Верность

               

               
      Занимался новый день. Начинался он как-то хмуро и нерадостно. Небо на горизонте было обложено темными облаками. В предрассветной серой мгле проступали контуры деревьев и сельских хат. Деревья понуро опустили свои ветви, утомленные жарой и жаждой. Шиферные крыши хат, нагретые за день солнцем, дышали теплом, не охлаждаясь даже и ночью. Все в природе ожидало, жаждало дождя, а его все не было и не было. И это тоже угнетало.
     Дед Василий, как всегда, проснулся до восхода солнца. Механически оделся, плеснул в лицо прохладной водой из ковшика, вытерся домотканым вышитым рушником.
- Сколько же ему, этому рушнику лет? – невольно промелькнула мысль. – Это же Софийка, когда была молодой, ткала и вышивала его своими умелыми руками.
Теплая волна подкатилась к горлу, перехватила дыхание, поднялась к глазам и выдавила скупую старческую слезу. И сразу он вспомнил горе, которое случилось с ним две недели тому назад. Это горе тяжелым камнем лежало на сердце, тянуло, гнуло его книзу, не давало дышать. Не стало его Софийки, верной жены, с которой прожили более пятидесяти лет. Ушла, бедная, после тяжелой болезни, в сырую землю, оставив его наедине с мыслями, воспоминаниями, проблемами доживать свою жизнь на этом свете.
     Взяв в руки палку, без которой он теперь не обходился, дед Василий медленно двинулся из хаты во двор. Может быть, там будет легче дышать? Скорее по привычке, чем сознательно, он кинул курам зерна и сел на лавку под яблонькой. Глаза его тоскливо смотрели в пространство, а в голове роились воспоминания.
     Промелькнула жизнь, как один день, вроде и не жил, хотя уже девятый десяток разменял. А помнится все так, вроде было вчера. Вспомнилось, как вернулся с войны: молодой (ему тогда только двадцать три минуло), красивый, энергичный парень с черным чубом, с звенящими медалями на груди, в сапогах начищенных до блеска. Много девчат тогда с тайной надеждой, что он обратит на них свое внимание, смотрели в его сторону. А он на сельских вечеринках увидел свою Софийку и сразу прикипел к ней сердцем. Чего греха таить, красавица она была: глаза – как омут в речке – зеленоватые и глубокие, а особенно понравились ему две темно-русых, длинных, до пояса, косы. Он любил, когда у девушек были длинные, шелковистые, блестящие волосы, еще и с пьянящим запахом любистка, которым в те времена юные  красавицы ополаскивали волосы, чтобы приворожить женихов.
     В скором времени они с Софийкой поженились. Сначала жили с его родителями. Нелегкие времена пришлось пережить: послевоенная разруха, голод, бедность. Много пришлось работать, поднимать колхоз, свое хозяйство. Да и в одной хате с родителями тесновато было, а подчас свекровь с невесткой не находили общий язык – всяко бывало, хоть Софийка отличалась спокойным характером и завидным терпением. Но, не смотря ни на что, это были самые счастливые годы в их жизни, наверное, из-за того, что они были молоды и очень любили друг друга.
     Через положенное время Софийка родила ему первого сына, Петром назвали, в честь деда. Как он радовался тогда своему первенцу, наследнику, продолжателю рода! Три дня с друзьями «обмывал», пока Софийка была в больнице. На большой любви и второй ребенок вскоре появился на свет – Андрейка родился.
     Шли годы… Жизнь послевоенная постепенно налаживалась. Поднялся из руин, окреп колхоз: провели электричество, построили новый коровник, свиноферму, птичник. Отстроили школу, клуб. Василий с Софийкой начали вить свое собственное гнездо – хватит тесниться в одной хате с родителями, да и дети подрастали, им условия нужны были для жизни, для учебы. Строились долго и тяжело. Дети росли, росли и расходы, приходилось потуже затягивать пояса, чтобы приобрести строительные материалы. Но зато как весело, радостно проходили толоки, когда вальковали, равняли стены, строили печь и крыли крышу! Не зря говорят: «строили всем миром». Дед Василий хорошо помнил те далекие события. Сходились все соседи с улицы, кумовья, родственники. Шум, гам, шутки, песни… Софийка в ярком, расписанном сказочными цветами платочке, подпоясанная чистым вышитым передником, счастливая, зардевшаяся румянцем, с блеском в улыбающихся глазах, сновала среди людей, накрывая на стол работникам. То тут, то там слышался ее звонкий голос, смех, ободряющие шутки. Занятый своей работой, Василий с гордостью посматривал на жену и ловил себя на мысли, что любит ее ничуть не меньше, чем тогда, когда они только поженились. Их любовь, казалось, только окрепла, стала ярче от совместно прожитых лет, от перенесенных трудностей, оттого, что подрастают сыновья - родная кровь. Все-таки ему досталась самая лучшая девушка в селе!
     Не сказать, что все у них было идеально. Как и в каждой семье, потому что это жизнь, была и ревность в молодости (к счастью, безосновательная), и конфликты, и даже несколько раз серьезные ссоры. Но все прошло, и дед Василий  не хотел об этом даже вспоминать. У них с женой были счастливые характеры: поругавшись по какой-либо причине, они не таили обиды, не злились долго, а, успокоившись, через полчаса уже разговаривали, как будто ничего не случилось. Бывало, и прощение просили друг у друга.
     Им повезло с сыновьями. Мальчишки росли серьезными, работящими, хорошо учились, в школе никаких нареканий на них почти не было. Наоборот, хвалили их детей и за учебу, и за труд, и за добрые дела. Оба получили высшее образование, женились на городских, хорошо устроились в жизни. Один сын стал бизнесменом, как теперь говорят, другой – врачом. Слышал дед Василий от людей, что врач он неплохой, хвалят его пациенты. Сыновья у них уважаемые, авторитетные люди. От этих мыслей теплеет у старика на сердце.
     Каждое лето к деду с бабушкой приезжали на каникулы внуки. Им нравилось в селе: чистый воздух, лес недалеко, яблоки, груши да и другие фрукты почти под ногами валяются – ешь – не хочу! А парное молоко от рыжей бабушкиной коровы Зорьки? Из большой белой кружки, теплое, с едва уловимым ароматом трав и беззаботного детства – непревзойденное удовольствие!
     Дед Василий прикрыл глаза, и видения прошлого закружились в его изболевшемся, утомленном мозгу. Он, как наяву, слышал рядом веселое детское щебетание, видел снова свою ясноглазую, чернобровую Софийку. Воспоминания – это все, что ему теперь осталось. Мысли  снова и снова возвращали старика в прошлое. Думая о сыновьях, дед Василий вспомнил и невесток. Можно сказать, невестки тоже неплохие достались, но чувствовалось, что село их не привлекало. Ну что с них возьмешь: одно слово – городские – нежные, интеллигентные, к сельской жизни не приспособленные. Приезжали не очень часто, особенного тепла старики от них не чувствовали, но ведь главное, чтобы сыновьям было хорошо в их семьях, поэтому они с женой старались ни в чем не упрекать детей. Пока были силы и здоровье, особой какой-то помощи от них и не требовали, сами справлялись. Правда, сыны наведывались, помогали по хозяйству, привозили из города продукты, каких в селе не купить, необходимые лекарства при болезнях. Они с Софийкой были и этим довольны.
     Внезапная боль, как острое лезвие ножа, пронизала старое тело, и дед Василий вздрогнул, открыл глаза и затаил дыхание, выжидая пока боль угомонится. Эта боль была напоминанием о совсем недавних, печальных событиях.  И воспоминания вновь захватили его и возвратили в недавнее прошлое.
     Софийка, верная и любимая жена деда Василия, в последнее время стала часто прихварывать. Тяготы долгих жизненных лет, нелегкий сельский труд подорвали ее здоровье, но она не жаловалась, терпела, немного лечилась сама всякими травами и отварами – он не очень разбирался в этом. Недомогая, Софийка все-таки занималась домашним хозяйством, как-то справлялась помаленьку. Когда прихватывало сердечко или просто наваливалась слабость и усталость, глотала пилюли и ложилась немного отдохнуть. Дед Василий старался ей помогать, как мог, да и свою, мужскую, работу по хозяйству выполнял. Сын-врач не раз предлагал положить мать в больницу подлечиться, но она не хотела оставлять деда Василия одного в хате и все отказывалась, откладывала на потом.
     Дед Василий никогда не забудет тот день, когда его Софийке стало совсем плохо. С утра все было, как всегда: они встали и разошлись каждый по своим делам – управляться по хозяйству. Потом Софийка возилась в летней кухне, готовила завтрак, да и на обед задел сделала. Вот уж стала на стол накрывать, но вдруг пошатнулась, ухватилась за край стола и начала медленно сползать на пол. Дед Василий кинулся к ней и понял, что она потеряла сознание, а у него в сердце как будто что-то оборвалось, он растерялся, не зная, чем помочь родному человеку. Тут же позвонил сыну, тот приехал со «скорой помощью», можно сказать, примчался. Сделали уколы, долго колдовали над Софийкой, стараясь привести ее в чувство. Но дома ее не оставили, увезли в больницу.
     Провожая жену из дома, дед Василий никогда не думал, что больше ее не увидит живой, что уже не переступит она порог родного жилища, их уютного гнездышка, свитого собственными руками. В больнице Софийку каждый день навещал сын. Приносил еду, кормил ее с ложечки, расчесывал тонкие седые волосы, наблюдал за ее лечением. Иногда забегала невестка, но постояв у кровати больной и спросив о ее здоровье, очень скоро уходила. Приехал старший сын, провел возле матери несколько последних дней, бережно держа ее за руку, гладил и ласкал эту бессильную, сморщенную старческую мамину руку, вспоминая, какой сильной и вместе с тем нежной она была тогда, когда он был маленьким мальчиком, и мама ласкала его, проводя рукой по ежику волос.
     Дед Василий так и не успел проведать жену в больнице. До города было не близко, а он что-то совсем обессилил с того момента, как Софийку забрала «скорая», да и хозяйство не на кого было бросить. Хоть сердце и щемило в предчувствии плохого, но старик таки надеялся, что скоро его родная Софийка вернется домой. Не оправдались его надежды… Вскоре из города пришла печальная весть: не стало его верной, любимой, единственной на всю жизнь Софийки.
     И вот сидит он, одинокий, на старой скамье под такой же старой яблоней, погружается в воспоминания и мысленно разговаривает с нею, с милой, родной его половинкой, его Софийкой, без которой и жизнь ему не мила, и смысла в ней нет никакого. Дети взрослые, у них своя жизнь, уже и внуки выросли, выучились, поженились, правнуков им нарожали. А он без Софийки, как отрезанный ломоть. Да и возраст уже какой! Утекла жизнь, как вода в быстрой речке…
     Отдавшись воспоминаниям, дед Василий то ли задремал, то ли просто бредил. Он очень ясно увидел свою любимую Софийку, но не старой и больной, а такой, какой она была тогда, при первой их встрече: стройной, красивой, с шелковистыми темными косами, с зеленоватыми глубокими глазами, с большим букетом ромашек и васильков в руках. Она шла по зеленому лугу ему навстречу и улыбалась застенчивой милой улыбкой. Дед Василий встрепенулся, напряженно всматриваясь в знакомый до боли образ, который будто звал его за собой, притягивал, слегка колеблясь в утреннем летнем мареве.
- Софийка, родная моя, - прошептали сухие старческие губы, - жди меня, я иду, я скоро приду к тебе, чтобы никогда уже не разлучаться.
Сон все-таки сморил обессиленного печалью и воспоминаниями старика. Он задремал, держа в руках свою палку и опершись спиной о теплый, шершавый ствол старой яблони. Время как будто остановилось, жалея измученного душевной болью старика. На его лице блуждала улыбка, видимо, там, во сне, он снова видел свою Софийку, разговаривал с ней.
     Дед Василий очнулся оттого, что ему на лицо и руки упали крупные теплые капли летнего дождя. Сколько он просидел на этой скамье под яблоней? Он не помнил, да и не все ли равно? Куда ему теперь спешить? Пока он предавался воспоминаниям и дремал, тучи, ранее теснившиеся на горизонте, заволокли все небо и, наконец-то, пролились благодатным дождем на деревья, на разгоряченные крыши хат, на пожухлую от жары траву, на окрестные поля. Дождь становился все сильнее, но дед Василий не спешил в хату. Он смотрел, как оживают омытые струями дождя деревья, как жадно, пьет воду земля, и как цветы и растения, вбирая в себя влагу и силу земли, распрямляются, поднимают к небу свои головки, листочки, веточки. Дед Василий подставил дождю свое лицо, жадно ловя эту теплую небесную влагу. Он чувствовал, что струи дождя приносят ему облегчение, как будто смывая с его души тоску и усталость.  Он вдохнул полной грудью посвежевший влажный воздух и подумал: «Не берет меня Софийка к себе. Видно, не все дела я еще завершил на этом свете. Надо жить!»