Павел Н. Лаптев
Тётя Юля
Чтобы не писали о том времени, последнего времени советской власти, нет, не перестроечного лихолетья, а чуть раньше, оно было благословенно. Не потому, что люди были проще и добрее. Всякие были. А потому, что у многих нынешних взрослых там осталось детство. Неизвестно, где теперь выросший мальчик Толик, и жив ли. Живы ли те жители деревни Аристово, маленькой деревни из одной улицы от леса до дороги. Известно точно, что весёлой полной доярки Юли в живых уже нет. При любой власти, при любом названии страны, в любое время, независимо от количества куполов, всегда есть люди, на которых стоит Россия. Бескорыстные, кроткие и смиренные, о которых и говорится в заповедях блаженства.
Юля надолго пережила мужа, одна вырастила дочь, которая вышла замуж и жила в Гусь-Хрустальном.
Она, тётя Юля для мальчика Толика, весёлая, говорливая, но всегда с печальными глазами, это противоречие подмечали многие. И баба Катя тоже.
— Ты, Юля, как юла заводная, — подшучивала она, забирая поздно вечером, когда стемнело у соседки в окно трёхлитровую банку парного молока. — Везде успеваешь, и коров доить, и нам принесть.
— Катя, — хмурилась и одновременно улыбалась тётя Юля, растягивая гласные в середине слов, — ты давай, выливай молоко-тко, и банку живей. И окно закрой пока, а то комарья напускаешь.
— Слава Богу, — крестилась баба Катя одной рукой на образ архангела Михаила, другой выливая молоко в кастрюлю на кухне. — Сейчас молочка налью, Толь.
Шестиклассник хорошист Толик, сидевший рядом, которого родители привезли на пару недель к бабе Кате, морщился и почёсывал комариные укусы.
— А зачем этот Бог комаров создал? — недоумевал он, недоверчиво посматривая на потемневшие иконы.
— Значит, так надо, — отвечала баба Катя. — Птицам корм. Вот для чего.
— А птицы зачем? Не было бы птиц, и комары не нужны были бы.
Толик выпивал тёплое молоко, пахнущее коровами и ложился на кровать под марлевым пологом, подвешенным к потолку от этих самых комаров. Ложился на душистую постель, подушку и матрац из сена. И просыпался иногда только на заре, от стука пастушьего кнута или петушиного крика. И засыпал снова. Засыпал, когда тётя Юля уже возвращалась с утренней дойки домой.
— Ты спишь-то когда, горемыка? — причитала баба Катя, когда уже днём Юля заходила к ней.
— А, и не знай, — махала рукой та. — Прилягу, забудусь, и хватит мне, и выспалась.
— Вон сахар бери, коли, — давала баба Катя сахарные щипцы.
Тётя Юля сильными большими руками колола сахар, наливала в блюдце чай и в прихлебну пила.
— Как в школе дела, Толюнь? — спрашивала мальчика.
Толик пожимал плечами, морщился, что напомнили о надоевшей школе.
— Наверно, учёным будешь, — шутила тётя Юля.
— Музыкантом, он на баяне играет, — отвечала за Толика баба Катя. — В музыкальную школу ходит.
— Это хорошо, уже с малолетства и специальность есть, — говорила тётя Юля. — Плохо, баян не привёз, поиграл бы.
— Ага! — недоумевал Толик. — Ты что, тёть Юль. Он тяжёлый вон какой.
— Молоко-то вкусное моё? — всё спрашивала тётя Юля, подливая в блюдце чай.
— Нормальное, как это — моё, коровье ж, — отвечал Толик, смотря на большую грудь тёти Юли.
— Пей, пей, тебе расти надо. Будешь умным, не то что мы тут, — улыбалась тётя Юля. — Вот неучи, четыре класса образования, поэтому и коров доим и картошку копаем. А ты в науку иди, человеком будешь.
Толик тоже улыбался, смотрел на «неумную» тётю Юлю, и гордился про себя, что он такой «учёный», в хорошей школе учится. Что дома есть у него баян, телевизор цветной, каток, где в хоккей можно играть. Не то, что здесь, в деревне.
— Ох, Катила, и мы когда-то были молодые, — говорила тётя Юля.
— А я и не старая, — обижалась баба Катя и доставала из шкафа несколько фотографий.
— В Гусе ещё фотографировались, — еле выговаривала последнее слово. — Это я молодая.
— А это кто толстая? — спрашивал Толик, кивая на толстую женщину на завалинке.
— Это Шура Белая, помнишь, Юль? — отвечала баба Катя. — Тётя Шура белая, папиросы делала… Она в церкву ходила за десять киллометров, ночевала там на лавке, утром домой уходила, тяжело ей было с таким весом. А вот, Юль, ты, — показывала карточку с молодой Юлей.
Тётя Юля со своею дальнозоркостью щурилась, дальше отводя руку с фотокарточкой.
— Это где я? В Гусе, ага. А у меня нет такой, где-то потеряла. Я возьму?
На фотокарточке тётя Юля в цветастом платке стояла возле вазы с цветами.
— В Гусе делали, я помню. Ох, как давно…
Как-то вечером тётя Юля предложила:
— Ну, что, в лес пойдём за грибами?
— Когда? — радовался Толик.
— Завтра, с дойки приду и пойдём, лес рядом, чего нам. Катюх, пойдём?
Баба Катя вздыхала, нехотя говорила:
— Посмотрим.
Утром они уходили за грибами, где Толик наткнулся на змею и закричал. Баба Катя подбежала и убила змею палкой.
— Ты зачем её убила? — недоумевала тётя Юля. — Помешала тебе, что-ль?
— Я их не люблю, гадин, — оправдывалась баба Катя.
— Ну и что, ты не любишь, убивать-то зачем, прошла мимо и всё. Змея тоже жить хочет.
— Это сатана, Еву соблазнила, — отвечала баба Катя, что знала ещё с детства.
— Глупая ты, Катя, не эта же змея соблазнила, — ругала её тётя Юля.
— Эта, не эта, всё гадина, да, Толь? — улыбалась баба Катя.
Радостный Толик кивал головой.
— Прежде, чем гриб брать, смотри, нет ли змей, понял? — учила баба Катя.
— Понял, — отвечал Толик.
Вечером баба Катя чистила грибы на кухне и повалилась, упала на пол. Толик испугался и побежал к соседке тёте Юле.
— Находилась по лесу, вставай Катюха! — била Юля по щекам бабу Катю. Но та только стонала.
Юля винилась:
— Эт я виновата, потащила в лес вас, Толюнь.
А тут как раз девушка почтальонша с пенсией подошла, отдавать не хотела, мол, расписаться некому. Так её Юля отчитала:
— Человек живой, не померший ещё. Ну, лежит, ну, плохо ей. Войну пережила. За трудодни вкалывала в колхозе. Креста на тебе нет. Иш! Ну-ка, я за неё черкну подпись, давай сюда. Вот Бог видит всё, и накажет тебя, дочка. Сама так брякнешься об пол и некому поднять будет, — стращала почтальоншу, показывая на катины иконы.
— А церкви нет давно, разрушили, наказывать некому, — отвечала почтальонша.
— Церква у тебя внутри, дура, — хмурясь, непонятно отвечала Юля.
Почтальонша пенсию тогда отдала. Баба Катя отлежалась день и встала, возраст что ж. На пенсию Толику в райпо шоколадку купила, а ещё телеграмму на почте вместе с Толиком послала сыну, чтобы забирали его. Это Толик настоял, надоело ему в деревне уже, скучно и боязно стало с бабкой.
Как-то осенью, когда Толика уже забрали, поехала Юля в Гусь, дочку навестить, но стало ей плохо в автобусе. Душном львовском автобусе с запахом горелого масла в салоне. Женщина встала с места, шатаясь начала ходить в проходе, падала несколько раз на пассажиров, бормотала что-то. Водитель остановился и высадил её на обочину, мол, пьяная она. Юля постояла, уже не понимая, где она и что с ней и упала в траву, и умерла.
Много автомобилей проехало мимо неё, один остановился. В то время не было мобильных телефонов, водитель москвича, только когда в город приехал, сообщил в милицию о трупе на дороге. Долго искали родственников, ведь документов не было. Лишь фотокарточка, которую и показали по телевизору. Фотокарточка, где она молодая и красивая, добрая тётя Юля.
конец