ПРИКОСНОВЕНИЕ К ТАЙНАМ ТВОРЧЕСКОЙ КУХНИ
(фрагменты главы из новой книги)
…Как часто Галине Алексеевне так и не удавалось вовремя закончить концерт! Она уже показывала на часы, так как спешила на последний поезд «Красная стрела», когда возвращалась домой в Ленинград. Уже и свет гасили, а люди все сидели, кричали «браво» и наперебой требовали «Калитку», «Изумруд», «Твои глаза», «Очи черные», «Нищую»… И она не могла им отказать. Так однажды ей пришлось спеть за один только вечер 58 романсов! («…Когда я была в ударе и зрители — тоже», — скажет она потом).
А когда она все-таки распрощалась с публикой и ушла, то кто-то тут же включил магнитофон с записью концерта. Люди шли к раздевалке, и их все еще сопровождал ее голос…
В 1965 году, в Зале Чайковского, чтобы закончить концерт, она исполнила известный романс Саши Макарова «Вы просите песен», который когда-то, в начале прошлого века, пел Юрий Морфесси. Потом с еще большим, поистине цыганским, надрывом его исполнял Алеша Дмитриевич. Для русских эмигрантов, пребывавшим в глубоком чувстве тоски по родине, он был вполне оправдан. Но у нас в стране в искусстве, а особенно в песнях, стремились утверждать веру в светлое будущее, и поэтому опасались пропускать на сцену то, в чем виделось что-то неподходящее, «упадническое» или слишком
пессимистичное для советских людей:
Вы просите песен, их нет у меня —
На сердце такая немая тоска!
Как скушно, как грустно живется,
Как медленно сердце холодное бьется,
Что с песнями кончить пора!
Новых я песен совсем не пою,
Старые петь избегаю…
Тревожат они душу больную мою
И с ними, ах, с ними
Сильней я страдаю…
Вы просите песен, их нет у меня —
На сердце такая немая тоска!
Как скушно, как грустно живется,
Как медленно сердце холодное бьется,
Что с песнями кончить пора!
Поклонники советовали ей не петь его («как бы не пришлось передачи кое-куда носить…»), но мы-то знаем, что она всегда все делала по-своему. Поэтому продолжала в течение нескольких лет исполнять этот романс под занавес в надежде остудить публику и сбить накал в зале. Ее вызывали высокопоставленные чиновники Ленинграда, с ней
беседовали, но поделать они уже ничего не могли — ее популярность перекрывала все! А в зале тогда сидели не только ее поклонники и друзья, но и враги, те самые райкомовские товарищи, от которых шли все эти запреты. Но при этом сами они были не прочь насладиться пением обворожительной певицы.
Потом ее преданная поклонница Лидия Тимохина нашла в репертуаре Кето Джапаридзе романс советского композитора Модеста Табачникова «Я устала, друзья», которым она до последних дней стала завершать свои концерты.
Теплый дружеский круг, простой разговор,
Приятно проведенный вечер.
И вот среди грустных прощанья минут
И просьб о свиданьях и встречах
Вы просите вновь моих песен, напевов,
Вы просите вновь мою встречу, меня —
Но позднее время причина, во-первых,
А во-вторых, я устала, друзья…
Но бывали случаи, когда и это не помогало. Мне вспоминается концерт в зале «Россия» в начале 80-х годов… Когда она в завершении концерта спела этот романс, ее все равно не хотели отпускать: аплодисменты с криками «браво!» нельзя было ничем остановить. Она много раз уходила за кулисы, но снова смеясь возвращалась на сцену… Тогда в зале просто погасили свет! Но люди продолжали сидеть в темноте и выкрикивать любимые романсы. Посоветовавшись с музыкантами, она сказала: «Ну что ж, надо петь!». Свет зажгли, и она исполнила романс «Вернись», который, конечно же, никого не остудил, а только вызвал новый шквал эмоций… И тогда на сцену вышел ее сын Александр, который вел этот концерт, и к великому разочарованию публики строго объявил: «Спасибо за внимание, концерт окончен».
Попробуем понять, что в ее интерпретации романсов так захватывало публику, что она никак не могла успокоиться? Ведь ни один исполнитель романсов не может похвастаться такой захватывающей силой.
В одном из интервью Галина Карева говорила: «Я не представляю себе, как может быть режиссер у эстрадного певца. Для меня эстрада — одна из форм художественного самовыражения. Я выхожу на сцену, чтобы спеть романс так, как я его чувствую и понимаю, а не действовать по чужой подсказке. Я сама вынашиваю
музыкальный образ каждого романса, работаю над ним многие месяцы, иногда годы,
ищу новые краски, добиваюсь того, чтобы старинные вещи звучали по-новому, ярко
и свежо. Я сама продумываю каждую деталь поведения на эстраде.
Одеваться надо в зависимости от того, что будешь петь. Этим определяется даже
выход на эстраду. Например, нельзя выйти с сияющим лицом, раздаривая улыбки публике и… запеть грустную песню. На эстраде каждая мелочь имеет значение».
Лидия Алексеевна добавляет к этому еще некоторые детали: «В день концерта
она обязательно распевалась дома у рояля. Сначала делала специальные упражнения, разогревая связки, а потом распевалась на виртуозных оперных ариях. В этом ей нередко подпевали два ее поющих песика — Чапа и Фунтик. В этот день она старалась съедать хорошую порцию мяса, считая, что мясо придает силы. Все, связанное с выступлением, было как следует продумано заранее, вплоть до платья, туфель и… цветка, который она прикрепляла либо к волосам, либо к платью. Других украшений на ней обычно не было».
Знакомясь с новым романсом, Галина Карева стремилась осовременить его, заменяя какое-то устаревшее слово на новое, или же меняла те слова, которые делали романс слишком сентиментальным. Иногда, чтобы романс стал доходчивее, Карева убирала лишние куплеты и могла убедить любого оппонента в своей правоте. Романс, считала она, не должен быть длинным, не должен далеко уходить от основного образа. С ней могли долго спорить, но в итоге, как правило, соглашались. Такая ее уверенность в себе была вполне объяснима, если знать об ее эрудиции и обширных познаниях в разных
областях. Об этом, как мы уже знаем, говорили все близко знавшие ее люди.
Напомним, что в юности она зачитывалась Достоевским (ее любимый писатель), очень любила Чехова за краткость и сюжетность его рассказов, которые она сравнивала с романсовыми миниатюрами. Пушкина боготворила и говорила о нем так, что казалось, будто была с ним лично знакома. Много читала мемуарной и философской
литературы и всегда с карандашом в руках. Увлекалась психологией и медициной. Об этом мы будем говорить подробнее...
А уж кто лучше нее мог знать жизнь человеческого сердца! Попробуем вслушаться в то, как она поет романс Якова Пригожего «Сирени запах». Я лично считаю его одним из ее шедевров.
А сердце тогда билось
И тебя любить просилось,
Позабыв весь мир земной,
Жила тобой, одним тобой…
Стоит обратить внимание на этот романс как выражение абсолютно совершенной музыкальной формы — дуэт виолончели и голоса певицы. Виолончель вступает и звучит довольно долго… Говорят, что когда этот романс пела Варя Панина, она сидела в кресле
и в длинных проигрышах между куплетами закуривала папиросу, чтобы создать какое-то подобие сценического действа. А Галина Карева просто стояла у рояля. Но как она умела стоять! Вроде бы ничего особенного и не делала, но глаз от нее было невозможно
оторвать.
А у нее был свой маленький секрет стояния на сцене. Она переносила центр тяжести тела на одну ногу, а другую ножку кокетливо ставила на носок, слегка ее вывернув. Хоть и нелегко было долго так стоять, и при этом еще петь, но она знала, что это дает эффект легкости, изящества, необъяснимого женского очарования. А все это было для Каревой немаловажными компонентами артистизма, тем более, когда речь идет о такой завораживающей силе, как русский романс…
Именно после этого романса знаменитый американский импресарио Сол Юрок, специально пришедший в Зал Чайковского послушать эту диву, о которой говорила вся Москва, поднялся со своего места и полетел к ней за кулисы. Там он расточал ей самые восторженные комплименты и позже выполнил свое обещание — прислал приглашение на ее гастрольную поездку по всей Америке. Но, как не раз водилось в Советском Союзе, ее под разными предлогами в такую поездку просто не пустили…
Но вернемся снова к романсу «Сирени запах». Слушая его, поражаешься — сколько чувства вложено в каждое слово, как отточена каждая интонация!
Страстные объятья,
Любви клятвы и заклятья,
Прелесть милого лица
И блаженство без конца…
Она не просто повторяет мелодию, которую в самом начале задает виолончель (кстати, играет выдающийся виолончелист Аркадий Орловский), а находит еще свои, очень тонкие нюансы. Так, в звучании слова «милава-а» она неожиданно переносит акцент с
первого на последний слог. И появляется новая, совершенно изумительная краска, от которой у кого-то неосознанно может дрогнуть сердце…
Кажется, ей были ведомы все биенья человеческого сердца, его ритмы и аритмии. А романс, собственно, и имеет дело с человеческим сердцем. Вспомним Цветаевское: «Сердце сжалось — расширилось — в этом его, сердца, и жизнь… Сердце скорее орга^н, чем о^рган».
Конечно, у каждого исполнителя русского романса есть свои секреты, своя манера передачи чувств. Можно заметить, что одни поют в очень медленном темпе и как бы «сидят» на каждой фразе. Другие вообще останавливаются и вздыхают, стремясь передать этим сильное переживание. Третьи больше заботятся о том, как эффектнее показать свои вокальные возможности и захватить зал красотой своего голоса, доставив этим слушателю как можно больше удовольствия. Скажем «браво» всем этим приемам, если они идут от души — естественно и натурально, если все идет для создания образа, а не во имя себя, любимого. На то и существует природный артистизм и система Станиславского.
У Галины Каревой тоже имеется своя, ни на кого не похожая, манера исполнения. В чем ее неповторимость? Живая, огненная по натуре, Карева и слушателю не дает возможности остановиться, отвлечься от темы и перевести дух. Все идет в хорошем, непрерывном темпе — в темпе сердечного ритма. И этот ритм человеческого сердца
органично сочетается с великолепным владением техникой легато.
Иногда, когда волнение усиливается, сердце замирает, делает паузы, дает перебои, отдельные экстрасистолы, как сказал бы врач. А музыканты называют это синкопами. Но они у нее всегда уместны и сооветствуют той мысли или чувству, что заложены в словах. Фальшь не пройдет никогда, зато чувство обостряется. Надо отметить, что Галина Карева часто очень умело, почти незаметно применяла в романсе прием синкопирования, то есть смещение ударения с сильной доли на слабую. И когда, например, пытались скопировать ее исполнение романса «Изумруд», то ничего не получалось и не могли понять, в чем дело. Тут-то и оказывалось, сколь многое она сумела почерпнуть от своего юношеского увлечения джазом.
Изабелла Юрьева, подружившаяся в конце 60-х годов со всей каревской семьей, однажды обмолвилась в разговоре с Лидией:
— Вы знаете, Лида, я нахожу у Гали одну любопытную особенность, когда она поет. Она дышит не так, как принято при исполнении романса…
Лидия Алексеевна тогда не поняла ее мысль и ничего не смогла ответить. Но эти слова прочно и надолго засели у нее в голове. И только впоследствии до нее дошло, что хотела этим сказать легендарная исполнительница романсов Изабелла Даниловна Юрьева. Ведь она знала, что Галя специально убирала из романсов сентиментальность,
манерность и некоторое придыхание между фразами, которое было свойственно старым исполнителям. Читателю известно, какую вокальную подготовку получила Карева. И это бесспорно сказывалась на ее исполнении романсов.
А эстрадному исполнителю такое богатство вокала совсем не требуется. Наоборот, эстрадный певец специально может исполнять романс с придыханием, хрипотцой или еще каким-нибудь собственным шармом. А она, все передавая голосом и другими нюансами, этого не применяла. Зато она еще с юности безупречно владела интонацией и
темпоритмом. Недаром Станиславский писал: «Темпоритм — самый близкий друг и сотрудник чувства».
.
Через найденные ею собственные нюансы Карева соприкасалась с глубоко внутренней жизнью каждого своего слушателя. Вот почему весь зал замирал, прислушивался к сердечному ритму и был накрепко подключен к этому действу. Люди никак не могли расстаться со своей собственной глубиной, с чувствами, которые не так часто затронуты в обыденной жизни. Им хотелось продлить это очарование, и они требовали от нее
все новых переживаний, все новых романсов.
Здесь хотелось бы привести собственные откровения певицы, в которых она раскрывает свой секрет — как нужно исполнять романс. Это произошло в разговоре с ее концертмейстером Ириной Шмаковой в сентябре 1988 года в больнице, где ей предстояла серьезная операция. Очевидно, она уже предчувствовала свой скорый
уход с этой планеты и спешила поделиться с человеком, который ее поймет:
«Если ты будешь знать мой секрет, — говорила она ей, — то поймешь, кому его можно доверить. Секрет очень прост. Дело не тольков оригинальной аранжировке. Ее знают только те, с кем я работаю. Подражать могут многие, но это не то. Вопрос в том, как Я чувствую романс, как понимаю его и проникаю в его душу. В этом весь секрет. И он очень прост, он лежит на поверхности, но, к сожалению, его не могут
увидеть. Прав был Утесов, когда говорил, что надо петь сердцем. Плюс техника, конечно. Надо приблизить слово к слушателю. Надо точно и тщательно отработать интонацию (по системе Станиславского).
Необходимо знать предел и не заходить за него. Потому что чуть-чуть туда — слишком строго, чуть-чуть сюда — уже пошло. И в этом все дело. Нужно петь на грани. На грани того и другого. Эту грань нужно хорошо чувствовать и проходить по ней с легкостью, а это уже дается техникой. Подход к исполнению романсов
должен быть таким: Атака. Взгляд. Цезура. Аранжировка (оригинальная).
Все прочувствовать, все до конца сказать, направить на слушателя и вернуть его себе обратно. Подключить слушателя к себе».
«Да, — подытоживает свой последний разговор с великой певицей Ирина, — секрет
действительно прост. Только надо было попросту родиться такой, как Галина Алексеевна. Ведь не зря говорят, что все гениальное просто. Просто для того, кто сможет быть
такой же, как она, кто сможет так любить, так чувствовать жизнь, природу, искусство,
иметь потрясающую работоспособность, ценить друзей, хорошо знать, чего хочет, и еще
лучше — чего не хочет, знать цель и уметь ее добиваться».
Вот и мы задумаемся, из чего же складывается, казалось бы, простое, длительностью всего три-четыре минуты, исполнение романса. По большому счету оно равносильно всей жизни его исполнителя!
Романс — это целый внутренний мир, выплеснутый исполнителем в одно короткое мгновение. И это еще одна из причин, почему интерес к этому жанру никогда не иссякал и не иссякнет. В откровениях певицы прозвучала мысль, что в романсе «важно подключить слушателя к себе». Здесь не требуется доказывать, что в этом отношении она не имела себе равных. Карева умела настроить зал на свою, самую высокую волну переживаний. И зал отзывался на это, он подключался к ее чувствам, сливался с ней в едином сердечном порыве.
«Лирическая буря во все 12 баллов!» — сказал о ней писатель Леонид Ленч, побывавший на ее концерте в Зале Чайковского. Люди по многу раз шли на ее концерты именно за этим — испытать бурю чувств, приподняться над обыденностью, углубить свою внутреннюю жизнь. Ведь всем людям на земле свойственно это стремление — выйти за пределы своей ограниченности, своей обособленности и слиться с тем, что намного больше и сильнее тебя. Не на этом ли человеческом стремлении вообще строится все настоящее искусство, а собенно музыкальное?
Вот такой волшебной силой искусства и обладала Галина Карева, воплотившая собой красоту в ее строгой, чистой, классической форме. Она покинула нас несправедливо рано… Но голос, дивный голос ее остался с нами на этой земле.
«Вы будете ее слушать снова и снова, — говорит ее аккомпаниатор Ирина, работавшая и дружившая с ней последние годы. — Потому что ее пение, как чистый родник, родник ее души, и можно пить и пить эту родниковую воду и никак не напиться, потому что будет
хотеться еще и еще… Люди идут и идут на ее теперь уже заочный вечный концерт, знакомясь с ней по записям ее голоса».