Дмитрий Быков о Маяковском

Вячеслав Вячеславов
           Не так-то много у нас написано книг о Маяковском, или же, мне мало попадалось, поэтому фолиант Дмитрия Быкова «13-й апостол» привлёк пристальное внимание — 832 страниц, не шутка. У меня к этому поэту личное отношение.

           Если коротко: за время учёбы в школе умудрился не заинтересоваться ни одним поэтом, и не выучил наизусть ни одно стихотворение, заданное на дом. Было полное невосприятие стихов. Отторжение из-за ненужности и несоотстветствия с реальностью жизни. Мне они были, абсолютно, ни к чему. Даже двойки не пугали — заучиваемый текст моментально улетучивался из памяти, так как не видел в нём смысла — нечто потустороннее, необязательное.

И вдруг, наверное, в десятом классе мы начали проходить Маяковского, и я «подсел» на него основательно, на всю жизнь. Это был мой поэт, Есенина долго не воспринимал, считал женским, девчачьим, за его красивость, которая в словах всегда претила — «выткался над озером алый цвет зари, а в бору со стонами плачут глухари».

То ли дело, Маяковский! Примеры можно не приводить, все знают.

Дмитрий Быков начал книгу о Маяковском с его смерти.

«Около двух часов дня тело Маяковского перевезли в Гендриков переулок, на последнюю его квартиру. Туда сразу же приехали чекист Яков Агранов (начальник секретного отдела ОГПУ, в недавнем прошлом любовник неуемной Лили), киноредактор Лев Гринкруг (друг дома с дореволюционным стажем), заведующий Центропечатью Борис Малкин, Александр Родченко с женой Варварой Степановой, редактор «Комсомольской правды» Андрей Троицкий, Сергей Третьяков с женой Ольгой, Юрий Либединский, глава «Жургаза» Михаил Кольцов, потом пришли Семен Кирсанов, Борис Пастернак, Юрий Олеша. Толпились в комнате. Потом всех попросили выйти, и из комнаты донеслись глухие удары — вскрывали череп, мозг был отправлен в недавно созданный Институт мозга для лабораторного исследования; советская власть еще надеялась искусственно выводить гениев и для этой цели изучала устройство их мозговых извилин».

Жуть. Словно одной смерти мало, надо ему голову раздробить.

Ну, насчёт Ленина не спорю, поделом ему досталась такая доля: постоянного, годами измывательства над бренным телом. Но надо ли это поэту?

«После извлечения мозга скульптор Луцкий был допущен в гендриковскую квартиру — снимать маску. Он был неопытен, плохо смазал лицо вазелином, сорвал кожу со щеки и переносицы (отсюда и пошел слух о том, что к Маяковскому был подослан убийца, он сопротивлялся и в драке ему рассекли щеку)».

И далее об укладе жизни поэта, свидетельства домработницы.

«Лили Юрьевны не было, она была за границей. Ни слова не поговорила с нами. Приехала. Я думала, что она после него жить не будет,— я-то как предполагала, когда ее не было тут. А когда она приехала, я посмотрела: у нее и горя-то особенно тусклого не было. Осип Максимович тоже не так был расстроен. Никак на них не отразилось особенно».

Читать интересно. Таких подробностей ни у кого не читал. Явное свидетельство, что Лиля Брик не любила Маяковского, она пользовалась им как вещью, которая придаёт комфорт. 

Далее идут оценки учеников, последователей поэта, Леонида Равича, Светлова, расстрелянного Шевцова.

«(Это немного похоже по интонации на «Колыбельную Светлане» другого автора 1913 года рождения [— Сергея Михалкова], который физически выжил, но морально тоже уничтожился, был совершенно раздавлен, хоть и прожил в этом состоянии почти до ста лет.)»

«И никто из них не выжил, никто не успел даже осуществиться,— только подхватил их ноту последний ученик Маяковского, шестидесятник Геннадий Шпаликов, единственный настоящий его наследник, покончивший с собой в те же роковые тридцать семь лет:

Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришел к вам в черном фраке,
Элегантный, как рояль».

И в заключение — суровый приговор:

«Сегодня у него учеников нет».

«Горького трогать нельзя. Горький канонизирован. Надо как-то объяснить вражду двух пролетарских классиков. Петр Крючков, литературный секретарь Горького, к моменту написания книги Шкловского уже два года как расстрелян и может быть во всем виноват…»

Меня больше всего поражает: зачем понадобилось убивать чекиста Крючкова, верой и правдой служившего советской власти, которая боялась собственной тени, и, как бешеная собака убивала всех, неосторожно к ней приблизившихся.

Понравилась точная и верная фраза Быкова:

«Шкловский справедливо писал, что революция Маяковского спасла: прежняя жизнь была исчерпана, он был и поэтом, и символом этой исчерпанности, начал повторяться уже в шестнадцатом — революция ненадолго поманила возможностью другой жизни, а когда все оказалось то же самое, только хуже,— о чем он сам первый и сказал,— началась механическая переработка фактов в риторику, тоже искусство, но другого плана и уровня. Так великий русский авангард ушел в дизайн — и некоторое время гордился тем, что бросился в жизнь, повлиял на нее».

«Писать фактографическую биографию Маяковского — задача нехитрая и не слишком увлекательная. Есть биографическая хроника работы Василия Катаняна, вышедшая пятью изданиями (причем пятое дополнено свидетельствами, обнаруженными уже после смерти Катаняна в 1980 году, и внимательно выправлено А. Парнисом)».

«Ревность и подозрительность во время романа с Полонской развились у него до того, что она не могла шагу ступить без его назойливой заботы» — существенная и точная деталь об их отношениях.

Наставляла рога артисту Яншину, не самому последнему в артистической обойме Москвы. Но это, лишь говорит о нравах этой среды — все друг другу изменяют. Редкая пара хранит верность до гробовой доски, они наперечёт — пальцев одной руки хватит.

«Думаю, и Маяковский охотнее согласился бы на ярлык «распущенности», нежели на объективный диагноз. Тем более что в официальный реестр психических заболеваний его невроз был внесен лишь в 1989 году».

До этого я ни у кого не встречал, что Маяковский был левшой. А если быть точным, встречал, но забыл об этом факте, как не существенном: я же, не криминалист, чтобы заострять внимание на то, что он застрелился левой рукой. Был принудительно переученным, то есть одинаково владел обеими руками. Это заметное преимущество перед остальными, праворукими, впрочем, меркнущими на фоне его невротических фобий.

Весьма поучительно поведение Маяковского в заключении: требовал свободного хождения по камерам. Что бы он сказал о порядках в советских застенках, где ломали всё, даже волю. Не дожил. Не довелось быть расстрелянным.

Отсидка в тюрьме его основательно проучила, испугала, перестал заниматься революцией, начал учиться живописи.

«А потом они стали залезать на колокольню Ивана Великого (вход стоил копейку), ели там наверху горячие пирожки и глядели на Москву. А однажды, на Тверской-Ямской, Маяковский сказал: «Вот здесь будет стоять мне памятник». Она (Женя Ланг) очень смеялась, а теперь он именно там и стоит, она его застала».

Что это, озарённое предвидение, или случайное совпадение?

«Что есть, повторяю, именно российский футуризм?

Если рассматривать в первую очередь организационный аспект, то это искусство хамить публике за её деньги».

Интересно описание героини поэмы «Облако в штанах» Марии, и самоубийстве всех его возлюбленных, конечно же, по разным причинам и в разные года, но это было.

Эту поэму я в армии легко выучил наизусть и во всё горло декламировал в туркменской пустыне. Однажды её, уважительно, слышал мой сослуживец узбек.

Маяковский, по своей сути, дитя своего времени, как и мы все, нам не дано предвидеть, как наше слово отзовётся, к каким приведёт последствиям.

После украинского майдана слово «революционер» приобрело оттенок ругательства. Все поняли: устраивать бучу — это очень плохо, заканчивается ужасными результатами, а убивать других людей, даже губернаторов — это террор.

Недаром Томас Карлейль написал: «Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются её плодами отпетые негодяи».

          И вокруг нас остались только негодяи, которые беззастенчиво обкрадывают нас и доказывают, что именно так и надо жить.

Дмитрия читать интересно, потому что он сообщает подробности, которые всегда ставили меня в тупик, некому было сообщить, что Панаев «был равнодушен к жене и открыто ей изменял», потому-то Некрасов и жил у них, совместно писали бездарные романы, терпел её измены.

Лиля Брик после смерти Маяковского на опросник Моники Спивак для института мозга, сообщила, что «сексуальный темперамент у него был «средний».

«Секс как таковой его, кажется, волновал лишь как доказательство победы, эрзац обладания: когда после аборта Вероника Полонская, по собственному свидетельству, стала холодна к этой стороне отношений — он злился, но именно на то, что к нему были холодны, его не хотели. Иногда он без физической близости с женщиной обходился месяцами. С Лилей после 1925 года ничего не было (она вспоминала — кажется, с разочарованием, — что, когда они встретились в Берлине, в Курфюрстенотеле, после его возвращения из Америки, он не предпринял даже попытки… Она-то дала себе слово, что если он попытается — сразу разрыв! Но он не попытался). Наибольшее притяжение с тех пор он испытывал, кажется, к Татьяне Яковлевой. Несмотря на противоречивость ее собственных свидетельств, у нас есть вполне определенное свидетельство самого Маяковского о том, что он был ее первым мужчиной (высказанное, правда, в разговоре с Лилей — но ей он, как правило, не лгал)».

                Ставрополь-на-Волге