Познание мира. Детство. Шоколад
ШОКОЛАД
(от 2,5-3 лет до 50 лет)
Когда был жив Аба – мой дедушка по матери, мы жили вчетвером в селе, расположенном на левом берегу реки Онон. Жили в юрте у подножия сопки. Аба, Эжи – бабушка по матери, Ахэ – младший брат моей матери и я, Дари. Аба работал на конюшне. Эжи шила день и ночь, и я при ней. А Ахэ учился в школе-семилетке. Наша юрта стояла в середине ряда из нескольких юрт, в которых жили еще несколько семей бурят. Позади юрты у нас был большой сарай, в котором мы жили летом, разобрав свою юрту для сушки войлочных деталей и их ремонта. Позади всех юрт у большинства семей были амбары для хранения зерна, других припасов, и у всех – стайки, крытые и открытые загоны для коров, овец. Загоны были построены выше уровня юрт, как бы карабкаясь на сопки. Если выйти из нашей калитки и пойти вперед-налево – стояла школа Ахэ. Вперед-направо – конюшни. А если прямо – турник, за ним левее - общественный туалет. Дальше огромный стадион, а за ним – единственная улица села с деревянными домами с огородами, в которых жили русские люди. Вход на стадион был необыкновенным – в середине забора из штакетника с трех сторон были лесенки с подъемом и спуском в 4-5 ступенек с обеих сторон, похожие на современные стремянки. С четвертой стороны, со стороны улицы - широкие, всегда закрытые ворота. Они открывались во время праздников.
Рано утром Аба уходил на работу в конюшню, расположенную за оврагом. Там он помогал родиться маленьким жеребятам, лечил заболевших лошадей, делал им то уколы, то перевязки. Я иногда днем с Эжи или с Ахэ ходила к нему смотреть на жеребят, на новых лошадей, на их выездку. Иногда разрешали посмотреть, как кузнец подковывал лошадей. Издали казалось, что лошади сами сгибают ноги в коленках и подают их, как собачки лапу, прямо в руки кузнецу, а тот делает им больно – молотком прибивает подковы гвоздями на их копыта. А они не только не плачут и не кричат, но даже убежать не могут, так как загнаны в «раскол». Раскол – это узкий высокий загон из бревен и жердей, где вмещаются лошади только в один ряд по ширине так, что они не могут никуда повернуться и даже лечь. И есть еще специальные заслонки, опускающиеся сверху в загон так, чтобы отделить одну лошадь от передней и задней. Лошадей загоняли в «раскол», чтобы делать им уколы, забирать кровь в шприцы, втыкая иголки им прямо в шею. Еще впрыскивали лекарства в глаза или давали лекарства «выпить». Одних детей близко не подпускали даже к наружной ограде конюшни. Прогоняли. Запомнилась на всю жизнь странность – в холодные времена года сено, овес развозили для кормежки лошадей на телегах или санях, в которые были впряжены коровы с большими рогами, которые назывались Волы!
Часто Аба уезжал куда-то далеко и это называлось – командировки. Оттуда он иногда привозил разные нужные и интересные вещи. Однажды он привез железную кровать, изголовье которой было из более светлого металла и с блестящими шишечками, на которой мы спали с бабушкой, даже когда переехали из юрты в деревянный дом.
Эжи шила вручную бурятскую национальную одежду людям, которые приносили ей свои ткани и шкуры, обычно по ночам. Обычно она каждый день сшивала вручную огромные полотна войлока или шила рукавицы, спецодежду на своей швейной машинке «Зингер» со шпулькой-челночком, доставшейся ей от своей мамы, моей прабабушки. Она до сих в рабочем состоянии и находится у одной из моих двоюродных сестер. Она 1890 года выпуска! В короткие перерывы в работе Эжи варила чай и суп, кормила меня и собаку. Утром и вечером вместе со мной шла доить корову, провожать и встречать нашу кормилицу со стада.
Ахэ помогал то отцу, то матери, ходил в школу, иногда уходил гулять с друзьями. А чтобы я не увязывалась за ними, пацаны предпринимали разные уловки, из-за которых я частенько ходила то в синяках, то расцарапанная. Например, однажды летом, подростки оставили меня висящей на школьном турнике, как тушку для поджаривания. Устав, не умея перемещаться, слазить с турника, я зажмурила глаза и упала на землю, ободрав при этом все открытые части тела, т.к. земля у нас каменистая. Но позже научилась лазить по этому турнику не хуже обезьянки и эта уловка больше не спасала Ахэ с друзьями от меня.
Иногда, как видно один или два раза в месяц, Аба приносил домой много-много всякой всячины – продукты разные, ткани, спички, мыло и вообще все, очень нужное для жизни. Изредка приносил игрушку, но всегда – шоколадку. Шоколадка была большой, в бумажной обертке, разделенной на дольки, внутри с зернышками-орешками, величиной с рисовое зернышко. Ее хватало до следующей шоколадки, хотя я угощала всю семью.
Аба умер в мае 1955 года. Но я этого не понимала и продолжала ждать, когда он вернется из командировки. На время похорон меня увозили на отару – на чабанскую стоянку к «молодым» (моим кровным родителям), как потом рассказала мне бабушка. Дед не возвращался и никто никогда больше не приносил мне самую вкусную в мире шоколадку.
Всю жизнь я искала, сначала подсознательно, а во взрослой жизни уже осознанно – тот самый шоколад. Всегда при случае пробовала плиточный шоколад – разламывала, разглядывала и пробовала на вкус. Никогда не была сладкоежкой, но всегда старалась попробовать именно плиточный шоколад. Меня даже взрослые ругали – зачем же разламываешь, если не ешь! Когда стала зарабатывать, стала покупать шоколадки, на обертках которых было написано, что они с орехами. Но его, того самого, нигде не было. Или я заблуждалась или забыла его вкус?
И, о чудо! Нашелся тот самый шоколад, который приносил мне дед в мои два с половиной - три года! Случилось это на мое пятидесятилетие. Подруга Верочка по этому поводу прислала с оказией из Санкт-Петербурга огромную коробку конфет «Невские» кондитерской фабрики им. Крупской. В середине коробки лежали две больших плитки шоколада с тем же названием - «Невские». Вот они-то и оказались теми самыми, вкус которых мне запомнился 47 лет назад, и я их искала всю жизнь. И в отличие от всех других, эта плитка шоколадка делится ровно на 30 долек. На месяц, по одной в день. Видно, взрослые и Ахэ, которых я угощала, клали обратно те дольки.
Как же они попадали в далеком 1955 году из Ленинграда в Забайкалье, в наше маленькое село?
***
Спросить уже не у кого в семье. Но объяснение этому, видно простое: дед был служащим военного конезавода, растившего строевых лошадей для кавалерии Буденного, для конницы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и ежемесячно получал продовольственный паек. С шоколадом «Невским», из Ленинграда. И наш «конезавод №128», как я узнала всего год назад, был связан с первым конным заводом, находившимся в Одинцовском районе Подмосковья.
ИГРУШКИ. Чашки, осколки фарфора.
(4 года)
Во времена моего детства деревенские девочки играли на улице нехитрыми игрушками. Это были: тряпичные или настоящие резиновые мячики, тряпичные куклы – с тряпичной или глиняной головой, деревянные поделки. Как во все времена, пекли из мокрого песка пирожки, делали салаты из трав и цветов, выкладывали из разных камешков постройки на земле – дома, изгороди, похожие на планы реальных построек. А еще все девочки собирали, берегли, обменивались друг с другом осколками фарфоровой, фаянсовой и стеклянной посуды. Целым богатством считались осколки с фрагментами рисунков, особенно с полностью сохранившимися цветными рисунками, например, цветов. Настоящих фабричных игрушек – кукол, машин и пр. в нашем деревенском смешанном магазине не было, привозили по случаю откуда-нибудь издалека, из города, из-за границы. Они были редкостью и их берегли – хранили в доме на почетном месте, ни в коем случае не выносили играть на улицу.
У меня недолго был настоящий мячик и очень долго, пока не потерялся где-то, маленький железный грузовичок – их Аба привез из «Единения», когда мне было года два. Загадочное слово «Единение» оказалось названием села, расположенного на другом, правом берегу основного русла реки Онон. Туда мы с одноклассниками и учителем ходили зимой по льду реки лет в двенадцать. Специально, чтобы осмотреть высеченный на отвесной скале по-над рекой барельеф Ленина. По рассказам бабушки это сделали вручную «бамлаки» - политзаключенные, которых гнали по этапу зимой. Они несколько дней стояли лагерем как раз под этой скалой и грелись у костра. Летом туда можно только подплыть на лодке и там множество змей. Но это другая история.
По рассказам Эжи, я долго утверждала, что игрушки мне привез не Аба, а чайник. Аба привез в тот же раз алюминиевый трехлитровый чайник, впоследствии несколько десятилетий служивший нашей семье. А игрушки Аба дал мне, на моих глазах вынув их из этого чайника.
Еще у нас был огромный кожаный мешок, сшитый из лысых кусочков обработанных овечьих шкур. Он был набит «шагэ» - косточками. Красивые, вычищенные косточки из коленных суставов ног овец, которых съедала наша семья за многие годы и постоянно пополняла ими мешочек. В «шагэ» в разные игры чаще играли взрослые, даже на деньги.
Позже я и мои младшие брат, сестры играли разными красивыми деревянными пирамидками и игрушечной расписной деревянной посудой. Их привозил в 1955, 1957г.г. молодой Аба из Москвы, когда ездил получать орден, медали ВДНХ, и из других мест, куда он иногда потом ездил подлечиваться в санатории.
Но в моей памяти особо сохранилась история, как я попыталась заиметь много осколков фарфоровой посуды. В 1956 году приехали из ссылки издалека, средняя сестра Эжи – Дыжит-абжа с мужем. Двоюродная бабушка привезла много необыкновенных вещей. К их числу относился и чайный сервиз, увиденный мной впервые в жизни: заварной чайник, сахарница и целых шесть чайных чашек и шесть блюдечек красного цвета в белый горошек! У нас для чая и супа были деревянные пиалы, некоторые из них от старости уже разваливались и были скреплены проволочками. Еще у нас были солдатские алюминиевые кружки, в которые наливался чай только для взрослых. Уж очень горяч был чай в них!
Мой интерес вызвали именно чашки, так как на блюдечках белых горошков на красном фоне было многовато, да и середина, куда ставилась чашка, была белой, без рисунка. Я стала мечтать, что если разобьется хотя бы одна чашка, никто и не заметит, их много, зато у меня будет много осколков для игры и даже для мены с девочками!
Но мне так и не удалось разбить ни одной чашки, как бы я их не роняла. Как будто бы нечаянно на земляной пол нашей юрты – и пустыми, и с чаем они не разбивались! Бабушка Дыжит всю жизнь собирала разную красивую посуду, а затем раздаривала сервизы многочисленным племянницам и внукам, оставляя себе и деду только по чайной паре. Призналась я в своей проделке бабушке Дыжит, когда уже училась в университете и привезла ей в подарок посуду. Она смеялась до слез и вспомнила, что тот сервиз был немецким и подарен был за помощь деда-юриста какой-то семье еще в ссылке. Тогда же она подарила мне красивейшую японскую чайную пару, рисунок на чашках которой просматривался насквозь с какой бы стороны на нее не взглянуть. Как я ни берегла подарок бабушки Дыжит – и блюдечко, и чашечка разбились. На самом деле нечаянно!
***
Все мое детство, а затем и во взрослой жизни, до сегодняшнего дня я почему-то часто роняю на пол посуду, за что меня всегда ругали взрослые, родители и даже муж. Вот такая привычка получилась, видимо, из моего стремления в четырехлетнем возрасте специально разбить красивую чашку на осколки для игр.