Глава1.
Послевоенное детство.
2.
Жизнь нашего Красного Дома постепенно входила в мирное русло.
Содовый завод, привезенный из Славянска в 41-м, был запущен.
Перед Красным Домом были, проходили три линии почти метрового диаметра трубы с отходами содового производства. По одной текла вода горячая, как кипяток, другая была терпимо горячей, по третьей текла холодная вода. Трубы заканчивались в километре от села, вода сбрасывалась в вырытые котлованы. Детям сюда строго воспрещалось ходить. Зато детвора довольная игралась на трубах, особенно в холодную погоду. Меж трубами было просторно, около полутора метров. Девочки играли тут на травке в куклы. А веснами и после дождей ребятня с визгом носилась по теплой воде, радостно визжа . Домой приходили грязные, как чертенята. Но родители не ругались, только ворчали, радуясь тому, что дети рядом, а одежду можно отстирать.
По вечерам трубы занимали тетушки. Садились на теплые трубы, иные выносили сидушки, подстилки, чтоб не горячо. Вели женские беседы, рассказывали новости, обсуждали события, грызли семечки. Девочки были тут же, при матерях.
Мужчины собирались группами у входа.
С солнечной южной стороны, вдоль всего дома стояли длинные массивные скамейки. Перед ними была равная площадка. На ней проводили собрания, праздники.
Летом она была вся завалена тарой с огурцами, помидорами, арбузами, тазами, корытами, бочками. Жещины, а в выходные дни и мужчины, делали соления. Заготовки на зиму. Все это сносилось в погреба, вырытые со стороны сараев, а наши были с другой стороны перед окнами. Осенью туда ссыпали картошку, свеклу, морковь, ставили кадки смоченными яблоками и арбузами. Женщины на коромыслах носили воду кто из колодца. Кто из дальнего родника.
Жизнь установилась. Женщины на работы не ходили, занимались хозяйством, кормили скотину. Пасли животных. Дети были при них. Работали только мужчины
Гуси гуляли за трубами. Стоял август, они жирели, вошли в силу. Я шла к отцу в мастерскую. Два гуся догнали, налетели сзади и стали шипать косы, клевать уши, при этом хлопая крыльями по лицу, по плечикам. Крик и плач ребенка привлекли внимание женщин. Они бежали с прутьями и кричали, но гуси были такие агрессивные, никак не хотели отпускать жертву. Тетя Дуся с тетей Валей кричали на гусей, хлестали прутами. Попадало и мне. Вся гусиная стая так кричала и хлопала крыльями. На этот шум собрался весь живущий в доме народ. Прибежала мама, схватила меня, ревущую и растрепанную, в рваном платье. Синяки росли прямо на глазах, превращая лицо в сплошное безобразие.
Я потом всю жизнь так боялась гусей и при виде их, обходила стаю далеко, стороной.
Синяки прошли, но гусиная история еще долго будоражила детское мое существо.
3.
Я была дома одна. Вдруг черное радио зашуршало, затрещало, и строгий голос Левитана сообщил
--….Умер товарищ Сталин…
Я побежала к родителям? И сообщила новость…
Что потом началось! Люди со слезами бежали в нашу комнату, набилось народу, полный коридор, в прихожей и на лестнице стояли люди, двери были открыты. Мужчины стояли, сжимая кулаки, женщины всхлипывали. Потом толпа так же дружно вывалилась на улицу, с крыльца да к скамейкам, на трубы, на площадь. Женщины продолжали плакать, да голосить. Дети малые держались за юбки матерей. Мужчины глухо разговаривали.
-Что же будет?- все чаще слышалось со всех сторон…
Потом были похороны товарища Сталина. Квартира наша на всю неделю превратилась в общественное место. Постоянно кипел чайник. Мужчины курили. Слушали сообщения по радио. Тихо и глухо разговаривали. Ни улыбок, ни смеха, ни радости…Казалось каждый хоронил близкого члена семьи.
Долго еще дом жил взбудораженным муравейником.
-Молотов, Маленков, Шелепин,- то и дело слышалось средь разговора.
Жизнь снова устанавливалась. Бытовые ежедневные дела требовали их исполнения, завершения, они бесконечны, как сама жизнь.
4.
-Виноград! Привезли черный виноград! Бабы бегите, очередь маленькая, только выгружают!- донесся крик с улицы.
И тут же весь бабий выводок стал высыпаться с крыльца с авоськами и детьми, схваченными за руку.
_-Дуся-а, займи на меня очередь! - кричала одна.
- Валя, займи очередь, я счас, - кричала другая.
Мы с мамой прибежали к воротам гаража, тут стоял продуктовый киоск. К концу первой смены он открывался, и рабочие, выходя их проходной завода, могли покупать продукты.
Мы с мамой встали. Очередь и вправду была небольшой, человек в пятнадцать. Диковинка, черные ягоды лежали в красивых решетчатых ящиках. Продавец отпускала по одному килограмму в руки. Нас с мамой было двое, мы получили свои два килограмма. Дорогой мама разрешила одну кисточку скушать. Лакомство! Черным стал язык, зубы, рот. Связало язык, как от черемухи.
Когда папа пришел с работы и увидел ягоды в вазе на столе, то сказал:
-Никакой это не виноград, это черноплодная рябина. Виноград бывает другой.
Откуда бы жителям Башкирии знать, что такое виноград?
По выходным дням в магазины ходил папа со мной.
Магазины, сельпо, за ними клуб, в котором показывали кино, были недалеко от спиртзавода. Тропинка шла от дома вдоль ближних сараев, вдоль поросшей травой, железнодорожной линии со старыми шпалами. А людям в грязную погоду было невозможно ходить по раскисшей дороге, тогда ходили по шпалам. Шпалы уходили влево, а тропинка шла все ниже и ниже, и уже под самыми трубами.
В полутора километрах от Красного Дома, было место двух мостов. Большой мост возвышался над трубами. Где стояли магазины, был перекресток больших дорог. Поперек продолжалась улица, в конце одном которой, стоял спиртзавод, от перекрестка вправо, продолжением был короткий переулок на взгорке, обрывающемся к ручью, стекавшему в реку Белую и заросшему травой и густыми развесистыми кленами.
В этом месте тракт спускался вниз на мосток, широкий и деревянный . По обе стороны от которого были высокие пешеходные лестницы и узкие пешеходные мосточки. Грязь, летевшая от проезжавших машин летела во все стороны и укрыться от нее было невозможно.
За этим мостом была школа, в километре, гараж с киосками, а за ними автобусная станция и большое транспортное кольцо. Отсюда жители села ехали на автобусах в город, на центральный рынок. Отсюда ходили рейсовые автобусы по селу Левашово, до конца его, это было остановок пять - шесть.
Мы с папой воскресным днем шли в магазины. Он закупал инструменты для столярных и плотницких работ, и мы зашли в продуктовый магазин.
-Завезли маргарин, брать будете?- спросила молоденькая красивая продавщица, со светлой косой, уложенной вокруг головы, улыбаясь красивыми ямочками на щеках.
-А что это такое?- спросил папа.
-Это такое искусственное масло и недорогое,- ответила продавщица.
-Ну, давайте, взвесьте с полкилограмма, попробуем, - сказал папа.
Продавщица взяла квадратный лист промасленной бумаги, положила квадратик янтарного масла, потом свернула кулечком. Обратной дорогой я несла этот кулек, он стал мягким, и я лизнула язычком, чуть приоткрыв пакет.
Мне так понравился вкус этого масла, сладковато, кисловато, солоноватый, что я незаметно увлеклась. Когда мама развернула дома сверток, удивилась:
-Здесь полкило?
-Да, продавец Зина сказала, что так.
-А плохо ей не будет?- спросила у папы она, показывая на меня глазами.
Нет, мне плохо не было. Мы с чаем ели масляные бутерброды и они были очень вкусными.
В другое воскресенье мы с папой пошли в спиртзаводской магазин, что возле клуба. Этот магазин был большой, в нем было несколько отделов, хозяйственный, а в другом отделе продавали ткани хорошего качества и многое другое. Буквой П у правого солнечного окна был продуктовый отдел.
Когда наша очередь дошла до прилавка, продавец громко сказала:
-Поступил весовой очень густой и вкусный ягодный джем.
Папа купил с соседнем отделе большую чайную чашку и в нее продавец нам взвесила джема, прикрыв листочком бумаги, подала мне:
-Кушай девочка, я ничего вкуснее на свете не пробовала.
И, правда! Как же это было вкусно! Я бережно несла чашечку с вкуснятиной, время от времени слизывая ягодки! Я тоже ничего вкуснее не ела.
5.
Лето подходило к концу. Наступала осень. Заготавливали впрок дрова. В выходные дни носили их в поленницу, и складывали их поленницей в конце коридорчика у стенки. У Макаровых была своя, у нас своя сторона. Эту поленницу завешивали тяжелой занавеской.
С наступлением холодов топили печи.
С вечера папа делал лучинки, сушил их у протопленной печи и укладывал в печи, чтобы маме утром оставалось лишь поднести зажженную спичку для растопки печи.
Мама вставала рано, топила печь, варила папины любимые ши, да борщи, с большим шмотком мяса. Папа вставал. Тщательно шумно умывался у рукомойника за занавеской висевшего у двери. Мама в это время наливала в тарелки суп, клала на стол хлеб, ложку и вилку. Папа садился и резал хлеб. Затем неторопливо ел. За крепким чаем из большого бокала они разговаривали о предстоящем дне. Мама складывала ему обед на работу. Обед неизменно состоял из большого куска вареного мяса, или ветчины, или домашних колбас, реже – жареной рыбы. И папа уходил на работу.
Проводив папу, мама хлопотала у печи, прибиралась, выметала веничком пол, протирала пыль, поливала цветы.
Вставала я. Умывалась душистым «марочным» мылом, мне так нравился его запах, сливочный теплый. А само мыло было плоско - округлое, розовое, зеленое. А еще мыло было фигурное, то в виде винограда, то зайчиков, то слоников и оно пахло изумительно. Потом мы с мамой садились кушать, мама любила картошку. Я любила, щи, борщи, мясо, как папа.
-Ой, дочка, все ты кушаешь, как старик. Дети любят сладкие кашки, а ты все ешь кислятину,- говаривала мама.
Кашки я не любила. Никогда в жизни. Надо сказать, что вкусы с детства не изменились.
Чаще сего мы с мамой, тетей Дусей и Ирой, как и другие женщины Красного Дома, шли по магазинам. Это занимало весь день.
Ходили в « шестой» магазин или промтоварный, или за Бугоровку. Часто в магазинах что – либо «давали».
Если «выбрасывали» редкое, дефицитное или просто, дешевое, сразу возникали очереди. «Стояли» в очереди за филейной рыбой или пиленой рыбой. На витринах лежали белоснежные «бруски» форели, семги и т.д. ЕЕ пилили ножовкой. Или покупали морского дешевого окуня или трески, часто соленой, которую потом вымачивали для удаления лишней соли.
-Давай трески(окуня) возьмем побольше, папа любит очень.
Вставали еще раз в очередь. Или становились знакомые женщины друг от друга через насколько человек, брали чужих детей и так набирали на «двоих- четверых». Все были в равных условиях. Но бывало, что вдруг бездетная женщина начинала вопить:
- Не давайте им, они ставят во второй раз чужих детей!
Хуже, если таких честных было две – три. Начинался гвалт, очередь сразу терялась, одни старались втиснуться к прилавку, другие хватали «нарушительниц и детей» за шкирку и тащили, выталкивали вон из очереди. Бывали и потасовки, женщины срывали с голов платки, таскали друг друга за «космы» , кричали не выбирая выражений. На детей тут уже никто не смотрел…Отвоевать бы!!!
Такие же закупочные картины бывали и в очередях за тканями.
Да еще и в «шестом» магазине продавщица была ушлая, ладно, что обсчитывала деньгами, но и не домеряла тканью. Возьмет женщина бостона мужу на брюки, а дома оказывается на десять сантиметров меньше. Что вот тут делать? Получит от мужа взбучку:
-Такие деньжищи на ветер выкинула! А ты знаешь, как их зарабатывать?
-А ты считать умеешь, безмозглая?- такие крики частенько слышались из окон квартир.
Женщины, что побойчее, оправдывались :
-Ну ладно, себе сошью, тоже ведь ходить не в чем в люди. Эта Зойка совсем обнаглела! Она не одну меня обсчитывает, а и всех баб!
Зная характер Зои, женщины часто требовали завмага или требовали перемерять ткань заново. Продавец тянула время, ждала, пока очередь начинала подыгрывать Зое:
-Не задерживайте очередь, бабы!
-Да возьми ты на десять сантиметров больше!
-Ой, бабы, скоро мужики с работы придут, давайте уж быстрее!
А если покупали ситчик или сатин, очередь кричала хором:
-Бери, ты, Фрося на метр-два больше, занавеску сошьешь, Вальке платьишко.
И брали. А куда было деваться? Все спешили домой готовить ужин, встречать мужей с работы. Да обидно ж уходить, выстояв очередь.
Вываливали из магазина, ставили сумки, переводили дух, поправляя одежду и волосы, разговаривали, разгоряченные:
-А, Зойка, Дусь, и впрямь обнаглела!
-А, Петр – то Филиппыч, Васен, вообще стыд потерял!
Поили мамки нас с Иркой лимонадом и потихоньку, измотанные магазинными страстями, мы шли домой. Я с ужасом вспоминаю те очереди. После них, уставшие, еле передвигая ногами, плачь не плачь, что толку, нагруженные товаром, идти домой надо, а помочь никто не может. Мамам еще тяжелее.
-Сегодня домой без остановок на передышку пойдем, скоро отцы придут,- строго прикрикивала на нас Иркина мама.
- И не хныкать!
И мы с Иркой плелись, еле передвигая ноги. Мамы, повернувшись, видели, что мы отстали:
-А кто из вас знает песню «По дону гуляет»?
Тетя Дуся, донская казачка, громко запевала, а мы и вправду прибавляли шагу:
-каз – а – а – к молодой, - подпевали мы и Иркой.
А дома, считая мужнины деньги, отчитываясь женщины, врали кто как мог, изворачиваясь, чтобы свести сальдо мужниных денег копеечка в копеечку.
Осенью было скучно. Часто шли дожди. Дети играли по квартирам.
Мы подрастали. Нас уже оставляли играть одних под присмотром соседских тетей или взрослых детей. Но они чаще были в школе.
Из осенних праздников запоминались дни Красного Календаря, по - другому, праздники Седьмого Ноября. Родители, или один папа уходили на демонстрацию.
Когда мы подросли, в этот день к дому подъезжали бортовые машины для поездки на демонстрацию. Люди всеми семьями набивались вплотную с украшенными цветами и флажками березовыми и тополиными ветками. Ехали с песнями.
- Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля,- пели на одной машине.
-Кипучая, могучая, никем не победимая, Москва моя, страна моя , ты самая любимая,– подхватывади на другой.
- Едут новоселы по земле целинной, песня молодая далеко летит…- пели на третьей.
Шум, смех, гулкие голоса. Женские яркие платья и платки-все ликовало в праздничное утро, утро демонстраций.
Первомай ликовал яркими красками, веселым настроением людей. Колоннами демонстрантов, шествующих мимо трибун.
После того, народ устремлялся к площадям, уставленным прилавками с разными праздничными вкусностями. Ситро, лимонады, мороженое, множество разных пироженых, вкусных беляшей, расстегаев, жареной рыбы и печени, разных мясных изделий.
Еще краше бывало, если выпадали пасхальные дни. Пасху праздновать было строго запрещено, но куличи и сладкие ромовые бабы продавали. Дома же, втихую красили яйца и пекли вкусности. Набив сумки до отказа продуктами, народ возвращался к машинам.
А затем весь Красный дом превращался в праздничный улей. Хлопали двери. Женщины носил в квартиру няни Луши угощения, накрывали столы. Мужчины кормили скотину, закрывали сараи. Затем собирались степенно, не спеша обсуждали последние политические события, Особо обсуждались материалы Сьездов Коммунистической Партии. Курили папиросы и трубки из махорки, дым стоял столбом, смех, шутки.
-Все к столу-у-у!-из открытого окна доносился призывный крик.
Детвора с гиканьем толпилась на крыльце, затем усаживались рядом с родителями , малыши взбирались на колени к отцам, повзрослее сидели рядом. Дети наедались, хватали со стола пирожки, печенье, конфеты и бежали играть на площадь, старшие дети присматривали за малышами.