Я всегда ненавидел выражение "отвалилась челюсть" или выражение "глаза по пять копеек". Учитывая, что уже мало кто знает, что такое пять копеек. Но тогда я стоял именно с таким выражением лица. Когда мы шли в этот мутный поход в развалины, некогда называвшиеся городом Новосибирска, максимум что я ожидал найти там, так это руины этого несчастного НИИ, документы по засекреченному проекту и кучу озлобленных зверушек, вырвавшихся из клеток этого же НИИ и очень полюбивших сладкое мясо человечины.
В мои года вообще уже не рекомендуется вылазить за пределы круга, но я фанатично верил, что именно мне суждено найти выход из нависшего над нашей грешной матушкой Земли апокалипсиса. Хотя, если задумываться, Земля, как раз не грешна, и Вспышка почти вылечила её от главной гнили на её лице - человеке.
Но человек-гнилой (синоним канувшему в лету человеку-разумному) оказался такой живучей тварью, что даже Вспышка не смогла выжечь эту гниль с планеты полностью. Многое изменилось за сорок семь лет. Благодаря своему почётному возрасту я ещё помню землю той, какой она была в двадцать первом веке, но это кажется таким далёким и вымышленным. Вам, молодым, этого даже не представить. Огромные дома, протыкающие своими вершинами облака, мобильные средства связи, транспорт!
Нет, не те скрипучие телеги, что запрягаются любым вьючным животным и со скоростью чуть быстрее человеческой, а иногда и медленнее, переходят караванами от круга к кругу по несколько дней или недель. Я говорю про настоящий транспорт. Позволяющий человеку в один день оказываться в любой точке планеты и даже вне её.
Эх, космос... Так и не удалось мне побывать там. Всё сгорело во Вспышке. Хотя нет, не правильно излагаю. Во Вспышке сгорел только человек, если быть ещё конкретнее - человечество.
Я пишу это всё, так как искренне надеюсь, что миссия моя скоро закончится и вы, оставшиеся жить после меня, не увидите того ужаса, что выпало на мою долю.
Одиннадцатого ноября две тысячи восемьдесят восьмого года практически все люди старше двенадцати лет, сгорели. Да, на ровном месте. Кто-то ранним утром пил чай на работе, кто-то ночью спал, кто-то отдыхал на природе, мужчины, женщины, европейцы, азиаты, африканцы, все были такими разными, но всех объединяло одно, они разом вспыхнули и, крича от адской, в прямом смысле этого слова, боли, попадали догорать в конвульсиях.
Всё это безумие продолжалось всего несколько секунд, потом всё стихло, оставив после себя обгоревшие тела, вспыхнувшие от них квартиры и улицы городов, а также детей. Толпы мальчиков и девочек, чьи родители на их глазах превратились в угли.
Большинство тех детей погибло в образовавшемся пожаре, позже на запах горелого мяса в города начали прибывать хищники и падальщики, изрядно проредив выживших, которых спасало то, что легкодоступного мяса на тот момент в городах хватало и тратить силы на поимку добычи хищникам было куда менее привлекательнее, чем жрать трупы.
Но выжили не только дети. Какая-то малая часть взрослого населения хоть и обгорели, но не сгорели до конца. Сочащиеся гнилыми ранами ожогов взрослые, так же, как и дети искали способы выбраться в безопасное место, если оно вообще существовало.
Первая ночь была адом на яву. Улицы городов, отдающие заревом огней и воняющие жжёным мясом, обезумевшие от огня стаи собак, рыскающих в поисках легкодоступного мяса, плач и стоны. Толпы голодных детей, забившихся в канализационные люки, подвалы или просто квартиры, не сгоревшие во время Вспышки, рыдали от страха и холода, а пришедшие в себя от адской боли взрослые с обгоревшими телами искали хоть что-то пригодное для оказания себе первой помощи. И никто не знал, что произошло и что делать теперь.
Я был в самом эпицентре Вспышки. Я видел последние мгновения человеческой цивилизации, но, сказать по правде, может человечество получило то, что заслуживало?
Очнулся я, как потом оказалось, через четыре дня после Вспышки. От сильного переохлаждения по телу пошли судороги, вернув в моё тело сознание. Лежал я на полу какого-то небольшого помещения. Рядом со мной стояла закопчённая бочка из которой валил редкий дым. Тепла она почти не давала. Вокруг были разбросаны, вскрытые как попало, походные сумки, рисовки, пакеты. Всё что представляла в тот момент хоть какую-то ценность было давно вытащено из них, остальной мусор был разбросан по помещению захламляя его. В углу перед выходом стояли большие багажные весы. Видимо это была камера хранения багажа. Стеллажей не было.
Лежал я на горе кожаных сумок, сложенных каким-то подобием лежанки и, самое удивительное, одежду с меня в такой холод никто не снял, даже шапку, а так же кто-то топил в помещении бочку. Это и не дало мне замёрзнуть в покрытом инеем бетонном саркофаге. Я тут не один. Кто-то позаботился о старике.
Подползя ближе к бочке и собравшись в комочек, я наспех зарылся в сумки с головой и успокаивал дёргающееся мышцы медленно нагоняя тепло бочки и своего тела в импровизированный кокон. Раз я не умер сразу, теперь умирать уже незачем, надо выкарабкиваться. Судорога начала медленно отступать, возвращая чувствительность старому телу. Вроде всё было в норме, горела только правая щека, точнее огромная кровоточащая короста на её месте. Но ей займёмся позже. Сначала надо понять где я.
Придя в более-менее нормальное состояние, я окутался ошмётками сумок и пакетов, перевязав их ремнями и ручками от них же. Не дублёнка конечно, но теплее чем ничего. Затем пошёл к закрытой двери выхода из камеры хранения, которая, на моё счастье была не заперта. Открыв дверь, я оказался по середине широкого коридора. Влево он уходил метров на тридцать и заканчивался большими закрытыми дверями, вправо коридор выходил в большой, ярко освещённый солнцем заиндевевший зал вокзала, припорошенный снегом, задувавшемся ветром в разбитые витражи над выходами. Там же стояли раскуроченные книжные ларьки и ларьки с провиантом. Выбраны они были подчистую. Сидячие места отсутствовали, лишь из пола торчали погнутые болты креплений. Кассовые терминалы тоже были перевёрнуты, аппараты вскрыты и опустошены. Абсолютно все таблички и указатели отсутствовали, что для вокзалов не свойственно. А электронные табло над выходами и информационные экраны не подавали признаков жизни. Не было ни души, тишина. Лишь ветер, подвывая, гонял по полу накиданные обвёртки от шоколадок и пластиковые бутылки. Всюду была гарь и копоть. Воняло мочой. Слева, в витражи окон виднелся город, огромный фонарный столб привокзальной площади на фоне отдалённых пятиэтажек. Ничего не подавало признаков жизни. Справа от меня был выход на платформу железной дороги.
- Что за станция такая? Дибуны или Ямская? – пришло мне тогда в голову.
Выходить на улицу, где ветер ещё сильнее не хотелось. Но узнать где я нахожусь было необходимо. Я пошёл к путям. Выйдя на привокзальный перрон взору открылся стеклянный виадук перехода, половина стёкол которого были выбиты, вторая половина, закопченная. И по стене виадука, погасшими на всегда, смотрели на меня большие красные буквы, выложенные в слова: Канск-Енисейский.
Очень странно. Никогда не был в Канске. Красноярский край. Более тысячи километров от того места где я потерял сознание. Что же произошло? Как я попал сюда. Одни вопросы.
Привыкнувшие, наконец, к яркому свету глаза различили почти стёртую ветром тропинку, идущую с платформы в зал вокзала. Пройдя по ней стало ясно что она ведёт обратно по коридору мимо камеры хранения где я очнулся. Не заметил её сразу. Ходить замёрзшему старику по запорошенной снегом кафельной плитки вокзала не самое безопасное занятие, но, если есть тропинка, значит есть и те, кто по ней ходят. Надо узнать кто. Дойдя до конца коридора и поравнявшись с дверью, стало понятно, что тропа ведёт вверх по лестничному маршу, который обнаружился по левой стене коридора рядом с дверью. Сюда снег уже не долетал и идти стало легче. Поднявшись до середины лестничного марша, я услышал шорох. Наивно предполагать, что шаркающие по коридору шаги, отдышка и сипение старика не были слышны там, куда я иду. Значит меня там ждут. Невежливо заставлять ждать.
Первое что отразилось в сознании промёрзшего тела, тут было гораздо теплее чем внизу. Сразу родилось желание скорее идти к источнику тепла. Но там, где есть человек, там надо быть осторожнее, даже самому человеку. Спешка хороша лишь при ловле блох.
Я стоял в холле возле бывшей когда-то стойки регистратуры. Из холла вели несколько закрытых дверей. Судя по всему, это была небольшая гостиничная зона вокзала.
- Ау. Есть тут кто? Впустите погреться. Холодно.
Первая слева дверь приоткрылась. Чей-то взгляд пару мгновений оценивал меня, потом дверь закрылась. Не прошло и минуты, дверь открылась вновь и на встречу мне вышел одетый в свитер и ватные штаны мальчик, лет двенадцати, с ружьём на перевес. Ружьё он держал неуклюже, так как оно было гораздо тяжелее, чем ему бы хотелось. Лицо его было не по годам серьёзным:
- Дед! Проснулся? Заходи. Но медленно. Дёрнешься – стреляю.
Так я познакомился с «вокзальными», десятка три детей до тринадцати лет и несколько взрослых, разных степеней ожогов.
- Очнулся я почти сразу как все загорелись, - рассказывал Сергей Михайлович, военный офицер в отставке с сильно обгоревшей правой рукой и ожогом на правой щеке, -мой сын, Андрюха, - он кивнул в сторону того мальчика с ружьем, что открыл мне дверь, - пытался потушить меня, обматывая мне руку своим пальто. Вокруг всё пылало. Орали сотни голосов. Люди корчились в конвульсиях, пробивали собой стёкла, что бы выпрыгнуть на снег. Боль была адская. Руку и щёку просто выворачивало на изнанку, но мысль что сын в опасности не давала мне потерять сознание. Мы пробились в какое-то подсобное помещение и забаррикадировались там.
Сергей закрыл глаза и вздохнул.
- Это было невыносимо. Столько людей просили о помощи, орали, ломились в дверь. Я ничего не стог сделать для них тогда.
В комнате было тепло, работали электрические обогреватели, поддерживая температуру в промёрзшем помещении здания около пяти градусов тепла. Тут обнаружились и кресла сидений, отсутствующих в зале ожидания, и части стеллажей камеры хранения. На них сидели выжившие. Все заворожено следили за нашим диалогом не вмешиваясь, лишь пышная женщина, Мария Степановна, на правой щеке у которой была «пощёчина» ожога и обгорелые ноги, что в купе с её объёмами затрудняло ей передвижения, периодически вставляла разные пояснения в разговор.
- Да и что я там мог сделать? – открыл глаза Сергей, - там уже почти нечего было делать.
- За то потом твоя помощь была не оценима, Сергей. – добавила Маша.
«Выход в свет» из подсобки, для Сергея с сыном был как путь в ад. Смрад горелого мяса с дымом. Кое где огонь ещё пылал, облизывая останки деревянных конструкций. От высокой температуры почти все стёкла зала вокзала полопались, а пурга, начавшаяся ночью, потушила через оконные проёмы большую часть тел. Тела в неестественно скрюченных позах лежали повсюду. Ветер, бесцеремонно гонял по вокзалу пепел и снег, посыпая этой серой смесью дымящиеся останки. Стоны и плач. Эти звуки вывели из ступора отца с сыном. Сергей наказал сыну найти аптечку и параллельно разведать обстановку с выжившими. Его раны не позволяли ему оставаться дееспособным без оказания первой помощи. Он несколько раз за ночь терял от боли и обезвоживания сознание и утром держался только на честном слове.
Андрей, хоть и был двенадцатилетним мальчиком, но военное воспитание отца давало о себе знать. Одному ему известно, как он пережил ту ночь и не потерял дух. Среди копоти, огня и тел он не только нашёл аптечку, но и питьевой воды, необходимой при ожогах, и дюжину выживших на вокзале детей.
Продезинфицировав и перебинтовав ожоги, наглотавшись обезболивающего, Сергей, смог придти в работоспособную форму и выйти из подсобки. Но день уже был потерян. Еды и воды нет. Электричества и отопления тоже нет. А скоро ночь. Сергей провёл с детьми психологический монолог, частично возвращая их в работоспособное состояние, разделил всех на отряды и распределил задачи. Сам он отыскал гостиничный отсек и, вместе с сыном, они вычистили комнаты от трупов и обгоревшей мебели. Нашли на складских помещениях бочки, так же нашли пищеблок вокзальной столовой. Ни склады, ни пищеблок огнём почти не тронуло. Тем временем третий отряд «поисковой» привёл в «номер» женщину, которой и оказалась Мария Степановна, работающая в камере хранения багажа. Почувствовав резкую боль в щеке и ногах, она схватилась за стеллажи и опрокинула их на себя, заблокировав дверь в камеру. Это её спасло, так как несколько людей, находящихся рядом, вспыхнув, ломились во все двери подряд прося о помощи, и ворвись один такой в камеру, сжёг бы её полностью вместе с хозяйкой. Позже нашлись ещё несколько живых взрослых, сильно обгоревших и не приходивших в сознание. Второй отряд «девичий» носил в одну из соседних комнат всё что может гореть, деньги из кассовых аппаратов, бумажные карты вдоль стены, таблички. Потом объединившийся второй и третий отряды до темноты носили продовольствие из киосков и столовой, одежду со сладов и сумок, выламывали сидения в зале и несли их на верх. Третий отряд, самых морально стойких, оттаскивал трупы на перрон. То ещё занятие для детей. Но все справились и к полуночи, благодаря огню из бочек, освещающему помещение, обустроили приют. Найденных живых без сознания, очистили от горелой одежды, промыли и перевязали раны, уложили в комнате напротив, предварительно прогрев помещение горящей бочкой. Периодически ходили подбрасывать дров и отслеживать их состояние. В «жилой» комнате расставили все, на тот момент, демонтированные и принесённые сидения, застелили их разной одеждой из багажей и складов образовывая спальные места. Сергей и Мария разделили ночной караул и уложили всех спать.
- Проснулся я под утро. Было уже светлело. - продолжил рассказ Сергей, - меня растолкала испуганная Маша и сказала, что кто-то стучится в дверь. К тому времени обгоревшая рука уже не так болела, и я мог более уверенно соображать и действовать. Пошёл открывать дверь. Нож вложил в левый карман, чтобы быть готовым к неприятностям. Но всё обошлось. Это были несколько детей, которые заметили ночью зарево от огня горящей бочки в окно здания и решили, что тут есть люди. Не ошиблись.
Так «вокзальные» узнали, что в городе обстановка не лучше, чем на вокзале. Всё сгорело, весь город в трупах. По улицам уже сбиваются крупные стаи бездомных собак. По квартирам пируют крысы. В городе не безопасно, да и на вокзале ещё дел по горло. Так что обговариваемая намедни экспедиция в город перенеслась на неопределённый срок. На второй день после «вспышки» остро ощущались две проблемы. Основная – трупы. Они рано или поздно привлекут зверей. Это недопустимо. Было решено стаскивать их и складировать в самом дальнем от вокзала вагоне навеки застывшего на путях поезда. Чем большая часть мальчиков, во главе с Андреем, занялась сразу после завтрака. Второй проблемой была гигиена в целом и туалет в частности. Без отопления здание промёрзло за двое суток насквозь вместе с канализационными трубами. А в здании около сорока человек. Половина из них девочки. Все унитазы в здании забились ещё в первый день. Мальчишки, не задумываясь о последствиях, справляли нужду там, где никто не видит. И к середине второго дня, трупный запах уже ощущался не так заметно, как запах мочи. Эта проблема была решена тем же способом, что и первая. Нашли отдалённый пассажирский поезд. Разделили его на женскую и мужскую половины. Ходить в него разрешалось только парами, на всякий непредвиденный случай.
Пришло ещё несколько детей из города.
К середине второго дня всё-таки удалось вскрыть оружейную комнату, где обнаружилось несколько пистолетов и пару ружей с боеприпасами. Проведя перед всеми лекцию как этим пользоваться, пистолеты были розданы командирам групп для использования «только в крайнем случае».
- Никогда бы не доверил заряженное оружие детям. Но в данной ситуации считаю своё решение правильным, так как им сейчас не до шуток. Всё что они пережили за последние несколько дней заставило их стать куда более взрослее и серьёзнее тех, кого они видели в зеркале ещё пять дней назад, - оправдывался Сергей.
Впрочем, с момента выдачи детям оружия, никто из них его ни разу не применил и, соответственно, ни жертв, ни травм не было.
Пока дети занимались очисткой и добычей, Мария готовила на кострах еду, Сергей, работавший после отставки электриком, оккупировал электрощитовую. Выяснилось, что с города электричество больше не идёт. Похоже на Красноярской ГЭС тоже все сгорели или провода ЛЭП полопались от пожаров, это всё было не важно, а важно было то, что установленные в пятидесятые года двадцать первого века на крыше здания вокзала, солнечные батареи прекрасно работали, как и всё оборудование щитовой. Раздав наряди отрядам оставив сына за старшего, выбрав себе двоих помощников, Сергей приступил к восстановлению системы электроснабжения. К наступлению темноты все четыре комнаты гостиничного комплекса были электризованы. Оплавленные розетки и лампы заменили, притащили со склада обогреватели, жизнь стала постепенно налаживаться.
До обеда следующего дня полностью вся территория вокзала была очищена от трупов. Оставшиеся две комнаты, отведённые под склад, были заполнены провизией, одеждой, другими полезными вещами и дровами. Сергей чувствовал себя гораздо лучше. Вроде как начал чувствовать кончики пальцев на правой руке. Хотя это могло быть только его желанное, принятое за реальность. Пришли в сознание пару взрослых, их перенесли в общую комнату где ими занялись Маша с девочками. День стоял ясный и тёплый. Настроение было оптимистичным. Вернулись разговоры об экспедиции в город, так как за последние сутки с его стороны не было никаких новостей.
- Сидим мы с мальчишками и обсуждаем маршрут в город. Комплектацию необходимых для экспедиции вещей и тому подобное. В этот момент в комнату врываются Танька и Наташка, в туалет ходили девчонки, и заявляют: «Поезд! К нам едет поезд!». Мы все вскочили как ошпаренные. Хотя мы, в каком-то смысле, ошпаренные и есть, - усмехнулся Сергей, глядя на сморщенную от ожогов руку, - Так вот.. Поезд! Неужели, думаю, правительство прислало военных, медиков, МЧС, гуманитарку. В голове уже закрутились разные картинки о том, как воеммые и медики ездят по городам спасают выживших. Это просто великолепная новость. Все побежали смотреть на «спасателей».
В этот момент, наконец, засвистел старый чайник. Не электрический, они все расплавились в пожаре, а железный, ещё со времён начала двухтысячных. Что только не найдёшь в складах старых объектов. Андрей налил в большую кружку воды и опустив туда пакетик чая и четыре кубика сахара протянул кружку мне.
- Дед, - обратился ко мне Сергей, - Выпей сладкого чаю. А то на тебя смотреть холодно. Я почти закончил нашу историю и нам всем не терпится послушать твою. Согревайся пока.
Я кивнул в знак благодарности. Взял горячую кружку чаю и сделал глоток. Меня передёрнуло от тепла, вливающегося в меня с ароматной жидкостью. Тёплое помещение и горячий чай расслабили моё старое тело возвращая жизненную силу. В глазах прояснело, и я наконец заметил, каким пронзающим взглядом смотрит на меня Сергей. Так смотрят на предателя во время допроса. В горле сразу встал ком, чай больше не лез, но любопытство заставляло молча дослушать историю до конца:
- Так вот, когда я пришёл к перрону увиденное мной не могло не расстроить. Дети ещё в тот момент искренне верили в спасение, а мне было очень хорошо видно, что никакого спасения нет. Есть только одинокий локомотив электропоезда, медленно катившийся по рельсам с востока. Совершенно непонятно как он ехал, если электричества к тому времени уже не было в помине. Подкатив к перрону, локомотив остановился навсегда, точно перед входом на вокзал. Как будто бы его кто-то катил из вне, как игрушку и остановил в нужном месте. Долго никто не рисковал подходить к «вагону-призраку». Он выглядел абсолютно неживым и самое жуткое… Я не знаю, как это объяснить. Вагон плакал. Не в том смысле что по нему текли капли конденсата. Какой конденсат может быть в покрытом инеем куске железа? Женский плач. Отчаянное рыдание исходило от вагона. Она было еле слышно, но оно было. Наконец, Я решился, - продолжил Сергей, - Взял ружьё, пошёл к двери кабины. Дверь подалась легко. Как и подозревал не было там ничего сохранившего работоспособность. Ни одна лампочка на панели не работала. Никакого тепла от работы системы не было. Машина была уже несколько дней как мертва. Было очевидно, что вагон – локомотив пуст. И всё же в нём был пассажир. В багажном отсеке мы нашли тебя, дед. Без сознания, замёрзшего но живого.
Сергей изучающее смотрел на меня. Взгляд его становился суровее с каждым словом.
- Постелили мы тебе в камере хранения багажа. Всем было страшно приближаться к тебе после твоего «загадочного» появления. Тебя решили не пускать к нам. Сделали дымоотвод через форточку камеры хранения, и поставили там бочку. Её тепла должно было хватить до утра, надо было только один раз подбросить дров ночью. Но караульных, дед, спугнул твой поезд. Который укатил ночью обратно. Мы рады что ты не замёрз, дед. И дважды рады что пришёл в сознание. Потому что мы очень хотим узнать у тебя, Герман Валентинович, что там произошло, - Увидев, как я вздрогнул от упоминания им моего имени Сергей ухмыльнулся, - Нет – нет, дед, ты не подумай, что если военный, то обязательно дебил. Да вся Россия следила за этой парочкой и тобой в придачу. Ты личность известная. Даже за пределами Иркутской области тебя многие знают в лицо. И трансляцию мы ту, как раз смотрели, пока поезд ждали. Так что рассказывай. Не томи.
Перед глазами всплыли последние события четырёхдневной давности.
Очень красивая молодая девушка и молодой парень, стоят на трибуне площади набережной города Тимофеевск, основанного на месте бывшего посёлка Сахюрта, он же МРС. Когда-то от этой точки ходил паром до острова Ольхон. Но основанный в две тысячи шестьдесят четвёртом году город Тимофеевск, названный в честь его создателя, принял в себя всех жителей острова и в шестьдесят пятом году остров закрыли для посещения, объявив его заповедником. Паром угнали, а на месте стоянки открыли прекрасный сквер с огромным фонтаном и смотровой площадкой на прекрасный остров и великое озеро Байкал. Это было любимое с детства место создателя города мечты Тимофея.
Родился он в две тысячи пятьдесят пятом году Его детдомовское детство не назовёшь счастливым. Брошенные дети часто бывают злыми, а ещё злее они бывают к тем, кто от них отличается. Тимофей отличался. По мимо грандиозной памяти и способностей усваивать всё на лету он умел слышать мысли. Его прозвали странным. Его били. Но он никогда на них не обижался, так как он слышал всю их боль, всё что они чувствовали и скрывали. Они были всего лишь дети, которые, как и он оказались никому не нужны. И вели они себя так не от того что они родились такими, а от того что им было больно. Слышал взрослых, которые делились на две категории. Одни искренне любили детей своего приюта и всем сердцем желали им счастья, другие ненавидели свою работу, где «приходится общаться с этими малолетними дебилами». Это было всё так необычно, всё так странно знать душу каждого, что по детской наивности он не мог держать на них зла. Он мог только жалеть их или радоваться им.
Постоянная палитра красок из разного поведения людей с детства воспитало в нём цель создать общество, где не будет негативных эмоций. Где сотрутся все негативные цвета. Где люди будут рады друг другу и жить за друг друга. Сбегая ранними утрами за стены приюта, он всегда добирался до пристани парома и смотрел как Солнце охватывает светом Ольхон, а потом и весь мир и знал, что когда-нибудь построит тут город-утопию, где каждый будет видеть то что видит он: как энергия тепла и жизни наполняет всё вокруг.
Потом судьба свела его с ней. Запуганной, измученной девочкой, забежавшей от каких-то зверей. Она была очень сильная и тоже обладала силой. Не читать мысли, а создавать и разрушать. За секунды она могла залечить раны и вырастить деревце, так же за секунды она могла растолочь в порошок камень и сжечь что ей угодно. Она никому не доверяла, боялась всех, и все боялись её. Но он слышал её, даже по мимо её воли и никогда не боялся её. В конце концов, она услышала его. И с тех пор они оба каждое утро смотрели на восход Солнца.
Позже именно здесь он, со своей любимой основал свой город. За десять лет они сделали этот город самым прекрасным городом на земле. Не было человека, не мечтающего хотя бы раз побывать тут. И вот сегодня торжественный день. Первый юбилей города. Он со своей женой стоит в самом центре сквера. За ними отражает закатное солнце морозный ноябрьский Байкал. Тысяча людей собралось на площади. Все приветствовали их - людей, вложивших себя в то, чтобы они, жители города, ни в чём не нуждались. И вот, звучат фанфары. Установленный левее их экран проектора воспроизвёл трансляцию их лиц. Все затаили дыхание. Тимофей подошёл к микрофону.
- Добрый вечер, дорог…
Выстрел. Он был слышен даже отсюда. Стреляли со стороны Байкала. Грудь Тимофея разорвало как перекачанный футбольный мяч. Что же за калибр у убийцы? Как из танка. Сил Надежды хватало, чтобы регенерировать такую рану, на коротком расстоянии, и на землю Тимофей упал уже без единой царапины, лишь дыра на рубашке и пиджаке, пропитанные кровью, напоминали о диверсии.
Толпы Надежда уже не замечала, склонилась к любимому, просунув левую руку под шею.
- Тим, ты как?
Тимофей, ощупывавший левой рукой то место, где секунду назад была дыра размером с пушечное ядро, посмотрел на неё, улыбнулся и, прислонив окровавленную ладонь к её правой щеке, сказал:
- Я тебя люблю…
Это были его последние слова. Надежда исцелила его тело в доли секунд, но что-то в снаряде было необычное. Не давало восстановить внутренние органы. Сердце продолжало кровоточить, не затягиваясь даже под воздействием её сил. И он умер… Даже безгранично сильная Надя не могла победить смерть.
На дрожащих ногах она встала, ничего не замечая перед собой кроме огромного белого экрана, транслировавшего в данный момент её лицо с кровавой ладонью на правой щеке, она процедила сквозь зубы:
- Мрази…
Её глаза стали стали алыми, а через миг сияющими как Солнце. Всё утонуло в вспышке света, исходившего от её силуэта. Испепелять у неё всегда получалось лучше всех.
- Эфир тут прервали сразу после выстрела. – тихо проговорил Сергей, - Не зря эту парочку все боялись.
В комнате повисло гробовое молчание. Лишь несколько девочек плакало, не в силах сдержать эмоций. Каждый ребёнок следил за дуэтом Тимофея и Надежды и каждый по-своему поддерживал их и переживал за них.
- Твоё-то, Герман, мнение какое? По всему этому поводу?
- Люди – твари! – спокойно сказал я - Тимофей верил в людей. Всеми силами пытался создать уголок, где все будут счастливы.
- Да. Этот самый «уголок» в гроб его и поволок.
- Да, Сергей. Именно так. В истории было не мало сюжетов, когда человек отдававший всего себя людям от этих же людей и умирал. Я искренне верил, что у этой пары всё поучится. Потому что он был разумом, а она силой. Но нет. Завистливые и напуганные силой мрази плевать хотели на остальных. Боялись Тимофея, потому что знали, что доведи он дело своей жизни до конца они своё, получат. Вот и решились действовать радикально, веря в то что Надя просто от горя уйдёт в след за любимым. А оно вон как обернулось. Скажу честно, никто, включая меня, не ожидал, что она пойдёт на такое. Тимофей искренне верил в неё и учил её нести ответственность за свою силу. И как доказала практика, первый раз в жизни Тимофей ошибся. Влюблённая женщина – страшная сила.
- Это безумие, Герман. Она спалила миллионы ни в чём не повинных людей.
- Я не поддерживаю её Сергей, но и осуждать не стану. Каждый выбирает себе путь сам. Случившегося не вернуть. Надо жить дальше.
- Жить надо, это точно. – ухмыльнулся Сергей и указал на зеркао, - Однако, дед, ты тоже не остался без подарка.
Он указал на зеркало.
К этому времени я уже достаточно согрелся и отвязав от себя всё то рваньё, что намотал в камере хранения я подошёл к зеркалу. Сняв шапку и пуховик, в которых я стоял четыре дня назад перед Тимофеем медленно нагнулся к отражению старика на правой щеке красовалась короста ожога, в форме ладони. Такой же как у Нади на экране, как Марии, как у Сергея, у тех взрослых что пришли в сознание, такой же как у всех сгоревших. Ожоги. Подарок нам всем от неё, от девушки, которая всем сердцем жила для него и, соответственно, для людей, которых он так любил и в которых он так верил.
- А ты уверен, что она сожгла не в чём не повинных, Серёжа? – иронично спросил я ощупывая перед зеркалом коросту, - Мы то с тобой живы. Хотя на свидание без грима теперь не походишь.
Спустя несколько дней раны начали проходить, Сергей с Машей вернулись в работоспособное состояние, Павел, Нина и Антон хоть и не могли ещё встать из-за ожогов уже чувствовали себя сносно и общались со всеми коротая время. К сожалению, остальные сильно обгоревшие умерли так и не придя в сознание. Пришлось их отнести в «могилу». Несмотря на все трудности и потери жизнь в здании вокзала уже была отлажена на высшем уровне. Настала пора отправлять экспедицию в город. Однако на ловца и зверь бежит. Городские пришли к на вокзал сами.
Город пострадал сильнее чем хотелось бы. Сто пятьдесят тысяч человек, проживавших на тот момент в городе, устроили пожар не хуже Содома и Гоморры. Сгорело много взрослых и детей. Много детей в течении недели после Вспышки погибло от холода или были растерзаны бродячими стаями животных. Но было не мало выживших. Включая взрослых. Все они так же имели ожог на щеке и различные степени ожогов тела, но, как и вокзальные, пришли в более-менее нормальное состояние за прошедшие дни. И быт в городе начал налаживаться. Удалось электрифицировать городской телефонный узел и, даже, связаться с Красноярском.
В Красноярске была аналогичная ситуация, только в гораздо большем масштабе, но город так же оправлялся от катастрофы. Панические настроения пропали, сменившись усердной работой по жизнеобеспечению. На пороге стояла зима. Позже Красноярск рассказал, что связь восстановлена во многих городах, везде одно и то же. Связаться не удаётся только с Иркутской областью и Бурятией. При чём не только по телефону. Попасть туда тоже не может никто, там какая-то «пелена». Что это такое, понятно не было. Те, кто жили на границах этих областей, рассказывали, что путь туда преграждает какая-то мерцающая дымка. Любой, кто пересекал её назад уже не выходил. Некоторые привязывались верёвками и заходили туда, через несколько секунд натянутая верёвка падала на землю и из «пелены» вытаскивали её обгоревший конец. Так что попытки проникнуть туда прекратились очень быстро. Так же люди рассказывали, что видели летящие в сторону Тимофеевска ракеты и слышали взрывы. Видимо часть правительства выжило и решило уничтожить «угрозу», в виде Надежды своим любимым ядерным оружием. Не спровоцировали бы ещё чего, наши любимые правители. Что происходило за пеленой было неизвестно, да и не до этого было. Пусть «пеленой» занимаются чиновники, они уже один раз попытались «устранить угрозу» в виде Тимофея, им видимо результат показался не достаточным. А простому населению надо думать, как выживать в сложившийся ситуации. У населения нет напичканного едой и оружием бункера.
Прошло более пяти недель после вспышки. Жизнь в городе более-менее была восстановлена, выжившие обустроились на зиму в больших помещениях супермаркетов, больниц, кинотеатров, там, где удалось восстановить электричество. Мылись в городской бане. Которую снова переоборудовали под топку дровами. Еды в магазинах поредевшему населению хватало до наступления тепла. В общем, город к зиме был готов. Взрослые, среди которых было не мало учителей, организовали уроки и продолжали учить детей в свободное от работы время. Андрею исполнилось тринадцать лет. Он был местной легендой среди канской ребятни, так как участвовал чуть ли не больше всех в общественной деятельности города. Жизнь продолжалась… не долго.
На сороковой день после катастрофы случилось самое страшное. Пелена, окружавшая Иркутскую область и Бурятию, расползлась по всему миру, нависнув над всем земным шаром. Абсолютно все, кто был старше тринадцать лет, кроме меня, сгорели. Я никогда не забуду предсмертное лицо Андрея. Он не орал, не плакал. Он сгорел очень быстро, но в секунду возгорания он был рядом и смотрел на меня. Его лицо несло в себе эмоцию вопроса: «За что?», и через несколько секунд осыпалось пеплом.
Сорок дней назад я, грешным делом, больше поддерживал Надежду, чем осуждал считая, что люди сами нашли свою судьбу. Но в тот день держа на руках пепел от тринадцатилетнего мальчика, за сорок дней, что мы провели вместе, ставшего мне родным я поклялся остановить её. Она зашла слишком далеко.
На второй волне «вспышки» массовый геноцид людей закончился. Пелена повисла над миром и стала его частью, заставив людей, находящихся под ней, жить в постоянном страхе. Пелена сжигала всех, кто дорос до тринадцати лет. Много детей погибло, прежде чем стало ясно, как выжить в новом мире. Но выжить в «новом мире» оказалось возможно.
Пелена была своеобразным сканером, сканирующим людей, а точнее их... скажем, настрой. Эмоции. Нет, не мысли. Надежда не умела читать мысли, это была прерогатива Тимофея, но она как то смогла научиться считывать эмоции человека, и все, кто «эмоционально» не соответствовал образу «хорошего человека» Надежды, сгорал или подгорал, в зависимости от степени несоответствия. Человеческий мозг - орган чувствительный; ежесекундное сканирование пелены отражалось в подсознании как чей-то пристальный взгляд. Это выматывало. Постоянное ощущение, что за тобой следят (хотя фактически так оно и было), вызывало паранойю и панику. Измотанные дети пытались выжить. Зачастили случаи мародёрства, голодные и напуганные они вскрывали всё, что можно вскрыть, в поисках хоть чего-то, что могло улучшить их условия выживания. Почти все квартиры к моменту второй вспышки были обгоревшими или их уже посещали выжившие, толку от них было немного, а вот подвалы. Подвалы были относительно целыми. Вскоре дети заметили, что в подвалах взгляд пелены ослабевал. В них было так спокойно, что некоторые сутками отказывались выходить на поверхность. Самые слабовольные погибали в них от голода, боясь снова появится под взглядом пелены. Вот таким путём и выяснилось, что земля экранирует пелену. Под землёй человек чувствует себя спокойнее и соответственно человек ушёл под землю.
Подвалы домов, колодцы, бомбоубежища перестраивались под жилища. Однако постепенно око пелены проникало и туда, через входы и вентиляционные шахты и чем дальше от вход находились дети, тем им было спокойнее. Подземные укрытия начали рыть в ширину от входа, объединяясь с соседними коммуникациями, заваливая все лишние ходы, оставляя только самые удобные. Появились первые «круги» - подземные жилые микрорайоны, где человек находился в относительной безопасности от взгляда пелены. Позже некоторые из них срастались, образовывая города. С тех пор слово «город» означало развалины цивилизации на поверхности, а слово «круг» заменяло собой исконное значение слова город.
Так как кроме меня, взрослых не наблюдалось, Канский Круг, был одним из самых научно-прогрессивных кругов. За свою долгую жизнь я кое-чему научился и передавал свои знания, как мог, новому поколению.
Нахождение под землёй позволило детям преодолевать порог живучести в тринадцать лет. Надо было только уметь подниматься на поверхность без злых эмоций. Это была игра в русскую рулетку и только самые эмоционально спокойные дети могли вылезать под пелену и возвращаться, не боясь сгореть. К сожалению, не всем это удавалось, а второй попытки им никто не давал. Вскоре появились целые школы, где дети учились контролю эмоций и самообладанию. Их называли «верхолазы» - дети, которые могли подниматься на поверхность и спускаться обратно вниз. Но контроль самообладания не гарантия безопасности для человека на лишённой цивилизации поверхности. Города, к тому времени, населяли новые жители многие из них, такие как: рыси, волки, дикие собаки, любили полакомиться человеченкой. Первые верхолазы часто не возвращались будучи разодранными хищниками. Но еда под землёй не росла, а умирать никто не желал. Приходилось учиться выживать. Так «верхолазы» стали элитными жителями кругов. Сильные, ловкие, бесстрашные, с полным самообладанием эмоций, они были идеальными охотниками, добытчиками и руководителями. Самые старшие из них возглавляли круги и командовали теми, кто боялся не справиться с эмоциями и сидел безвылазно под землёй. Их называли кроты.
Законы выживание в диком мире равны для всех: кто ничего не делает – тот ничего не ест. Только совместным трудом можно было выжить. Работы хватало и под землёй. Кроты шили, мастерили, копали, готовили, чистили нужники. Работа грязная, но необходимая всем. И поколение выживших прекрасно это понимало. Впервые за мою долгую жизнь люди не спорили друг с другом, не подставляли других ради собственной выгоды, не ленились, а все, как единый организм помогали друг другу выжить.
Пелена подавляла электричество, ни один прибор не работал на поверхности. Однако под землёй физика приходила в норму. Человек был рождён на поверхности, где светит солнце, а значит, в темноте не видит. Подземные круги надо было освещать. С поверхности верхолазы приносили кабеля, аккумуляторы, лампы, генераторы, канистры с бензином. Всё, из чего можно добывать и чем можно передавать энергию. Первое время свет был только в бомбоубежищах, построенных под городом ещё два века назад на случай ядерной войны. Они не имели своего источника питания, запитывались от канувшей в лету плотину, но проводка и компоненты энергосетей в них не пострадали. С помощью принесённых с поверхности деталей и небольших махинаций получилось запустить электричество в бункере от переносных генераторов. Позже кабеля протянули во все районы Канского Круга. В генераторных комнатах бомбоубежища молодые инженеры по книгам и методом проб и ошибок создавали динамо-машины, в основном из велосипедов, так как собранного горючего из города не хватило бы и на пять лет освещения круга. Появилась ещё одна профессия «электрик-педальщик», из которого можно было перерасти в одну из элитных из подземных профессий «инженер-электрик». Это в двадцать первом веке слово инженер не вызывало должных эмоций, а после вспышки, под землёй, голодные и запуганные дети все поголовно ценили тех, кто путём экспериментов и непреодолимой силой воли с нуля постигал исчезнувшие знания.
Кроты работали двадцать четыре часа в сутки, взаимозаменяемыми сменами. Смены были по четыре часа, после смен любой желающий мог оставаться на обучение. На уроках они изучали электроснабжение, водоснабжение, канализационные и вентиляционные пути, швейное и поварское дело. В общем любое ремесло, книги по которым верхолазам удавалось разыскать в уцелевших библиотеках и книжных магазинах. Мало востребованными были только книги по земледелию, скотоводству, охоте и рыбалке из-за вечной боязни долго находится на поверхности. Но всё в этом мире меняется.
Шло время, дети росли. Начало появляться первое поколение после вспышки. Ощущение вечного взгляда пелены, как и сама пелена, были частью их жизни с самого рождения, а значит такого психа-эмоционального страха перед поверхностью, как у своих родителей, переживших вспышки, не имели. Чтобы новое поколение лучше адаптировалось к условиям внешней среды, на поверхности образовывались детские лагеря. Там дети под открытым небом играли и, главное, учились земледелию и скотоводству под присмотром элитных бойцов верхолазов, большинство из которых были их родителями.
Тимофей в своё время объяснял Надежде свои взгляды на жизнь. Он считал, что дети до тринадцати лет не могут нести ответственности за свои поступки, так как они ещё всего лишь дети и до переходного возраста они просто сосуд, который взрослым предстоит заполнить.
- «Чем заполнишь, то и вырастит. Не зря ещё со времён цивилизации Майа существует гороскопический период в двенадцать лет. Они побольше нашего смыслили в духовной и телесной крепости человеческого тела. Двенадцать лет ребёнок набирается опыта и сил и к тринадцати годам уже готов, как самостоятельная духовная и физическая личность. Дети до тринадцати лет неприкосновенны!» - говорил Тимофей.
Не знаю на сколько верен его взгляд. Никогда не умел читать мысли, но для Надежды её любимый был всем. Взгляды и поступки его были для неё святыми истинами. Из-за этих взглядов дети до двенадцати лет включительно были неприкосновенны пеленой. Она свято чтила этот возраст. Но как только ребёнку исполнялось тринадцать лет, на его правой щеке выгорала «пощёчина» в знак того, что Надежда ничего не забыла.
Так тринадцатилетние стало для нового общества неким подобием фетиша. С одной стороны, новое поколение с нетерпением ждало ожога. Это было как своеобразное посвящение тебя во взрослую самостоятельную жизнь. Какой ребёнок не мечтает стать взрослым? С другой стороны, его боялись. Я не помню момента появления ожога у меня на щеке, но я тысячу раз видел, как он появляется на щеках у других, да и другие места я обжигал. Думаю, не найдётся такого человека, который докажет мне, что горящая на твоём лице щека – это увеселительное мероприятие. Особенно из тех, у кого щека уже сгорела.
От этого не защищало ничего. Считывание возраста и последующий ожог, видимо, были заложены Надеждой на молекулярном уровне во всё, что окружает: в воздух, в свет, в землю. Где бы ты не находился, хоть на дне Марианской впадины. Да, да… есть такая. Под водой Тихого океана, если вы знаете, что это такое. Не важно. Так вот. Где бы ты не находился, в ту секунду, в которую человек родился тринадцать лет назад, у него начнёт гореть щека.
Это сочетание желания получить ожог и одновременно страха его получить в совокупности с малым возрастом любого человека, населяющего землю, привело к извращениям, связанным с этим обрядом. Канский Круг избежал полного пагубного влияния этого «праздника» на население, так как я, всё-таки принимал большое участие в его бытности, и обряд ограничивался только общим пиром на центральной площади круга и распределение профессии именинником, после того как он придёт в себя от болевого шока и оказания ему медицинской помощи. Наш Канский Круг вообще был зенитом цивилизации. В остальных кругах всё было куда хуже, вплоть до лишения девственности и массовых оргий с ещё не пришедшим в себя после боли именинником. Или последующим выжиганием такой же пощёчины на второй щеке. Выбрасываем вновь испечённого «взрослого» ребёнка, ни разу не покидавшего круга, на целые сутки на поверхность (своеобразная проверка на выживаемость и пригодность). Деградация общества, что поделаешь. Очень печально на это смотреть, но пока пелена заставляет людей закапываться под землю, о каком прогрессе может идти речь.
Опуская в сторону все неприятные моменты, связанные с тринадцатилетием, все круги всё же сходились в одном - с этого момента человек должен работать. Детородные органы как у мальчиков, так и у девочек, не выгорали, а половое созревание в условиях отсутствия каких-либо развлечений под землёй и контрацептивных средств защиты приводило во многих, особенно сильно деградировавших, кругах к быстрому росту населения.
Появились новые профессии, эти профессии уже были непосредственно для нового поколения, так как все они были наземные: земледельцы, скотоводы и добытчики, объединяющие в себе охотников, рыболовов и собирателей, перевозчики и торговцы, возившие грузы и ведущие торговлю с другими кругами. Взгляд никуда не делся, пелена так же следила и за новым поколением, поэтому отдыхали поверхностные так же в кругах, что привело к необходимости выделять помещения под гостиницы для приезжих из других кругов.
Со временем пришло понимание, что пелена была создана не для полного геноцида людей, а для искоренения плохого, как того и хотел Тимофей. Нет злых помыслов – нет угрозы возгорания. Живи, на поверхности, сколько хочешь. К тому же пелена помогала тем, кто не нарушает её спокойствия. Она обладала целебным и омолаживающим эффектом. Те, кто часто выходил на поверхность старели гораздо медленнее. Прошло уже сорок семь лет с момента вспышки, я тогда-то уже был не молод, а сейчас бы уже должен был бы быть тленом, но я не просто жив, а чувствую себя не хуже, чем в дни вспышки, даже лучше. Все болезни на поверхности исчезли. За сорок семь лет я не помню ни одного случая заболевания на поверхности. Раны и переломы затягивались и срастались за сутки, если вынести пострадавшего под пелену. Исчезали все болезни, стоит только выйти из круга.
Но последующие поколения отличались от детей, переживших вспышку. Быт был налажен и бороться за существование уже не приходилось. Жизнь текла своим чередом. Рабочих рук хватало, как и еды. Вот и стали рождаться те, кто считал себя выше тяжёлого труда, кто опускался до алчности, разврата и других, развращающих общество, образов существования. К сожалению, рождались такие в любом кругу, даже в Канском. Вот для таких слоёв общества выход на поверхность был закрыт. Это была их проблема. Нормальному рабочему человеку не было никаких преград.
Воздух стал чистейшим. Растения цвели в огромном изобилии. Каждый год урожай был всё больше и обильнее. Из-за постепенно окружавшей город возрождавшейся Сибирской тайги исчезли ветра. Зимы стали солнечными, снежными и безветренными. Реки плескались чистейшей питьевой водой. Звери, генетически, хранившие в себе память о том, кто такой человек пытались всё-таки держаться от него подальше. Тем более тайга возрождалась, пищи было в изобилии. Так что лишний раз звери на людей старались не нападать.
Просто утопия! Болезней нет. Воин нет. Еды в изобилии. Мечта Тимофея осуществилась!
Вот только ожоги. Каждый получал «клеймо» на тринадцатилетие, будь ты хоть трижды добр и безгрешен. Ты клеймён и живёшь под постоянным взглядом, скрываясь от него только в норах. Она дала всё! Всё, кроме свободы. Свободы действий. Человек, живя под постоянным страхом смерти, вынужден вести себя только так, как это угодно ей. При таких рамках человек не может творить и развиваться, он может только деградировать. Что и происходило. Её искажённая горем и ненавистью утопия превращала всех людей в скот, постепенно вырождая в них человеческое.
Я хочу дать человеку шанс снова стать собой. Перестать бояться. В память о Тимофее, о Сергее с вокзала и особенно в память о его сыне, Андрее, который этот шанс не получил.