ЕЩЁ ОДИН МАЛЬЧИК МОТЛ
Свой школьный рюкзак Ариэль, по-обыкновению, бросил на диван в салоне и, не разуваясь, спустился в свою комнату, спешил усесться за компьютер. В свои двенадцать лет парень стал настоящим асом в "Ассасине", ни о чём кроме игры больше не думая. Ариэль дошёл до Второй Мировой, и его очень захватил именно этот период. Вроде бы, для мальчишки было всё едино, что преследования средневековых рыцарей, что война с фашистами, ведь принцип игры не менялся от серии к серии. Но именно последнее оказалось самым интересным. Возможно, потому что было не таким далёким, более реальным, что ли. Кое-какие фильмы пришлось видеть ребёнку, и дед упоминал иногда об этой войне, в которой сам не участвовал, но застал её пацаном, точно таким же, каким сейчас был Ариэль.
Мама вернулась с работы во время, а он заигрался и не успел сделать вид, что занят уроками. Разговор был коротким и плохим. Да, собственно, разговора-то не было. Было несколько реплик о том, что он прожигает жизнь, не имеет совести и в грош не ставит родителей, занимаясь лишь компьютером, а не учёбой...
- Что задано сегодня? Давай-ка, немедленно берись за уроки, - сказала мать, уставшим голосом, не очень-то рассчитывая на ответную реакцию сына. Однако, он, оторвавшись от игры, ответил, что задано взять интервью у родителей или у кого-то из старшего поколения на предмет изучения истории семьи, того, что в наших школах называется ''корнями''.
- Я как раз тебя ждал, чтобы начать делать уроки, - не слишком правдоподобно оправдался Арик.
- Если бы ты действительно хотел сделать эту работу, ты бы пошёл поговорить с дедом. Лучше него, кто тебе расскажет? Да и время у него предостаточно. Мне-то - когда? - Перевела стрелки мама, уже более ровным и спокойным тоном.
С дедом разговаривать Ариэль не любил. У того в комнате всегда стоял особенный запах, который не выветривался даже при постоянно открытом, днём и ночью, зимой и летом, окне. Нет, это не был, какой-то отвратительный запах, но он был чужой, неприятный для Арика и всех остальных членов семьи. Вообще, Арик к деду относился с каким-то лёгким пренебрежением, не зачитывал его присутствия в квартире, как, если бы тот был котом, который в доме живёт, но пользы, толку от него - никакого. Ходит иногда где-то поблизости, сидит в кресле, питается отдельно от всех своей едой и изредка подаёт слабый голос, на который реагировать не обязательно. Но для дела, раз уж мать говорит, можно и пойти к деду, взять интервью у него. Корни всё таки! Куда же глубже копать? Дед - самый, что ни на есть, корень, живой корень всего рода.
На самом деле дед Арику дедом-то и не был, а был прадедом. Только прадедом звать долго и неудобно. Тем более, что настоящего деда давно уже не имелось на этом свете, так что перепутать было не с кем. Совсем скоро старейшине семьи должно было стукнуть 90. Однако, голова у него работала ещё хоть куда. Прошлое он помнил очень неплохо, цепко держался за воспоминания о своей жизни, в которой хватало всякого.
Ариэль открыл дверь в его комнату без стука, как бесцеремонно делал это всегда, зашёл и, не здороваясь, спросил:
- Расскажешь мне о корнях нашей семьи? Мне в школе задали.
Дед поднял на правнука сухие прозрачные глаза, смотрел секунду-две, а потом сказал:
- Расскажу, если хочешь. Но учти, это разговор не маленький.
- Так мне подробности и нужны. Мне надо работу писать, там по вопросам и ответам надо минимум десять страниц. Интервью такое...
- Можно и интервью. Когда ты хочешь?
-Да, мне,.. это... Ну, в общем, лучше прямо сейчас.
- Садись,- предложил дед, показав рукой на кресло возле своего компьютера...
Рассказывал дед долго. Вначале он ответил на вопросы, а потом Арик уже вопросов не задавал, только слушал и не перебивал, не переспрашивал, боялся сбить рассказчика. Зашёл дед далеко, повествование его оказалось куда шире истории о корнях одной лишь семьи. Но Арику стало интересно, так интересно, как только бывало во время игры на компьютере. А, если честно, то даже намного интереснее.
- ...а было нам уже по двенадцать. Я учился-то неплохо, но, правда, ленился, вот, как ты сейчас. А что мне стоило учиться чуть посерьёзнее? Ведь не дурак был, мог бы и на отлично. Но столько было соблазнов, столько вокруг было интересного... Но, вот дружок мой, тот совсем ни чем не интересовался, только своей скрипкой. Но, как я уже сказал тебе, началась война.
Помнишь, где мы тогда жили, где я родился? Вот, верно: самая окраина Киева. Местечко было обыкновенное, но для нас - родное, единственное. Что мы тогда видали-то? На самолётах.., да что там на самолётах, даже на поездах почти не приходилось нам путешествовать; дальше соседних сел носу не казали. В Киев, в сам город - больше по праздникам! А тут надо собираться и куда-то бежать! Куда?! Что там? Кто там? Страшно было. Взрослым, я имею в виду - страшно; нам-то что, пацанам - так, приключения и только!
Да и не успевали люди убежать. Никто же не знал, чем это кончится. Если б знать, побросали бы всё к чёртовой матери да рванули бы жизнь свою спасать, детей спасать... А кто ж знал? Вот, мой отец, он сразу сообразил, сразу всё понял. Думаю, он и раньше знал, что к чему. Я имею в виду отношение фашистов к евреям, ко всему народу, а не только к военным. Поэтому, наша семья убежать сумела, успела. Отец не раздумывал и ни с кем не советовался. Он приказал маме детей собрать за час, а своим родителям на сборы вообще не дал времени, сказал лишь, чтобы оделись теплее, взяли документы и все ценности. И уже через два часа мы все сидели в полуторке. Места было много, по дороге людей подсаживали.
На станции творилось нечто невообразимое. Я тогда слова ''хаос'' не знал, но с тех пор точно представляю, что это такое. И всё же отец сумел всю семью, все восемь человек усадить в вагон и вещи наши туда запихнуть. Но порядка не было, только к ночи состав тронулся, и мы отправились куда-то, куда не знали. Знали только, что на восток...
Дед говорил чётко, как по написанному. Арик даже не догадывался, что он умеет так ясно, так образно излагать свои мысли. Видимо, эти мысли не раз и не два были им прокручены в уме, обдуманы, пересказаны самому себе.
- ...если бы не это волевое решение нашего папы, никого бы из нашей семьи не осталось. Это я точно тебе говорю. Потому что практически не осталось в живых ни одного еврея из этих мест.
- А какие это места такие? - единственный раз перебил деда Ариэль, потому что не знал, не представлял себе и десятой доли того, что ему только предстояло услышать дальше.
- Бабий Яр, - сказал дед севшим голосом и замолчал. Молчал и мальчик, повторяя про себя это странное название, которое сразу же показалось ему страшным, зловещим.
- Мой дружок лучший, учились вместе с ним, тоже выбрался оттуда, можно сказать чудом. Только, не бывает чудес на свете. Он на скрипочке играл. Как бог играл; диву давались профессора из Киева, из Москвы и Ленинграда приезжали. Говорили, великим музыкантом станет, спорили, в какой консерватории ему учиться. А Мотл был скромный такой, тихий. Играл себе, как из школы вернётся, сразу за скрипку. Раньше мы много вместе бегали в лес и на ручей, всё с дружками: мяч пинали, на качелях, на салазках зимой. Но потом он совсем перестал с нами выходить, только музыка его заботила.
Со мной больше других дружил: домой он ко мне, а я к нему ходили. Я тоже меньше стал с ребятами гулять. Бывает, сижу, слушаю его. Мне не вся его музыка нравилась, не понимал, видать. Ежели он песню какую заиграет: еврейскую или украинскую народную, или марш красноармейский, это я одобрял. Но всяких этих шубертов не любил, не чувствовал. А позже понял, понравилось, проняло. Но это позже, намного позже.
Его семья не бежала, не сдвинулась с места, надеялись неизвестно на что. Да все надеялись, единицы решились. Вот и отправили их всех вместе в этот Яр. ''Бабин яр'', говорили украинцы, а по-русски - ''Бабий''. Только разницы никакой. Туда всех евреев с Киева, с Лукьяновки, отовсюду вокруг сгоняли. Много в наших краях жило евреев. Очень много. И все - на виду: фашистам искать даже не нужно было. И выдавали их запросто, ежели, кто прятался. Да и прятаться не умели, не могли. Скопилось их там тысячи и тысячи, да не сочтёшь. И другие, конечно, были: украинцы, цыгане, да мало ли... Но всех других вместе - много меньше, чем евреев.
Расстреливали немцы методично, по одинаковому количеству в день, как на фабрике. Говорю - немцы, но и украинцы им помогали, очень помогали. Оказалось, что ненавидят они нас люто. Не все, не все, понятное дело. Только, не один, не два, очень многие с рвением участвовали. И среди евреев нашлось несколько трусов и предателей. Правда, им не помогло. Их использовали, а потом, всё одно - под расстрел.
Но всех же сразу убить не могли. Это много дней, много недель продолжалось, а люди сидели кучами, дожидаясь своей очереди. Некоторые умирали до расстрела ещё. Ведь там были старики, больные всякие, детки грудные... Кто ж это выдержит?!
Ариэля этот рассказ захватил по-настоящему. Он сидел не шелохнувшись, едва дышал и словно на экране видел перед собой людей в каких-то старых грубых одеждах, детей, плачущих на руках у мамок, фашистов в шинелях с автоматами, в касках и фуражках, как в фильмах, которые несколько раз показывали в школе. Он не отрываясь смотрел слегка мимо деда на белую стену, которая постепенно становилась темнее из-за заходящего уже солнца.
- ... а Мотл - со скрипочкой. И играл, всё время играл, людей успокаивал. Немец один, большой чин, видать, его слушал, диву давался. А потом вызвал к себе и велел для фашистов играть. Что он мог поделать? Он играл. И офицер этот, представь себе, приказал выправить для него документы. Выдал ему бумагу, где было сказано, что этот мальчишка имеет право передвигаться спокойно и играть концерты для немецкой армии, и что никто не имеет права его пальцем тронуть. Это, конечно, фашистский начальник не для паренька сделал, а для удовольствия своего и своих фашистских военных. Они музыку любили, композиторов своих немецких чтили очень.
Мне после войны, через много лет это рассказывал один знакомый. Он был соседом нашим перед войной. Постарше был, учился на инженера. А когда началось, ушёл на фронт. Только на фронт его не послали, а сделали командиром в подполье, он же партейным уже был, хоть и молодой. Потом он в партизаны пошёл и с киевским подпольем связь держал. Он знал многих местных и Мотла нашего, конечно, знал прекрасно. Встретил его, когда тот играл в городе свои концерты.
И решил этот партизанский командир, что маленький скрипач должен помочь сопротивлению. Мотл согласился, он ведь свободно переезжал из посёлка в посёлок, по всему Киеву ходил, документы его охраняли прочно.
И дали ему взрывчатку. Сказали, кому передать, спрятали в футляр со скрипочкой, он и пошёл.
Один раз повезло, донёс и отдал без происшествий. Но ведь только двенадцать лет парнишке было, что он понимал, что умел: ни прятаться, ни обманывать. Конспирации, словом, никакой. Вот, и попался прямо со взрывчаткой в футляре.
Фашист, другой уже, допрашивал его просто: ''Ответь только на два вопроса и дальше пойдёшь себе играть на своей скрипке, как до сих пор. А знать я хочу только, кто тебе это дал, и кому ты должен это отнести?''
Мотл не сказал!
Его сожгли.
А скрипочку забрал себе немец, сам играл на ней, тоже был скрипачом.
Ещё что-то рассказывал дед Арику в тот день, на вопросы отвечал, но не знал он того, что дальше случилось с этой скрипочкой.
Совсем случайно попала эта скрипка в руки одного советского солдата, когда фашистов из Киева прогнали. Солдат этот был музыкантом, но на скрипке не играл, поэтому передал её в подходящее место, в городской дом культуры. А тамошний служитель признал её! Через несколько лет после войны он подарил инструмент, который был сильно повреждён, почти непригоден, одному еврейскому скрипачу-киевлянину. А тот хранил её долго и забрал с собой в Израиль, куда выехал в самом начале 90-х. Здесь нашёлся мастер и филантроп, который отреставрировал скрипку, вдохнул в неё вторую жизнь.
В сентябре, в 75-ю годовщину страшной памяти жертв Бабьего Яра, в Москве, в Большом Театре состоится торжественное заседание по поводу этой даты, а после заседания будет дан концерт с участием артистов из Израиля. На этом концерте будет звучать эта самая скрипка, доставленная специально самолётом, а играть на ней будет один из самых выдающихся исполнителей нашего времени, израильский скрипач Саня Кройтер.
Вот такая История. Вот такая Память. Вот такие Корни.
08.09.2016. Хайфа.