1.
Ветер хлестал ледяной крупой по лицам переселенцев. Обоз из двух розвальней: одни со скарбом, а другие с хозяевами и детьми двигался медленно и неуверенно. Да и в чем можно быть уверенным людям, которые сорвались с насиженных родных мест, оставили всё родное и близкое сердцу своему, чтобы сохранить то немногое, что ещё оставалось у них – своих детей.
Татьяна долго уговаривала Павла, который никак не мог понять, зачем им с малыми детьми, зимой, без каких-нибудь необходимых запасов на жизнь, отправляться к едва знакомому дальнему родственнику на заброшенный в степи хутор.
Павел также не мог до сих пор понять, хотя уже двоих детей нажил с Татьяной, зачем он понадобился хозяйской племяннице, вдовый работник, хотя и порядочный, смирный, непьющий, работящий.
А Татьяна, прижимая к себе сразу двоих и маленькую Полинку и грудного Ванечку, только и думала о том, что не было ничего на свете, чего бы она ни сделала для Павла и детей, чтобы их уберечь от голода, а ещё пуще, от людской ненависти и злобы, обрушившихся на них.
Родителей своих она не помнила, только по рассказам дяди Максима Штерца, приютившего сироту, она знала, как сложилась в любовь их непростая и обыкновенная жизнь небогатых, но образованных баронов, осевших в России ещё при Петре первом. Штерцы не часто собирались в своём родовом гнезде, Елшанке, но свято хранили традиции своей многочисленной, дружной семьи, хоть и жили-служили в разных городах России и зарубежья.
Пока были живы дед с бабкой, Татьяну не трогали многочисленные родственники, хотя и не приветствовали её брак с простолюдином и наёмным работником, овдовевшим и имевшим трех дочерей от такой же, как она бедной учительницы Марфы Филаретовны.
Когда Татьяна пригляделась к Павлу, он был ещё женат, исправно нёс службу в имении Штерцев. А служба его состояла в том, чтобы приглядывать за барчуками, чтобы местная детвора не обижала, да сами барчуки, чтобы знали по жизни, что есть на свете бедные и богатые, занимались бы не баловством, а постигали тонкости натурального хозяйства деревенского имения.
Не то, чтобы хозяева не могли нанять гувернёра, а были по глубокому убеждению сильно обрусевшие и уважающие трудовых людей, так и воспитывали своих отпрысков.
Татьяна пробовала расспросить дядьку Максима про отца и мать, когда ещё была незамужней девушкой, но он ничего не сообщил ей, кроме того, что о них не надо никого расспрашивать, для её же блага.
Девочкой Татьяна росла вместе с хозяйскими детьми и внуками, которых было всего в доме одиннадцать человек. Умела не только читать, писать, музицировать немудреные пьески, но также умела доить коров, ткать, вязать, готовить и стирать для себя. Одним словом, не обижали её, хотя и не скрывали, что приютил её дядька Максим из жалости и любви к старшему брату.
В школу Татьяна ходила свою, которую дед её сам и открыл лет пятнадцать до её рождения и обучал в ней грамоте детей всех сословий, лишь бы хотели учиться.
По осени сам же дед и ходил по селу на берегу живописного пруда, заходил в каждый дом и уговаривал неграмотных родителей послать детей в школу.
- Ну как ты не понимаешь, Афанасий, ведь им в большую жизнь надо выходить, а куда же они выйдут без грамоты?
На что Афанасий, которому и сорока ещё не было, а детей «семеро по лавкам», резонно отвечал, не задумываясь.
- А кто же мне в поле пособлять буде? И для чего я их кормил, поил десять годов?
Но учитель и основатель школы, Татьянин дед не сдавался.
- Ну, вот посмотри, Афанасий, у Петра Сандебы дочка выучилась, теперь работу нашла у хороших людей. Сама себе на хлеб зарабатывает да ещё родителям денег даёт, младших поднимать. Не всё же твоей семье в навозе возиться да бедствовать; дети то у тебя талантливые. Один Илюшка, чего стоит, как на гармони наяривает, а ты его в упряжку, как мерина, не годится так не любить своих детей.
Тут уж не выдерживает супруга Афанасия, хоть и не положено ей было вступать в мужской разговор.
- И правда, Афанасий Ильич, уважительно обращается к мужу Серафима, подумай отпустить Илюшку в школу, а я уж тебе в поле побольше подсоблю…
- Куда уж от тебя помощь, возражает муж, - снова вон на сносях, об детях бы лучше думала…
- Вот я и думаю об детях, они мне до смерти дети, и большие и маленькие…
Тут уж учитель видит, что лишний при разговоре супругов и начинает прощаться, а Афанасий, вместо «до свиданья» нехотя буркнул.
- Подумаем мы…
Значит не раз ещё дед заходил в каждый дом и наполнял свою школу учениками. Хотя бы на зиму, когда полевые работы в деревне уменьшались.
Это всё осталось в прошлом и в воспоминаниях у Татьяны, а теперь она думала совсем о другом: как-то встретит её с семьёй двоюродный брат, у которого самого пятеро ртов. Да жена не совсем здоровая.
Жена двоюродного брата Ивана Аполинария была женщиной видной, из зажиточного сословия, хотя и рано потерявшая родителей. Воспитывалась бездетной тёткой вместе с братом. Как подросли до выданья, так разделила им тётка дом поровну, не обидела каждого, хоть и не кровного дитя.
Дом их стоял на деревне особняком, подальше от околицы, вот и звали их хуторскими. Многие им завидовали, недолюбливали, как и всех, кто богаче. Дом вот у них железом крытый, хоть и не купцы, а крестьяне вроде. Да и фамилия Богачевы видать издавна к ним пристала. Так вот и жили на отшибе, трудились на земле своей семьёй без наёмных работников.
Всё бы и ничего, так с годами стала Аполинария заговариваться, не понимал иногда её Иван, да не обращал на это внимания, думал, устала супружница на заботах о доме и о детях.
- Поля, - бывало, скажет Иван, - ты бы отдохнула немного, прилегла, до свету уж топчешься по хозяйству…
- Не тебе бы забота…, грубо ответит жена. Ивану и невдомёк, что нездорова она уже. И к детям стала неласкова. Не обнимет, не приласкает, как прежде, даже младшеньких.
Только по осени, когда хмурые дождливые дни перевели большинство работы в дом да на гумно, стал муж примечать, что жена отстраняется от семьи, хоть и готовит по-прежнему, но за домом следить перестала. Часто задумается и стоит у окна неприкаяная, никого не слышит и не видит.
А к весне и вовсе Аполинария перестала узнавать родственников. Особенно не любила родных Ивана. Бывало, сидят за столом, вроде приветила и к столу пригласила, а тут вдруг: ни с того ни с сего схватит ухват и начнёт разгонять гостей; а вместе с гостями и детей своих из дому выгонит.
Теперь на просьбы Татьяны временно приютить её с детьми и мужем Иван не сразу, но дал согласие. Про жену свою только сказал, что и ей помощь будет от Татьяны, а муж сестры Павел по хозяйству станет помогать. Дальше Татьяна с Павлом надеялись получить от властей два надела земли, которую объявили переселенческой. Сам Иван с семьёй такую землю получил, когда хутора стали нарезать; три сыночка ему с женой помогли тогда.
К этому времени в семье Татьяны тоже два мужика стало: хозяин, да годовалый Ванечка. На девиц землю не давали, поэтому берегли сыночка, как кормильца, баловали.
Шестьдесят вёрст от усадьбы до хутора, где жил брат Иван Богачев путь не такой длинный, да если тёплым днём ехать. А зимой, по плохой дороге, да в розвальнях с детьми малыми казался нескончаемым. Пришлось заночевать в попутной деревне, как только стало смеркаться.
В почтовой избе места не нашлось, попросились на постой в крестьянскую избу. Хозяин запросил не дорого, да и места было в избе слишком мало, на лавке вдоль длинного стола. Сами хозяева спали за занавеской, на кровати, а все дети их на печи, то и дело выглядывали, посмотреть на проезжих. Сколько их там, Татьяна не смогла сосчитать, только заметила, что за русской печью, под цветным пологом ещё кряхтела, переворачиваясь с боку на бок, старуха. Изба была протоплена и ещё не успела остыть; зимой темнеет рано, дни короткие, спать ложатся в деревне рано, а встают затемно, скотину прибирать, да печи топить.
Пока Павел убирал лошадей, задавал корма да накрывал попонами, чтобы тоже отдохнули, Татьяна расстелила тулупы, усадила детей и собрала нехитрый ужин из своей провизии. Хозяйка только кипятку достала из печи.
- Сами бедствуем, не обессудь, милая…
- Поленька, кушай доченька, - приговаривала Татьяна, подавая дочке хлеб да варёное яичко, - а потом молочка тебе ещё дам, как погреется, и Ванечке тоже молочка с хлебушком.
С Павлом Татьяна поделила шматок сала с хлебом, да по кружке кипятку с холода. С тем и улеглись почивать.
- В тесноте, да не в обиде, - перекрестила детей на ночь Татьяна.
Поутру, лишь забрезжил в оконце крестьянской избы промозглый зимний рассвет, Татьяна осторожно окликнула Павла, чтобы не разбудить детей.
- Готовь, Павлуша, лошадей, пора двигаться, путь не лёгкий, как бы засветло добраться…
Татьяна всегда называла мужа ласково, когда жалела уставшего или хотела в чем-то убедить, чтобы не волновался. Понимала, что и ему, как и ей не на кого надеяться в чужой стороне.
Так и сейчас они вдвоём погрузили пожитки и спящих детей; тронулись в путь ещё при звёздах, надеясь добраться до Кинель-Черкасской слободы ещё днём. А там уж до хутора Крутяки, где жил двоюродный брат Татьяны по отцу совсем рукой подать.
Дорогой им мало встречалось людей с обозом, а одиночных подвод и вовсе не было. Немного жутковато было ехать по безлюдной дороге, да хоть вьюга за ночь поутихла, и морозец подбадривал, но после тёплой избы не так уж тревожил.
Дети, Полинка и Ванечка проснулись не сразу, ещё не остыло молоко в бутылке, которую Татьяна держала за пазухой на груди. Себе и мужу она достала по краюхе ржаного хлеба, присыпанного солью да немного сухих яблок. Обедать надеялись уже в слободе.
2
В Кинель-Черкасскую слободу въехали, когда солнце уже прошло зенит и начало движение на вечерние сумерки. За дорогу дети измучались, и Татьяна хотела скорее их накормить получше в тепле и свободе.
- Поворачивай, Павел на постоялый двор, там и трактир и про Ивана, братца моего расспросим,- устало попросила мужа, на что тот ничего не ответил, а прямо повернул на главную улицу за другими подводами.
Павел вообще был человеком тихим, немногословным, но добрым и отзывчивым к людям. За это, наверное, и приглянулся Татьяне. Не искала она в жизни богатого мужа себе, а хотела, чтобы рядом был человек порядочный, хороший, любого сословия не чуралась, так как знала своё сиротское место среди людей.
В трактире было полно народа, накурено и неуютно. Однако Павел подошёл к половому, о чем-то поговорил с ним, и работник провёл Татьяну с детьми на хозяйскую кухню, где было вполне чисто прибрано и уютно. А буфет, обслуживавший посетителей, был за перегородкой.
- Поленька, доченька, давай я тебя раздену, милая, намучилась голубушка. А ты, Ванечка, посиди немного, и тебя переодену, - ласкала Татьяна детей, пока Павел убирал лошадей.
Наконец, вся семья собралась за столом, половой подал обед, дети успокоились, с аппетитом съели горячее и получили по прянику.
- Таня, а у кого же мы узнаем про братца?, - начал, было, разговор Павел, но Татьяна его успокоила.
- Присмотри здесь за детишками, а я поговорю с кухаркой, кухонные работники на рынке всех встречают. Может, расскажет и мне про братца: как живёт, как супруга его, здорова ли. Мало ли что могло случиться, после его письма.
Татьяна была женщиной не только образованной, но и приветливой, обращалась к людям уважительно, никогда ни словом, ни поступком не обижала. И люди отвечали ей тем же.
Скоро жена вернулась, успокоенная и приветливая, как всегда.
- Ну, давайте собираться, малыши, папка уже запрягает. А то скоро вечер, надо успеть, пока светло.
И снова двинулись в путь, расспросив дорогу к незнакомому хутору, где жил родственник, чтобы устроить там свою дальнейшую жизнь, надеясь получить два надела земли на хозяина и на Ванечку.
Встреча в доме брата была сдержанной, без поцелуев и восторгов, хотя и не враждебная. Аполинария сдержанно поздоровалась, без особого привета, обниманий и приглашений; на детей лишь взглянула; молча, принялась собирать на стол. Иван сестру обнял, подал руку Павлу.
- Ты, Татьяна, займись детьми, а мы коней приберём, да разгрузимся. С теми словами повёл Павла на отведённую и заранее приготовленную для приезжающих часть дома.
Татьяна раздела детей, умыла. Посадила на лавку недалеко от стола, ещё не зная, как себя вести в доме брата, которого не видела много лет.
- Что ж, как не родная, сажай детей вечерять, наши уж поели,- почти дружелюбно пригласила хозяйка, а Татьяна не стала отнекиваться.
- Поленька, садись, милая, кушать, а я Ванечку покормлю, - с облегчением позвала детей.
А хозяйка присела напротив, подперла щеку ладонью и разглядывала племянников мужа, молчала. Было не понятно, как она к ним относится благостно или враждебно.
Прервали неловкое молчание, нарушаемое только детскими голосами; вернулись в хату мужчины, стали умываться, присоединились к трапезе. Иван продолжал начатый с Павлом разговор.
- Помощники нам с супружницей, конечно, не помешают, но надо будет обмозговать и ваши проблемы, как их разрешать будем.
- Ты не сомневайся, Иван, я всю заботу о скотине на себя возьму, а Таня моя к деревенской жизни приучена, никому не в тягость будет, и за твоими детьми присмотрит. Ты сможешь отлучаться по хозяйским делам из дому, когда надо.
Такая длинная речь для Павла была необычной и Татьяна поняла, что муж очень волнуется, поспешила помочь ему, вступив в мужской разговор.
- Не сомневайся, Иван Тимофеевич, у нас на первое время некоторые запасы есть, а завтра же я пойду хлопотать о документах на землю. Ты не волнуйся, к весне мы должны будем уйти от тебя.
- Комнату я вам приготовил, а вот печь одна вам на двоих с хозяйкой, так что рассуждайте о мире сами.
Аполинария и на этот раз промолчала, только взглянула на мужа и опустила глаза. Видно всё уже переговорили заранее и мужу перечить она не собиралась.
- Тут сегодня переночуете, а то в пристрое ещё не нагрелось, не знал, когда приедете, завтра устраиваться будете, - добавил хозяин, как давно решенное. Трапезничали Павел с Татьяной и детьми, Аполинария стелила постели, а Иван ушёл на свою половину.
Утро занималось медленно, зимой светает поздно. Так что ещё до света Татьяна поднялась, укрыла потеплее детей и тихо разбудила мужа.
- Поднимайся, Павлуша, дровишек к печи добавь, а я пока лучину на растопку приготовлю, - Татьяна всегда называла мужа ласково, когда не на людях, чтобы помочь ему в трудную минуту. А уж когда в обществе, то всегда Павлом Никитовичем звала, почтительно и вежливо.
Вслед за Павлом вышел во двор и Иван. Вместе они стали убирать скотину, задавать корм, чистить сараи и отправились за водой на источник. Аполинария поднялась последней.
- Не будем делиться чугунами, чисть картошку, а я поставлю каши детям,- сказала негромко и снова замолчала. А уж Татьяна как обрадовалась, что не надо с хозяйкой объясняться, принялась за домашнюю работу. И только, когда вернулись со двора мужчины, и они вместе посадили их завтракать, Татьяна с благодарностью заговорила.
- Спасибо, Вам, Аполинария, за приветливость, я не буду Вам в тягость, и дети наши не балованные, не капризные…
- А ты не «выкай», не в городе, не положено у нас,- помолчала и добавила,- и не Аполинария я тебе, а просто Поля, как сестра.
Мужчины переглянулись, ничего не сказали, жизнь покажет, кто кому родня, а кому – нет.
Из детей первый проснулся Ванечка, хотел было заплакать, да Татьяна заметила и взяла на руки.
- Сыночек ты мой, пташечка ранняя, доброе утро, пойдём умываться,- обняла малыша и пошла за перегородку к умывальнику.
После мужчин кормили завтраком детей, но тоже только одному Ванечке сделали исключение, пока остальные спали. Принято было садиться за стол всем вместе, и не разрешалось таскать куски между трапезами. Считалось позорным выбегать на улицу с варёной картошкой или куском хлеба. Порядок такой установил в доме Иван, жене это тоже нравилось. Правда в деревне и это обсуждали тоже, когда злословили про их семью, недолюбливали и за домашний уклад тоже.
Детей теперь было пятеро с Ванечкой, да взрослых четверо, целая домашняя артель получилась. У хозяйских троих пацанов были свои обязанности у каждого. Старший Пётр Иванович уже ходил в школу, ему шел девятый годок. Петру надлежало ухаживать за собакой и следить, чтобы обувь всех детей была чистой, высушенной и стояла на загнётке русской печи, чтобы обуваться сразу, как слезали с печи, где все трое зимой спали. А, когда не было занятий в школе, старший сын всегда с отцом, постигал мудрости крестьянского труда, сам умел за лошадьми ходить, запрягать и выполнять другую работу по своему возрасту.
Никита Иванович был двумя годами младше, в школу ещё не ходил, но читать и писать учился вместе со старшим братом. Никто его не заставлял, сам интересовался. Обязанностью его было присматривать за младшим братом.
Ну, а Тимофей Иванович был ещё невелик годами, как и ростом, но уж больно самостоятельный: из всех слов своего ещё бедного запаса, чаще всего говорил «я сам».
Так и началась новая жизнь у Татьяны с Павлом. В первое же воскресенье, управившись с завтраком, супруги собрали детей и отправились в село к обедне.
- Надо у батюшки испросить благословения на дела наши трудные, - увещевала мужа Татьяна, а Павел ей не перечил, всегда был согласен и приветлив. Всю неблизкую дорогу до церкви Павел нёс Ванечку на руках, а жена крепко держала дочку за руку, шли нескоро, как мог ребёнок.
Народу в храме было не так уж много, пристроились на свободное место у Николая угодника, откуда было хорошо видно и слышно батюшку. Павел держал в руках шапку-треух и Ванечку, а Татьяна держала за руку дочку, внимательно слушала и приглядывалась к проповеднику. Когда служба закончилась, Татьяна оставила детей с отцом, а сама направилась к отцу Филарету испросить благословения на устройство в новом хуторе. Вскоре вернулась молчаливая, спокойная.
- Пойдём, Павел Никитович, всё у нас с тобой будет хорошо, батюшка благословил, обещал помочь,… если что…
С этим семья тронулась в обратный путь на хутор, не задерживаясь в селе, дома ждали хлопоты об устройстве и хозяйские заботы.
3.
А весна в хуторе наступила ранняя. Пригрело на пригорках солнышко, воробьи расчирикались, радуясь потеплению в природе, ожидая, когда снега сойдут и можно будет полакомиться зернышком, потерянным на дороге нерадивым крестьянином да зелёной травкой. И вьюги с морозами отступили, не так часто стали засыпать затерявшийся в приволжской степи хутор Крутяки и его обитателей, которых сиротская судьба привела на совместное житьё-бытье.
Татьяна не только заботилась о детях, своих и хозяйских, она взяла на себя все трудности с получением земельного надела. Почти каждый день ей приходилось отправляться в село, а то и в слободу, чтобы выправить какой-то документ, справку, детское свидетельство на Ванечку. Самого сыночка она почти всегда брала с собой, чтобы не утруждать хозяйку лишними заботами о малыше. А старшенькая Поленька так подружилась с хозяйскими мальчишками, что и сама стала помогать по хозяйству и они к ней привязались, всё время хотели научить своим пацанским деревенским хитростям, знакомили с друзьями. А старший Пётр Иванович так и объявил соседским соратникам:
- Кто тронет или обидит сестру, тому мало не покажется…
А всё Татьяна Фёдоровна направляла детей на дружбу и приятельство, следила, чтобы не было между ними ссоры и неприязни. Бывало вечером, после ужина соберёт всех в кружок и начинает рассказывать истории, некогда слышанные или читаные в книгах при жизни на усадьбе баронов Штерцев. Потом незаметно начинает расспрашивать Петеньку про дела в школе, про учителей, про книги, которые советовали читать школьникам. Распаковала и свои книжные запасы, до поры до времени лежавшие в дальнем углу их маленькой комнаты, которую им отвёл для проживания брат Иван Тимофеевич.
На хуторе кроме Богачевых Ивана с Аполинарией жили ещё две семьи, но особого общения между ними не было. Только ребятишки вместе катались с горы, да старшие учились в селе в одной школе. Читать книги Татьяна начала с детьми не сразу, экономили керосин, а днём было некогда. Но когда дни стали продолжительнее к весне и выдавалась минута другая для отдыха от домашних дел, Татьяна Фёдоровна непременно просила детей послушать, «как Иван-царевич птицу жар поймал, как ему невесту серый волк достал».
Детям такие минуты нравились, старшие начинали спрашивать про книги, и кто их написал, а младшие прижимались поближе к Татьяне Фёдоровне и шептали.
- А волк, он не съел невесту?- нет, Поленька, успокаивала мать, не бойся, этот волк был умный, он не ел людей.
- Я сам знаю, что в сказке добрых много, - добавлял Тимофей Иванович и с превосходством смотрел при этом на трусившую сестрёнку.
Так уж приучала детей Татьяна, называть друг друга братьями и сестрой, чтобы и в семье и на хуторе привыкали, что они не чужие, неважно, двоюродные, троюродные или седьмая вода на киселе, но все же родня. Взрослые относились к таким посиделкам настороженно, но не препятствовали и не возражали. Когда Аполинария была не занята, или вязала, сидя у печки, то тоже прислушивалась к чтению, но ни о чем не спрашивала и мнения своего не высказывала.
Всё чаще Татьяна Фёдоровна навещала батюшку Филарета, чтобы помолиться в храме за домашних, да спросить совета по устройству своих переселенческих дел. Приближалась весенняя страда на селе. Наконец настал день, когда на хутор пригласили землеустроителя, чтобы он отмерил два участка положенной переселенцам земли, где они должны были обустроить своё собственное жильё, вспахать и засеять, облагородить целину, никогда не родившей земли.
Время тогда было неспокойное, в слободе отряд казаков руководил всеми государевыми службами. Татьяне с трудом удалось с помощью отца Филарета добиться ссуды на посевное зерно да на покупку инвентаря для сельских работ. О жилье даже и думать боялись, пока посевную страду не обеспечили. Благо Иван с Аполинарией не гнали из-под крыши.
Земли брата Ивана Тимофеевича были на равнине, а Татьяне с Павлом достались неугодья между двух глинистых гор. Благо спускался надел к речке Малый Кинель, и это давало веру в то, что суховеи не погубят урожай на огородах. А уж хлеба будут надеяться на милость божью и природные осадки. Лошади тоже за зиму ослабели на скудном фураже, так что надеялись лишь на выпасы весенние, буйные травы которых кормили всю скотину в округе.
Снега лежали глубокие, хотя под весенним нежарким ещё солнцем быстро оседали сугробы, и Павел каждый день выходил на поле, чтобы устроить снегозадержание, сохранить как можно влагу до той поры, когда начнёт пахать. Нелёгкое это было время для переселенцев, но люди заметили их трудолюбие и смиренность.
Женщины потянулись к Татьяне Фёдоровне то за советом, то за помощью выправить какую-либо бумагу. Татьяна никому не отказывала, скоро стала помогать отцу Филарету в храме, так и началось их новое житьё-бытьё на хуторе. Закрепилась за семьёй репутация благонадёжных, что было самым главным сейчас, когда в стране разгуливала реакция после волнений 1905-1907 годов.
- Ничего, Павел Никитович,- успокаивала мужа Татьяна,- другие живут, и мы поднимемся, бог даст нам урожай, расплатимся по кредиту, а там и о доме подумаем. Теперь же придётся нам с тобой на свою землю перебираться. Хватит уж в приживалах состоять.
На это Павел чаще всего только вздыхал и ничего Татьяне не отвечал, полностью с нею соглашаясь и надеясь на её силы, разделить с ним все их невзгоды и трудности.
12 сентября 2016г.