Жила-была старая бабка по имени Москва в большой коммуналке. Древняя была коммуналка, питерская, еще при царе образовалась. Прошла через все перипетии, десятки жильцов видела, краска уже везде пооблупилась, да и соседи любили ругаться между собой. Жизни себе не мыслили без ругани. А как без этого в коммуналке-то?
Старуху Москву все жалели. Понятно, что надоела им Москва уже хуже горькой редьки, но все-таки по старой памяти жильцы еще изображали капельку уважения. Что взять-то со старухи? Только и знает, что угрожать.
Но вот дети жильцов уже почтения не высказывали, в коридоре не кланялись, да и шапку не сминали при встрече. А так – пробегут мимо, «здрасьте» бросят, и улетят по своим делам.
Особенно раздражал бабку Москву мальчишка Америка. Мелкий, пылкий и заводной, он вечно то игрушки свои в других комнатах разбросает, а то и в окно бабки снежком попадет.
- Ужо я его, - грозит трясущимся высохшим кулачком Москва, - вот попадется он мне! От затрещину схлопочет!
Но мальчишке Америке Москва уже давно не указ была.
- Подумаешь, - сплюнув, презрительно говорил он иной раз, - лопочет там себе чего-то, дура старая. Я ее из-за предков разве что терплю.
Но предки иной раз Америке подзатыльников раздавали, и щедро. Особенно когда Америка вознамерился плиту Москвы от центра стены в угол переместить.
- Мал еще, - извинялись родители перед Москвой, - вот и лезут мысли всякие глупые в головы. Уж вы простите его, молодой он, горячий!
Бабка Москва ворчала чего-то себе под нос, но затрещину давать не осмеливалась. Мало ли – сдачи даст! Эта молодежь совсем не уважает старое поколение, не дай бог к стенке отшвырнет и не поморщится. И даже родители будут не указ. А бабка старая, сломать себе может чего.
Еще Москва боялась за центральный коридор Курилы. Мальчишке Токио из пятой комнаты коридор очень нравится, там так классно можно машинки гонять и с самолетиком бегать!
- Мое, мое! – кричит Токио, проходя по Курилам. Покричит – и удирает.
- А ну! – грозит сморщенным кулачком Москва, - Вот сейчас как будешь тут у меня через окно в квартиру заходить – посмотришь тут, как выпендриваться! Пошел отсюда!
Но умишком бабка-то понимала, что рано или поздно Токио усядется в коридоре и наплюет на мнение Москвы с потолка. А поскольку Америка с Токио дружит крепкой дружбой, вдвоем-то они точно Москву прогонят с ее нравоучениями в ее облезлую комнату.
А с соседом Сирией из третьей комнаты у бабки Москвы отношения были хорошие. То гречки пачку подкинет, то яблок килограмм купит у бабки. Только вот жена соседа бабку недолюбливала и избегала. Но при случае могла и резкость сказать.
Собственные дети и внуки Москву тоже недолюбливали и весьма. Одни постоянно устраивали ей мелкие пакости, когда в гости приходили, оставляли грязную посуду и периодически подворовывали деньги из кошелька. Бабка Москва отчаянно ругалась, когда находила пропажу и иногда даже ей удавалось крепко отшлепать виновников даже уже весьма солидного возраста. Другие дети ее боялись, старались лишний раз на глаза не попадаться – но уважать уважали только за остатки силы, а так ни в грош ее не ставили. И ждали скорой смерти, конечно, чтоб комнату заграбастать.
Москве иногда было обидно. Ну что она плохого сделала всем им? Ну подумаешь там накричала на соседа – так за дело, нечего дверь в туалет запирать, когда ей приспичит. Или – ну что такое полкило гречки? Ну надо было бабке ее взять, за своей тяжело идти было. А так – ну всего-то полкило, жалко что ли? Вон, денег-то у них куры не клюют.
В общем, по-настоящему бабку Москву не любил никто. Да и за что ее было любить? Добра никому не делала, кроме тараканов на кухне, на всех ворчала, брала чужое и не уважала никого. Кто ж ее-то уважать будет?
Так и сидела себе бабка Москва в своей задрипанной комнатушке с тараканами. Недолго еще сидеть будет, видимо.