своих работах весьма «успешно» обошли эти, на мой взгляд, острые моменты в биографии Николая Алексеевича, но иркутские придерживаются версии, что Евсей Алексеевич и Петр Алексеевич продолжили дело их родителя, став успешными купцами. И в этом плане весьма замечательна монография кандидата исторических наук, доцента, директора музея истории Иркутского государственного технического университета (ИрГТУ) Горощековой Ольги Анатольевны «Династия Полевых: сеять разумное доброе, вечное…», изданная в 2010 году ИрГТУ, с которой можно ознакомиться в Интернете.
Среди многих интересных фактов Горощекова сообщает о потомках брата Николая Алексеевича – Евсея Алексеевича, проживающих ныне в США, а также называет еще одного сына Алексея Евсеевича и Натальи Ивановны – Алексея Алексеевича, также, по ее мнению, ставшего купцом. При этом она об Алексее Алексеевиче пишет так, что создается впечатление, что он родился не в Иркутске, а в Курске, когда Наталье Ивановне было уже 42 года, а Алексею Евсеевичу – 57 лет. Не самый, скажем, репродуктивный возраст, хотя в жизни всякое бывает…
Казалось бы, сплошные загадки со многими неизвестными… Но вот в 2012 году в Курске проходит очередная научно-практическая конференция на тему «Личности в истории развития Курского края», в которой принимает участие научный сотрудник Государственного архива Курской области Рожковская Инна Олеговна с докладом «Полевой Николай Алексеевич – писатель, журналист, историк». И в этом докладе впервые говорится о том, что в ревизских сказках от 16 августа 1816 года в разделе о жителях города купеческого сословия значатся Алексей сын Евсеев Полевой, его супруга Наталья Ивановна и их дети Николай, Евсей, Ксенофонт, Петр и Елизавета. Следовательно, до августа 1816 года мать Николая Полевого, Наталья Ивановна была жива и жила в Курске. Завеса над тайнами семьи Полевых немного приподнялась, и часть тайн приоткрылась. Правда, не совсем… И в этой работе, к сожалению, нет сведений о последних годах жизни Натальи Ивановны Полевой, как нет данных о годах жизни Петра Алексеевича и Алексея Алексеевича, если последний, действительно, существовал… Зато по итогам конференции была издана книга «Личности в истории развития Курского края», экземпляр которой ныне находится в отделе краеведческой литературы Курской областной научной библиотеки, где с ним можно ознакомиться и почерпнуть новые сведения о курских знаменитостях.
Да, завеса над тайнами семейства Полевых приподнялась, но смущает нестыковка сведений в источниках: в сообщении Николая Алексеевича говорится, что его отец Алексей Евсеевич отсутствовал в Курске с 1814 по 1817 год, а в ревизских сказках по курскому купечеству он значится проживающим в Курске в августе 1816 года. Как это понимать?.. Словом, вновь очередные загадки…
Если в первые годы пребывания в Курске (1813-1815), Николай Алексеевич, кроме работы на купца А.П. Баушева, самоотверженно и напряженно занимался самообразованием, систематизируя его и приводя в определенный порядок, то во второе (1816-1820) – не только продолжил учебу, но и начал пожинать плоды «прелестного» занятия.
«Возвращение мое в Курск в 1816 году было решительно для моих занятий, – пишет он в автобиографии. – Ум мой совершенно увлекся новою, дотоле неизвестною мне прелестью – прелестью учения. Уже не средством для другого, но целью жизни моей сделалось оно. Мне стало казаться все равно: останусь ли я купцом и бедняком, буду ли чиновником и Губернатором Курским – высшей целью моего честолюбия! – все равно, только бы учиться!»
Определив, что в Курске наступил «новый решительный поворот в жизни», Николай Алексеевич принимается за написание Русской Грамматики и Русской Истории. Существовавшие в то время в Российской империи Грамматика Академии и «История государства Российского» Н.М. Карамзина не удовлетворяли его.
Претворяя в жизнь эти идеи, Николай Алексеевич отказывается «от легкого чтения и написания стихов» и, используя все свободное время (часто это были ночные бдения при свете свечей, так как днями он трудился в конторке на купца и градского главу А.П. Баушева), засел за составление таблицы спряжения русских глаголов. (Эта работа в окончательном варианте будет представлена редактором журнала «Отечественные записки» Павлом Петровичем Свиньиным (1788-1839) в 1822 году в Российскую Академию и удостоится серебряной медали). Параллельно с этим Николай Алексеевич, по-видимому, работал над статьями, которые увидят свет в 1817 и 1818 годах в журналах «Русский Вестник» (издатель С.Н. Глинка) и «Вестник Европы» (издатель М.Т. Каченовский).
Сам же Николай Алексеевич о первых публикациях своих работ пишет так: «В 1817 году осмелился я, при самом учтивом письме, послать к Издателю Русского Вестника мое описание проезда и пребывания в Курске императора Александра. И не умею вам пересказать, с каким упоением увидел я на серых листочках Вестника четким курсивом напечатанные под статьей слова: Н. Полевой! Весь Курск был изумлен красноречивым описанием того, что составляло предмет всех разговоров. С изумлением увидел мой хозяин, что в его конторе скрывается гениальный молодой человек, как говорили ему и Губернатор, и все, что было почетного в Курске».
Если Николай Полевой о литературном дебюте пишет кратко, но с восторгом, то курский журналист и краевед Владимир Борисович Степанов, опираясь на «Записки» Ксенофонта Полевого, рассказывает довольно анекдотичное происшествие, имевшее место при знакомстве губернатора с творением Полевого и самим автором. Считаю вполне возможным моментом привести рассказ Степанова, опубликованный в книге «Наместники и губернаторы Курского края», полностью.
«В это время в Курске правил губернатор Алексей Степанович Кожухов, недавно сменивший Аркадия Ивановича Нелидова, как раз принимавшего в 1817 году царя. Как только книжка «Русского вестника» была получена в Курске, новый губернатор сразу же обратил внимание на публикацию Н. Полевого. И когда на приеме у него оказался молодой человек, инициалы которого совпадали с именем автора нашумевшей в местных кругах статьи, спросил его, не он ли ее написал. Юноша, не моргнув глазом, подтвердил это, но в дальнейшем разговоре «литератор» показался губернатору очень подозрительным. И, как оказалось, не напрасно. Через несколько дней отец истинного автора статьи А.Е. Полевой, которому сын почему-то не сообщил о своей публикации, пришел по купеческим делам к А.С. Кожухову. Как бы между прочим губернатор спросил владельца водочного завода, не знает ли он, какой Полевой напечатал описание недавнего пребывания Государя в Курске.
– Если какой-нибудь Полевой написал что-либо достойное печати, то, вероятно, что это мой сын, – с гордостью произнес именитый купец.
– Представьте же себе, что сегодня был у меня молодой человек, также Полевой, и когда я задал ему тот же вопрос, что и вам, он, не моргнув глазом, назвал себя автором описания, – усмехнулся Алексей Степанович. – Хотя из дальнейшего разговора с ним показало мне это очень сомнительно. Пришлите ко мне вашего сына, если он настоящий автор».
Вскоре, как сообщает Степанов со ссылкой на труд Ксенофонта Алексеевича Полевого, истина восторжествовала, Николай Полевой был радушно принят и облагодетельствован губернатором, а самозванец предан общественному порицанию.
И хотя Николай Полевой в своей автобиографии не дает точного названия данной работы, но исследователи его творческой деятельности ее упоминают как «Отрывки из писем к другу из Курска». И под таким названием она проходит по всем биографическим статьям о Н.А. Полевом.
Вместе с тем должны заметить, что в «Русском вестнике» была не только статья Николая Алексеевича о пребывании в Курске императора Александра I, по мнению Владимира Степанова, неравнодушного к красоте супруги Кожухова, Анне Петровне, урожденной Трубецкой, были там и другие произведения начинающего литератора. Причем они оказались напечатаны несколько выше, чем статья, наделавшая столько шуму в губернском городе. Это были патриотические стихотворения с длинными и по-восточному витиеватыми названиями: «Воспоминание о трех достопамятных годах, по случаю торжества сего 1817 года о взятии Парижа» и «Чувства курских жителей по случаю прибытия в Курск графа Барклая де Толли».
Об этот пишет все тот же В.Б. Степанов, об этом обстоятельно говорит автор предисловия к книге Н.А. Полевого «Избранные произведения и письма» А.А. Карпов. Именно Карпов сообщает, что в 1817 году в «Русском вестнике» были напечатаны патриотические стихотворения начинающего писателя. И только за ними шла статья «Отрывки из писем к другу из Курска».
Как видим, дебют сына курского купца второй гильдии в Курске был головокружительным. Даже отец, Алексей Евсеевич, возвратившийся в то время из Иркутска, уже не говорил, что сочинительство – это «вздор и безделье», а вместе со всеми радовался успехам сына. Но Николай Полевой, к собственному огорчения, обнаружил, что издатель, то есть Сергей Николаевич Глинка (1776-1847), многое в тексте исправил и подредактировал. Это заставило его, по собственным словам, признаться себе, что пока он «плохой писатель» и задуматься над тем, что делать? Ответом на этот риторический вопрос стало короткое, но емкое слово: «Учиться!». И Николай Алексеевич стал более тщательно работать над другими своими произведениями, добиваясь и художественной выразительности, и стилистической выверенности, и динамичности повествования, и философского обоснования выводов.
Поэтому о публикациях в «Вестнике Европы» он сообщает следующее: «Когда в 1818 году я отправил уже в Вестник Европы, одна за другою, две статьи: замечания на статью о Волосе (Велесе – Н.П.) и перевод Шатобрианова описания Маккензива путешествия по Северной Америке, с радостью увидел я, что Редактор Вестника Европы не переправил их нисколько». Издателем этого журнала был известный в России журналист и профессор Московского университета Каченовский Михаил Трофимович (1775-1842).
Стоит заметить, что, кроме упоминания названий этих работ, в отличие от других литературных трудов, о них почти ничего исследователями не говорится. Ведь это всего лишь первые опыты, которые, надо полагать, большого интереса для литературоведов не представляют… А между тем «Замечания на статью о Волосе» или «Нечто о Волосе» – это, как отмечают редкие исследователи творчества Н.А. Полевого, первая историко-филологическая работа автора. Но, кроме того, это и первое обращение Николая Алексеевича к бессмертному «Слову о полку Игореве». Да-да, именно так. Об этом биографы почему-то не пишут (только в статье о Н. Полевом, помещенной в 14 томе Большой универсальной энциклопедии есть короткое, в одну строку, упоминание о его работе со «Словом», да в некоторых работах Р.П. Дмитриевой), но, как говорится, из песни слова не выбросишь, что имело место, то имело…
Дело в том, что в те годы еще не утихли дискуссии о «Слове», оригинал которого сгорел во время «московского пожара», а об опубликованном в Москве в 1800 году экземпляре «Слова» говорили, что это «фальшивка поздних времен». Доходило до того, что авторство этого славного памятника русской культуры и литературы средних веков приписывали его же открывателю графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину (1744-1817), которого к тому же обвиняли, причем заслуженно, в небрежном отношении к хранении древних рукописей, также сгоревших в его московском доме. Впрочем, шли не только споры и дискуссии о времени создания этого литературного шедевра, но и о значении отдельных слов из него.
В итоге в одном из московских журналов Николай Полевой прочел статью, в которой шла речь о древнеславянском божестве Волосе. Автор статьи сравнивал его с древнегреческим Аполлоном, сыном Зевса, богом-целителем и покровителем искусств. Но Полевой в статье настаивал на том, что это всего лишь «скотский бог», имя которого, согласно русским летописям, упоминается в договоре князя Олега Вещего с византийскими императорами в 907 году. Тогда византийцы клялись в нерушимости договора о мире на Евангелии и именем Иисуса Христа, а русские воины на оружии и именами Перуна – покровителя русских дружин и Волоса (Велеса) – скотского бога.
Кстати, с принятием Русью христианства, древнеславянский мифологический Волос (Велес) не исчез совсем из религиозного обихода русского народа, а тихонечко «перевоплотился» в святого православного Власия – покровителя домашней животины. Что же касается споров о том, кто же все-таки Волос (Велес), упоминаемый в «Слове о полку Игореве», то подобные споры продолжаются и в наше время. За два прошедших века историки, лингвисты и филологи к единому мнению так и не пришли. В советском энциклопедическом словаре о Велесе (Волосе) сказано, что это «скотский бог» в славяно-русской мифологии, покровитель домашних животных и бог богатства. Этого определения, в принципе, придерживается и автор книги «Энциклопедия славянской мифологии» Алексей Бычков, а вот Александр Асов, писатель и историк, придерживается мнения, что это бог мудрости и богатства, покровитель творчества и искусств, а также одно из перевоплощений высшего славянского божества Сварога в своих сыновьях – Сварожичах: Перуне, Световиде, Велесе, Дажбоге и других. Впрочем, это не столь важно…
Более важным являются отзывы известного советского ученого филолога, историка-источниковеда, исследователя русской средневековой книжности и библиографа Руфины Петровны Дмитриевой (1925-2001), которая в своих работах отмечала, что, «начав с возражения на статью Волкова «Нечто о Велесе», интереса к «Слову» Полевой не оставлял в течение всей его творческой деятельности». Даже в критике Николаем Полевым «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина она усматривала отражение отдельных моментов «его занятий «Словом».
Затем, ведя разговор об историческом труде Полевого «Истории русского народа», Дмитриева обнаруживала и здесь, во втором томе, «рассуждения Полевого о происхождении русской поэзии, основой которой были слившиеся вместе «песни скальдов и славянских гусляров» и что древнейшим памятником русской поэзии является «Слово», созданное в начале XIII века».
Именно Дмитриева первой указала, что в третьем томе свой «Истории» Полевой опубликовал текст «Слова». Кроме того, «вызовом скептикам» назвала она развернутую рецензию Николая Полевого на перевод «Слова» писателем Александром Фомичем Вельтманом (1800-1870), в которой Полевой определял «Слово» «неподдельным творением древней русской словесности» и аргументировано доказывал его подлинность. И именно она обратила внимание читателей на то, что «язык «Слова» Полевой определяет как язык русского юга, отмечает в нем наличие поэтического размера, «певучую музыкальность». Вместе с тем она же указала и на несогласие Полевого с некоторыми толкованиями Вельтмана. Например, слов «Троян», «кметь», «туга», «Карна и Жля», «Кощей», «чага по ногате» и других.
Стоит заметить, что рецензия Николая Алексеевича Полевого на перевод Вельтмана была опубликована в 1933 году в «Московском телеграфе».
Следующие обращения Полевого к «Слову», согласно исследованиям Дмитриевой, относятся к 1839 году, когда, во-первых, Николай Алексеевич опубликовал фрагменты из переписки Р. Ф. Тимковского с К. Ф. Калайдовичем, посвященные «Слову», а во-вторых, дал общую характеристику «Слова», в полном согласии с более ранними его высказываниями о нем, в «Очерках русской литературы». Здесь Дмитриева акцентировала внимание на то, что Полевой «определяет «Слово» как произведение светской литературы XII века, как «памятник дружинного эпоса», отражающий «удельно-вечевое время».
С появлением публикаций в «Вестнике Европы» приходило мастерство. А слава?..
О первых отблесках славы Николай Алексеевич говорит двояко: с одной стороны, радуется тому, что «бывший Губернатор Курский А.С. Кожухов сделался его заступником и Меценатом». Начинающий писатель стал приглашаем на балы и вечера, устраиваемые губернатором, имел свободный доступ в губернаторский кабинет, тогда как «все другие – и старые, и чиновники – стояли на вытяжке». С другой стороны, он с горечью замечает, что ему «резко дали уразуметь, что ни честное имя, ни уважение к его старику-отцу, ни его старания и заботы, ни общее мнение, что он отличный молодой купец, не дополняют того, что доставляет купцу честь и славу в его кругу – богатство».
Как это похоже на наше время, когда ты без бумажки – букашка, а без наличия денег – вообще ничто!.. Прошли века, сменились социальные и общественные формации, а суть не меняется… К тому же, если во времена Полевого передовые люди стремились к развитию в себе духовных начал, а потому появились знаменитые, известные на весь мир писатели, художники, просветители, деятели театра и культуры в целом, то в наше время заметно лишь стремление к обогащению и бездуховности. А потребительское отношение, привитое нам в 90-е годы ХХ столетия Западом, ведет к деградации не только отдельных индивидов, но и все общество. Грустно…
И хотя Алексей Евсеевич по возвращении из Иркутска заимел собственный домик и открыл в Курске водочный заводик, свободных денег в семье по-прежнему не было. И Николаю Алексеевичу приходилось работать на купца Баушева, чтобы как-то держаться на плаву самому и помогать семье. О своей деловой занятости он сообщает: «Уезжая из Курска в 1816 году на Нижегородскую ярмарку, например, мой хозяин поручал мне в управление все торги свои, дом, расчеты и даже строение церкви Знаменского монастыря, куда определен он был членом от общества как градский глава. Все было исполнено мною исправно, к большому удовольствию хозяина».
Но вот появились в журналах его первые публикации, его имя стало довольно популярным в губернском городе, сам он стал вхож не только в кабинет губернатора А.С. Кожухова, который находился в большом двухэтажном, с подвальными помещениями, доме на улице Херсонской (ныне это дом 70 по ул. Дзержинского, и в нем располагается лечебный стационар наркологического диспансера), но и во многие богатые дома курян. Причем не только купцов, но и дворян.
Николай Алексеевич не называет конкретных имен и фамилий, за исключением, пожалуй, курского архипастыря, епископа Евгения, сближение с которым произошло 6 января 1819 года, после прочтения Полевым стихотворения на собрании Курского отделения Библейского Общества. По словам Полевого, его выступление «было осыпано похвалами». Кстати, курские ученые советского периода считали появление Библейского общества в стране в целом и в Курской губернии, в частности, актом мракобесия. «Наступила пора ожесточенной борьбы со всей свободолюбивой мыслью, – пишет кандидат исторических наук, доцент Курского педагогического института и краевед Лидия Алексеевна Медведская (1923-1970) в книге «Курск. Очерки истории города». – Курский губернатор А.С. Кожухов, разумеется, не отстал от других, и в Курске в начале 1819 года было открыто отделение общества. После этого город начал наводняться религиозной литературой».
С позиций антирелигиозного советского общества такая нелицеприятная оценка Библейского общества вполне оправдана. Но, с другой стороны, как известно, деятельность этого общества было прекращена в 1826 году, что указывает на некоторые «перегибы» его деятельности, которые стали не устраивать правительство Николая I.
Однако в те годы в Курске жили довольно известные личности, например, старший брат поэта, публициста и «первого декабриста» Владимира Федосеевича Раевского (1795-1872) – Александр Федосеевич (1794-1819), имевший склонность к литературному творчеству. Возможно, именно в эти годы он написал «Воспоминания о походах 1814-1814 годов», которые увидели свет после его смерти в 1822 году. (По данным Ю.А. Бугрова, Александр Раевский, возможно, жил в доме на углу улиц Московской и Веселой, ныне – Ленина и Кати Зеленко).
Схожесть в возрасте и стремление к литературной деятельности, общность направления духовного развития могли послужить их сближению.
Еще одной «местной знаменитостью» в Курске был выходец из купеческого сословия Федор Алексеевич Семенов (1794-1860), астроном-самоучка, которому, как и автору «Отрывков из писем к другу…», покровительствовал губернатор А.С. Кожухов. Не исключено, что молодые люди, пользующиеся благосклонностью первого официального лица губернии, также испытывали друг к другу приязненные отношения и поддерживали дружеские связи.
Кроме того, в Курске при Знаменском монастыре с 1813 по 1817 год жил князь Прокопий Васильевич Мещерский (1736-1818), весьма образованный человек, некогда покровительствовавший поэту Ипполиту Федоровичу Богдановичу (1743-1803), автору знаменитой «Душечки», последние годы жизни проведшему в Курске (с 1798 по 1803). А еще с 1805 по 1816 год на подмостках курского театра выступал Щепкин Михаил Семенович (1788-1863).
И Николай Алексеевич мог с ними встречаться и беседовать. С первым, когда занимался вместо А.П. Баушева делами по строительству Знаменской церкви и дома для епископа (ныне в нем Курский областной краеведческий музей), а со вторым, как человек, заразившийся в Москве любовью к театру, т.е. «заядлый театрал».
Впрочем, все это лишь версии и предположения, хоть и не лишенные оснований. Например, в книге «Курские вечера» Исаак Зельманович Баскевич (1918-1994) пишет: «Любознательность молодого человека и его страсть к литературе получили поддержку и пищу для своего развития еще в Курске. Николай Полевой «скоро сблизился с князем Мещерским и каждый день бывал у него. Князь любил литературу и мог сообщить много нового».
Несколько ниже Баскевич отмечает: «В.Н. Орлов заметил, что, рассказывая о курских меценатах, Ксенофонт Полевой «утаил имя» еще одного «просвещенного покровителя своего брата», поскольку оно было в числе «запретных» – А.Ф. Раевского…»
Так это было или нет, ныне трудно судить, зато точно известно, что после первых публикаций Николай Алексеевич оставил работу у купца А.П. Баушева, кстати, по мнению курских краеведов и писателей И.З. Бескевича и Ю. А. Бугрова, человека весьма образованного, торговавшего – наряду с прочими товарами «народного потребления» – книгами, и принялся за дела отца.
«Весь 1819 год я занимался делами отцовскими, оставя моего хозяина, и уже не скрывал своих ученых занятий, – сообщает он в автобиографии. А чуть ниже добавляет, что и «отец уже не считал эти занятия бездельем, когда увидел, что они доставляют мне знакомство и уважение и не отвлекают меня от дел».
Упоминание Николаем Алексеевичем его «ученых занятий» наводит на мысль, что в этот год он занимался сбором материалов об участии курских жителей, в том числе и купечества, в переписке курян с главнокомандующим русской армии М.И. Кутузовым в 1812 году. А еще о деятельности курского губернатора Аркадия Ивановича Нелидова (1772-1834) по оказанию помощи русской армии в то тревожное времени.
Дело в том, что уже в 1822 году, как отмечает Л.А Медведская в статье «Курск сословный», в журнале «Отечественные записки» была опубликована его статья «Воспоминания о происшествиях, бывших в Курске 1812 года». При этом Медведская ссылается на работу курского писателя и краеведа Николая Ивановича Златоверховникова (1865-1921) «Краткий обзор некоторых сохранившихся в Курской губернии письменных и вещественных памятников Отечественной войны 1812 года», опубликованную во втором номере «Трудов Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии» за 1915 год. У других биографов Николая Полевого подобных сообщений не имеется. Они просто отмечают, что после переезда из Курска в Москву в 1820 году и до начала издания в 1825 году «Московского телеграфа» он плодотворно сотрудничал со многими журналами. Чаще всего называют «Отечественные записки» Павла Петровича Свиньина (1788-1839), «Сын отечества» Николая Иванович Греча (1787-1867), «Северный архив» Фаддея Венедиктовича Булгарина (1789-1859), «Мнемозина» Вильгельма Карловича Кюхельбекера (1797-1846) и Владимира Федоровича Одоевского (1803-1869).
Сам Николай Алексеевич в автобиографии по поводу отъезда из Курска в Москву и своего знакомства с издателями журналов сообщает так: «В феврале 1920 года я навсегда оставил Курск. Отец мой решил сделать последнее усилие для поправления своих обязательств и, собравши все, какие были у нас средства, завести водочный завод в Москве. Меня направил он для приуготовления, и, пока в декабре приехал сам, мне была полная свобода делить время между делом и бездельем.
Лето 1821 года прожил я по делам в Петербурге. Здесь в первый раз увидел Грибоедова и Жуковского. П.П. Свиньин встретил меня, как друга, с распростертыми объятиями: он видел во мне кулика-самоучку и был от меня в восторге, Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин оказали мне самое радушное внимание».
Большинство исследователей отмечают, что в 1920 году из Курска в Москву с Николаем Полевым выехал и его брат Ксенофонт, но некоторые все же склоняется к тому, что Ксенофонт Алексеевич покинул Курск лишь после смерти в нем в 1822 году их отца Алексея Евсеевича. Однако этот спор легко развеивает Николай Алексеевич в своей автобиографии. Он пишет: «Грех было бы мне забывать тех, кто ласковым приветом отогревал мою душу среди тогдашних моих обстоятельств – они были тяжелы, и наука, ученье были для меня и моего доброго брата Ксенофонта единственным средством забвения среди печальной существенности. Отец мой видимо таял – болезнь смертельная снедала его. Он благословил нас (выделено мной – Н.П.) и уехал в Курск в марте 1822 года. В мае я спешил к нему. Казалось, весна оживила его. С радостною надеждой я простился с ним, а 26 августа добродетельный старец уже не существовал в мире, оставя мне на смертном одре и надежды на труд, который рано или поздно не останется без награды… Я сделался старшим, заступил место отца в нашем многочисленном семействе, а мне было только 26 лет…»
Так закончился курский период жизни Николая Алексеевича Полевого, вместивший в себя и упорный труд по самообразованию, и деятельность молодого купца, и, самое главное, удачный творческий дебют в московских журналах первыми публикациями.
Этот период – почти десять лет с небольшими перерывами – многими исследователями едва замечается, в большинстве работ он вмещается в страничку, а то и половину странички текста. Все спешат перейти к его деятельности в качестве издателя «Московского телеграфа». Ведь именно на этой теме есть, где развернуться и в полной мере показать все нюансы творческой деятельности Николая Алексеевича – талантливого организатора и издателя, журналиста и публициста, переводчика и филолога, критика и писателя, историка и философа. А еще ведь были в этот период и личностные отношения со многими знаменитостями России и мира. Одно имя Александра Сергеевича Пушкина чего стоит!.. Но для курских почитателей таланта их земляка огромное значение имеет и курский период его жизни и творчества, поэтому мы на нем остановились более подробно.
К этому стоит также добавить, что в 1820 году из Иркутска в Курск прибыла со своим семейством Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая, которая, как отмечают ее биографы, проживала здесь до 1830 года. После этого вместе с зятем Михаилом Петровичем Розбергом (1804-1874), профессором русской словесности в Дерптском университете, выехала сначала в Москву, оттуда – в Одессу, а затем и в Дерпт.
«МОСКОВСКИЙ ТЕЛЕГРАФ»
1822 год в жизни Николая Алексеевича Полевого не только ознаменовался горем по утрате родителя, но и достижениями на литературном поприще. Как уже отмечалось выше, в этом году он получил серебряную медаль за новые таблицы спряжения русских глаголов и была опубликована его работа «Воспоминания о происшествиях, бывших в Курске 1812 года». А еще в 1822 году он был избран членом-сотрудником Общества любителей российской словесности при Московском университете, членами которого были князь из рода Рюриковичей Владимир Федорович Одоевский, участник Бородинского сражения и походов русской армии 1813-1814 годов Василий Аполлонович Ушаков (1789-1838), Иван Васильевич Киреевский (1806-1856), Михаил Петрович Погодин (1800-1875), Сергей Александрович Соболевский (1803-1870), Александр Александрович Писарев (1780-1848) и другие. Для краткости этот кружок образованных людей в кругу друзей назывался «Обществом любомудрия», и тон в нем задавал князь Одоевский и писатель Писарев.
Заведя в Москве связи с известными писателями и издателями, опубликовав в столичных журналах несколько своих произведений, в том числе и на тему «Слова о полку Игореве», Николай Алексеевич пришел к выводу, что необходимо самому стать издателем литературного журнала. Ведь у него были знания и опыт делового человека - предпринимателя. Идею Николая Полевого учредить собственный журнал, выяснив планы будущего издателя по тематической направленности и редакторской стратегии, поддержал князь Одоевский, пообещавший также на первых порах оказать издателю финансовую помощь, и поэт, князь Петр Андреевич Вяземский.
И, как сообщают некоторые биографы, в том числе А.А. Карпов, «в середине 1824 года «курский 2-й гильдии купец Николай Алексеев сын, Полевой направляет на имя министра просвещения А.С. Шишкова «Предположение об издании с будущего 1825 года нового повременного сочинения под названием «Московский телеграф».
Просьба была удовлетворена, разрешение на издание журнала Полевому было дано. Теперь возникла необходимость информировать будущих читателей и подписчиков о появлении в Москве нового печатного издания. В наше время сказали бы, что предстояло сделать предварительную рекламу с краткой аннотацией содержательной части. О том, как проходило информирование, пишет литературовед Б. Кондратьев в предисловии к книге Н. Полевого «Мечты и жизнь», имеющем оригинальное название «Три «жизни» Николая Полевого»: «В конце 1824 года в № 87 «Московских ведомостей» появилось объявление об издании Николаем Полевым со следующего года «Московского телеграфа» – журнала литературы, критики, наук и художеств». Об этом, кстати, можно прочесть и в письме Н.А. Полевого П.П. Свиньину от 29 октября 1824 года.
И с 1825 года к тихой радости современников и нескрываемой гордости потомков в первопрестольной стал выходить журнал «Московский телеграф». Выходил он довольно часто – два раза в месяц. Правда, пока налаживалось дело, в первое время имелись небольшие задержки. Это видно из извинительных писем Николая Алексеевича друзьям и единомышленникам. Но вскоре выход журнала обрел системную устойчивость и стал выходить регулярно в начале и в середине каждого месяца.
Стоит отметить, что одним из первых произведений, опубликованных в 1825 году, стала поэма А.С. Пушкина «Цыгане». Об этом Полевой сообщает в письме Дмитрию Матвеевичу Перевощикову (1788-1880), астроному и преподавателю Московского университета, 22 октября 1825 года.
«Милостивый государь Дмитрий Матвеевич, – пишет начинающий издатель покровителю и другу, – спешу известить, что поэма Пушкина «Цыгане», а с нею вместе и цыганская песня, в Петербурге пропущены и уже печатаются».
Если не все, то подавляющее большинство биографов, писавших о творческой жизни Николая Полевого в период его деятельности в «Московском телеграфе», отмечает необыкновенный успех нового журнала, знакомившего читателя со всеми отраслями знания и искусств, известных к тому времени. В нем даже раздел о современной моде имел место. Такова была его универсальность.
Кстати, русское слово «журналистика», под которым мы ныне вполне спокойно воспринимаем профессиональную литературно-публицистическую деятельность людей (журналистов) в газетах и журналах, создано и введено в обиход Николаем Полевым, который так озаглавил в 1825 рубрику о журналах в «Московском телеграфе». Первоначально это слово вызывало насмешки, но со временем прижилось и стало нормой русского языка и обихода. И уже мало кто знает историю его «первородства». В разделе «Журналистика» Полевым публиковались статьи по литературе, истории, географии и этнографии, экономике и промышленности. При этом довольно часто в статьях подчёркивалась положительная, созидательная роль купечества, приумножающего богатство и мощь отечества, в противовес костному дворянству, не желающему никаких перемен.
Вслед за своими предшественниками современный почитатель таланта Николая Полевого, его брата Ксенофонта и их старшей сестры Екатерины Авдеевой Ольга Анатольевна Горощекова, автор замечательной современной монографии «Династия Полевых…» справедливо отмечает, что «Николай Полевой явился новатором в области журналистики и критики, истории и издательского дела. Он первым создал тип русского энциклопедического журнала».
«Белинский назвал его лучшим журналом в России от начала журналистики, – пишет она и цитирует высказывания Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848): «Такой журнал не мог бы не быть замеченным и в толпе хороших журналов, но среди мертвой, вялой, бесцветной журналистики того времени он был изумительным изданием».
Но еще задолго до нее уже упоминаемый нами Б. Кондратьев приводил другие слова великого русского критика о том, что «Полевому предстояла роль деятельная и блестящая, вполне сообразная с его натурою и способностями» и что Николай Полевой «был рожден на то, чтобы стать журналистом…».
Начиная с современников Николая Полевого и заканчивая последующими исследователями творческой деятельности писателя и издателя, многие отмечали, что по образцу «Московского телеграфа» позднее стали издаваться «Библиотека для чтения» О.И. Сенковского, «Отечественные записки» А.А. Краевского, «Современник» Н.А. Некрасова и И.И. Панаева.
Из курских исследователей одним из первых обратил на это внимание писатель и критик И.З. Баскевич, правда, со ссылкой на работу своего современника В.И. Кулешова «История русской критики», изданную в Москве в 1972 году.
А Горощекова О.А. в связи с этим приводит слова В.Г. Белинского, который писал, что Н. Полевой «никогда не неглижировал изданием своего журнала, каждую книжку его издавал добросовестно, обдуманно, не жалея труда и средств». Она также приводит мнение Белинского о том, что Полевой владел тайной издательского дела и «был одарен для него страшною способностию».
И, действительно, если до появления «Московского телеграфа» прежние журналы имели тираж до 300 экземпляров, и это считалось едва ли не вершиной издательского мастерства, то с появлением детища Полевого его тираж на пике признания достиг двух тысяч экземпляров. Но и в начале 1826 года, как сообщал Николай Алексеевич в письме от 22 января своему другу и соратнику (а в издательском деле и сопернику) П.П. Свиньину, тираж журнала достиг 700 экземпляров.
«Представьте, что по сие время у меня уже 700 подписчиков, – писал он с воодушевлением. – И, кажется, до 1000 доберется. По крайней мере, книгопродавцы уверяют, что примеров этому не видали».
Правда, несколько ниже он все же как бы сетует Свиньину на то, что из-за известных событий в Петербурге с общим упадком торговли упала и продажа книг. И что это обстоятельство сильно ударило по Каченовскому, который «бесится из-за того, что у него нет и половины продажи даже против прошлого года».
Конечно, с тиражами литературных журналов, издаваемых в Советском Союзе в 70-е и 80-е годы ХХ века, а их тиражи доходили до нескольких сотен тысяч, тираж «Московского телеграфа» даже в лучшие годы его издания сравниться не мог. Но для своего времени это был огромный прогресс и прорыв…
Говоря об издательской деятельности Николая Полевого в 1826 году и последующих годах так называемой «николаевской реакции», исследователи отмечают такую особенность: «Когда многие молчали, то Полевой писал, публиковал материалы о французской буржуазной революции, о национально-освободительном движении в странах Латинской Америки».
Интересные сведения по данному факту сообщает Л.А. Медведская. Она пишет: «Из «Записок» Ксенофонта Алексеевича мы узнаем, что Николай Полевой был в приязненных отношениях с обоими издателями «Полярной звезды», то есть Кондратием Рылеевым и Александром Бестужевым, и что Рылеев, проезжая через Москву зимою 1824 года, несколько раз был у них, как «искренний приятель».
Медведская также сообщает, что Александр Бестужев в 1925 году примкнул к тем «знакомцам» Н. Полевого, которые, кичась своим дворянским происхождением и «классическим» образованием, не стеснялись назвать Николая Алексеевича «выскочкой», «купчишкой», «плебеем». Она одной из первых информирует читателя о том, что в 1925 году А. Бестужев на страницах «Полярной звезды» в разделе «Обозрение литературы» насмешливо отозвался о «Московском телеграфе», и это охладило прежние дружеские отношения. Но когда опальный декабрист был сослан служить на Кавказе, как ныне принято говорить «в горячие точки», то именно «Московский телеграф» издавал его произведения.
Николай Полевой придерживался прогрессивных взглядов на развитие общества, что и привлекало к нему передовые умы зарождающейся в России интеллигенции, но революцией, как декабристы, никогда не бредил, революционных идей не придерживался. Был откровенным монархистом. Но при этом попавшим к властям в немилость литераторам сочувствовал и, как мог, помогал, публикуя их произведения.
Кто бы из биографов и как бы ни относился к личности Николая Полевого на разных этапах его творческой деятельности, все единодушны в одном: в круг авторов, публиковавшихся в журнале «Московский телеграф», в разные годы входили князь Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) – поэт и критик; замечательные поэты и мастера художественного слова Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837), Василий Андреевич Жуковский (1783-1852), Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844), Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846), Николай Михайлович Языков (1803-1846); знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов (1768-1844); Федор Николаевич Глинка (1786-1880) – поэт, публицист и археолог. Все они наиболее ярко представляли поэтический пласт русской литературы. Художественную прозу и публицистику представляли Петр Андреевич Словцов (1767-1843) – публицист и историк; Владимир Иванович Даль (1801-1872) – публицист и лексикограф; прозаики-беллетристы Дмитрий Никитич Бегичев (1786-1855) и Василий Аполлонович Ушаков (1789-1838); писатели-романисты Александр Александрович Бестужев-Марлинский (1797-1837), Иван Иванович Лажечников (1792-1869), Александр Фомич Вельтман (1800-1870), Михаил Николаевич Загоскин (1789-1852). Последние по праву считаются основоположниками исторического романа в русской литературе. Конечно, были и другие.
И, как ныне известно, большинство из перечисленных поэтов и прозаиков вошло в бессмертную когорту «золотого века» отечественной литературы. (Правда, в школьной программе русской литературы этих писателей по-прежнему делят на первостепенных, как, например, Пушкин, и второстепенных – Вельтман, Лажечников, Бегичев и другие).
А среди переводной литературы, как отмечают Б.С. Кондратьев, А.А. Карпов, О.А. Горощекова и десятки других биографов, впервые появились имена Э.Т.А. Гофмана, П. Мериме, Б. Констана, А. де Виньи, Ф. Купера, В. Скотта, В. Гюго, О. де Бальзака, Э. Сю и многих других. Большинство из них ныне является классиками иностранной литературы.
Достаточно взглянуть на фамилии выше перечисленных авторов – и можно отметить, что все они приверженцы романтизма, нового направления в искусстве в целом и литературы, в частности. И сразу видно, что Николай Полевой отдает свои предпочтения романтизму, пришедшему на смену изжившему свой век классицизму.
Эту особенность в творчестве и жизненной позиции Полевого подчеркивают все биографы. А литературный критик Д.И. Бернштейн на заре советской власти (20-е годы ХХ века) в романтизме Николая Алексеевича видел еще и «буржуазный романтизм».
«Это буржуазное понимание романтизма упорно проводилось в критических работах Полевого, которому принадлежит ряд блестящих по тому времени статей о русской литературе, – пишет он в биографии Полевого, которую нынче можно легко найти в Интернете. – Буржуазное понимание романтизма ополчало Полевого не только против классических традиций в русской литературе, но и против дворянского романтизма. Романтизм противопоставляется классицизму как течение «народное», выявляющее национальную самобытность в противовес аристократической отчужденности от народа и его национальных задач».
Ведя речь о журнале «Московский телеграф», необходимо отметить, что в качестве приложения при нем выходили сатирические мини-журнальчики «Новый живописец общества и литературы» (1830-1831) и «Камер-обскура книг и людей» (1832). Это была новая форма издательской деятельности, введенная Николаем Полевым. Что же касается содержания приложений, то их названия весьма красноречиво говорят об этом – литературная критика, обозрение, сатира, юмор.
Вклад Николая Алексеевича в развитие журналистской, публицистической и литературно-критической деятельности и, как следствие, в просвещение вообще, по оценке большинства его биографов, огромен и до настоящего времени полностью еще не оценен. Ведь только статей, обзоров, критических замечаний, фельетонов и других произведений данной направленности им написано около двухсот. Большинство из них, естественно, было опубликовано в «Московском телеграфе».
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Продолжая работу над отечественной историей, начатую еще в курский период жизни и творчества, Николай Алексеевич Полевой в 1829 году издает два тома собственной «Истории русского народа». И не просто издает, а с резкой критикой уже принятой и одобренной «обществом» и властью «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина (1766-1826). Даже в самом названии «Истории русского народа» исследователи усматривают явное противопоставление этого труда Полевого труду Карамзина – «придворного историка» и «летописца-рассказчика, нежели аналитика и исследователя». Некоторые даже видят в этом возможное влияние Ивана Васильевича Киреевского (1808-1856), одного из основателей славянофильства и хорошего знакомого Николая Полевого по кружку любомудрия, также скептически относившегося к «Истории» Карамзина.
Как ныне известно, талантливый писатель Н.М. Карамзин, выступая в качестве историка, придерживался норманнской теории истории нашего государства, навязанной российскому обществу членами петербургской Академии учеными-немцами Г.З. Байером (1694-1738), Г.Ф. Миллером (1705-1783) и А.Л. Шлецером (1735-1809). (С ними в корне был не согласен и непримиримо «воевал» Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765), но их поддерживали венценосные особы, в жилах которых текла немецкая кровь). И на ведущую роль в развитии российского государства Н.М. Карамзин ставил князей и царей, не уделяя должного внимания народной сущности развития российского общества.
Многие биографы Н. Полевого отмечают, что «в этом труде Николай Алексеевич стремился, в противоположность «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, перейти от изображения роли правителей, военных и внешнеполитических событий к выявлению «органического» развития «народного начала». Кроме того, Полевой утверждал, что государственность в России не существовала в древний (до царствования Ивана III) период, так как имела вид раздробленных удельных княжеств, и оправдывал антибоярскую политику Ивана Грозного и Бориса Годунова. (Приступая к этому историческому труду, Полевой планировал написать двенадцать томов, как Карамзин. Но смог издать лишь шесть – помешали постоянные нападки противников и стесненность в денежных средствах. Свою «Историю» он окончил на событиях середины XVI века, а у Карамзина она доведена до 1612 года).
Острая критика «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина привела Николая Алексеевича к открытому противостоянию с А.С. Пушкиным, П.А. Вяземским, и другими видными деятелями писательского сообщества России.
Пушкин, Баратынский и Вяземский демонстративно выходят из редакторского совета «Московского телеграфа» и вместе со своими друзьями-единомышленниками начинают критиковать Полевого не только за «Историю русского народа», но и по другим позициям. Довольно часто, как отмечают биографы Полевого, они прибегают к памфлетам и эпиграммам, как напечатанным в журналах, так и произносимым в театре некоторыми актерами. Предлагаю пару таких колкостей, написанных, как утверждают исследователи, П. Вяземским и Е. Баратынским:
Что пользы в том, что ты речист,
Что корчишь важную осанку?
Историк ты и журналист,
Панегирист и пародист,
Ты все... и все ты наизнанку!
П. Вяземский
Кто непременный мой ругатель?
Необходимый мой предатель?
Завистник непременный мой?
Тут думать нечего - родной.
Нам чаще друга враг полезен, -
Подлунный мир устроен так.
О, как же дорог, как любезен
Самой природой данный враг.
Е. Баратынский
В отличие от представителей дворянской «литературной аристократии», едва ли не с пеленок окруженных гувернантками, гувернерами и учителями, получивших классическое образование в привилегированных гимназиях и университетах, «Воинственный романтик» Николай Полевой, «сделавший себя сам», не остался в долгу. Началась острая полемика «Московского телеграфа» с «литературной аристократией», ведомая преимущественно самим Полевым и его братом Ксенофонтом. Кстати, Ксенофонт Алексеевич к этому времени, как отмечают многие биографы, в том числе и Б.С. Кондратьев, фактически стал главным редактором журнала, так как Николай Алексеевич параллельно с работой над «Историей» все больше и больше погружался в беллетристику – произведения художественной направленности.
Если в 1826 году он издал «Святочные рассказы», открывавшие цикл исторических повествований, а в 1828 году опубликовал историческую повесть-быль «Краковский замок» о событиях в Польше времен Екатерины Великой, то в 1829 и 1830 годах вышли рассказы о крестьянском и купеческом быте: «Мешок с золотом» и «Сохатый».
А Бернштейн Д.И., один из лучших знатоков литературного наследия и издательской деятельности Полевого, отмечает, что «за это же время (1829-1830) им в журнале «Московский телеграф» издавались переводы произведений иностранной литературы «Повести и литературные отрывки». Кроме того, как пишут другие исследователи, Николай Полевой выступал с лекциями в Московской практической академии коммерческих наук на темы: «О невежественном капитале» и «О купеческом звании», а также принимал участие в работе Московского отдела Мануфактурного совета. Причем и к этим общественным обязанностям относился также скрупулезно и добросовестно, как и к изданию журнала. И это не было оставлено без внимания со стороны руководства Мануфактурного совета и властей.
Возможно, именно по данному поводу О.А. Горощекова в монографии пишет: «В Петербургских архивах потомком Н.А. Полевого историком П.М. Званцевым была найдена грамота, выданная из капитула Российских императорских орденов 25 июля 1831 года члену Московского отделения мануфактурного Совета, второй гильдии купцу Н. Полевому в том, что он «в воздаянии примерной ревности его к общественной пользе, Всемилостивейше пожалован в 19 день июля 1831 года орденом Св. Анны третьей степени».
Мне трудно судить, насколько верны эти данные, до последнего времени не упоминаемые ни одним биографом и исследователем творчества Николая Полевого. Но статус ордена Святой Анны очень высок. Учрежден он был 14 февраля 1735 года герцогом Карлом Фридрихом Голштинским в память о своей умершей супруге Анне Петровне, дочери Петра I. Затем с его сыном и будущим императором Петром III перекочевал в Россию. А в 1797 году императором Павлом введен в наградную систему Российской империи.
По своему достоинству этот орден был ниже ордена Андрея Первозванного и ордена Святого Владимира. Но, тем не менее, даже орденом Св. Анны третьей степени, о котором идет речь, награждались, как правило, военные в чине не ниже штабс-капитана, а гражданские лица – это государственные чиновники высокого ранга, имеющие в послужном списке двенадцать лет безупречной службы. Военным Кавалерам ордена, в отличие от гражданских, полагалась еще лента. Наличие ордена говорило о том, что его обладатель является представителем дворянского сословия или возведен в дворянское сословие. Вот тут и думай да гадай…
Однако вернемся к противостоянию Николая Полевого и «литературной аристократии», главным рупором которой, по мнению А.А. Карпова, стала «Литературная газета», издаваемая бароном и другом Пушкина с лицейских времен А.А. Дельвигом и О.М. Сомовым.
«Если в середине 1820-х годов между Полевым и писателями «пушкинского круга» существовали дружеские отношения, – пишет А. Карпов, – то к концу десятилетия они сменились открытой «литературной неприязнью». Полемика с так называемым литературным аристократизмом представлялась издателю «Телеграфа» необходимой частью предпринятого им дела демократизации русской культуры».
Ниспровержение литературных авторитетов, как отмечают курские исследователи Л. Медведская и И. Баскевич, весьма импонировало Александру Ивановичу Герцену (1812-1870). В одной из своих работ он писал, что Полевой «начал демократизировать русскую литературу; он заставил ее спуститься с аристократических высот и сделал ее более народной или, по крайней мере, более буржуазной». А критик А. Карпов в данном контексте приводит другие слова Герцена: «Полевой был совершенно прав, думая, что всякое уничтожение авторитета есть революционный акт и что человек, сумевший освободиться от гнета великих имен и схоластических авторитетов, уже не может быть полностью ни рабом в религии, ни рабом в обществе».
Впрочем, чтобы быть объективным в оценке полемической деятельности Полевого, Карпов также говорит и о неоднозначности полемического задора Николая Полевого. «Полемика с «литературной аристократией» показала слабую сторону «эстетического радикализма» Полевого, – пишет он. – Его выступления против авторитетов подчас оборачивались культурным нигилизмом, которому пушкинская группа писателей противопоставляла уважение к традиции, служащей основанием подлинного просвещения».
И тут мы должны заметить, что если Николай Полевой и давал бой «литературной аристократии», опускавшейся до памфлетов на него, то к Пушкину и его творчеству по-прежнему высказывал глубочайшее почтение. Это со всей очевидностью отражается в его письме Александру Сергеевичу от 1 января 1831 года.
«Милостивый государь Александр Сергеевич! – пишет он в этом небольшом новогоднем послании. – Верьте, верьте, что глубокое почтение мое к вам никогда не изменялось и не изменится. В самой литературной неприязни, ваше имя, вы, всегда были для меня предметом искреннего уважения, потому что вы у нас один и единственный. Сердечно поздравляю вас с Новым годом и желаю вам всего хорошего».
Какое разительное отличие от эпиграмм Вяземского и Баратынского! И это после жесткой критики Пушкиным его «Истории русского народа».
А вот и ответное письмо Александра Сергеевича Пушкина Николаю Полевому, датированное также 1 января 1831 года: «Милостивый государь Николай Алексеевич! Искренне благодарю Вас за посылку «Телеграфа», приятное мне доказательство, что наше литературное разногласие не совсем расстроило наши прежние отношения. Жалею, что еще не могу доставить Вам «Бориса Годунова», который уже вышел, но мною не получен. С истинным почтением честь имею быть, милостивый государь. Ваш покорный слуга…»
Что и говорить, великие люди: умели жестко полемизировать в вопросах развития литературы, но при этом быть вежливыми и интеллигентными…
Но оставим пока полемическую сторону деятельности Николая Алексеевича и обратим внимание на его литературное творчество. И здесь мы должны отметить, что в период с 1830 по 1834 год, то есть к моменту закрытия функционирования «Московского телеграфа», Николай Полевой написал и издал четыре тома «Истории русского народа», историческую «Повесть о Буслае Новгородце» (1832), «Клятву при гробе Господнем. Русскую быль XV века» (1832), уже упоминавшиеся нами «Рассказы русского солдата» (1833-1834), повести «Блаженство безумия» (1833), «Русскую Вивлиофику, или собрание материалов для отечественной истории, географии, статистики и древней литературы» (1833), «Эмма» (1834), «Мечты и жизнь» (1834) и роман «Аббаддонна» (1834).
Оценивая творческой деятельности Николая Полевого этого периода, Д. Бернштейн обращал внимание на то, что «в произведениях, действие которых перенесено в иную географическую или историческую действительность («Клятва при гробе Господнем», «Аббаддонна» и другие) Полевой доходит до обвинения высшего сословия ( дворянства – Н.П.) в отсутствии патриотизма и гражданской честности, в ненависти ко всему национальному, в то время как буржуазия (торговые гости, купцы – Н.П.) изображается полной нравственной доблести и патриотизма».
Эта оценка, возможно, излишне резкая и жесткая, но по сути – верная. Во многих произведениях Николая Полевого представители высшего дворянства – пьяницы, разгильдяя, думающие лишь о собственном благополучии, а не об интересах государства и народа, а представители купечества – созидатели, мыслящие о благе народа и государства и что-то делающие для этого. Что заставляло Николая Полевого противопоставлять купцов-созидателей дворянам-паразитам, ответить однозначно трудно. Тут и солидарность со своим сословием, тут и обида на «литературную дворянскую аристократию», подвергавшую его остракизму, тут и авторские предпочтения. Впрочем, и личные наблюдения, по-видимому, играли роль. Если взять курское общество, то именно купцы во второй половине XVIII века были «двигателем» прогресса и культуры, тогда как дворянство никак себя не проявляло. Именно курское купечество дало стране таких подвижников просвещения и прогресса, как Голиков Иван Иванович – автор тридцатитомного собрания сочинений о деяниях Петра Великого, Голиков Иван Ларионович (Илларионович) – предприниматель, Шелихов Григорий Иванович – предприниматель, путешественник, публицист, а также собственный родитель писателя Алексей Евсеевич – предприниматель и деловой человек, учредившие Русско-Американскую Компанию и положившие начало Русской Америке. А вот курские дворяне этого времени что-то ни в чем положительном не проявились.
Более поэтично творчество Николая Алексеевича оценивает А. Усов. «Его роман «Клятва при гробе Господнем» становится одним из самых популярных исторических романов того времени, – пишет он в биографии Полевого. – В начале 1830-х годов Полевой начинает писать и на романтические сюжеты. Первое его произведение в этом жанре – повесть «Блаженство безумия» – оказывается самым удачным. Это своеобразная антология романтических мотивов поэзии и прозы 1820-1830-х годов, посвященная роковой любви и связанному с ней (и идущему с ней рука об руку) безумию. Эта повесть, как и все романтические повести Полевого, завершается трагически – верность идеалам любви, красоты и доброты, несовместимая с счастьем в земной жизни, приводит к смерти героев. Другие произведения того же жанра – повесть «Живописец» и роман «Аббадонна» – посвящены трагической борьбе небесного и земного начал, романтической коллизии «мечты и жизни».
Когда же речь заходила непосредственно о «Рассказах русского солдата», то литературоведы, в том числе и курские (Тойбин, Медведская, Баскевич), почти единодушно отмечали литературно-художественное первенство. Например, Исаак Баскевич анализу художественных достоинств этого рассказа, написанного, как уже отмечали выше, на курских мотивах, посвятил две страницы из шести страниц общего текста.
«В свое повествование о трагической участи отставного солдата автор нередко вплетает поговорки, пословицы, цитаты из народных песен, которые выражают народную мудрость, придают обобщающий смысл картине, нарисованной художником, – пишет он и далее ссылается на «неистового» Виссариона: – Не случайно В.Г. Белинский говорил, что в «Рассказах русского солдата» ощущается народный дух, есть все то, что называется народностью, из чего так хлопочут наши авторы, что им менее всего удается и что всего легче для истинного таланта».
Близок к такой оценке произведения «Рассказы русского солдата» и А.Усов. Он пишет: «Полевой смог мастерски передать истинный дух народа, которому приходится бороться не только с внешним врагом, но и с «неприятелем большим» – произволом всяческого начальства. …Белинский называл произведение Полевого «Рассказы русского солдата» прелестью и считал, что «с нею не может идти ни в какое сравнение ни одна повесть из простонародной жизни» той поры».
Если выше мы говорили о феноменальной памяти Полевого, позволившей ему самостоятельно осилить иностранные языки, запомнить произведения Карамзина и других русских писателей, тексты Библии, то теперь стоит сказать о его феноменальной, невиданной дотоль работоспособности. Примеров такого творческого трудолюбия ни у кого из его современников и близко не обнаружить, даже у гениального Пушкина. А ведь кроме творческой деятельности, кроме полемики с оппонентами из стана «литературной аристократии», требовалось проявлять заботу о семье. Причем, не только о младших братьях, но и о супруге и собственных детях.
И хотя о времени его женитьбы биографы не сообщают, но в 1831 году у него было шесть детей, что явствует из его письма к опальному романисту А.А. Бестужеву-Марлинскому от 25 сентября 1831 года. Письмо это довольно длинное – пять страниц в книге, но сообщение о себе и своей семье занимает всего лишь треть страницы, поэтому приведем его полностью.
«Судьба предоставила мне редкий удел какого-то экономического счастья, – пишет он. – Рожденный бедным купцом, с заботами о существовании своем и многочисленного семейства, я успел физически укрепить их и свое бытие. Этого мало: она дала мне средства сделаться почетным в ряду моих сограждан, драгоценное доброе имя заменяет в глазах их недостаток денег, а имя Полевого они считают честью. Этого мало: семейство у меня премилое. Если бы вы знали моего брата Ксенофонта, а не Петра… это вулкан под ледяной коркою. Он меня любит, как любовницу, а я его – еще более, ибо чувствую, что он – мое создание. Шестеро малюток моих прелестны (выделено мной – Н.П.), младший сын – настоящий ангел! Остальное семейство мое – добрейшие, благороднейшие души».
В этом письме Николай Алексеевич не называет брата Евсея Алексеевича, которому в ту пору уже было 32 года и который, продолжая дело родителя, вел уже самостоятельный образ жизни; не упоминает он имени сестры Елизаветы и брата Алексея. К этому времени Елизавета Алексеевна должна достигнуть возраста девушки на выданье, а Алексею, если он родился в Курске после 1816 года, было бы не менее десяти-тринадцати лет. Мало того, Николай Алексеевич не называет и имени жены Натальи Францовны, урожденной Терренберг, немки по национальности, на которой он женился, по-видимому в 1821/1822 году; не указывает и имен детей. (Эти имена, как и имя супруги, появятся в другом его письме).
Его прозаические произведения выходили одно за другим. Часто – в год по два-три. А простота и ясность в изложении, как отмечали не только современники, но и литературоведы более поздних эпох, его изящный слог, насыщенный народными пословицами и поговорками, глубокое и искреннее чувство любви к России и простым людям делали их популярными в самых широких слоях читательской публики XIX века.
Чтобы не быть голословным, приведем примеры из «Повести о Симеоне, Суздальском князе», вышедшем, как уже отмечалось, в 1828 году под названием «Симеон Кирдяпа. Русская быль XIV века». Прямо с первых страниц следуют: «Тяжка смерть, но тяжелей воин вражеский», «Точно меч обоюдоострый слова твои: ни брата, ни друга не щадишь», «добрая слава под лавкой лежит, а худая на почетном месте сидит», «глас народа – глас божий», «не всякому слуху верь», «было бы побольше правды, так и дела шли бы иначе».
И современники Полевого, и литературоведы нашего времени отмечали и отмечают живой разговорный язык его произведений, «народных дух».
Систематические нападки Полевого на дворянскую «литературную аристократию», бесконечная полемика, отображение в исторических и романтических произведениях антирусской, антинародной деятельности представителей дворянского сословия, чрезмерное возвеличивание созидательной роли купечества (зарождающейся буржуазии) привели к тому, что он нажил врагов не только в писательской среде, но и в обществе в целом. Многие представители дворянства считали его якобинцем, продолжателем дела декабристов. А граф Сергей Семенович Уваров (1786-1855), назначенный в 1833 году министром просвещения, публично заявлял, что если Полевой даже «напишет «Отче наш», то и это будет возмутительно». Все, как ворон крови, ждали случая, чтобы расправиться с возмутителем спокойствия. И случай не замедлил представиться.
В феврале 1834 года Николай Полевой в «Московском телеграфе» опубликовал отрицательный отзыв о «казенно-патриотической драме» (по определению А. Карпова) Нестора Васильевича Кукольника (1809-1868) «Рука всевышнего отечество спасла», постановка которой на сцене Александринского театра была одобрена императором Николаем I.
Министр Уваров со своими подчиненными быстренько состряпал доклад-донос на Полевого, в котором не пожалел красок представить его детище – «Московский телеграф» – революционным рупором необходимых преобразований в обществе, восхваляющим революцию. Император Николай I, естественно, возмутился и приказал разобраться.
И вот уже откровенный приверженец монархии Николай Полевой, никогда не ратовавший о революционном пути развития общества, а только о демократизации литературы как носителя культурных ценностей, подвергается аресту и доставляется в Петербург, а «Московский телеграф» закрывается навсегда. О том, что Николай Алексеевич был арестован, биографы, в том числе и курские, почему-то не пишут. Такое сообщение сделано только Владимиром Борисовичем Степановым в статье «Ниспровергатель режима», опубликованной в газете «Не хлебом единым…» в сентябре 1994 года. Факт же ареста следует из письма самого Николая Полевого супруге Наталье Францовне от 29 марта 1834 года. (По мнению Степанова, Наталье Францовне в то тревожное время было 26 лет. Если это верно, то родилась она в 1808 году, а замуж вышла около 15 лет и к 1831 году успела родить шестерых детишек».
«Едва приехал я, как спешу успокоить тебя, милый друг Наташа, что я добрался до Петербурга, хоть с отколоченными ребрами от почтовых тележек и от прегадкой дороги, но здоров совершенно и спокоен, как будто эти строки пишу в своем кабинете и хочу для шутки переслать их тебе с Сергеем, – пишет он по прибытии из Москвы в Петербург под конвоем жандарма. – Прошу тебя, милый друг, заплатить мне таким же спокойствием души за исполнение просьбы твоей: беречь себя. Не воображай себе ни дороги моей каким-нибудь волочением негодяя под стражею, ни теперешнего моего пребывания чем-нибудь вроде романтической тюрьмы: мой голубой проводник был добрый хохол и усердно услуживал мне. Сидели мы, правда, рядом, зато рабочие инвалиды по московскому шоссе снимали перед нашею телегою шляпы, что меня забавляло чрезвычайно. Теперь я пока живу в светлой, не очень красивой, но комнате, и мне дали бумагу и перьев…
…О деле я ничего не могу сказать тебе, ибо граф А(лександр) Х(ристофорович) (Бенкендорф – Н.П.) только сказал мне, чтобы я отдыхал с дороги. Крепкий верою, крепкий своею правотою, я не боюсь ничего…
Мое благословение всем детишкам: Вольдемару, Наполеону, Лизе, Наташе, Анете, Сергею и – мерзавцу нашему Алексею. …Но одно из главных, милый друг: мерзавца Алексея зацеловать так, чтобы он заплакал. Всем, кого не испугало и не отогнало от тебя и брата нечаянное мое путешествие – поклон».
Из этого письма, кроме того, что Николай Полевой был доставлен под конвоем к шефу жандармов Бенкендорфу, мы узнаем также о его детях. Их, как видим, пока шесть. Сын Петр родится только в 1839 году. Что же касается «мерзавца Алексея», то это, скорее всего тот самый младший брат Николая, о котором раньше в данной работе сообщалось с большими оговорками, как о неком фантоме. Но встает вопрос: «Почему «мерзавец Алексей»? Это оксюморон, обозначающий ласковое и нежное отношение или что-то иное? Ведь настоящих мерзавцев и негодяев нормальные люди не целуют, тем более, не зацеловывают «до слез»… Впрочем, не будем гадать и оставим все как есть. Пора перейти к теме жизни и творчества Полевого после «Московского телеграфа».
СМЕНА СТОЛИЦ И ВЕКТОРОВ
После бесед с шефом жандармов А.Х. Бенкендорфом Николай Алексеевич был отпущен домой, в Москву. Но арест, долгая ухабистая дорога, психологический стресс от закрытия «Московского телеграфа» привели к тому, что он стал часто болеть. Это следует из его писем оставшимся друзьям, в том числе В.Г. Белинскому и А.И. Герцену, переписка с которыми стала довольно интенсивной. Однако он находит в себе силы к изданию первого в России иллюстрированного журнала «Живописное обозрение», редактирование которого было поручено Ксенофонту Алексеевичу, и к написанию «Русской истории для первоначального чтения» в четырех томах, публикация которой была начата в 1835 году, а закончена в 1841. Однако новый журнал успеха «Московского телеграфа» не имел. Подписчиков становилось все меньше и меньше. Чтобы поддерживать издательство, приходилось занимать деньги у купцов и банкиров.
Пытаясь удержаться «на плову», в 1836 году начинает издавать еще один журнал – «Библиотека для чтения». Редактирование журнала вновь берет на себя Ксенофонт Алексеевич, который в этом году выпустил в свет двухтомную биографию Ломоносова под названием «Михаил Васильевич Ломоносов», высоко оцененную В.Г. Белинским: «Это его самое замечательное произведение».
Николай Алексеевич в 1836 году больших произведений – монографий, романов, повестей – не выпускает, так как часто болеет, но издает публицистику. А чтобы не злить цензоров, многие свои заметки, статьи, рецензии и обзоры, опубликованные в журнале, либо совсем не подписывает, либо печатает под псевдонимами. Кому надо – поймут.
29 января 1837 года не стало А.С. Пушкина. 1 февраля Осип Иванович Сенковский (1800-1858), редактор журнала «Библиотека для чтения» обращается к Николаю Алексеевичу с просьбой дать для журнала развернутую статью о Пушкине. Отвечая ему, Полевой 8 февраля пишет: «Вы возлагаете на меня тяжелую обязанность – написать о Пушкине. Мы пишем хорошо, когда искренние чувства уже укладутся в глубине души, тяготят ее там и требуют исхода. Но пока они безотчетно тревожат нас – работе еще не время, и человек тогда молчит. Таково мое положение теперь в отношении к покойному поэту. Смерть его поразила меня. Давно не плакал я так горько, как услышавши о его смерти. Ваше письмо умножило грусть мою. Но – я хочу писать и исполню ваше требование… Немедленно принимаюсь я и тотчас пошлю к вам, что напишется».
Полевой исполнил свое обещание, статья была написана и опубликована, дополнив перечень работ автора о жизни и творчестве великого поэта. Прежние разногласия лишь придали ей остроту, искренность и душевность. Так поступают только люди с большим добрым сердцем. По большому счету, Николай Алексеевич данной статьей лишь продолжил некогда начатую им биографию поэта, как о том справедливо пишет в своих работах А.С. Курилов, назвав Полевого «одним из первых биографов Пушкина».
В этом же 1837 году опальный Полевой переезжает Петербург. И как свидетельствуют его биографы, в том числе и уже упоминаемый нами А.А. Усов, «писатель романтик, искренне веривший в возможность «высшего» существования, попадает в очень тяжелую жизненную ситуацию: утратив с закрытием «Московского телеграфа» постоянный доход, он не имел возможности погасить свои долги». (Они к концу 1830-х годов выросли до 80-ти тысяч рублей).
Чтобы содержать семью, пошел на союз с прежними оппонентами, которых критиковал за приверженность к классицизму: взял на себя по договору с издателем Александром Филипповичем Смирдиным (1795-157) негласную редакцию «Сына Отечества» (во главе с Ф.В. Булгариным) и «Северной пчелы» (во главе с Н.И. Гречем).
Но как отмечают биографы, «постоянные компромиссы с жизнью, в которые Полевому приходилось чуть ли не ежедневно вступать, поступаясь при этом своими романтическими идеалами, очень сильно отразились на душевном состоянии писателя». К тому же испортились отношения с В.Г. Белинским, который начал жестко критиковать его, обвиняя в ренегатстве. И в 1838 году Николай Алексеевич уходит из журнала «Сын отечества», а в 1840 и из «Северной пчелы». С 1841 по1842 год редактировал организованный противником натуральной школы Н.И. Гречем «Русский вестник», но успеха не имел.
Параллельно с редакторской деятельностью в период с 1837 по 1840 год Николай Полевой занимается драматургией. Во-первых, перевел трагедию У. Шекспира «Гамлет», поставленную на сцене Александринского театра (по этому переводу играл прославившийся в главной роли П.С. Мочалов). Во-вторых, для этого театра в 1837 году написал пьесу «Уголино», а в 1838 году – пьесу патриотического характера «Дедушка русского флота», за которую, по исследованиям А. Усова, «получил перстень с бриллиантом из рук самого царя».
Зрительским успехом пользовались его пьесы «Елена Глинская» (1839), «Иголкин, купец новгородский» (1839), «Костромские леса» (1841), «Параша-сибирячка» (даже в 1870 году, когда автора давно не было в живых, эта пьеса пользовалась особым сценическим успехом), «Ломоносов, или Жизнь и поэзия» (1843), «Русский моряк. Историческая быль» (1843), «Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь» (1845) и другие. Забегая несколько вперед, вслед за его первыми биографами, должен констатировать, что в петербургский период жизни Николай Алексеевич напишет более 40 драматических пьес патриотической направленности.
В 1837 году в Москве Ксенофонт Алексеевич Полевой издает в Москве первую книгу сестры Екатерины Авдеевой (Полевой) «Записки о Сибири», благосклонно воспринятые В.Г. Белинским, несмотря на «простой язык» изложения. Приветствовал начинания сестры и Николай Алексеевич, посоветовав ей и дальше продолжать литературную деятельность и написать воспоминания об Иркутске и Курске.
В 1839 году Николай Алексеевич издает две части научного литературного труда «Очерки русской литературы». В «Очерках» несколько развернутых статей о ведущих русских писателях и их творчестве, в том числе здесь были статьи о Г.Р. Державине, В.А. Жуковском и А.С. Пушкине.
А еще в том же 1839 году у Николая Алексеевича и Натальи Францовны родился сын Петр, будущий известный в России профессор-филолог, писатель и литературный критик, автор десятка повестей и романов. Если судьбы других детей Николая Полевого окутаны завесой тайн, и о них ничего неизвестно, то о жизни и деятельности Петра Николаевича написано несколько биографических работ и исследований. Биографическая статья о нем имеется в словаре Брокгауза и Ефрона. Однако вернемся к главному герою.
В Петербурге, как отмечают А. Усов, Д. Бернштейн, А. Карпов, Б. Кондратьев и другие биографы, Николай Полевой продолжал заниматься изучением и популяризацией русской истории. Ему удалось опубликовать несколько своих крупных исторических трудов, в том числе «Русская история для первоначального чтения» в четырех томах (1835-1841), «Историю Петра Великого» в четырех томах (1842) «Жизнь князя италийского, графа Суворова-Рымникского» (1843), «Повесть о великой битве Бородинской» (1844), «Русские полководцы» (1845), «Столетие России с 1745 до 1845 года» в двух частях (1815-1846) и незаконченную «Историю Наполеона» в пяти томах (1844-1846).
Все эти произведения Николая Алексеевича Полевого удостоились большого внимания как со стороны читающей публики, так и со стороны критиков. А нам остается лишь констатировать, что над «Столетием России…», как видим, он начал работать еще в Курске, продолжил работу в Москве и закончил в Петербурге.
К этому также необходимо добавить, что в 1843 году в Петербурге он издает книгу «Повести Ивана Гудошника», в которую включает «Повесть о Симеоне, Суздальском князе», «Повесть о Буслае Новгородце», «Пир Святослава Игоревича» и «Старинную сказку о судье Шемяке с новыми присказками». Если первые три повести относятся к привычному для творчества Николая Полевого жанру исторической художественной прозы, то «Сказка о судье Шемяке» написана в жанре сатиры и фантастики, не свойственном автору, но успешно применяемом другими русскими писателями.
Анализируя данное произведение, Б. Кондратьев отмечает: «Неповторимый колорит придает «Сказке» речевая манера повествователя: нарочито многословная, витиеватая. Автор как бы поддразнивает читателя, которому не терпится добраться до сути рассказа… Веселая и задорная, блещущая юмором сказка Полевого не лишена серьезности. Из разброшенных по всему повествованию подробностей деревенского быта, из отдельных реплик героев постепенно складывается образ русского крестьянина: мудрого, рассудительного, с хитринкой и чувством юмора, хотя, пожалуй, слегка идеализированного».
Подводя итог деятельности Полевого за данный период, А. Усов отмечал: «До конца своих дней оставаясь верным романтическим идеалам, Полевой всегда противостоял реализму в литературе – он не принял комедию Гоголя «Ревизор», «Героя нашего времени» Лермонтова и поздние стихи Пушкина, часто полемизировал с Белинским. Подобная позиция Полевого привела к полному разрыву автора с реалистами в начале 1840-х годов».
Стоит также заметить, что в это время Екатерина Алексеевна Авдеева (Полевая) при моральной поддержке братьев-писателей Николая и Ксенофонта и финансовой поддержке зятя-профессора Михаила Петровича Розберга издала «Отрывки моих воспоминаний» (1840), «Записки о старом и новом русском быте» (1842), «Записки для городских и сельских хозяек» (1842) и «Русские сказки для детей…» (1844). Позже из-под ее пера выйдут «Воспоминания об Иркутске» (1848), «Русский песенник» (1848), «Экономический лексикон…» (1848) и «Полная хозяйственная книга» (1851).
В январе 1846 года жестко критикуемый В.Г. Белинским за ренегатство, Николай Алексеевич решился на полный разрыв с Булгариным и начал (по договору с А.А. Краевским), редактировать либеральную «Литературную газету». Однако в данном начинании не преуспел…
Титаническая литературная деятельность, конфликт с собственной совестью, едкая критика бывшего друга и соратника В.Г. Белинского, нависающие домокловым мечом долги и нескончаемые требования кредиторов, унизительное нищенское состояние семьи, когда приходилось закладывать в ломбард семейные ценности, окончательно подорвали здоровье Николая Алексеевича. Он часто болел. А 3 февраля 1846 года он тяжело заболел так, что не мог ни думать, ни писать, ни читать, о чем сам сообщил в письме от 8 февраля брату Ксенофонту. По всей видимости, это самое последнее письмо писателя, в котором он, кстати, просит Ксенофонта передать привет брату Евсею. И 22 февраля Николая Полевого уже не стало.
Как отмечает в монографии О.А. Горощекова, «свидетелем похорон Н.А. Полевого был И.В. Лохвицкий, который сообщал, что известного писателя, журналиста, издателя похоронили в обычном домашнем халате, в дрогах без верха, на совершенно исхудалых лошадях, ребра которых просвечивались сквозь дырявые покрывала. Но проститься с талантливым русским писателем пришло столько народу, что ограда церкви при отпевании покойного была переполнена».
К этому стоит присовокупить пару фраз Б. Кондратьева о друзьях, принимавших участие в похоронах Полевого. Он пишет: «Согласно завещанию, писателя хоронили в простом крашеном гробу, который до самого кладбища несли на руках друзья. Рассказывают, что, когда Булгарин также хотел взяться за ручку гроба, кто-то, кажется, актер Каратыгин, язвительно заметил: «Уж ты его довольно поносил при жизни». Впрочем, тут же Кондратьев спешит с оговоркой: возможно, мол, это литературная байка…
Впоследствии на могиле Николая Алексеевича Полевого был поставлен памятник, который существует до сих пор на литературных мостках Волкова кладбища в Петербурге. По-видимому, памятник был возведен ближайшими родственниками, возможно, его братьями-купцами.
Как отмечают биографы, вскоре после смерти и похорон Полевого, в 1846 году Виссарион Григорьевич Белинский опубликует статью «Николай Алексеевич Полевой», в которой «объективно и с величайшим благородством» скажет: «Заслуги Полевого так велики, что при мысли о них, нет ни охоты, ни силы распространяться о его ошибках… Три историка, нисколько не бывшие поэтами, имели сильное влияние на русскую поэзию и вообще русскую изящную литературу, в три различные эпохи её исторического существования. Это были – Ломоносов, Карамзин и Полевой...» Лучшей оценки заслугам Николая Алексеевича, пожалуй, уже не дать!.. А еще В.Г. Белинский о нем сказал: «Полевой еще ждет и, может быть, не скоро дождется истинной оценки, но он дождется ее, и имя его навсегда останется в истории русской литературы и в признательной памяти общества». Эти слова великого русского критика, на мой взгляд, являются завещанием потомкам. А вот о том, как потомки исполняют это завещание и свой долг – в следующей, заключительной главе.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Как известно, Ксенофонт Алексеевич, возложив на себя обязанности по надзору за семьей Николая Алексеевича, погасил его долги перед кредиторами. Позже, в начале 60-х годов, принялся за биографию любимого брата, написав «Записки о Н. Полевом», которые опубликовать при жизни ему не удалось. (Умер в 1867). Они увидели свет лишь в 1888 году, будучи опубликованными в Петербурге сыном самого Николая Алексеевича – Петром Николаевичем Полевым. Так одним из первых Ксенофонт Алексеевич приступил к исполнению завещания Белинского потомкам. Впрочем, еще до появления «Записок» Ксенофонта в 1849 году вышли «Очерки жизни Н. Полевого» И.З. Крылова, а чуть позже и «Очерки Гоголевского периода» Н. Чернышевского. В 1975 году С. Ставрин напечатал исследовательскую работу «Н.А. Полевой и «Московский телеграф».
После же «Записок» в 1894 году вышла работа В. Боцяновского «Н.А. Полевой как драматург», в 1896 увидела свет статья А.К. Бороздина «Журналист двадцатых годов». Затем в 1898 году последовал труд И. Иванова «История русской критики». В ней большое внимание уделялось деятельности Николая Алексеевича как литературного критика.
В первой половине ХХ века о жизни и творческой деятельности Н.А. Полевого писали Козмин Н.К., А.В. Мизнер, Берлин П.А., Коган П.С., Бернштейн Д.И., А.А. Усов, В.А. Салинка, Р.П. Дмитриева, Владиславлев и другие.
Во второй половине ХХ века наиболее яркие работы о жизни и деятельности Н. Полевого написаны В.Н. Орловым, Б.С. Кондратьевым, А.А. Карповым, А.С. Куриловым, А.Е. Шикло и другими.
В новом тысячелетии, как отмечалось выше, вышла добротная монография О.А. Горощековой, из которой мы узнаем не только о потомках рода Полевых, но и о создании Культурного центра имени Н.А. Полевого в Иркутске. В 2012 году в Курске напечатана книга сказок Е.А. Авдеевой-Полевой, а в Москве ИМЛИ РАН издана книга «Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого», в которой научные работы современных авторов, в том числе И.В. Попова, Г.Ю. Кирпенко, К. А. Смолиной, Г.А. Давыдова, И.П. Щеблыкина, Г.А. Морозовой. О.О. Миловидовой, М.Г. Степановой В.И. Сахарова , Г.Г. Елизаветиной и других.
Особо стоит отметить, что от столичных коллег в освещении жизни и творчества Н.А. Полевого не отставали курские исследователи. Так краевед, писатель и общественный деятель Николай Иванович Златоверховников в 1915 году во 2-м выпуске «Трудов Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии» (КГУАК) опубликовал статью «Краткий обзор некоторых сохранившихся в Курской губернии письменных и вещественных памятников Отечественной войны 1812 года». В ней рассказал о курском периоде жизни Н.А. Полевого.
В 1946 году профессор ЛГУ В.Е. Евгеньев-Максимов в соавторстве с В.Г. Березиной в Курске и Иркутске издал книгу «Николай Алексеевич Полевой. Очерки жизни и деятельности». В книге довольно подробно описываются разные периоды жизни и творчества писателя, но ничего не сообщается о его матери, жене, детях.
В 1946 году журналист Файт В. в главной областной газете «Курская правда» опубликовал большую (на половину страницы) статью «Н.А. Полевой». В статье большое внимание уделено курскому периоду жизни талантливого журналиста, издателя и писателя.
Во второй половине ХХ века о Николае Полевом публиковали свои работы краеведы и ученые И.М. Тойбин, Л.А. Медведская, И.З. Баскевич, О.П. Запорожская, Ю.А. Бугров, В.Б. Степанов, Ф.Е. Панов и другие.
В новом тысячелетии в газете «Курск» прошли статьи М. Коневой «Курское купечество: от торговли до журналистики» (2012) и О. Качмарского «Гениальный самоучка» (2015).
Следовательно, имя земляка курян Н.А. Полевого – предпринимателя, издателя, журналиста, публициста, литературного критика и предшественника в этом Белинского, историка, философа, ученого (в Советском энциклопедическом словаре назван членом-корреспондентом Петербургской АН), писателя-романиста, драматурга – не забыто. Оно нашло отражение в книгах о Курском крае и его культуре. Оно также вошло в краеведческий словарь справочник «Курск», изданный в 1997 году, и в Большую Курскую энциклопедию» (2008). К сожалению, в них допущена досадная опечатка: время пребывания Николая Полевого в Курске ограничено периодом с 1818 по 1820 год, что никак не соответствует действительности. Но будем великодушны и простим издателям этот казус… Главное – память жива!
Несмотря на то, что, как констатирует большинство современных исследователей, интерес к художественным произведениям Н.А. Полевого в ХХ веке по сравнению с XIX несколько угас, куряне помнят и любят своего земляка. Его книги можно найти во всех библиотеках города Курска и области. Немало их и в частных библиотеках. А при создании Литературного музея (2009 год) в одном из залов имеется экспозиция, посвященная его жизни и творчеству, а также творчеству Авдеевой-Полевой Екатерине Алексеевне и Ксенофонту Алексеевичу Полевому.
Все это так, и неплохо бы было окончить данную работу на мажорной ноте, но жизнь показывает, что всему нашему обществу предстоит немало сделать, чтобы имя Николая Полевого поднять на еще большую высоту. Ведь до настоящего времени не издано собрание его сочинений, а пора бы этим озаботиться и писательскому сообществу, и журналистскому, и научному. Давно пора. А властям Курска стоило бы подумать об увековечении его памяти в названии улицы города или площади, об установке памятника. Ведь все начиналось в Курске!..