Жанр самокритики

Ярослав Полуэктов
ЖАНР САМОКРИТИКИ

Часть 1

В основе: романчишко «За гвоздями в Европу».
Книги с этой обложкой бумажно не печатались, хотя в базе данных Букстрима такой вариант книги был.
Говорю об этом в прошедшем времени и с сожалением, так как осенью 2015 года Букстрим "приказал долго жить".
Очень жаль. Жаль и Букстрим, жаль и себя, так как чисто "по лени" я эту книжку себе так и не отпечатал; а единственный имеющийся "пробник" подарил кому-то из друзей. Даже не помню кому.
Надеюсь, что этот экземпляр когда-нибудь (лет через 50-100) отыщется на чьём-нибудь чердаке, и станет библиографической редкостью.
А вариант книги был интересен. Прежде всего тем, что он представляет собой один из самых ранних вариантов книги (и не только по названию, но и по содержанию), и важный этап из написательской истории "конвульсивно перфекционирующего" романа "Чочочо".
Вы можете спросить, какого чёрта, мол, я рассказываю об этом так подробно? А также можете добавить, что дядя, мол, зазнался совсем, "заранее зазвездил", и что это, мол, уж совсем ни в какие ворота.
Я ваше негодование, недоверие и всё такое прочее  понимаю. Фейками и рекламой в народе наелись по самые уши.
Ну так и я как раз об этом же самом. Просто хочу уточнить: речь идёт не о звёздности автора, ибо эта мулька мне самому не нравится и, честно говоря, даже не грозит, а я хочу показать предположительную дорожную карту  (это модное и клёвое словосочетание в политике) по росту «известности романа»!
А звёздность автора и известность его произведений – это две большие разницы.
Роман рано или... скорей, именно поздно, но: он станет знаменитым… ладно-ладно, не знаменитым, простите, я специально ошибся. Чтобы разозлить кое-кого:
«Просто.
О.
Нём.
Начнут.
Говорить».
Сначала как о казусе в литературе, граничащим с самой безудержной графоманией, и как бы относящимся к ярчайшему образцу графомании: в самом отрицательном, маниакальном смысле.
Затем «ярчайший образец графомании» понизится до степени «он всё-таки смахивает на графоманию».
Далее критика начнёт подставлять мерки: «пожалуй, это ближе к графомании, нежели к литературе».
Ещё лет через десять-двадцать: «однако оно (дерьмо этакое) довольно маргинально = оригинально выглядит».
Через следующий десяток: «Ё-моё,  да это же новое слово в литературе и какие же мы все олухи». И: «это такой своеобразный шедевр»: «наивный, но честный»; «многословный, но такой этнически русский»; «не по правилам, зато по своим правилам»: «да, нудноват, но, бляхмух, и «война с миром» нудноваты, дык держатся чегой-то  в топе100, и даже – у некоторых знатоков мировой литературы – в топе50».
И, под занавес (а графомано-писатель давным-давно уж почил): «Это для медленного чтения… В веках».
Это круто:
– Блинъ! Трахать моего Пегаса!
Аплодисменты, и все встают.
В гробу кто-то заворочался: «он говорил, он говорил…»
В правоте семи абзацев, начиная со слов «Просто. О. Нём...» не сомневаюсь ни грамма.
К этому имеются все предпосылки. Объяснять не буду: ни к чему это.
Просто запомните эти сейчас глупо звучащие слова.
И вспомяните прозорливость неизвестного никому графомана, "абсолютно не умеющего писать книжки".
И которому, как высказался один доброжелатель из Прозы.ру, «место с щёткой на тротуаре!»
Ну, да и ладно. Это проза о большой и настоящей жизни «обыкновенных архитекторов из глубинки» – представителей, пожалуй, самых обижаемых из всех благороднейших профессий в мире.
Это не какая-то интернет-ноосферная, значит болотная, часто мутная, никчемушная, словообразовательная, формалистская, тренировочная, полигонно-испытательная, часто именно графоманская «proza.ru» и мошковский «самиздат», *** . Место звёздочек заполнить имяреками сайтов по собственному вкусу.
А к троллям и злопыхателям (последние отнюдь не звездаты, но  зело звездануты) не привыкать.
Итак, были бы у меня биографы с библиографами, то они-то уж точно бы отметили, что в данной версии романа глава "Париж, Paris, Парыж" ещё входит в состав романа, но уже  в качестве шатающегося зуба, который рано или поздно обязан был покинуть этот понарошку джентльменский и крепкий на вид (если не раскрывать рта шире, чем требует этикет) Тайный Союз Красивых  Челюстей.
(Кстати, вот и тема для очередного серийного романчика. А он – сволочной и неясный – уже начал писаться. В режиме онлайн, под рабочим названием "Dublin Pub Cam". Первый романчик этой серии называется "У попа была собака").
Последняя глава «Загвоздей в Европу» и раньше-то выпадала из романа: прежде всего потому, что речь в ней  шла о "героических пацанах" в Париже. А в романе самая толстая тематическая линия, не очень удачно называемая «путешествием» – у пацанов, или «хождением» – если изъясняться академическими  терминами,  протянута по Германии: а если точнее, то по городу-герою Мюнхену. В романе его шутливо именуют «Мюнихом» – согласно двойной  фонетической транскрипции: немецкое написание «M;nchen» > английское написание «Munich» > вольная русская транскрипция «Мюних».
Или говорят так: «Муних, Мунихуй, Мюнихер», включая запчасть от «мудака» (му) и «них», что почти означает немецкое «nicht» – «нет» или русское матершинное «них***» – синоним слова «ничерта». «Мюнихер» – это «монах» (der M;nch): именно монахам обязан город своим возникновением, плюс «господин» (Herr – нем.). А также оставшееся в черновиках также забористые варианты: «Мюглих», «Мёглихъ» – от «возможно», «возможность» (die M;glichkeit) с сексуальным подтекстом «может – не может»= «у него хер не стоит». Этими словами уже можно подтираться, так они вполне туалетно звучат.
А жители этого города выходит что: «мюглихи» и «мёглихъцы». Даже «москали» не так обидны москвичам.
А вообще-то по большому гамбургскому счёту… чего-вот  мюнхерцам и мюнхенцам обижаться на русских? Тем более на графоманов: тем более – не мечтающих пробиться в писатели.
Вот аргумент от Бима Нетотова, одного из героев первого плана: «Мы ж его (Мюнхен – прим.авт, цитата по памяти) даже не бомбили, ни разу». «За что» я сильно сомневаюсь: так ли уж ни разу? Может, пока там не было союзников, всё же удалось исподтишка (украдкой, тайком, под шумок) пару показательных бомбёшек сбросить: типа маленькой советской хиросимки?

***

Есть в романе главы (вернее, даже целая часть) о подготовке к путешествию (вспоминаем «Троих в лодке» Дж.К.Джерома), а также дорожно-блокнотные записи.
 Но: первое из списка – это как  необязательный, но непременно утяжеляющий груз, который сопровождает любые сборы хоть куда.
Этот груз рано или поздно становится лишним.
Он, как бы его не было жалко, и «как трудно будет без него прожить», но он всё-таки не спички, и не вода –на случай десантирования в пустыне.
Всё это «как бы пригодится» отбрасывается в сторону, буквально в исходном пункте «А», и ровно за секунду до отбытия.
В романе отбросить лишнее сложней.
«Ненужность» чего-либо определяется не сразу, а после того, как роман написан полностью. Это, конечно, ужасно (писатели поймут – о чём им сейчас говорит графоман). Это писателю обидно, а то и смертельно (до петли и до: «аффтар выпей яду»). А графоману хоть бы что. Графоман не гордый. И не торопится. Он перепишет, не беспокойтесь. Он уже «выщербил» несколько неудачных и тяжеловесных глав, которые гораздо позже пожалел, и состряпал из них небольшую слоёнку под названием «Парковка задом».

Лишность, избыточность, прочие синонимы,  касаются как объёма произведения, так и дополнительных сюжетных линий.
Так и в моём графомании-романе «имеются излишества». Их хватает. Даже не так: они процветают. Махрово и всяко. Пышно-конопляно и перфекционистски сухо. С перебором и недобором, можно на гитаре, а можно на клавесине.
Пробовали сбацать на фортепиано? А сидя под клавиатурой? А давя на клавиши изнутри пианинного организма? А дёргали ли за струны щипцами? А расчёской или шваброй пылесоса?
А пробовали крутить настроечные головки, добавляя мелизмов средней из трёх струн, составляющих ноту? А проверять на прочность красивенькие такие фетровые молоточки?
А котом (повторяю медленно: кооо-тооом: домашним животным таким) по клавиатуре пробовали?
Я пробовал. Всё перечисленное. Правда, в детстве.
Странно, что я не стал,  на худой конец, Сальери, уж не говоря о Моцарте с хорошей причёской, но с дрянной могилкой типа «ров для бездомных и плохо кончивших». 
А я стал истязателем одной семиструнки и пятка' – другого шестиструнных гитар.  И под них выдумывал тексты песен.
Потом сочинял летописи для пластилиновых стран, ибо пластилиновые человечки хорошо воевали, но у них не было предусмотрено письменности. За них писал историю их Бог и Создатель. То есть Я с большой буквы.
Уж не с этих ли экспериментов с музыкой и буквами у меня завязалось вялотекущее литературное влечение, включая эпистолярный жанр?
А после у  моей литературы выросли ноги: правда, похоже на то, что то место, откуда ноги росли, было гораздо важнее литературных ног. Настоящая Жопа (Жопенция Бездатая) всю жизнь верховодила моими ногами. И не только ногами, но даже головой.

***

Ниже предлагаю ознакомиться с моей литературоведческой анатомией.

Если распилить мою голову по вертикали, то увидите вместо анатомического экорше разрез многоэтажной библиотеки. Библиотека называется «Графоманус Санаториум». В ней живут:
– персонажи;
– прототипы;
– тараканы сапиенсовидные;
– герои: атагонисты и протагонисты, персонажи второго, третьего и всех последующих планов – как прислуживающий класс;
– существа необъяснимые, звать их Женщинами- Писательницами. Фамилии почти у всех: Ё-Моё;
– твари до конца неисследованные.

***

«Идеальный и неподкупный читатель», а также внутренний «критик, берущий взятки», сидящие в моём мозгу на полном обеспечении, всё это видят, но относятся к этим артефактам каждый по-своему: в точном соответствии с поделёнными между собой ролями злого (неподкупного) и доброго (берущего взятки) следователей.
Так в Мюнхене главный герой попутно с прочими приключениями довольно-таки  неакцентированно, но-таки ищет некий сюжетно  законспирированный "синий гвоздь".
По первоначальной, а, вернее, по родившейся (в пути написания) задумке, этот гвоздь:
А) составлял цель путешествия главного героя;
Б) существовала также в качестве «прикрытия»  куча ржавых гвоздей, вполне неохотно собираемых сладкой парочкой Кирюха+БимНетотов по блошинкам, и выдёргиваемых из фундаментов («один штука» на весь Мюних: при этом мы знаем, что в фундаментах гвоздей не бывает). Что это? Стёб над обывателем? Разумеется! в самом едва прикрытом виде. Тут нам вспоминаются Ильф с Петровым, у которых что ни перл, то инверсия жизни.
В) по нераскрываемой авторской версии «синий гвоздь» он же «из синего золота» тайно  олицетворял связь с произведением "Фуй-Шуй". Об этом, к сожалению или к счастью, знает только автор. Этот синий металлический герой является в некотором роде одним из ключей ужасно конспирологической – хлеще всякого масонства – детективной истории о статуэтке «Фуй-Шуй».
А эта история с Фуй-Шуем претендовала на разворачивание в целую серию, охватывающую период с февральской революции в России до первой осьмушки двадцать первого века.
История с гвоздём, кстати, на сегодняшний день «недораскручена». Это – для тех недоброжелателей, которым не пофигу моя литература как плодотворное основание для столь же плодовитого троллинга – является одним из доказательств  несостоятельности автора как писателя. Ибо и якобы, мол, этот товарищ, претендующий на некое вакантное и как бы его законное место в литературе, элементарно не доводит до конца начатые им же сюжетные линии.
Однако, я говорю об этом открыто, я об этом знаю. И это знание – мой «устный документ» защиты, моя декларация о частичной невиновности… не приведи господи… судиться в издательстве. В божественном, конечно, издательстве (изд-во «Страшный Суд»), а не в реальном. Сбросьте срок, господа заседатели! Простите, черти и чертессы!
Итак, с пресловутым Синим Гвоздём покончили.
Делаем паузу.

Coda 1-й части


 
Часть 2

Есть ещё один наистрашнейший и наичудеснейший герой: чудище странное, неведомое: не похожее ни на один литобразец из таковски симбиотичного на вид и злотворящего рода.
Он жутче наихудшего из снов.
И гаже (гадче, ползучей, сквернее, тошнотней) мозговых тараканов, если их собрать со всей Плеяды Человеческих Голов и составить из них литературную опричнину.
Надо ж было додуматься до этакого!
А я знаю его родителя – в реальности (то бишь прототипа) и в книге. Знаю и среду, в которой обитали другие его предки. Среда зовётся Интернетом. Нынче… опаньки! Та цеж – с самого начала эта помойка. В том роддоме им опрастываться и там обитать.
В книге эта персона играет роль хоррорски выглядящего чудоюдо/героя-антагониста.
Как герой он довольно-таки слабо, если не сказать, что почти никак не прописан. Мы видим только его шевеление. Он вроде символа, появляющегося на книгосклоне внезапно.
В ранних вариантах «Чочочо» и в исходном (базовом, retro-архивном)  варианте «За гвоздями в Европу» он существует как случайный и вредный гость – многоголовый скиф и татарин, косоглазый, хужеблоковский, несколько чуковскообразный, словом, журналокрокодилий крокозябр. Какого ляда он делает в книге, если считать прозу за произведения искусства и колодезь мыслей, а не за дурдом, не за шапито с клоунами: и с ряжеными в партере?!
Ведь он – как необязательный персонаж, как гениально зачатое, но недоразвитое и недовоспитанное существо с детдомовскими повадками и шпанским поведением.   
К тому же: как только вокруг него начинается какое-либо сюжетообразующее вращение, так оно тут же резко и бесповоротно заканчивается. Это не делает чести его присутствию в книге.
Прочие герои вроде лупят в его сторону глазки, а вроде и не видят его, ибо меж собой на эту тему никогда не говорили. Любопытная получается психологическая фабулка! Ваупще! литературным иллюзиям нет предела!
Логика поведения тех лиц, которым чудище Ник Трёхголовый видится как бы «реально» или откровенно мерещится, причём, чаще по отдельности (и это многое объясняет: поменьше надо курить дуртравы!), и, если отбросить в качестве объяснения обыкновенную авторскую шизофрению и недержание потока слов (литературоведческий «поток сознания» «отдыхает»), то такая сюжетность, уж не говоря про генеральную фабулу, мягко говоря, не укладывается ни в какие логические рамки.
Смущает читателей, например, коллективное умопомешательство в сцене на барже (глава «Жаннет с весёлой фамилией»), когда Чуду-Юду видели все, и оное существо аж качало баржу на волнах Сены. Однако ни одна парижская газета не описала этот феномен, и не прибежал на крики ни один корреспондент. Вот уж воистину: где бы не появлялись герои «Загвоздей в Европу», там начинаются чудеса; и мир вокруг них тут же начинает медленно сходить с ума. Причём локально. В радиусе воздействия графомано-психических волн Кирьяна Егорыча.
Ничего не скажешь: сильная вышла вещь!
Авторски констатирую: графоманское начало в книге присутствует. Оно двоякое, оттого дважды баламутное: идущее от настоящего автора (от Меня), и от автора Полутуземского – книжного героя + начинающего графомана.
Всё бы и ничего, если бы графоманское формообразование книги от реального автора Меня было бы возведено в постулат – а предпосылки имеются – но этот финт не превратился в концепт. В этом слабость retro-архивно-базового экземпляра.

Итак, получается, что чудо-юдо – не с постоянной пропиской в книге. И, по причине отсутствия прописки, он не уважаемый  Анти-герой, а какой-то сильно эпизодический, ни черта не многогранный, вполне картонный, несколько шулерский  Горе-персонаж.
А также – головная боль для прототипического (реального) Я-автора.
А также – мозготрясение для книжного героя – автора и путешественника в одном лице – Кирьяна Егорыча Полутуземского.
Во-вторых, он – Ник Трёхголовый – есть академическое Несчастье для героев, более востребованных и употребляемых автором для заполнения их проделками страниц, к тому же формально числящихся в положительных списках.
Хотя книжка вовсе не чёрно-белая. Да и герои далеко не картонные, а, скорей, импрессионистического склада.
И действуют они под настроение, в том числе – чисто по человечьи: а не по идеальному или книжному с хорошими манерами: в зависимости от количества поглощённого зелья.
В книге этот напиток чаще всего – немецкое и голландское пиво.  Чешские и рашеские сорта оказались за кадром.
Курение травы упоминается частенько, но реальное злоупотребление им описано всего лишь в одном эпизоде в мотеле «Весёлые подружки», что за Казанью.
Правда, может, некоторые из них – чуть недоделанно-переделанные, как пакетик чая семижды заваренный (Ксан Иваныч). А один из таковых  (Малёха) даже не распрощался с картонной сущностью.
Но они – недоделанные и переделанные – творят как могут основное действие по большей части болтологическое: хоть и с привкусом своеобразной народно-интеллигентской философии.
А также праздно шатаются по Мюнхену и трактуют архитектуру с живописью: трактуют, интерпретируют, трактуют, истолковывают, стебаютя, желая отметиться: кто в энциклопедии, а кто в книжке Кирьяна Егорыча. Так как все знают, что Кирьян Егорыч втихаря кропает прозу.
При этом никто не лезет в главные герои, особо не ерихонится, и не создаёт фальшивых приключений дабы отметиться на страницах Полутуземского.
А также не дерутся, хоть и ссорятся ежеминутно.
Образовались противостоящие пары: дуэт Кирьян Егорыч+Бим Нетотов супротив дуэта Ксан Иваныч+сын Малёха. В их конкурсе нет победителя: каждая пара боксирует милостиво. Крови нет. С путешествия не гонят, хотя… было одно исключение, закончилось миром.
Девки и ****и – всё боком. Всё в мечтах, все в воспоминаниях, дрочерят в душе' и в туалете – первое  по-серьёзному, второе регулярно и реалистично. Но никто не попался. Тонкости знает только Автор.
Фаби – нераскурученная девушка.
Чудище-Юдище Ник Трёхголовый чаще прозябает в Мойдодыре, нежели творит эффективное зло с тролльничаньем.
Других сюжетообразующих ветвей кроме перечисленных вроде бы нет. Автор тут честен пред собой как лист (бумажный) перед травой (конопляной).
Зато хватает намёков, необязательностей, живых, но, тем не менее, количественно потрясывающих уши и покусывающих за ноги капканов аж  «китайского краснобайства» и русско-крестьянского языкоблудия. 
С последними, относящимися будто бы к пустопорожней болтовне, а на самом деле рисующих широкую и подробную картину жизни, не так-то просто разобраться, если не знать реальных биографий прототипов.
А читатель – автор уверен – и так никогда об этом не узнает. Читатель «ловит-удит» в тёмной заводи, и, даже не выловив ничего существенного, пытается по бултыханию поплавка составить свою логическую картинку – своё видение о рыбе, то бишь о героях.
В любой, даже в неудачной ловле имеется интерес.
Имеется интерес и в обсуждаемой сейчас книге.
Но это уже совсем другая, и широкая, тема для иного критического разговора. Оставим это удовольствие на «когда-нибудь потом».

***

Понятно одно: автор полюбил своего антигероя.
Но, как случается с иными мифологическими громадами, не смог поднять этого прекрасного по задумке антигероя на вершину литературной горы, с которой бы тот мог легко, свободно и всесокрушающе  катиться сам, лишь повинуясь закону тяготения равно заданной теме.
Звать этого «случайного» антигероя (волк под столом: щас спою ищщо) Никак, или Ник. Хотя в книге он – для читательского удобства и мгновенной образно-духовной идентификации – зовётся Трёхголовым. Итак он Никак Ник Трёхголовый
Как вы уже поняли, он трёхлик.
Ли'ца его – вы не поверите – одно от Белинского; другое от Гоголя; третье – смейтесь, смейтесь – от Рика Мартина, «красавчега», как принято выражаться в интернете. И есть крокодилий хвост, который он прячет под плащом.
Но он (трёхликий и трёххарактерный, трёхкогнитивно-диссонансный и пыр) выпрыгивает в романе, поначалу будто бы реалистического, всегда невпопад.
Он умеет сворачиваться в простую книжку (почему-то в «Мойдодыр», а мог бы – для прямых ассоциаций – в «Крокодила Гену», или в «Телефон», где эти зелёные твари поедают калоши)… и отдыхать в свёрнутом виде в багажнике автомобиля. Книжку эту выкидывают в реку, но страхолюд этот выплывает; и снова гонится за путешественниками. И делает это весьма ловко, и не один раз, так как пользуется услугами вездесущего Интернета: как вам такое прочтение современности?
И снова Головабелинский вредит Кирьяну Егорычу – графоману, а Головарикмартин пытается подкупить Малёху.
Бим давно уже куплен с потрохами Головагоголем.
Кирьян Егорыч то пытается урезонить Ника Трёхголового, то плюёт на него с высокой колокольни. Последнее ему плохо удаётся, так как несмотря на шкодность, Ник Трёхголовый всё-таки велик: ибо умён (Белинский), талантлив (Гоголь), с кулаками (Рик Мартин).
Главные разночтения Голов согласовываются  на Трёхглавом Совете, вам это ничего не напоминает?
Ник Трёхголовый не трогает только Ксан Иваныча Клинова, так как боится его исключительной порядочности. В отместку и втихомолку он соблазняет внезапно возникшую «французскую любовь» Ксан Иваныча.
Эта любовь – чисто книжная выдумка (идея, кстати, неосуществлена). Французская любовь появилась на страницах – звать её Фаби. Но, похоже, что Фаби отдаёт предпочтение Кирьян Егорычу. На втором месте у неё Бим Нетотов – добрый старикашка и умелец говорить юным дамам красивости. «Моё золотко» – любимый бимовский комплимент.
Фаби могла бы полюбить Малёху: они совпадают по возрасту, но Малёхин отец – Ксан Иваныч Клинов совершенно непонятно из каких соображений (только автор Я знает)  абсолютно жёстко планирует график сына; график стопроцентно исключает не только общение между Малёхой и Фаби, но даже и их визуальный контакт.  Малёха по сути даже не догадывается о существовании Фаби, совершенно бездоказательно считая, что если отец и ходит налево, то не меньше чем к королеве Англии: с ней папаша поимел удовольствие сфотографироваться на  мировом Архитектурном Конкурсе по поводу Подземного Музея в пустыне Наска, что в Перу. Папаша – архитектор. Вместе с Бимом Нетотовым, также архитектором, они отхватили 137-ю премию и попали в двухтомный каталог. Оный каталог Кирьян Егорыч «взял почитать» и по пьянке променял его на красный шарфик гастролирующего по миру джазмена Richi Cole в пивном ресторане «Потёртое место» что в городе Угадайке.   
Прототипические же реалии выглядели, мягко говоря, гораздо более круто, нежели литературный вариант. Но этого читатель знать не только не обязан, но и не должен, ибо таковы жестокие правила жизни не только у реальных графоманов и прототипов, но и у героев и псевдонимов.
Нарушение  законов Плеяды Человеческих Голов карается очень строго: вплоть до… но не буду читателя пугать, по крайней мере, в этом опусе. 
Хотя, всё ещё впереди, многое ещё поправимо.
Литературу выправить проще, чем, например, кривые зубы или поникший… ладно-ладно, закончим о любви. Поговорим лучше о сексе.

***

…Ник Трёхголовый запросто, будто в реале, перетря(а)хивает всех подобранных на воображаемых улицах мнимых девиц Кирьяна Егорыча и Бима Нетотова…
Опять же, всё это сюжетное богатство осталось торчать в голове автора – которая в некоторой степени есть archive – но не выплеснулось на страницы: одни только намёки: читай утомительную главу «Хотельный переполох».
Может и зря, а может и славабогу, ибо всё это есть блуд и соблазн: в равной степени авторский и читательский. 
– Как же это могло произойти технически? Имеется в виду реальный (с приставкой псевдо-) трах воображаемых девиц. Ведь на первый взгляд это невозможно, – может спросить кто-нибудь из дотошных материалистов. – Ведь у чудища-юдища Ника три головы и один член на всю компанию! что же делали две незанятые сексом головы, когда третья совершала манипуляции с членом? Курили бамбук? Записывали ощущения? Не мешал ли пусть воображаемым девицам прям-таки скажем не вполне эротический облик партнёра? Или в том мире, где нравами управляют головные тараканы, извращения такого рода представляются благом?
Либо жанру «хождение» придётся поддать постмодернистского парку', и, соответственно, разрушить удобопонятный поначалу повествовательный характер произведения. 
Автор сам недавно задавался этим метафизическим вопросом. Кое-какие соображения на этот счёт у него имеются.
А вот задавался ли этим же вопросом графоман Полутуземский, мы знаем точно: нет, не задавался. Ибо в книге на этот вопрос ответа нет.
Нет и реакции: ни физической, ни этической, ни рассуждающей.
И во сне Полутуземский не разговаривает.
Может, пора уже ввести в стандартную практику героев-писателей разговоры во сне?
Тогда бы многие физические, мотивационные и мыслительные процессы выглядели бы пусть двояко (параллельная реальность), но хотя бы были объяснимы.
Тут очевиден некий оксюморон, который при будущей перфекции хотелось бы видеть отрегулированным.
Но! даже и не думайте отвлекать автора на формулирование ответов: причина №1 и единственная: должна же существовать хоть какая-нибудь внутрикнижная тайна!
Думаю, что при глобальной Перфекции, которая предстоит, и уже даже обдумывается «дата отлёта» в эту длительную творческую командировку, когда уже нельзя будет повернуть самолёт взад-пятки', все неточности и явные ляпсусы исчезнут. 
Литературные лохмотья с наспех притороченными заплатами, вполне возможно, заменятся на ладно скроенный костюмчик, который придётся по нраву как читателям, так и автору, доселе страдающему от наготы,  мокнущему под дождём критики, битому друзьями, так как у друзей, по их твёрдому убеждению, талантливых товарищей, уж не говоря о гениальных, в принципе и априори не может быть. Иначе исходному другу станет «за Родину, ой! за себя обидно.

***

Итак, от Трёхголового одно только зло.
Но это далеко не самое главное зло данного уникальнейшего героя-антагониста. Он – фактом своего рождения в мозгу отдельного писаки (может он полный г-н Шизо?) – нарушает равновесие не только отдельно взятой книги, а аж ВСЕЙ ВСЕЙ ВСЕЙ мировой литературы (!!!)
Кафка морщится. Борхесы, Коэльо, Лавкрафты, Джойсы, Стивенкинги отдыхают.
Такого в литературе никогда не было:
– Автор графоманит не по правилам графомании! – кричат.
– Это самый настоящий маргинализм в графомании!
– Он изобразил в своей графоманской книжке идеал графомана! Он козёл! И осёл (устало).
– Это насмешка над литературой. Он хуже любого Сорокина. Сорокин ему руки не подаст.
– Он кладёт заминированный камень в здание литературы. Какой молодец! (изд-во «Вестник Дьявола»).

***

 От термина «графомания» и без всех этих внутренних выдумок веет дурдомом энд импульсным невротизмом последней степени.
Мы это знаем (если написать в предисловии) или догадываемся по ходу дела (так как предисловие мы (я) не напишем. Мы (я) не равны полным дуракам и одному дурню.
Тем книжка веселее.
Есть ещё одна внутрикнижная путаница. Она заключается в том, что книга пишется то от лица всезнающего автора (в чистом и обыкновенном виде), а то и от некого Чена Джу, который – да будет вам известно – является будто бы литературным прототипом-двойником героя Полутуземского Кирьяна Егорыча, являющегося одним из путешественников, а также автором той книги, которая пишется по следам путешествия внутри самой книги.
Известен такой жанр, когда в книге пишется про писателя, который в книге пишет свою книгу, в которой очередной по счёту книжный писатель пишет свою очередную книгу и так далее. Ну, сказка про белого бычка… или про попа и собаку. Или эффект двух зеркал, поставленных друг против друга. Вот что-то вроде этого.
И он (Полутуземский), сочиняя свою «книжную книгу»,  в свою очередь имеет прототипом реального автора (то есть меня – прим. моё).
Как вам такие взаимные перевёртыши? Джон Барт в попке темнокожего! 

***

Будет время, и всё станет как надо.
А не будет его, то всё останется таким, как было. И это ни на грамм не умалит прочих вполне "графоманских" достоинств, о чём автор постоянно трезвонит во все колокола, и что является скорее особенностью супериндивидуального жанра, нежели позицией неисправимого двоечника.
Жанр "псевдографомании" так и хочется, ей богу, снабдить двумя парами квадратных и фигурных скобок – такое количество в нём перевёртышей...
Иногда факт "неоконченности сюжета", которого /сюжета/, кстати сказать, как бы и нет совсем вовсе не считается ошибкой. Особенно, если иметь в виду, что автор, то бишь Я сам, считаю этот роман "жанром хождения", в которых сюжет, собственно, и не предполагается вовсе. Я довольствуюсь разрозненными историйками, и самим фактом хождения-путешествия, выстроенного более-менее хронологически.
К жанру "хождения" Я добавляю характеристику "шванк". Это обозначает то, что, во-первых, действие происходит в Германии (откуда и пошёл этот окололитературный термин – вспомните "немецкие сказки и шванки"), а, во-вторых, освобождает от необходимости иметь сюжет вообще. Ибо "шванки" это есть разобщённые немецкие сказочки, как правило с сатирически-гротесковым оттенком.
Сказки типа "шванки" наряду с благородным делом повествования выдают расхожие психообразующие характеристики целого народа и раскрывают фольклорные тайны  старогерманского быта.
На фоне вышесказанного весьма познавательно "разглядеть" в ворохе текстового материала "Чочочо" (ой! в «За гвоздями в Европу», конечно) именно выдержки о нравах современного немца: с точки зрения современного российского путешественника и честного болтуна, героически (тут два смысла) причисляющего себя к обрамлённому терновником лику графоманов.
А также любопытна позиция всех трёх героев этого романа (герой Малёха не в счёт), являющихся "сливками интеллигентной прослойки – все архитекторы" из пресловутой помоечной и азиатской Руси (скифы, кочевники, недруги Блока, те, кто остались на территории, вытеснив в диссидентскую и простую эмиграцию самых умных и неудачников, белопогонников и кроваво наследивших, а также нетерпеливых до коммунизму, а заодно и предателей – за бабло и по убеждению), когда за несдержанной речью представителей этой культуры выглядывает реальная и не всегда приятная немцу то ли правда, то ли всенародно русский и максимально мягкий приговор.

***

После "слабо опубликованной" версии романа "За гвоздями в Европу" глава "Париж,Paris, Парыж" покинула роман навсегда.
В настоящее время она публикуется как, извините, вполне съедобный у китайцев "послед» от повести. То есть, по-хорошему, эта русскоязычная органика должна была быть выкинутой в ведро. Но это литература. А в литературе всё по-другому, нежели в акушерстве и политике.
Послед развился и бог увидел, что он хорош.
Автор (не забываем, что это Я и есть – в недосягаемом для прямого битья третьем числе), шутя, называет этот опус то "недоповестью", то "рассказом-переростком", или "пере-рассказом", или "потоком ДЦП" (по аналогии с потоком сознания).
Под буквой "Д" зашифровано определение "ДеДский" (могли бы и сами догадаться).
Не смотря на ярлыки, автор-Я этот перерассказ-недоповесть очень-даже-приочень любит и уважает.
Доведись автору Мне-Ему составлять перечень уважаемых им-Мною собственных произведений, данный опус стоял бы очень близко к началу списка.
Но у Меня-автора такого списка нет.
И слава богу. Хвала скромности! Ленивых графоманов она иногда посещает.

CODA