Герцог Нортумберлендский прилагал все усилия, чтобы сохранить смерть Короля в тайне, дабы подчинить обеих Принцесс своей власти. Однако Принцесса Мэри, получив печальное известие по дороге в Лондон, куда она направлялась, чтобы навестить больного брата, резко повернула коня и поскакала в Норфолк. Ее друг, Герцог Арандел, предупредил Мэри о происходящем.
Так как секрет невозможно было сохранять, Герцог Нортумберленд и Совет вызвали Лорда Мэра из Лондона и других лордов и сообщил им печальную новость. Затем оповестили гражданское население и отправили вестника к Леди Джейн Сеймур, что намерены объявить ее Королевой Англии.
Это была прелестная, шестнадцатилетняя девушка, милая, умная и образованная. Когда лорды прибыли к ней и, опустившись на колени,разъяснили суть дела, она пришла в такое замешательство и потрясение, что тотчас упала в обморок.
Очнувшись, она выразила сожаление о смерти бедного брата и призналась, что не готова исполнять роль Королевы Англии, но если другого выхода нет, тогда она готова принять корону и править с Божьей помощью.
Из Сион Хауса близ города Брентфорда, где она проживала, лорды сопроводили ее на корабль, который доставил Леди Джейн в Тауэр. Там по традиции ее оставили вплоть до церемонии коронации. Однако народ не благоволил избранию Леди Джейн, поддерживая право первенства Мэри, - и соответственно он недолюбливал Герцога Нортумберлендского.
Народ пришел в еще большее негодование, когда Герцог велел пригвоздить к позорному столбу и отрезать уши простому виноторговцу по имени Гэбриел Пот,- за публичные высказывания неудовольствия.
Несколько знатных аристократов также заняли сторону Мэри. Они собрали войско, провозгласив ее Королевой в Норвиче и встали под ее знаменем в замке Фрэмлингэм, который принадлежал Герцогу Норфолку.
Так как безопасность Мэри никто не мог гарантировать, то приняли самое разумное решение - оставить ее в замке близ морского побережья, чтобы оперативно отправить за границу в случае непреодолимой угрозы.
Совет немедленно направил отца Леди Джейн, герцога Саффолка, во главе армии против сил Мэри. Однако Леди Джейн умоляла оставить отца рядом с ней. Принимая во внимание тот факт, что он был человек слабый и нерешительный, совет решил, что возглавить армию должен Герцог Нортумберлендский лично.
Герцог тоже не подходил на эту роль и основательно не доверял Совету. Не найдя предлогов для отказа, с тяжелым сердцем он все же отправился в поход. И по дороге через Шоредич он признался одному лорду, что хотя толпы жителей собираются, чтобы посмотреть на них, люди все же хранят грозное и опасное молчание.
И мрачные предчувствия его не обманули. Пока он в Кембридже дожидался подкрепления, Совет резко поменял предпочтение и занял сторону Мэри. Это произошло не без активного участия известного нам Герцога Арандела, который представил перед Лордом Мэром и другими членами Совета убедительные доводы и сообщил, что он вовсе не видит какой-либо угрозы для реформированной религии. И Лорд Пембрук взмахнул мечом - в знак убежденности. Просвещенные таким образом, Лорд Мэр и остальные члены Совета признали, что Королевой Англии должна стать Мэри - старшая дочь Генриха Восьмого.
Итак, перед крестом у Собора Святого Павла ее провозгласили Королевой, и выкатили перед народом множество винных бочек, так что пьяные граждане устроили буйное веселье и пляски вокруг костров,- и ни один из этих несчастных не предполагал, какие костры вскоре разгорятся по всей стране во имя Королевы Мэри!
После десяти дней мечтаний о Королевстве Леди Джейн добровольно и радостно отказалась от Короны, сообщив, что согласилась на этот шаг лишь из чувства покорности перед отцом и матушкой. С легким сердцем она уединилась в своем уютном домике, в деревне и вернулась к любимому занятию - приятному и полезному чтению.
Тем временем Мэри приближалась к Лондону. В Уэнстеде, в Уэссексе к ней присоединилась сестра Елизавета. Вдвоем они проехали по улицам Лондона к Тауэру, и там новая Королева встретилась с видными узниками крепости, расцеловала их и каждому даровала свободу.
Среди освобожденных был Гардинер, Епископ Винчестерский, которого заточили в крепость еще при прежнем правлении - за приверженность к нереформированной религии. Вскоре Королева Мэри назначила его Канцлером.
Потом арестовали Герцога Нортумберлендского вместе с сыном. К ним добавили еще пять знатных аристократов. Так называемых изменников заставили отвечать перед Советом. В своей защитительной речи Герцог совершенно неожиданно спросил у Совета, можно ли считать изменой исполнение законов, закрепленных Великой печатью? А если так, тогда как могут они судить его, если сами исполняют эти же законы? Его речь не тронула души собравшихся судей,- они желали поскорее устранить могущественного Герцога. Результат предсказуем - смертный приговор!
Он вознесся и стал причиной гибели другого человека, и теперь, когда сам пал, представлял собой довольно жалкое зрелище. Униженный Герцог умолял Гардинера сохранить ему жизнь, если есть хотя бы малая возможность, и, поднимаясь на эшафот на Тауэр Хилл, он обратился к народу с кроткой речью о том, что его оговорили, призывая людей вернуться к нереформированной религии, которую он признал своей.
Похоже, он до последнего не терял надежд на отмену смертного приговора в обмен на чистосердечное признание. Но для его обвинителей и врагов уже не имело значение, признался он или нет,- и Герцог лишился готовы!
Теперь состоялась пышная коронация Мэри. Это была маленькая, тощая женщина тридцати семи лет, со сморщенным личиком и слабым здоровьем. Однако она испытывала пристрастие к празднествам и ярким цветам, так что все леди в ее свите носили вызывающе роскошные наряды. Новая Королева сурово придерживалась старых традиций, часто не особенно разбираясь в них. Она умащивалась и причащалась в излюбленной старинной манере перед тем, как отправиться на коронацию. Надеюсь, это украсило ее и принесло существенную пользу...
Вскоре она выразила решимость отменить Реформированную религию и восстановить нереформированную: хотя до сих пор это считалось трудным и опасным намерением, так как люди оказались мудрее, чем казались. Они бросали камни и даже топоры в королевских капелланов, которые на публичных церемониях яростно критиковали реформированную религию.
И все же Королева и королевские священники упорно гнули свою линию. Могущественного в прежнее правление епископа - Ридли, схватили и заточили в Тауэр. Другого прославленного священнослужителя - Латимера, также бросили в Тауэр, а за ними пришел черед самого Кранмера...
Латимер был довольно стар, и когда охрана вела его через Смитфилд, он, оглянувшись, произнес: "Как же долго взывало ко мне это место!" Кто-то, а он хорошо представлял себе, какие костры вскоре заполыхаютлают! Или это знание подсказали ему?
Тюрьмы стремительно заполнялись видными протестантами, которые должны были гнить во тьме, грязи и стуже подземелий, разделенные с семьями и близкими. Некоторые протестанты, воспользовавшись небольшим запасом времени, бежали из Королевства. И теперь даже самые равнодушные и скудоумные осознали, какие времены наступают в стране.
События развивались быстро. Вскоре собрался Парламент, не подозревающий о предстоящем беззаконии. Парламент аннулировал развод между матерью Королевы и Королем Генрихом, который прежде узаконил Кранмер. Парламент также отменил все законы, принятые в отношении религии во время правления Короля Эдуарда. Они установили нарушающие закон процедуры проводить мессу по старинному образу на Латыни, изгнали епископа, который отказался опускаться перед ними на колени. Они также объявили Леди Джейн виновной в попытке узурпации Короны, ее супруга - только за то, что он ее супруг, а Кранмера - за следование канонам новой мессы. Потом они смиренно умоляли Королеву как можно скорее избрать себе супруга.
Теперь вопрос подходящего претендента на руку Королевы вспыхнул с новой силой. И возникло несколько соперничающих партий. Некоторые говорили, что Кардинал Поул - тот самый человек, однако Королева считала его слишком старым и чересчур ученым. Другие уверяли, что молодой КУРТЕНЕЙ, которого Королева назначила Герцогом Девонширским,- подходящая кандидатура. И она сама некоторое одобряла выбор, но вскоре передумала.
В конце концов оказалось, что ФИЛИП, ПРИНЦ ИСПАНСКИЙ, безусловно тот самый человек! Хотя, конечно, непопулярная личность среди подданных, так как люди не поддерживали идею о браке с самого начала и поговаривали, будто испанцы с помощью иностранных солдат установят в Англии самые оскорбительные папские церемонии и даже ужасы инквизиции.
Подобное недовольство вдохновило очередной заговор с целью заключения брака между Куртенеем и Принцессой Елизаветой, и с помощью широкомасштабных народных мятежей противопоставить их Королеве. Гардинер вовремя раскрыл заговор, и все же в мятежном и старинном Кенте храбрые и воинственные жители поднялись восстали.
Дерзкий храбрец, СЭР ТОМАС ЙАТ, стал их вождем. Он поднял знамя в Мидстоуне, прошел маршем к Рочестеру, расположился там в замке и приготовился противостоять Герцогу Норфолку, который выступил против него с отрядом гвардейцев Королевы и 500 граждан Лондона. Однако, последние целиком поддерживали Елизавету и вовсе не собирались защищать интересы Мэри. Об этом они объявили Йату, стоя под стенами замка. В результате Герцог отступил, а Йат пошел в Дептфорд, возглавив войско из 15.000 человек.
Но здесь он потерпел поражение. Когда они пришли к Саутворку, у него оставалось только 2.000. Не боясь встретиться лицом к лицу с вооруженными гражданами Лондона, не беспокоясь о пушках, установленных на башнях Тауэра, нацеленных на мост, Йат повернул свои силы от Кингстона на Темзе, намереваясь перейти там мост, а затем пробиваться к Ладгейту, старинным воротам Сити.
Мост оказался разрушенным, тогда он его починил, успешно перешел его и храбро продвигался вперед по Флит Стрит до Ладгейт Хилл. Обнаружив, что ворота перед ним закрыты, он начал пробиваться в обратном направлении, с мечом в руке, к Темпл Бат. Там его силы иссякли и он добровольно сдался в плен, а вместе с ним 300-400 его солдат. Около сотни были убиты.
В минуту слабости (или под пыткой) Йат впоследствии обвинил Принцессу Елизавету как вдохновительницу мятежа. Однако вскоре он восстановил мужество и в дальнейшем отказался давать ложные показания. Его четвертовали и распороли на части - в обычной зверской манере, и сотни его сторонников были повешены. Других перед помилованием провели по городу за веревку на шее, заставляя кричать "Боже, спаси Королеву Мэри!" - и это был настоящий парад!
Под угрозой восстания сама Королева проявила невероятное мужество и стойкость духа. Она с презрением отвергала возможность отступать в более безопасное место и вышла к Гилдхоллу, со скипетром в руке, чтобы произнести вдохновенную речь перед Лордом мэром и горожанами. Но в день поражения Йата она совершила чудовищный по жестокости акт, даже на фоне ее кровавого правления, -подписав смертный приговор Леди Джейн Грей.
Леди Джейн убеждали принять нереформированную религию, и все же она упорно стояла на своем. В утро казни она увидела из окна окровавленное тело своего мужа, которого на телеге увозили с эшафота на Тауэр Хилл. Она отказалась от последнего свидания с ним, чтобы не поддаться чувствам и с достоинством принять свою судьбу. И теперь она сохраняла достойное восхищения спокойствие и стойкость духа. Твердой поступью, с безмятежным выражением лица она ступила на эшафот и обратилась к присутствующим, ни на минуту не дрогнув голосом.
Зрителей было немного,- ведь она была так молода и невинна, чтобы заслуживать казнь на Тауэр Хилл. Поэтому место ее казни выбрали близ Тауэра. Она объявила, что поступала противозаконно, отнимая то, что по праву принадлежит Королеве Мэри. Но ее преступление не таит злого умысла, и теперь она готова принять смерть, как истинная христианка.
Она просила палача прервать ее жизнь одним ударом. И спросила: "Вы могли бы отрубить мне голову прежде, чем я опущу ее на плаху?" Он ответил: "Нет, мадам", и потом она сохраняла спокойствие, когда ей завязывали глаза. Лишенная возможности видеть место, куда положить голову, она на ощупь пыталась отыскать блок, и люди слышали ее горестные жалобы: "О! Что мне делать? Где же он?" Потом ее подвели к страшному месту, и палач взмахнул топором...
Вам слишком хорошо известно, какую работу выполнял палач в Англии в те времена, и как его топор опускался на ненавистный блок, отрубая головы храбрейших, умнейших и лучших сынов страны. Но никогда не было столь беспощадного и нестерпимого удара!
Затем пришел черед отца Леди Джейн, однако о нем мало кто сожалел. Следующим объектом ненависти Королевы Мэри стала Принцесса Елизавета, и Королева с последовательным упорством принялась осуществлять кровавый план. Для исполнения монаршей воли 500 всадников отправились к дому Елизаветы в Эшбридже - с приказом доставить ее живой или мертвой.
Отряд прибыл в 10 часов вечера, когда больная Принцесса лежала в постели. Все же командиры прошли за фрейлиной в ее покои, и на следующее утро ее уложили в повозку, чтобы доставить в Лондон. Пятидневное путешествие для слабой и больной Елизаветы оказалось невероятно тяжелым испытанием, однако она решила, что народ должен видеть ее, и потребовала не задергивать шторки в окнах повозки. В конце концов чрезвычайно изможденная и бледная, она проехала по улицам Лондона.
Принцесса Елизавета написала письмо своей сестре, заявляя, что свободна от любых обвинений, требуя объясненить, почему ее превратили в узницу. Не получив ответа, она была доставлена в Тауэр.
Принцессу Елизавету провезли, как преступницу через Ворота Изменников. Она пыталась решительно возражать, но тщетно. Один из сопровождавших принцессу лордов предложил ей свой плащ, чтобы она укрылась от дождя, однако гордая Елизавета с презрением отбросила плащ и с непокрытой головой прошла во двор Тауэра, где, точно нищенка устало опустилась на камень. Ее просили уйти под крышу, но она отвечала, что ей гораздо приятнее просто сидеть здесь, а не уходить в более страшное место.
В конце концов она удалилась в отведенные ей покои. Там с ней обращались, как с пленницей, - но все же не под таким суровым надзором, как в Вудстоке, куда ее перевезли позже, где, по ее воспоминаниям, однажды она почувствовала щемящую зависть к бедной молочнице, которая беззаботно бродила по зеленому лугу, под ласковыми лучами солнца и весело напевала.
Гардинер, с которым могли состязаться в жестокости редкие мерзавцы-священники и негодяи-лорды, даже не скрывал, что люто жаждет смерти Елизавете. Он неустанно повторял, что бесполезно подрезать на дереве гнилые ветки и стряхивать высохшие листья, когда корни и надежды еретичества все еще живы. К счастью, его благожелательные замыслы не сбылись. Вскоре Елизавету освободили, определив резиденцией Хартфилд Хаус. Принцессу доверили заботам и опеке Сэра Томаса Поупа.
Кажется, Принц Фолип Испанский послужил причиной неожиданной перемены судьбы Елизаветы. Его трудно назвать человеком приятным и любезным. Напротив, он был заносчив, властен и чрезвычайно угрюм; а испанские лорды, прибывшие с ним, испытывали некоторое смущение от проявления какой-либо жестокости по отношению к Принцессе Елизавете. Возможно, это всего лишь разумная предосторожность, однако будем надеяться, что ими руководили благородная мужественность и честь.
Королева нетерпеливо ожидала прибытия супруга, и наконец, к ее величайшей радости он приехал, хотя сам жених не особенно мечтал о престарелой английской невесте. Гардинер обвенчал их в Винчестере, и народ устроил большое веселье. И все же люди испытывали стойкую неприязнь к испанскому супругу Королевы. Парламент тоже разделял всеобщее суждение.
Хотя многих членов Парламента трудно заподозрить в лояльности и логично подозревать в том, что они покупались на испанское золото, - они решительно препятствовали продвижению закона, по которому Королева получала право изолировать Принцессу Елизавету и назначить собственного наследника.
Несмотря на неудачные попытки расправиться с Принцессой Елизаветой и привести ее на эшафот, неутомимый Гардинер развернул бурную деятельность и теперь огромными шагами приближался к главному делу своей жизни - возрождению нереформированной религии.
К тому времени назначили новый Парламент, в котором не было ни одного протестанта. Англия готовилась к историческому визиту римского Кардинала Поула - посланника Папы. Он должен был доставить священную декларацию, по которой все аристократы, захватившие церковную собственность, должны сохранять ее - что делалось, чтобы заручиться их поддержкой против продвижения интересов заносчивого Папы.
Затем разыграли театрализованную постановку, ставшую триумфом Королевы Мэри. Кардинал Поул прибыл с чувством величайшей значимости и достоинства. Его соответственно приняли - пышно и радушно. Парламент подготовил и вручил ему совместную петицию, в которой выражались жалобы на кардинальные изменения в национальной религии. К жалобам прилагалась нижайшая просьба вновь принять страну в лоно Римской Католической Церкви.
Королева восседала на троне, а Король с Кардиналом восседали с обеих сторон. И в присутствии всего состава Парламента Гардинер торжественно зачитал петицию. Затем Кардинал выступил с напыщенной и продолжительной речью и радостно признал, что все распри позади и забыты, и что Королевство снова обрело Римское Католичество.
Так что все было подготовлено для страшных костров. Королева в письменном виде уведомила Совет о своем решении, что не позволит сжигать подданных без участия некоторых его членов; она особенно настаивала на "правильных церемониях" при акте сожжения на костре. Дальше Совет уже сам знал, что нужно делать.
После того, как Кардинал в качестве предисловия благословил епископов на костры, Канцлер Гардинер открыл Высший Суд в Сэн Мэри Овери. Неподалеку от Лондонского моста, в Саутфорке открыл работу суд над еретиками.
Первыми туда доставили двоих известных протестантских священнослужителей - ХУПЕРА, Епископа Глочестерского, и РОДЖЕРСА, Пребендария Собора Святого Павла.
Сначала вызвали на допрос Хупера - по обвинению в браке с женщиной и в том, что он не верил в мессу. Он признал обвинения и заявил, что месса - чудовищная крамола. Затем допрашивали Роджерса, и он повторил те же слова.
На следующее утро обоих привели для объявления приговора, и тогда Роджерс сказал, что его несчастная супруга-немка является чужестранкой в этой стране и просил позволить им последнее свидание перед смертью. На просьбу священника жестокосердный Гардинер заявил, что ее нельзя признавать его женой. "И все же она моя жена,- ответил Роджерс,- и была моей женой 18 лет". Тем не менее в просьбе отказали. Вскоре приговоренных доставили в Ньюгейт.
Всем торговцам на улицах велели потушить фонари, чтобы они не видели лиц узников. Но люди стояли у дверей своих домов с зажженными свечами в руках и посылали горячие молитвы, когда узники проезжали мимо.
Вскоре Роджерса выпустили из тюрьмы и отправили в Смитфилд на казнь. Пока он шел, в толпе увидел лица своей доброй жены и десяти любимых детей, среди которых младший был еще младенец. Роджерса сожгли на костре на глазах большой семьи.
На другой день Хупер отправился в последний путь к своему костру. В качестве предосторожности на него надели капюшон, чтобы народ не мог его узнать приговоренного. Но люди все равно узнали его! И когда он приближался к Глочестеру, жители выстроились в живую цепь, многие горько плакали и произносили молитвы.
Ему выделили помещение, где он провел последнюю ночь. В девять часов утра он вышел, опираясь на посох, так как замерз ночью и чрезвычайно ослабел. Железный столб с железной цепью уже ждал его у могучего ясеня, который возвышался на зеленом лугу перед собором. Епископ Глочестерский вспоминал, как еще совсем недавно он проповедовал и молился, встречался с прихожанами в этом соборе.
Могучий ясень стоял совершенно голый, словно застывший в присутствии чудовищной казни. Было холодное февральское утро, а на ветках дерева уже сидели люди, желающих не упустить ни одной детали страшного спектакля. Тем временем священники из Глочестерского Колледжа благодушно наблюдали за церемонией из окон. От края и до края - покуда мог охватить взгляд - толпились люди.
Когда старик опустился на колени на невысокой платформе у столба, он начал громко молиться, и близстоящие люди настолько внимательно прислушивались к его словам, что их пришлось удалить, так как негоже католикам приобщаться к проповедям жалких еретиков! Когда священник перестал молиться, его раздели до пояса и приковали цепями к столбу.
Один из стражников, из чувства сострадания к старику незаметно спрятал небольшие мешочки с порохом вокруг шеста,- чтобы сократить предсмертные муки. Затем принесли хворост и солому и зажгли костер. Но, увы, хворост оказался из зеленых и влажных веток, к тому же подул сильный ветер, так что костер не разгорался. И по мере вспыхивания и затухания костра, старик в течение получаса задыхался в дыму, и все это время зрители видели, как он шевелит губами в святой молитве и бьет в грудь одной рукой, так как другая рука обгорела и отвалилась...
Кранмера, Ридли и Латимера доставили в Оксфорд, чтобы с комиссией священников и докторов обсудить правила мессы. К ним относились с пренебрежением, и зафиксировано в документах, что священнослужители шипели, выли, стонали самым неподобающим образом. Заключенных обратно отвезли в тюрьму и позже допрашивали в Церкви Святой Мэри. Всех признали виновными.
16 октября Ридли и Латимера выпустили, чтобы загорелся новый костер. Сцена страданий этих двух добрых протестантов происходила во рву близ Колледжа Балиол. Ступив на страшное место, они поцеловали столбы и потом горячо обнялись на прощание. После ученый доктор взошел на заранее установленную кафедру и зачитал отрывок из священного текста: "Отдаю тело на сожжение, не получив милости, ибо милости я не достоин". И когда думаешь о милости сожжения на костре, представляется медное лицо того ученого доктора.
Ридли желал произнести ответную речь после церемонии, но его лишили права слова. Когда раздевали Латимера, оказалось, что он облачился в новый саван. В своем белоснежном саване он запомнился, и если он казался слабым и согбенным несколько минут назад, теперь стоял, расправив плечи, уверенный и прекрасный, сознавая, что умирает, защищая справедливую и великую идею.
Зять Ридли принес мешочки с порохом, и когда приговоренных приковали цепями, он обмотал их мешочками. И вот бросили факел в сухой хворост. "Покойся с миром, Господин Ридли,- успел сказать Латимер - Будьте мужественны! Сегодня мы зажигаем в Англии такую свечу во имя Господа, которая, я верю, не угаснет в веках!"
И затем он совершил движения руками, будто умывает руки в пламени,тщятельно приглаживая бороду. И тут раздался его прощальный призыв: "Отец Небесный, прими душу мою!"
Он умер быстро. Но огонь, опалив ноги Ридли, погас. Прикованный цепями к столбу, качаясь на обугленных обрубках ног, он кричал: "О! Я не сгораю! О, ради Бога, пусть огонь войдет в меня!"
Несмотря на усердие зятя, который неустанно подбрасывал дрова, наблюдавшие отчетливо слышали его жалобный стоны: "О, я не загораюсь, не загораюсь!" Наконец огонь подобрался к пороху, и жуткая агония наконец прекратилась.
Через пять дней после этой потрясающей сцены Гардинер предстал перед ошеломляющим судом Божиим,- теперь он держал ответ за все совершенные злодеяния!
Кранмер пока оставался живым и в тюрьме. Но в феврале он снова предстал перед судом, которым руководил Боннер, Епископ Лондонский,- другой кровопийца, преуспевший в делах Гардинера еще при его жизни, когда Гардинера невероятно утомили казни и костры. И теперь Крамнер, лишенный священнического сана, ожидал смертного приговора. Но если Королева кого-нибудь ненавидела, то его больше всех. Поэтому приняли решение, что он удостоится наиболее изощренных издевательств и унижений.
Не вызывает сомнений, что Королева вместе с испанским супругом принуждали Совет к активным действиям и в своем письме требовали "добавить огоньку". Зная, что Кранмер не отличается твердым характером, они велели окружить его искусными шпионами, которые сумеют склонить его отречься от нереформированной религии.
Деканы и фраеры регулярно посещали Кранмера в тюрьме, под различными предлогами - убеждали, предлагали денег на облегчение условий заточения, вынуждая подписать как минимум шесть пунктов отречения. Но когда в конце концов его выпустили, чтобы сжечь на костре, он оставался верен себе и готовился смело принять судьбу.
После молитв и церемонии, проповедник Доктор Коул (один из самых искусных священников в тюрьме, где содержался Кранмер), потребовал от него произнести публичное отречение от своих религиозных убеждений. Сделав это, Коул надеялся показать себя яростным католиком. "Я готов произнести исповедание моей веры,- ответил Кранмер,- и по доброй воле".
Потом он поднялся перед всеми, вынул из рукава савана исписанный листок и громко зачитал молитву. Закончив, он опустился на колени и произнес Молитву Господу, а народ воодушевленно повторял за ним. И тогда Кранмер снова поднялся, сказав, что он верует в Священную Библию, и все, что им написано прежде, является ересью, и посему правую руку, писавшую ересь, он протянет к огню первой. Что касается требований Поупа, он все же отказывает ему и объявляет Поупа крамольником и врагом перед Всевышним. Тут же Доктор Коул крикнул стражникам прекратить опасную проповедь и заткнуть рот еретику.
Поэтому Кранмера увели и поставили перед столбом, приковав цепью. Перед тем он успел сбросить одежду и подготовиться к сожжению. Так, он стоял некоторое время перед людьми, с дерзко вздернутой бородой, поседевший, с яркими горящими глазами. И его борода своевольно развевалась на ветру.
Перед страшным концом он наполнился невероятной твердостью и еще раз подтвердил отказ от отречения. Гордая неустрашимость придавала такую мужественную красоту его лицу, что один из лордов, руководивший казнью, тотчас велел солдатам поторапливаться! И когда костер разгорелся, Кранмер остался верен своему слову,- протянув правую руку и воскликнув: "Этой рукой я погрешил!" И он держал руку в огне до тех пор, пока она не обуглилась и не отвалилась...
Когда костер погас, среди углей нашли его сердце, совершенно живое, как и память о нем в английской истории. Кардинал Поул отметил этот день, произнеся свою первую мессу, а на следующий день он получил сан Архиепископа Кентерберийского.
Испанский супруг Королевы, который в последнее время большей частью находился за пределами страны, периодически отпуская едкие колкости в ее адрес в присутствии доверенных придворных, возобновил войну с Францией и теперь прибыл за подкреплением. Англия не горела желанием ввязываться в войну с Францией по прихоти испанского супруга, но совершенно неожиданно Французский Король высадил десант на английском побережье, и тут же вспыхнула война - к величайшему удовольствию Филипа.
Королева считала, что для сбора денег на военные нужды все средства хороши. Но выгодного возмещения она так и не получила, потому что французский Герцог Гиз взял внезапным приступом Кале, и англичане потерпели катастрофическое поражение.
Потери англичан во Франции совершенно подавили национальный дух, а Королева так и не оправилась от этого удара...
В то время в Англии свирепствовала лихорадка, Королева подхватила ее,- и радостно сообщаю вам, что ее последний час был уже близок! Однажды она сказала: "Когда я умру и мое тело вскроют, то найдут мое сердце, на котором кровавыми шрамами написано слово КАЛЕ".
Но мне все же думается, если что и отпечаталось на ее сердце, то следующее:
"ДЖЕЙН ГРЕЙ, РОДЖЕРС, РИДЛИ, ЛАТИМЕР, КРАНМЕР, И ЕЩЕ 300 ЧЕЛОВЕК - СОЖЖЕНЫ В ТЕЧЕНИЕ МОЕГО СВИРЕПОГО ПРАВЛЕНИЯ, ВКЛЮЧАЯ 60 ЖЕНЩИН И 40 МАЛЕНЬКИХ ДЕТЕЙ".
Но достаточно и того, что их имена начертаны на небесах...
Королева умерла 17 ноября 1558 года, после правления в течение пяти с половиной лет, на сорок четвертом году жизни. Кардинал Поул умер от той же лихорадки на следующий день.
Эта женщина вошла в историю под именем "Кровавая Мэри", и таковой она останется в веках в памяти поколений британцев. Потомки испытывали непреодолимое омерзение при ее имени, так что некоторые поздние писатели пытались нарисовать другой образ Мэри - приятной и милосердной правительницы...
"ПО ИХ ПЛОДАМ УЗНАЕТЕ ИХ",- говорил Спаситель. Столб и костер - плоды правления Королевы Мэри, по которым и вы узнали ее.
Подпись
И.Г. Едрец
SOS! Срочно нужна помощь. Карта Сбер: 4817-7602-0876-3924