Ноябрь 1942 года выдался холодным и трагичным. Мир, окутанный войной, уменьшился в своих размерах. Перестали существовать огромные океаны и отдельные континенты, люди стали просто жителями Земли, над которыми нависло зло. Мы жили в едином времени и пространстве. Вторая мировая приобрела свой грандиозный размах, когда Германия напала на Советский союз и два исполина столкнулись в жестокой схватке. Мир замер, но продолжал жить. Военное время для всех. Каждый жил мировыми событиями, вестями с полей, и собственными радостями и трагедиями.
Вынырнув из Великой Депрессии, страна вступила в Мировую войну. И это не прошло незаметно.
Я знала, как и все, что это касается и нас, и мы не можем просто так сидеть сложа руки. В кармане моего пальто лежало письмо о гибели брата, погибшего во время боевого вылета. Когда он ушел на войну, Европа, СССР и сама война стали ко мне ближе. Мне казалось, что я могу дотронуться до всех тех стран рукой. Война же прошла в мой дом и уселась за стол, а спустя несколько месяцев выложила на стол трагическое письмо.
Это был его долг, и долг Америки помогать союзникам в борьбе с фашизмом. Я понимала это и приняла этот долг, не могла принять только то, что погиб именно мой брат.
Кусочек войны, частичка охваченной войной Европы и России лежала в моем кармане, так что я не смела засунуть туда руку. Я не хотела к ней прикасаться, боясь, что наспех заглушенные чувства обретут новую силу и утащат меня за собой туда, откуда явилось это письмо.
На Нью-йоркском вокзале, где я стояла в ожидании своего поезда, людские потоки не иссякали, они лились в двери и из дверей, выходили к платформе и заходили обратно. Здесь в постоянной суматохе, сопровождаемой объявлениями поездов во все направления, мне было легче сохранить самообладание и решительность. В вокзальной толкотне и гомоне мне удалось немного отдалиться от войны и оттого, что она принесла.
На вокзале я провела полчаса. Стоя у стены, я слушала голос объявлений, поглядывала на циферблат больших вокзальных часов, и наблюдала за людьми.
Звонок сестры застал меня врасплох и заставил тут же принять решение и приехать на вокзал. Агнесс никогда не звонила поздно вечером, считая это дурным тоном. Мое тело тут же охватило холодом предчувствия чего-то ужасного, и Агнесс тут же сообщила, что ее муж погиб. Потом она заплакала и сделала то, что никогда не делала до и не сделает после – рассказала обо всех трудностях и невзгодах свалившихся на нее.
Ответив, что я что-нибудь придумаю, а сейчас срочно выезжаю к ней, я собралась и приехала на вокзал.
На самом деле я не знала, что делать и пока что ничего не придумала. Единственное, что у меня было это внезапно появившаяся решительность вытащить сестру и ее детей с забытой богом фермы.
Они остались одни в большом фермерском доме посреди бескрайних полей в пяти милях от цивилизации. У Агнесс почти не осталось денег, запасы еды тоже были на исходе, а после вести о гибели мужа ее покинули силы и решимость, все идеи и планы потеряли смысл. Она пребывала в тихом отчаянии, том, что не дает возможности даже разозлиться. У нее остались только я и дети. И я велела ей ждать меня, мне удалось ей внушить, что я много чего могу, а именно – спасти их, вытащить из состояния беспросветности.
Все, что я могла это привести их в Нью-Йорк и поселить у себя, в своей квартире в нижней части Манхеттена. Что делать потом, я не знала.
Время ползло, никуда не спеша, а я все ждала свой поезд. Рядом со мной, помимо моей, стояла еще одна сумка, на которую от скуки я начала поглядывать и гадать, кто мог оставить ее здесь и как скоро придет. Я не могла знать, чья она, возможно, она стояла здесь задолго до того, как я подошла. Сначала я не обратила на нее внимания, а вот теперь вырываясь из плена собственных мыслей, рассматривала бесхозную сумку, подсчитав, что за ней вот уже сорок минут (а может и больше?) никто не идет.
Сама не зная почему, я встала ближе к ней и стала снова наблюдать за людьми, прокручивая в очередной раз свой нехитрый план по спасению сестры, который мне по мере обдумывания казался все более провальным. То, что поначалу мне казалось простым, вдруг обрело совершенно другие свойства и обросло мелкими недостатками и проблемами, которые способны свести все усилия и старания к нулю. И я снова перевела взгляд на сумку, но уже смотрела на нее как на вещь способную многое изменить.
Внезапно я ощутила постыдный порыв украсть ее. И как я не старалась заглушить эту мысль, она меня не отпускала. Я не знала, что в этой сумке, но она мне стала нужна. Решимость вперемежку с отчаянием заглушила здравый смысл. Я думала о том, что мне нужно сделать что-то для Агнесс, что-то существенное, значимое.
В этот момент объявили мой поезд. И я, подхватив обе сумки, пошла на перрон.
В поезде, терзаясь угрызениями совести о том, что я стала воровкой, оставила кого-то без одежды в столь тяжелое время, хотела пойти к проводнику, отдать сумку и рассказать ему все. Но не сделала этого.
Я боялась. К тому же в голове звучал плачь сестры и другая, неведомая до этой минуты часть меня приказывала успокоится и сделать все, чтобы помочь Агнесс. Сумка с вещами – всего лишь сумка. Ее мог украсть кто-то другой. И я смирилась со своим поступком.
Мое идеальное воспитание дало трещину и потеряло смысл, моя честная и порядочная семья будто отступила от меня на шаг. Я ничего не доказывала и не опровергала. Я совершила поступок, требующий осуждения.
В купе я была не одна. Напротив меня, укутавшись в пальто, спала пожилая женщина. Мне не спалось. Я не представляла, как теперь смогу заснуть, как ни в чем не бывало.
Скрытая полумраком от мира и себя самой, я все же решила наконец-то заглянуть в присвоенную сумку. Осторожно открыв замок, я склонилась над ней, силясь разглядеть ее содержимое. Я осторожно перебирала вещи, пытаясь на ощупь угадать что это. Отодвинув пару рубашек и свитер, я просунула руку глубже, и у меня замерло сердце. Я перебирала пальцами денежные купюры, чувствовала их хрусткую шероховатую поверхность, и их было много.
Я почувствовала себя еще хуже, ко всем моим чувствам добавился страх. То, что я заглушила, снова вырвалось наружу и тесно переплелось со страхом. Деньги, несомненно, будут искать. Это то, что ищут всегда и везде. Возможно, по моему следу уже идут, и на следующей станции в купе войдет полицейский и попросит меня сойти.
Но почему эта сумка стояла без присмотра? Кто ее оставил и почему? А вдруг с тем человеком что-то случилось?
Тем не менее, думая об этом, я продолжала перебирать рукой деньги, гадая, сколько их там. И снова вспомнила сестру, понимая, что еду к ней не с пустыми словами. Быть может, у меня есть шанс открыть для них новую жизнь. Желание подарить сестре и племянникам новую, более лучшую, жизнь, вновь заглушили и страх и совесть.
Уверенно и быстро я шла к проселочной дороге и полю. Меня переполняло любопытство и та решимость и смелость, которая бывает у людей с деньгами. Свернув на тропинку через поле, я поставила сумки на ломкую от инея траву и открыла украденную. Выбросив из нее рубашки и кофту, я увидела пачки новеньких купюр. Их было много, и я бросилась пересчитывать их, меня остановил резкий порыв холодного ветра. И я сложила все вещи обратно. Подумала о том, что смогу купить сестре жилье недалеко от себя. И еще о том, что эти деньги кто-то у кого-то украл. И вот я сама стала воровкой.
Я встала, и, подхватив сумки, пошла к дому сестры, который белел вдалеке бездушной громадой. Я не хотела сейчас думать о происхождении денег и о том, как получилось, так что эта сумка была брошена на вокзале. Сейчас меня волновал другой вопрос, что я скажу сестре. И я придумала сказать ей о том, что деньги мне одолжил один хороший человек, узнав о том, что случилось с ней и детьми.
Я понимала, что эта «легенда» звучит ужасно глупо и неправдоподобно, что Агнесс мне не поверит, но я не могла рассказать ей правду.
Под моими ногами хрустела мерзлая трава, а холодный ветер дул в лицо, и тот мир, охваченный войной, снова приблизился ко мне. В холодном безмолвии она была ближе, чем бы мне хотелось. Я остановилась, бросив сумки наземь, и осмелилась сунуть руку в карман с письмом. Закрыв глаза, я видела лица брата, Агнесс, газетные статьи плыли передо мной, клочок бумаги жег руку, а я стояла на заиндевелом поле на фоне войны, осознавая, как все изменилось за последние часы.
Мне так хотелось, чтобы война уже закончилась для всех, чтобы мир снова стал нормальным. Я хотела стать прежней вместе с ним.
- Элизабет! – воскликнула сестра, открыв мне двери, и заплакала. И я поняла, что она не ждала меня, она не поверила, что я могу что-то сделать, что я приеду.
Обняв ее, я смотрела через ее плечо на детей несмело выглядывающих из кухни. Они смотрели на нас так, словно не понимали, кто я такая и что происходит. Наконец сообразив, что я их тетя кинулись к нам с криками:
- Тетя Бэсс!
Через секунду четыре маленькие ручки обнимали меня, а я гладила их по волосам и улыбалась. Ричард и Амелия смотрели на меня во все глаза, как на гостью с другой планеты и ждали от меня чуда, о котором знали только они. Я достала из своей сумки хлеб, сыр и конфеты и положила на стол перед детьми.
Агнесс вопросительно посмотрела на меня. Ее взгляд говорил: И это все?
Она ожидала, что раз я приехала с большой земли, то обеспечу их едой и деньгами. Но я приехала с другой целью. Я приехала забрать их с собой в Нью-Йорк. И я рассказала ей об этом.
Агнесс моя старшая сестра и она привыкла быть главной надо мной. Меня она воспринимала как легкомысленную девушку, увлеченную модой за которой нужен глаз да глаз. И она была всевидящим оком, пока не вышла замуж и не уехала из Нью-Йорка.
Я, оставшись в городе, продолжила работу в ателье и была уже не просто швеей, а управляющей. Агнесс не сочла бы мое повышение особым достижением, поэтому я ничего ей не рассказывала.
После ужина, который мы провели в молчании, я показала ей письмо о гибели брата. Агнесс разрыдалась, дети погрузились в скорбное молчание. Я всеми силами не позволяла себя плакать, я гладила сестру по плечу и ждала, когда она успокоится.
- Мы остались одни. Что нам делать? – спросила она. – Наши самые близкие и любимые люди мертвы. И мы тоже погибнем, Бэсс. Мы обречены.
После этих слов Амелия скуксилась, и уже собиралась заплакать, как я прервала столь безрадостный монолог Агнесс. Я сама была готова поверить ей, но было то, о чем она пока не знала.
- Нет, мы не погибнем, никто не погибнет больше в нашей семье. Мы все завтра едем в Нью-Йорк, и это не обсуждается! У меня есть деньги, и я смогу снять вам квартиру, или даже купить. Ты и дети будете жить в большом городе. Агнесс, ты найдешь работу. Если, что, могу устроить в ателье.
- Я не умею шить, - сказала Агнесс.
Она сказала, что не умеет шить. Какое счастье! Она не спросила, откуда у меня деньги, не стала спорить о переезде, а просто сказала что не умеет шить. Агнесс меня удивила и обрадовала.
- Будешь сметывать, это не сложно, - ответила я. – Я помогу устроить детей в школу. Какой они класс?
- Я сама их учила все это время. Ричард может идти в четвертый класс, Амелия во второй.
- Очень хорошо! – улыбнулась я.
Агнесс строго посмотрела на меня и мне пришлось убрать улыбку с лица, в конце концов, у нас траур и веселиться незачем.
Ночью я все же пересчитала деньги, отметив, что смогу купить жилище для сестры, а то, что останется – приберегу. Мужские рубашки и свитер я выложила из сумки и положила в ящик комода. Ни к чему мне возить с собой мужские вещи, а здесь они останутся на долгое время.
Сон ко мне долго не шел, я думала о том, как мы приедем в Нью-Йорк, что мне нужно сделать кучу дел, и, конечно же, проследить, не пишут ли газеты что-нибудь интересное о происшествиях в городе.
Утром мы собирались быстро. Я торопила Агнесс и племянников, ссылаясь на то, что мы не успеем на поезд. Они собирались быстро, четко и молчаливо, а я сидела как на иголках. Агнесс не позволяла мне помогать в сборах.
И вот когда мы собрались выходить, Агнесс села на стул и заплакала.
- Я не должна уходить, мне нужно ждать его. Что если он вернется, а нас нет? Что он подумает про меня? Что я не дождалась его, поверила в то, что он погиб. Бэсс, пойми меня… Это неправильно. Я не могу так поступить.
- Агнесс, я все понимаю. Мы сейчас едем, а для Джо мы оставим записку. Напишем, где ты живешь. Я напишу мой адрес и телефон, напишу также телефон ателье.
Я быстро пробежала по комнатам в поисках листа бумаги и карандаша, вернувшись на кухню, села за стол и быстро начала писать.
- Он найдет тебя, не переживай.
Я не верила, что он жив и вернется. И писала записку с очень странным чувством, почти ощущая призрачное присутствие Джо в комнате.
- Ты все написала? – Агнесс развернула листок к себе, проверяя меня. Убедившись, что все написано понятно и точно, она успокоилась, и мы отправились в путь.
Дом оставался позади нас, теперь уж точно безжизненный и холодный. Агнесс обернулась на него с тоской в глазах.
- Ты сможешь туда вернуться, если пожелаешь. Потом, когда все будет хорошо.
Она посмотрела на меня с укором, будто я сказала что-то неподобающее. И немного помолчав, спросила:
- Фрэнк пишет тебе?
Фрэнк мой друг, который быть может, станет женихом, если с ним и со мной ничего не случится. Он просил меня только об одном не давать никаких обещаний. Мы оба не знали, что будет после войны, не знали, какими людьми мы станем, поэтому и решили не давать клятв и обещаний.
- Да, пишет. Я ему отвечаю.
- Скучаешь?
- Не знаю, я не думала об этом. Наверное, стоит подумать? – я не хотела говорить с ней о Фрэнке, понимая, что она не одобрит нашего решения, она не поймет, как я так могу.
- Это очень странно, Бэсс. Ты его не любишь?
- Люблю, - ответила я. – Но сейчас у нас проблемы посерьезнее, чем моя любовь!
Больше мы не разговаривали. Всю дорогу мы говорили отрывочно и по делу, меня это радовало, и Агнесс тоже. Она погрузилась в свои мысли и выглядела сонной.
Я все еще помнила о том, что у меня в сумке деньги, которые могут искать. Страх вернулся ко мне, как только поезд приблизился к городу. И чтобы унять его, я купила газету, как только мы сошли. Вокзал мы покинули быстро и до моей квартиры доехали на такси.
Дома, наспех разобрав вещи, я раскрыла газету и принялась искать, то, что касалось бы пропавшей сумки. Агнесс удивленно взглянула на меня.
- Бэсс, как так можно? Я думаю, сначала стоит прибраться и приготовить еду.
- Конечно, Агнесс, - ответила я. – Мне очень важно знать….
Я не могла ей ответить конкретно и четко, пусть сама придумает, что для меня важно.
Перед глазами плыли строчки о поражениях и победах советской армии, о продвижении союзников, о переводе промышленных предприятий в военные. Но мне сейчас было не до восхищений мужеством и силой советского народа, не до радости за успехи союзников, я искала хоть что-то о той ночи, когда я села на поезд с чужой сумкой в руках.
На последней странице газеты я нашла то, что искала. Успокоение.
Происшествию была посвящена небольшая статья, его не сочли значимым. Я читала статью и по кусочкам складывала для себя всю картину. Человек, которому принадлежала сумка, был мелким бандитом. И в ту ночь ему удалось сорвать большой куш, что он не смог не отпраздновать. Расслабившись и потеряв контроль, как это бывает когда алкоголь и эйфория заглушают здравый смысл и внимание, оставил сумку с деньгами без присмотра на вокзале, а сам ушел гулять дальше. И видимо не так далеко от вокзала. Там он встретил двух случайных знакомых и рассказал им о своей удаче. Тут он и вспомнил, что оставил сумку на вокзале. Новые знакомые, получив интересную информацию, убили бедолагу за путями. Убийцы были пойманы, они то и рассказали, что, убив мужчину, пошли на вокзал искать одинокую сумку, которой нигде не было. Так как я уже забрала ее и успела выйти на перрон.
Их полиция нашла быстро. Сумку же никак не могли найти, и так как ее никто не видел кроме самого убитого, информацию о ней сочли неподтвержденной. И никто ее не искал.
Никто не искал и меня. Я обрела свободу.
Дочитав статью, я убрала газету в ящик комода, ответив на недоуменный взгляд сестры, что она важна для меня.
Я не стала выстригать статью, чтобы сохранить. Никто не должен узнать о моем преступлении, никто ни о чем не должен догадаться, а вырезанные газетные статьи очень часто могут дать прямой ответ.
Прошла неделя, Агнесс и дети все еще жили у меня. Сестра по-прежнему не задавала вопросов, была собрана и спокойна. Она снова преподавала историю в школе и радовалась тому, что вернулась к любимому делу. Сейчас история создавалась на ее глазах. Я говорила ей, что мы живем в эпоху великих войн и свершений. Нам не слишком повезло, но мы особенные. История проходит перед нами, и мы все видим ее с разных сторон. Мы можем сохранить ее. Запомнить и сохранить.
Агнесс лишь улыбалась моим словам грустной улыбкой.
Через месяц Агнесс с детьми переехали в свой дом, который я им купила на украденные деньги. Теперь мы жили в разных домах, на разных улицах, но достаточно близко, чтобы добираться друг до друга пешком. Сестра снова не задала ни единого вопроса о деньгах, только стала выглядеть более подтянутой и строгой. Она словно не доверяла мне.
После того, как Агнесс устроилась в своей новой квартире, она пригласила меня на праздничный обед в честь того, что жизнь наладилась. Мы весь вечер смеялись, разговаривали и были так легки и беззаботны в эти минуты, что мы хотелось, чтобы они длились вечно. Сестра будто оттаяла и сбросила свою броню строгости, и я представляла, что так будет всегда. Мы будем часто ходить друг к другу в гости, мы будем выезжать на пикники, гулять в парке, и все будет так же легко как сейчас. Я предвкушала новое создание нашей семьи. Я хотела счастья и для нее и для себя.
Когда дети ушли спать, а я собралась домой, Агнесс проводила меня до двери и ее лицо больше не озаряла улыбка, она снова стала сдержанной и серьезной. Она внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:
- Элизабет, я благодарна тебе за все. Ты все же должна знать, я сделала это только ради детей. Только ради них я иду на такое.
Я замерла и неловко кивнула ей в ответ. Все, что я себе придумала, испарилось. Агнесс не задавала вопросов, но она дала понять, что считает «внезапные деньги Бэсс» заработанными не на пошиве блузок и платьев. Мне не хотелось ничего у нее спрашивать, а думать о том, кем она меня считает, было мерзко.
Возможно, в этот момент мы обе заблуждались, думая совсем не то, о чем подозревали, но мы обе не знали об этом. Мы могли либо молчать, либо начать обвинять друг друга. Победило молчание, а может самосохранение. Нам обеим нужен был родной человек поблизости.
Мы созванивались не так уж часто, а собирались вместе только по праздникам. У каждой из нас была своя маленькая жизнь. Я продолжала читать газеты, писать письма Фрэнку, и все ждала, когда война закончится, когда же снова настанет мир. Еще я перечитывала ту газету, со статьей спасающей меня.
Я нашла место, где был похоронен тот человек, его звали Уоррен Гетц. Я долго не решалась произнести его имя, избегала его на бумаге, будто он может узнать меня. И вот я решила завести себе новую и необычную традицию – время от времени приносить цветы на его могилу. Раз в год, в день, когда я нашла эту сумку, в день его смерти и начала моей новой жизни.
В мире шла война, война шла в моей душе с самой собой. Радовало меня то, что я создавала красоту. Я всегда любила красоту и стиль, и я шила одежду в маленьком ателье для всех женщин. Чтобы не происходило вокруг, женщине нужно красивое платье, чтобы почувствовать себя живой. И я посвятила этому жизнь. За работой я избавлялась от тяжелых мыслей, они переставали меня тревожить и разъедать. Я снова была той Бэсс до воровства. Я была такой в глазах окружающих, тех, кто ничего не знал. Агнесс снова стала меня видеть такой, но все же она закрылась от меня, отступила на шаг.
После войны я вышла замуж за Фрэнка и открыла свое собственное ателье. Моя жизнь стала мечтой, которая исполнилась. У меня появилось все: семья, двое детей и любимое дело. И все же я помнила, благодаря каким обстоятельствам был заложен первый камень в фундамент моего успеха.
Агнесс жила одна с детьми, она хранила верность погибшему мужу. Чем вызывала у меня восхищение.
Однажды она попросила нас с Фрэнком заняться продажей дома и фермы. И мы поехали туда, разобрать вещи и расчистить комнаты. Мы приехали, чтобы сжечь старые вещи. Дом, лишенный своего привычного интерьера, не наполненный вещами выглядел большим и опустошенным, словно человек в момент отчаяния. Скорбное молчание дома нарушали только голоса детей, которые бегали по лестнице и коридору, с хохотом выбегали из дверей во внутренний двор и спешили оббежать вокруг, чтобы снова вбежать в парадные двери, пронестись по холлу и выбежать в сад. Их неуемная энергия резко контрастировала с печалью дома. В большом костре сгорали газеты, одежда и тюфяки, испорченная временем и влажностью мебель. Вещи Уоррена Гетца, которые я спрятала в комоде, лично мной были отправлены на сожжение. Я смотрела, как огонь уничтожает все, что являлось частью повседневной и привычной жизни, и как он поглощает частичку моей тайны. Внезапно мне захотелось рассказать о том, как я украла сумку с деньгами на Нью-йоркском вокзале, как потом купила на них квартиру для Агнесс, а остатки вложила в свой бизнес. Слова душили меня, те, старые чувства ожили от света пламени, и мне отчаянно хотелось заплакать и все рассказать.
Я не сделала этого. Моя тайна только моя. И она не могла быть разделена с другим, даже с самым близким и любимым человеком. Да, я боялась, что он сочтет меня лгунье и воровкой, что он не поймет меня, и вся его любовь ко мне испарится. А может, и нет. Вдруг я ошибаюсь? Но мне не хотелось этого проверять. Моя позорная тайна не стоит так дорого.
Двадцатый век – время богатое событиями. И мои лучшие годы пришлись на него. Я наблюдала, как появляются и разваливаются государства, сменяются правители и политические режимы. Холодная война, гонка вооружений и ядерная угроза существовали бок о бок с шедеврами кино, музыки, литературы и моды. Мир – прекрасный и ужасный одновременно поглощал все. Он давал то, что от него хотели. Время свершений, восхождений и падений. Чего было больше сказать трудно, и не благодарное дело подводить такие счета.
И во всем этом калейдоскопе для меня самым главным стала моя семья. Несмотря ни на что мы жили. Карта мира может перекраиваться множество раз, правители тоже не вечны, а ты в своей семье будешь жить веками. Ты пройдешь дальше по времени, чем все те, кто думает, что распоряжается жизнью. С этими мыслями я прожила жизнь, с ними и взирала на то, что происходило вокруг. Я научилась брать от жизни самое лучшее и наслаждаться каждым моментом.
Моя жизнь шла, я старела, радовалась за детей, любовалась внуками. Завтра будет первый день рождения моей правнучки. Жизнь не стоит на месте, она бурлит, кипит, удивляет и разочаровывает. И я прожила ее достойно.
И раз в год я достаю газету, ноябрьский номер «Таймс», ставший для меня особенным, и перечитываю его. Иду на кладбище на могилу человека, благодаря которому спасла сестру и себя, когда мир был охвачен войной.
Я говорю ему «Спасибо!»
Мой грех, мое преступление стало его случайной добродетелью.
Я знаю, что все тайное становится явным. Так говорят. Моя тайна уйдет вместе со мной. У того преступления, произошедшего холодной ноябрьской ночью 1942 года, не будет внезапного продолжения и дополнительных подробностей. Эта маленькая, но громкая история убийства, кражи, спасения и исполнения мечты одной девушки навсегда затеряется среди великих исторических событий, сотрется в пыль под тяжестью времени, никогда не войдет в историю и не прогремит даже на один из кварталов Нью-Йорка.
И наступит год, когда никто не придет сказать благодарность за случайную добродетель, которая показала мне всю неоднозначность этого мира.