Жил был Бетон. Он был одиноким, как пенопласт, забредший под стеклянную кровать. Сердечная неистовая мышца еле сокращалась от пустоты темных лабиринтов черно-белой киноленты. Его заблудившаяся душа ночевала на чердаках ртутных далей. Однажды, бетон увидел сквозь туманные окуляры чернильную Стрекозу. Его засохшие корни предательски выдавали оттаявшие ресницы. Едкий вчерашний дождь омывал его боль, все еще приросшую к пергаменту судьбы. Капли чернил с крыльев ее, дуновением розовой ленты, постепенно впитывались в толстую кожу Бетона. Центр мраморный горы в нем начал смещаться от сотрясений, ударов и раскатов пульсара. Глубина зрачка Стрекозы погружала его в могилу изогнутой радуги. Она, вознося его ввысь, покрывала кипящими поцелуями пространство его звездной пыли. Он не испытывал ранее более чутких гранул безмятежности, так как коралловый иней цепью окутывал всю его непроглядную тропу. Стрекоза влила в него все свое бытие, переплетаясь на вечность с позеленевшими его корнями. Ультразвуком доносилось до него разрывающий на куски мегаполис недоверия к ней, но и в тоже время забыть молоко млечного пути с ней он был не в силах. Стрекоза боялась, что больше не сможет с ним пронестись над крышами ласковых облаков, закат из слез поселился в ее душе. Устав от металлических качелей, она взяла его лепесток, все еще не увядший, и уложила в колыбель, одарив нежным взором мечты. Бетон осознал всю простоту числа Пи, в его глазах застыло цунами, он понял, как долго жил в бездне созвездий. Да, - ответил он. Навсегда, - ответила она.
Часть 2
Укачиваясь на зефирных волнах волшебства, превозносящих ее на вершину кратеров Луны, она видела лишь его дымчатую душу. Заряды и вспышки изумрудных сумерек манили ее сквозь стеклянный лабиринт бесконечности. Тепло ее глаз освещало мириады галактик, стремящихся в ядро вакуума. Кидая взор в пропасть прошлого, она видела лишь черно-белую пленку несбывшихся, лазурных снов. Боль скользила невидимыми следами по бледной коже. Песочные часы остановили свой взор на могильной яме, капли яда катились по щекам. Уставшие веки качелей не могли закружиться в аттракционе, наступила пустота. Слушая тишину, не видя перед собой колосков пшеницы, она молила только о том, чтобы коса срубила стебельки, покрытые росой. Свет фонаря давно погас, песчаная буря оковала тонкие пальцы. Мертвые губы что-то шептали на ушко дремлющей кошке, но пыльное окно так и смотрело в зеркало. То, что она дарила ему, было ярче и сильнее мощи квазара, играющего на рельсах истины. Слушая шорох ветра, одиночество обнимало ее первым поцелуем. Рассвет башенных кранов обжег подземелье ее глаз. С силой бумеранга она умчалась прочь на вершину просветления. Сожжены дневники памяти, бетон слишком хрупкий. Нет конца, есть начало, есть истина.